Текст книги "История Хэйкэ"

Глава 29.
Ссылка

Цвет распустившихся деревьев еще скрывала темнота, когда на аллее между рядами вишен, вдоль стены дома Арико, стали собираться воины и чиновники. Затемненные ветки распустившихся деревьев во дворе тоже казались дымкой облаков… Все обитатели дома уже были на ногах. Свет от зажженных светильников и факелов перемещался по кронам цветущих деревьев, в то время как фигуры людей носились взад и вперед по открытым галереям.

– Вы хорошо выспались этой ночью?

Вопрос прозвучал утром 20 марта, в день, когда Ёритомо должен был отправиться к месту ссылки в Идзу.

Мунэкиё встал пораньше, чтобы помочь Ёритомо приготовиться к отъезду.

– Да, я поспал, но поднялся очень рано, потому что был взволнован и счастлив. Когда я открыл ставни, еще светила луна.

– Наверно, еще была ночь. Вам придется позаботиться о том, чтобы не уснуть в седле.

– Но, Мунэкиё, какое это имеет значение сейчас, даже если я действительно усну?

– Почему же это не должно иметь значения?

– Стражники проследят за тем, чтобы я не отстал.

Мунэкиё искренне обрадовался хорошему настроению Ёритомо. Оно напоминало воодушевление птицы, вырвавшейся из клетки. Радость мальчика была столь заразительной, что этот день, украшенный цветением деревьев, показался Мунэкиё созданным для праздника. Вскоре пришел слуга, чтобы отвести Ёритомо в банную комнату. Мальчик вернулся с сияющим чистотой лицом и румянцем на щеках. На нем были новые одежды, подаренные Арико.

– Перед отъездом мне хотелось бы еще раз поблагодарить госпожу Арико и попрощаться с ней.

– Да, госпожа Арико ждет вас. Я приведу вас к ней, как только вы закончите свой завтрак.

Ёритомо немедленно принялся за еду.

– Мунэкиё, это моя последняя трапеза здесь, не так ли?

– Да, и мне очень жаль.

– Мне тоже жаль, Мунэкиё, – сказал Ёритомо, поворачиваясь к своему надзирателю, – я не забуду твоей доброты.

Мунэкиё был заметно взволнован.

– Меня незачем благодарить – я выполнял свой долг. Но вы не должны ожидать, что к вам будут относиться по-доброму повсюду. Если у вас есть на примете человек, которого вы хотели бы видеть сопровождающим вас в дороге, я мог бы замолвить за вас слово.

– Нет, у меня нет такого человека. Может быть, и есть, но он побоялся бы показаться здесь.

– Это верно. Если вы готовы, то мы могли бы посетить госпожу Арико.

Ёритомо вывели из комнаты, где он провел в заключении сто дней, и провели к Арико, в небольшой домик, аккуратно и тщательно стилизованный под часовенку. В распоряжении Ёритомо был вчера всего один вечер на то, чтобы поужинать с госпожой и принять от нее одежду и необходимые принадлежности для поездки к месту ссылки. Арико не только получала удовлетворение от выполнения религиозного долга, предписывавшего милосердие, ее радовала возможность видеть подростка, так похожего на покойного сына. Она спросила Ёритомо, что он желает получить от нее в подарок на дорогу. Юноша застенчиво сказал:

– Мне очень хотелось бы иметь игру в кости – я бы играл, когда чувствовал себя одиноким в Идзу.

К своему сожалению, Арико не могла вручить ему такой подарок немедленно. Но на следующее утро у нее уже была игра в кости, и она с нетерпением ждала встречи с Ёритомо.

– Госпожа, я пришел проститься с вами, – сказал юноша, низко кланяясь Арико, глаза которой сияли. – И в далеком Идзу я не забуду, что именно вы спасли меня. Утром и вечером я молюсь, чтобы вы были счастливы, госпожа.

– Итак, ты уезжаешь. Своим спасением ты обязан не мне, но благословенному Будде… Помни, что я тебе сказала прошлым вечером, Ёритомо. Ты должен отвергнуть путь воина и жажду крови.

– Хорошо.

– Как бы ни было велико искушение, отврати свое ухо от шепота злодеев… Сосредоточься на молитвах за упокой твоих матери и отца.

– Хорошо.

– Помни мои слова даже тогда, когда достигнешь зрелого возраста. Не позволяй вовлечь себя в заговор в целях мести, чтобы снова не попасть в беду. Не забывай также, что я молюсь за спасение твоей души.

– Конечно… не забуду.

– Ты – славное дитя… Вот игра в кости, которую я обещала тебе подарить. Ты доволен?

