Текст книги "История одной советской девочки"

Помойки

Вот я до помойки добралась. Еще одна колоритная деталь местного ландшафта красовалась прямо против наших окон, огромная, обнесенная с трех сторон сеткой-рабицей. Если под горой мусора и стояли контейнеры, то невидимые. Мешков для мусора в те времена не существовало, мусор высыпали прямо из ведер горой. Все вместе без разбора. О, отличное место кормежки бродячих собак и кошек, обитания крыс, а днем на прокорм сюда слетались голуби. При малейшем порыве ветра вверх поднималось все, что способно летать само собой, особенно живописно парили и разлетались на десятки метров обрывки обгаженных газет, используемых вместо туалетной бумаги, коей в помине у нас не бывало.

Угнетающе-тягостное впечатление производил сей мусорный полигон! Как я его ненавидела! В другом дворе, на соседней улице жила моя одноклассница-подружка рядом с такой же свалкой мусора. Однажды, проходя мимо той помойки, мы увидели два собачьих трупа, похожих конституцией на гончих. Лапы и оскалившиеся пасти в неистовой предсмертной муке перемотаны проволокой, но самое страшное (падалью нас не испугать) – с собак содраны шкуры. Жуткие осклабившиеся морды, выпученные глаза вызывали ощущение, что шкуры сдирали с живых животных. На некоторое время нас парализовало. И потом я долго приходила в себя, перед глазами то и дело вставали изуродованные борзые. Как раз в моду вошли шапки, унты из собак, и псов часто воровали ради шкур. Советский человек выживал как умел, ему тоже хотелось ходить в мехах. Такая мерзость…

Блеф

После встречи на площади с шакалками отбивалась от хулиганов бодрее. Принятая недавно в пионеры, иду из школы, гордо вышагивая, щеголяю пионерским галстуком. Среди бела дня против помойки как из-под земли вырастает хулиган с соседнего двора, чуть старше, и ну мешок со второй обувью отбирать. Обувь ему моя задрипанная ни к чему, закинет на дерево или в кучу мусора ради озорства, реви потом. Я грудь колесом, выпучив глаза, как заору на всю улицу, сама себя испугалась: «Как тебе не стыдно? Твои сверстники на войне погибали, спасая Родину от фашистов, Павлика Морозова кулаки убили, Александр Матросов собой вражеский пулемет закрыл, а ты смелый девочек обижать?» Мальчишка отступил испуганно: «Ладно, ладно, не ори только», и в сторону. Я выдохнула и потопала домой.

В другой раз сто процентов блефовала. Зимним темным вечером возвращалась на троллейбусе из библиотеки домой. Пожадничала, книг взяла много, в сумку все не влезли, несколько изданий везла, прижимая к груди. Чувствую на себе взгляд с противоположного конца салона. Смотрит парень примерно моего возраста, вполне симпатичный, коренастенький, одет прилично. Перемигиваться не стала, кавалер имелся. Доехала до конечной остановки и направилась в сторону дома. Восемь вечера, фонари горят, народ шныряет, снежок хрустит, книжки интересные, мне семнадцать, я красивая, парни заглядываются!

Захожу в подъезд, вызываю лифт, лифт открывается, шагаю внутрь, и в последний момент, как дверям сомкнуться, залетает парень, сверливший глазами в троллейбусе. Сначала не сильно испугалась, спрашиваю: «Какой этаж?» – «А тебе?» – «Мне восьмой». – «Мне на девятый». Мои руки заняты, даю ему возможность нажать на кнопку восьмого этажа, на девятый, всем известно, лифт не ходит. Не успели тронуться, шутник нажимает на «стоп». Колени задрожали, но держусь. «Тебе чего?» – спрашиваю. И в упор смотрю в его глаза. Вроде трезвый, а зенки стеклянные. Помявшись секунду, тянет ко мне руки: «Давай по быстренькому и не ори!» Опять не ори! «Ах ты сволочь, вот тебе чего!» Этому про патриотов рассказывать бесполезно, перерос, этому про уголовников самое то. Отбиваясь книжками и грубо, будто не из библиотеки возвращаюсь, а с воровской малины: «Ты знаешь, кто я такая? – И без пауз посыпала: – Я чувиха Короля (кличку выдумала на ходу, кто б знал, что совпадет с другим персонажем, имеющим отношение не к уголовному миру, а совсем наоборот!), он на районе рулит, тебя из-под земли убогого найдут и в землю закопают! Тронь только!» И со всей строгостью, сколько таланта хватило: «Водку пил?» Парень промямлил что-то в ответ, заливаясь краской. Я ему: «Закусывать надо!» Умерла во мне драматическая актриса.