Арико передала подростку шкатулку, покрытую черным лаком, с узором, выполненным при помощи золотого порошка.

– Какая красивая шкатулка! Можно я ее открою?

Арико улыбнулась:

– Сомневаюсь, чтобы у тебя сейчас было время поиграть. Так, Мунэкиё?

– Боюсь, что времени нет. Поклажа погружена на гужевых лошадей, эту шкатулку лучше поместить вместе с ней. Так она останется в целости и сохранности.

– Так действительно будет лучше. Более важно сейчас, чтобы ты встретился с людьми, которые просили попрощаться с тобой перед отъездом. Они ждут в помещении для слуг.

– Ждут меня?

Молодой человек не мог себе представить себе, что за люди хотели с ним проститься.

…Три фигуры, ожидавшие Ёритомо, повернулись к нему с заплаканными глазами. В одной из них он узнал дядю по матери, Сукэнори, который отказался принять в конфликте чью-либо сторону. Другой фигурой был Мориясу из дома Гэндзи, которого болезнь задержала в отдаленной провинции до подавления мятежа. Наконец, третьей оказалась старая няня Ёритомо, которая смотрела за ним с младенчества. Она стала перед плачущим подростком на колени.

– Мой юный господин, позвольте мне сегодня в последний раз подвязать ваши волосы, – сказала она. Наклонившись к мальчику, няня понизила голос до шепота: – Сейчас вы переживаете грустный момент, но это не последняя наша встреча. Ваша старая няня навестит вас в Идзу.

Затем к мальчику подошли двое других и, пока охранник стоял к нему спиной, сказали скороговоркой:

– Ты спасся чудом. Не позволяй никому постригать себя в монахи.

Пока няня занималась его прической, Ёритомо молчаливо глядел на потолок, делая вид, что не слышит, но показывая родственникам движением бровей, что он понял обращенные к нему советы и согласен их выполнять.

– Время ехать, – объявил старший из конвойных, поднявшись со скамьи и садясь на лошадь. Поманив своих помощников, он предупредил: – Готовьтесь, сейчас двинемся в путь!

Навьюченных лошадей вывели на дорогу, а группа охранников стала отгонять бамбуковыми палками толпы зевак, начавших собираться в этом месте. Конвойные, сопровождавшие Ёритомо, потянулись гуськом через ворота, ведя на поводу коня мальчика. Они покрикивали:

– Время ехать! Поторопитесь, пожалуйста!

Вскоре у ворот появился и узник в сопровождении обитателей дома Арико. Это был не обычный ссыльный, который бывает, как правило, мрачным или плачущим. Перед зрителями предстал живой, пышущий здоровьем молодой человек, легко прыгнувший в седло.

– Прощайте! – выкрикнул Ёритомо, улыбаясь и кланяясь дому Арико.

Среди провожавших были сама Арико и ее сын Ёримори.

– Будь здоров, Ёритомо! Ёритомо, прощай! – кричали они подростку, обладавшему чудодейственной силой привлекать к себе симпатии.

Сейчас, однако, он смотрел не на них, а на фигуру, стоявшую у ворот.

– Прощай, Мунэкиё! – поприветствовал Ёритомо воина с легким поклоном.

Процессия медленно двинулась по дороге, усыпанной лепестками отцветающих деревьев. Вскоре она скрылась из виду.

К тому времени, когда всадники начали подъем на Куритагути, взошло солнце. Крыши домов в столице и окрестностях, протянувшиеся от Северных до Восточных холмов, утопали в цветущих кронах плодовых деревьев. Ёритомо не раз оглядывался на реку Камо. Кто знает, какие мысли бродили у него в голове, когда он вспоминал день сражения на берегу этой реки, в котором участвовал вместе с отцом и братьями?

Молва об отправлении в ссылку знатного узника заставила жителей Оцу высыпать на берег озера Бива. Монахи, бродяги, мужчины, женщины и дети собрались поглазеть на Ёритомо. Когда он наконец появился и приготовился переправляться на другой берег озера, дядя Мориясу, которому было позволено сопровождать Ёритомо, расстался с ним в слезах.

Юноша, однако, не мог понять людей, сочувствовавших ему. «Смотрите, мне совсем чужда печаль, – как бы говорил весь его вид. – Не знаю, как ведут себя другие ссыльные, но для меня это время радости и торжества».

Как только путники сели на корабль, Ёритомо немедленно вытащил из тюка шкатулку госпожи Арико и приготовился играть. Он обратился к старшему охраннику с просьбой составить ему компанию.

Тот сочувственно улыбнулся:

– Должен напомнить вам, что вы ссыльный, а я нахожусь при исполнении обязанностей. Вы должны соблюдать правила поведения ссыльного, иначе вас ждет наказание.