Насильник отступил, протрезвел даже. Отпустил кнопку «стоп», стух, обмяк. Ехали наверх вечность, бьет дрожь, зубы сцепила. Вышли, выпалил: «Прощай, Анна Каренина!» и побежал вниз по лестнице, придурок. Хотела крикнуть вдогонку: «При чем тут Анна Каренина?» До сих пор занятно.

Руки ходят ходуном, не могу ключ достать, да еще книги. Звоню два раза (к соседям один). Открывает мама, не расстраиваю, молча скидываю зимнее пальто, шапку, сапоги, и в ванну, долго пью воду из-под крана, умываюсь. Дрожь унялась. Пронесло.

Мама, мамочка

Ревность отца к матери небезосновательна. Но он сам толкнул к нечаянным связям. После отъезда матери со Ставрополья отец размышлял, как ему жить, шатался по трудовым вербовкам, метался, пока старшая сестра не посоветовала ехать на Урал искать семью. Буквально собрала и выставила брата-пьяницу за порог.

Одинокая мама тем временем завела роман с разведенным мужчиной. Теперь бы я сказала: «Вполне себе ничего». А тогда мне, семилетней девочке, подайте только моего любимого папу. Я помнила его замечательным, хорошим, как возился со мной, баловал, звал Натулей (после возвращения с Кавказа и последнего присоединения к нам – исключительно сука, блядь, проститутка).

Чужой дядечка и впрямь был ничего! Симпатичный, видный, не замухрышка. Для того времени вполне обеспеченный. Жилплощадь, престижная работа – индпошив обуви! Черные кожаные туфли с бантиком на элегантной шпильке, сделанные его руками для мамы, повзрослевши, поносила и я. Подаренные детские шерстяные перчатки не послужили мостиком сближения. При нашей нищете, как хрустальная туфелька для Золушки. Подарок «врага» я презренно отвергла. Принципиально. По настоянию мамы надевала пару раз, вызывая восторг сверстниц, а потом подарок испарился.

Прошло лето, проведенное, конечно, в деревне, наступила осень. В осеннем холоде и сырости появился жалкий полураздетый папа и принялся уговаривать маму простить последний раз. Я стала отличным инструментом манипуляций. Я ревела, просила его накормить, купить хотя бы ботинки. Мама сдалась и до пятнадцати лет корила тем, что я сломала ей жизнь. Как больно было это слышать! Однажды я не выдержала, вспылила: «Ты сама во всем виновата, бессовестно перекладывать ответственность на семилетнего ребенка!»

А тогда, я думаю, она и сама жалела несчастного бродягу-неудачника. И чувства к нему оставались, а не к тому замечательному мужчине, сейчас уже и не помню его имени. А несчастный, видимо, влюбился всерьез. Получив окончательный отказ, повесился. Ужасный ужас, что еще сказать… Наверное, позже она не раз пожалела. Жизнь с отцом так и не стала сахаром. Алкоголь подслащивал беспросветность. Мамина зависимость еще только подкрадывалась, и, видя, как она спивается рядом с отцом, потом я много раз умоляла бросить его, выгнать, разойтись. Тщетно, она слушала молча, безучастно, как будто не слышала.

Отец

Он пил и никогда не мог напиться, непременно до бесчувствия, пока не уснет. Храпит – передышка от ругани и драк, да перерывы на рабочие смены. После третьей рюмки приятный анфас родителя превращался в гримасу сродни жутким африканским маскам, украшающим стены эстетов. Правый глаз закрывался, левая бровь ползла вверх, рот перекашивала злобная судорога, летела слюна, перед финалом драмы нападал чих, сопровождающийся матом о чьей-то матери, и начиналась комедия. Пройдут годы, я выйду замуж за тихого мальчика из приличной семьи, но пьяные посиделки родителей, воплощаясь в ночных кошмарах, не оставят в покое. О, счастье, проснувшись, осознать, что это только сон!

В ту зиму, семьдесят третьего года, когда родители окончательно сошлись, отца уволили по статье за прогулы с Турбомоторного завода по причине запоя. Серьезная статья, преддверие уголовной статьи «тунеядство», перспектива получить лишение свободы сроком годика на два.