– Играть в эту игру запрещено?

– Напоминаю вам, что это не развлекательная прогулка. Когда вы приедете в Идзу, то останетесь заключенным под усиленной охраной.

От досады Ёритомо нахмурился.

– Спрячь это до тех пор, пока мы не приедем к месту ссылки, – приказал он одному из слуг, отталкивая от себя рассыпанные на столе костяшки.

Охранник сокрушенно покачал головой.

– Этот ребенок, кажется, не понимает своего положения, – сказал он в сторону.

Во время длительного путешествия по дороге Токайдо старший охранник и его помощники получили дополнительные свидетельства того, что юный узник совсем простачок. Ёритомо часто пытался вовлечь их в споры о наилучших ходах в игре в кости, играл на свирели или напевал.

В то самое время, когда Ёритомо ехал в Идзу, были также отправлены в ссылку советник Моронака, глава Полицейского ведомства Корэката и придворный Цунэмунэ. Их заговор с целью смещения Киёмори еще более укрепил того во власти.

Пришла весна, и в столице снова закипела жизнь. Жители города с облегчением дышали воздухом мира и запахом цветущих деревьев. Киёмори против ожидания был погружен в массу дел. Однако он и освободился от ряда беспокойных проблем. Был урегулирован вопрос с Токивой и ее детьми: старшего сына Имаваку отправили в храм, расположенный близ Фусими к югу от столицы, и передали под попечение настоятеля с условием, что мальчика подготовят к вступлению в святой орден. Смотреть за Отовакой было поручено высокопоставленному монаху из храма Тэннодзи. Отоваке тоже прочили будущее священнослужителя. Младшего Усиваку, несмотря на возражения матери, взяли от нее и отправили с кормилицей к настоятелю храма на горе Курама, где по достижении зрелого возраста его также должны были постричь в монахи.

Когда об этом узнали люди, по столице поползли сплетни.

– И чего только не сделает женская красота!

– Не каждому так подфартит. Для этого нужно обаяние Токивы!

– Вот именно. А что было бы, будь она невзрачной?

– Скорее всего, в этом случае ее и детей не пощадили бы.

Прохожий с раздражением заметил:

– До чего же глупая болтовня!

– Сам ты дурак!

– Ты что, не понимаешь? Если бы она была безобразной, ее никогда бы не взяли служить во дворец!

– В этом нет сомнений.

– Господин Ёситомо не потерял бы из-за нее голову, и не было бы у нее троих детей.

– Вы говорите вздор! Почему вы так подозрительны?

– Тогда скажи, что думаешь об этом ты. Неужели ты полагаешь, что Киёмори пощадил троих детей без всякой причины?

– Он так поступил вполне в своем духе. Не забывайте, что он хозяин поместья Рокухара. Зачем ему мелочиться или рисковать без всякой необходимости? Было бы глупо с его стороны волочиться за вдовой с тремя детьми, когда вокруг полно хорошеньких женщин.

– О нет! Такая, как Токива, одна в Киото. Ты, видно, плохо понимаешь, что чувствует мужчина за сорок, победивший всех и вся, когда он смотрит на свою прекрасную пленницу.

Такова была основная тема пересудов в столице – разговоров простонародья, придворных и их дам, даже богословов при храмах и монахинь в монастырском уединении. Да и в Рокухаре шептались о том, в каких отношениях находился Киёмори с Токивой.

Некоторые пристройки к особняку Киёмори состояли исключительно из огороженных садов.

– Красный Нос, какой прекрасный вид! Эта клумба из роз мне особенно нравится.

– Я на это рассчитывал. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь сад на берегу этой реки может сравниться с вашим.

– И ты чрезвычайно горд, а, Бамбоку? – подтрунивал Киёмори.

– Только потому, что планировка и разбивка сада производились мною.

Киёмори рассмеялся:

– Ладно, Нос, теперь настал твой день просить вознаграждение.

– Если бы сад вам не понравился, то каким черным мог бы стать для меня этот день!

– Ох, Нос, твое хвастовство помогает мне забыть свои неприятности.

Киёмори принимал купца в одной из комнат с окном во дворик, усаженный розами, который потому и назывался «розовым» двориком.

Бамбоку обладает сверхъестественным чутьем в предупреждении желаний сановников, думал Киёмори. Предприимчивый парень. Сначала он утомлял Киёмори, но Токико была очень высокого мнения о его способностях и убедила своего мужа не пренебрегать им. В конце концов Киёмори стал ценить Бамбоку выше, чем сама Токико. Красный Нос все больше забавлял хозяина Рокухары своим шутовством, характером, замешанном на хитрости и проницательности, которых недоставало самому Киёмори. Эти свойства характера Бамбоку продемонстрировал в избытке во время деликатных переговоров между главой дома Хэйкэ и частью заговорщиков во дворце.