Рабочих вакансий изобилие, папаша вернулся на родной УЗТМ, где трудился до переезда в Александровское. На этот раз его взяли в транспортный цех номер пятьдесят пять составителем поездов, там и трудился до смерти, ни разу не прогуляв, не опоздав, более двадцати лет. Более того, получал поощрения от начальства, был уважаем коллективом. Да, мог, когда хотел, но скорее боялся. Получается, большинству людей нужен в жизни проводник, пастух, пастырь, сильная рука, надежная опора. Лидеров куда меньше, чем ведомых. То же и социология с биологией подтверждают. И где сильных, мудрых, ответственных на всех бесхребетных набраться? Плюс отрицательная селекция безумных времен, выкашивающая самых лучших. Так и мыкаются твари человечьи, не зная, зачем пришли в мир. Теряют ориентиры, проживают блуждая, не задумываясь о целях.

Я очень скоро возненавидела «папу», об уважении не могло быть и речи. Невозможно любить топор, который тебя убивает. Я звала его не «папа», а «шляпа». Наши недалекие родственники умилялись да хохотали. Мне было не до веселья. За год до смерти, неизлечимо заболев и приняв человеческий облик, папаша вызывал жалость и сожаление. Но тридцатилетняя я так и не смогла назвать его папой.

От сэкономленной мелочи, выдаваемой мамой на завтраки и мороженки, копила на великую ценность – книжки! Тоненькие детские книжки с отличными красочными иллюстрациями, замками, принцессами, стихами и сказками. Нравилось читать, а еще больше рассматривать картинки. Я мечтала накопить на толстую книжку в картонной обложке с жестким переплетом. Смешные детские мечты. Я прятала монетки в игрушках, посудке, кукольной одежде. Отцу постоянно не хватало на бутылку. С ловкостью хищника, разоряющего птичьи гнезда, папаша легко находил мои заначки, забирал пятаки, копейки и отправлялся довольный в винный магазин. Обнаружив очередное вероломство, я плакала, проклинала вора, желая смерти. Он никогда не чувствовал себя виноватым, весело проживал зашибенскую жизнь! Месть ребенка находила выход в смешных шаржах и карикатурах, тут обьюзер бессильно хмурил брови, умственно отсталая родня радовалась от души, а сердце маленького мстителя обливалось слезами.

Отпуска папаша брал в январе, я не могла дождаться, когда он уедет на две недели в Новокубанск, и мы с мамкой заживем! Отоспимся! Пьяный он никогда не спал и никому не давал, было даже лучше, если напивался до обездвижения, избавляя нас от кошмара одних и тех же представлений. Но как-то бабушка Наташа запретила сыну ездить без жены. Не хватало сил ладить с алкоголиком. Ее можно понять, тем более возраст. Ездить в отпуска он стал реже. Я спасалась трехмесячными каникулами в Виянаше, иногда на Кубани.

Кроме книжек мечтала купить ручку с четырьмя стержнями, какие водились только у учителей. У недосягаемой толстушки внутри четыре цвета, только кнопку передерни на колпачке. Так и не купила, дорого. Однажды увидела кольцо в промтоварах на «пяти углах» (народное название магазина). Бижутерия, двадцать четыре рублика, искусственный аметист в позолоте. Загорелась! Очень хотелось порадовать маму. У нее никогда не было украшений. И этого сделать не удалось. Налеты на детские копилки продолжались. Апогей отцовского свинства по отношению к моим ценностям случился зимой, в трескучие морозы.

Мамка затеяла то ли генеральную уборку, то ли ремонт. В общем, большая картонная коробка с моими учебниками, книгами и журналами «Советский экран» и другими ценностями перекочевала с шифоньера к моей кровати, стоящей рядом с печкой. Детей располагают поближе к теплу. Книжных шкафов у нас не бывало. Зачем? Разве что отец с умным видом почитает газетку, а мама журнал «Работница» или «Крестьянка», опять же, есть чем очаг растопить.

На советских предприятиях назначенные за подписку товарищи в обязательном порядке, хочешь не хочешь, оформляли годовую или полугодовую подписку на периодику. Оплату автоматом вычитали из зарплаты. Попробуй откажись! Почтальон добросовестно разносил чтиво по адресатам. Стоящие вещи строго лимитировались и простым работягам не доставались, например, журналы «Современник», «Советский экран», «Роман-газета», многие другие. Выручал блат. Из перечня обязательных предлагались «Правда», «Известия», местные газетенки и другие разнообразные печатные издания идеологической направленности, например, «Вечерний Екатеринбург», ласково именуемый «Вечеркой».