Бамбоку – занятный парень, решил Киёмори и стал вызывать его под разными предлогами к себе. Когда военачальник находился в дурном настроении или нуждался в компании, чтобы избавиться от скуки, он посылал гонцов за Носом, как большинство людей посылает за душистыми букетами цветов, повышающих тонус. Это был как раз такой случай. Бамбоку явился навеселе, и краснота его носа распространилась на все лицо.

– У вас неприятности? В самом деле? И вы хотите их забыть?

– Что ты там лопочешь?

– Господин, мне трудно поверить, что у вас бывают неприятности.

– Болван! Разве я не человек?

– Позвольте, разве не вы говорили мне, что являетесь дитем Неба и Земли?

– Это всего лишь образное выражение.

– Я действительно был глуп, полагая, что у вас нет неприятностей. Теперь я понимаю, что вас беспокоит.

– Ты понимаешь?

– Все очень естественно. Ведь сейчас весна. Разве это не достаточная причина для беспокойства, господин?

– В чем-то ты прав, – ответил Киёмори, криво улыбаясь.

– По правде говоря, господин, я в вас разочарован. Я ошибался в отношении вас.

– В отношении чего?

– Вам недостает смелости, – шутливо продолжал Нос. – Что за спектакль, в самом деле! Откуда такая меланхолия? Не могу поверить, что это вы – герой из героев! Не могу поверить, что этот герой – мужчина! Считаете ли вы себя мужчиной, вы – бесхребетное создание?

Под влиянием сакэ Бамбоку нередко позволял себе такие вольности. Только Нос мог говорить с Киёмори в подобном тоне. Его насмешки забавляли военачальника, который все больше и больше доверял купцу.

Нос первым догадался о причине частых визитов Киёмори к Токиве, ставшей теперь известной всем, и вскоре стал сопровождать в таких визитах военачальника, когда тот этого желал. Мимо Носа не проходили и досужие разговоры, которые он старательно передавал господину. «Бедная Токива! Она отдалась хозяину Рокухары ради своих детей! Он безумно влюблен в нее. Как она, должно быть, мучается в объятиях этого распутника!..» Такая шла молва, к которой каждый присочинял собственные вымыслы. Однако Нос проводил различие между тем, что думали люди, и действительностью. В молве была всего лишь частица правды, в остальном же – просто домыслы.

– Эти сплетни несносны и назойливы, а вы так деликатны к ней!

– Перестань издеваться надо мной, Красный Нос. Сам понимаешь, мое положение не из легких.

– Все еще колеблетесь? Разве вы не решились прошлой ночью?

– Решился? На что?

– Вы начинаете петлять, как только мы доходим до существа дела. Что мешает вам прямо сказать, стала она или нет вашей возлюбленной?

Глава 30.
Цветение сакуры

Токива неподвижно сидела у окна, глядя на подернутую дымкой в весенней ночи луну. Она гадала о том, что стало с Имавакой. Привык ли теперь к чужим людям Отовака? Хорошо ли Усиваке, вырванному из ее рук и переданному в храм у горы Курама? Ей говорили, что ребенок без матери растет и развивается лучше.

Если бы это оказалось правдой, молилась она. Но ей были ненавистны подобные заверения. Они предназначались для того, чтобы утешить ее. Однако для чего ей жить, когда у нее отняли детей? Более всего невыносимо то, что после того, как ее разлучили с Усивакой, груди вновь наполнились молоком и стали ныть. От них по всему телу распространялась лихорадка, заставляя Токиву чувствовать себя больной уже много дней. Тюремщик вызвал врача, чтобы Киёмори не подумал, что об узнице не заботятся. Вокруг Токивы вертелись служанки, но она отказывалась от их услуг, испытывая стыд и страх. Ясно, что было у них на уме. Ведь одна из пожилых женщин, присматривавших за Токивой, как-то шепнула ей на ухо:

– Госпожа, люди уважают вас за такое поведение. Добродетель состоит не только в том, чтобы беречь свое целомудрие. Люди ценят в вас благородную мать, которая пожертвовала собой ради детей.

Вскоре после этого в спальню Токивы пришла жена тюремщика, чтобы поделиться секретом:

– В столице полно женщин, которые добиваются внимания Киёмори. Кажется, вы не представляете, как вам повезло. Вы родились под счастливой звездой. Кончайте грустить и позаботьтесь о своей красоте. Ведь вы еще молоды. Перед вами, как женщиной, открывается блестящее будущее. Если вы понравитесь господину, то будете иметь все, что пожелаете.