Так вот про апофеоз. Папаша придумал затопить печь и взял на растопку что под руку попалось. Сжег часть моих книжек из злополучной коробки. Ему все равно, чем огонь поддержать. Когда я зашла в комнату и увидела отправляемую в огонь сказку «Морозко», завопила как резаная. Мать отобрала у пьяного дурака короб.

Удивляюсь, как мы не сгорели и не угорели за пять лет, прожитых с печным отоплением, в сивушном дурдоме, где почти все взрослые обитатели пили горькую на постоянной основе. А печи зимой топили по два раза в сутки. Да, мы в рубашке родились!

Не помню разговоров с отцом. Никогда ни на какие темы. Трезвый он злился по причине похмелья, пьяный по причине опьянения. Со второго класса любивший меня когда-то папа забыл мое имя и звал коротко и четко, как имя-фамилия-отчество, – «сука-блядь-проститутка». «Почему, за что?» – недоумевала я. Постепенно дошло: не мог простить нечаянного свидетеля своего падения и унижения, своей никчемности, ничтожности.

Мы с мамой после возвращения с югов несколько месяцев оставались предоставлены сами себе. Мама успела хлебнуть от «пути одинокой женщины». В одной такой безобразно пьяной, развратной сцене оказались мать, ее любовник жгучих кровей, я восьмилетняя и как снег на голову свалившийся посреди ночи тогда еще «папа». Любовник оказался Мужиком, и папаша, поистерив, испарился.

Но при посторонних, будучи трезв, изображал радушие, заботу, гостеприимно накрывал столы. Без свидетелей, не ища нужных слов и подходящих аргументов с пустого места, мог спокойно плюнуть в лицо. Повзрослев, я научилась давать отпор его пьяным нападкам и защищать мать. В худенького подростка вселялась неистовая сила и бесстрашие, и я лупила его всем, что подвернется под руки – материна сумка или деревянные щипцы для стирки. В моем присутствии он своры уже не затевал.

С горечью вспоминается вступление в комсомол. Молодость нуждается в идеалах. О! Государство не щадило сил и средств, воспитывая нас пламенными беззаветными ленинцами. Комсомол – младший брат партии коммунистов, ее надежда и будущее! «Кто не был коммунистом в двадцать – не имел сердца, кто остался коммунистом в тридцать – не имеет мозгов» – замечательная глубокая мысль, высказанная человеком с мозгами, Михаилом Веллером.

И вот конец седьмого класса, мне четырнадцать, месяц май. Принимали в комсомол самых лучших, самых первых из класса, и не в школе, а торжественно во Дворце культуры представители райкома ВЛКСМ (Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи)! Я среди лучших! Состоялось! Мне доверили! Одной из первых вручили бордовый комсомольский билет! Бегу домой на всех парусах, ветер в лицо, пальто расстегнуто, чтоб все видели – я комсомолка! Вот он, мой значок! Прибегаю, дома дым коромыслом, туман. Посмеялись, напомнили, кто я – сука-блядь-проститутка без пауз, как всегда. Портфель зашвырнула, дверью хлопнула, слезы душат. Хотелось уничтожить сборище все разом, не жалко. Дотемна шаталась по Уралмашу, вернулась почти ночью, не спохватились ни разу… как всегда.

После первого развода, оказавшись у врача-психиатра районной больницы по причине бессонницы, хотела уйти с приема, послав докторицу подальше. Заполняя анамнез, старушенция задала неприятный вопрос: «Пил ли ваш отец?» «Черт подери! Выпиши снотворное, и все!» – негодовала я. Мое тогдашнее состояние стресса не позволяло увидеть картину объективно. Докторша, конечно, права. Все мы родом из детства. Наша взрослая жизнь либо борьба с комплексами, заложенными в далекую пору, либо обустройство собственного здания на прочном фундаменте, заложенном заботливыми родителями. Кому как повезет. Есть и третье. Повзрослевший отрок разбивает вдребезги фундамент, либо плыть по течению, но сейчас не о третьем и не о четвертом.

Мои родившиеся один за другим дети предоставили ставшему дедом папе-тирану возможность реабилитации, очеловечивания. И надо отдать должное, шансом он воспользовался. Внуков любил беззаветно, трогательно, как когда-то меня маленькую. Возился, играл, гулял. И даже, даже воздерживался от алкоголя ради общения с малышами! У меня, правда, имелось жесткое условие на сей счет.

Глядя на очарованного дедушку, я стала понемногу прощать… Стала замечать, как он жалок, заброшен. Как-то стащила с него брюки, выстирала. Навела утюгом за тридцать лет забытые стрелки. А в молодости каким лакированным франтом ходил! Посещение родителей соединилось с обязательными мужскими стрижками, вошедшими в традицию. Когда подстригала последний раз, четко понимала – последний! Диагноз и прогноз врачи сообщили мне первой.

Умирал у меня дома, на моей кровати, через две недели после скоропостижной смерти мамы. Мы с мужем забрали его из ракового отделения. Отказался жить без нее, резко стало хуже, и врачи сказали, не имеет смысла держать в стационаре, и попросили забрать. Умирал мучительно, в беспамятстве повторяя одно и то же. Ее имя. Я простила.

Только правду

В далеком детстве я не любила праздники, особенно Новый год. Все радуются, получают подарки, а ты разнимаешь родителей, убираешь блевотину. Не любила выходные, я их боялась. Я любила вторую смену в школе. Если дома с утра никого, то можно спокойно делать уроки, играть, рисовать, расслабляться, порядки наводить под динамик, висящий над маминой кроватью, а из него льется что-то вроде: «Почему ты мне не встретилась, добрая, милая…»

Еще в нашей жизни постоянно присутствовал дядя Саша. Младший мамин брат, помимо отца отравляющий жизнь.

Первое воспоминание, связанное с ним, теплое, солнечное. Едем с мамой и бабушкой Паней на Кубань. Остановка в подмосковном Фрязино. Воинская часть. Бравый солдат отпущен командованием в увольнение на вечер и ночь. Я совсем маленькая, дяде Саше до ремня бы достать! Ликование! Озеро. Красный закат. Устраиваемся на постой в частном доме. Хозяйка угощает чаем. Мама ложится с бабушкой на кровать, а я на диван с Сашкой. Он смешной, играл со мной весь вечер. То ляпки, то катал на плечах, то подбрасывал, то кружил. Родной и любимый человек! Не хочу с ним расставаться утром. Придумываю хитрый ход. Наматываю длинную кудрявую прядь на пуговицы его гимнастерки. Встанет утром солдат и разбудит меня, и я его в часть провожу! Засыпаю, счастливая плутовка! Проснулась – нет моего ненаглядного, обманули! Потом Москва, Ленин в Мавзолее (бабушка очень хотела посмотреть), и дальше – Новокубанск.

Саня служил в стройбате, хорошо служил, как положено – значки, грамоты. Жаль, к винцу пристрастился. Так и пошло-поехало, жизнь кувырком. И любила его, и ругалась, и боролась! Чего только не было! И нервов помотано, и слез пролито… Эх, Сашка! Так и загинул бесславно.

Он приходил к нам, как к себе домой, порой с собутыльниками. Как-то я пришла после второй смены. Класс пятый, родители на работе. Открываю комнату, а там шалман после пьянки. Уходила, оставляла идеальный порядок. Посреди комнаты накрытый белой скатертью стол и графин с водой, как вишенка на торте. Интерьерная мода удачно совпадала со вкусом хозяев интерьера.

А этот подлец, проходимец Сашка опять нагло достал ключ из-под коридорного коврика и устроил посиделки. По всему, несколько человек гуляли. Стулья вразнобой, половики гармошкой, на белой скатерти остатки закуски, грязные тарелки, стаканы, крошки, в пепельнице гора окурков. Меня затрясло. Последняя капля… Беру за горло полный воды ни в чем не виноватый графин и с размаху о край стола. Чуть-чуть полегче, но слезы рекой. Легла на диван, отвернулась к стенке. Первая появилась мама. Несильно удивилась, привыкшая. Я говорю: «Если он не перестанет сюда таскаться, как в бесплатную пивнушку, я не только графин разобью, я повешусь или из дома убегу». Подействовало. Поговорила жестко с младшим братом, и ключ как попало оставлять перестали.

Многих описываемых людей, окружавших меня, давно нет на свете, рассказать хорошего о них почти нечего. Правда горька. Как говорили древние: «О мертвых ничего или только правду». Потомки переиначили на инфантильный лад: «О мертвых ничего или хорошо». Нет, горькая правда. Пусть и обо мне. Но позже…