Покрывшись краской стыда, Токива безмолвно слушала незваную гостью, зарыв лицо в складки своего кимоно.

Токива чувствовала, что кто-то стоит за ее спиной, но страх не позволял ей повернуться и взглянуть на посетителя.

– Токива, чем ты занята?

Говорил Киёмори. Токива дала понять, что узнала его, но не шелохнулась, а только ответила:

– Я смотрю, как цветет сакура.

Комната, где они находились, была освещена мерцающим лунным светом. Киёмори наконец сел, но не проронил больше ни слова. Токива продолжала сидеть у окна. К счастью для нее, фитиль светильника выгорел, и не было необходимости прятать заплаканное лицо.

Киёмори стал посещать Токиву только после того, как она узнала о судьбе своих детей. Женщина вполне могла запретить ему эти посещения, однако она воздерживалась от всего, что могло обидеть Киёмори, потому что была благодарна главе дома Хэйкэ за великодушие. С течением времени она перестала испытывать к нему неприязнь и внутренне ужасалась своей отходчивости.

– Ветер разбросал твои бумаги.

Киёмори нагнулся и взял упавший листок бумаги. При лунном свете он бросил мимолетный взгляд на него и собрался было возвратить на столик для письма. В это время Токива заметила происходящее.

– Отдайте! Это… – испуганно воскликнула она и метнулась к Киёмори, просительно протянув руку.

– Ты боишься, что я прочту это?

– Нет, в общем, нет.

– Это не ты писала? Кто тебе прислал письмо? Очевидно, мужчина?

Токива не решилась солгать, что стихи на листке ее: почерк был явно мужским.

– Да, это письмо, как вы сказали. Неизвестный монах вручил его Ёмоги на улице, попросив передать мне.

– Кто такая Ёмоги?

– Она была няней моих детей. Я рассталась с ней в Ямато, где мы скрывались, но она каким-то образом узнала, где мы находимся. Няня сказала, что встретила монаха по пути ко мне. Он и дал ей послание.

– В таком случае ты знаешь этого монаха, иначе как бы он узнал, что девушка – твоя служанка?

– Я его почти не знаю. Это монах, живший после Хогэнской смуты в развалинах Дворца Ручья под ивой и попрошайничавший.

– Как его зовут?

– Кажется, Монгаку…

Киёмори внимательно осмотрел письмо. Верно, на нем едва заметно нацарапано: Монгаку. Само письмо было написано крупным почерком, твердой рукой.

Монгаку. Прошло много времени с тех пор, как Киёмори видел его в последний раз – Морито из императорской стражи. Он узнал о нем случайно. О Монгаку рассказал ему однажды Синдзэй, в особняке которого монах устроил переполох. Это был тот самый странствующий Монгаку – бродивший по улицам столицы, ночевавший под открытым небом, не имевший ни дома, ни семьи. Киёмори с глубокой скорбью вспоминал о своем друге молодости. Воспоминания о Монгаку были, естественно, связаны с именем Кэса-Годзэн и трагедией, из-за которой гвардеец ради любви к женщине отказался от блестящего будущего. За это его сочли глупцом, но Киёмори вдруг осознал, что он сам мало чем отличается от Монгаку. Какая разница между глупостью двадцатилетнего парня и сорокалетнего мужчины? Какая глупость хуже? Кто больше достоин порицания? Он поступил справедливо, пощадив детей Токивы, но можно ли оправдать его посещения этой женщины?

Несомненно, Киёмори был неуклюжим и робким. Таким, каким его охарактеризовал Нос. Ему не хватало целеустремленности и страстности Монгаку. В отношениях с Токивой это обнаружилось более чем очевидно. Он желал овладеть ею и в то же время выглядеть благородным.

– Монгаку, как он сейчас называет себя, служил одно время в императорской страже. Мы были соучениками в военной академии… Для чего, ты думаешь, он прислал это письмо? Что он пытается сказать тебе? «Бесконечный путь в тумане по пустыне…»

– Не знаю, я никогда не видела Монгаку.

– Хм-м… Кажется, я догадываюсь, что он имеет в виду.

– Что именно?

– Вот что: Гэндзи разгромлены. Сторонники Ёситомо рассеяны во враждебном окружении. Но этому придет конец. Гэндзи в конце концов возьмут верх. Он хочет подбодрить тебя.

– Какие страшные вещи вы говорите!

– Это неудивительно. Многие думают как Монгаку. Он считает меня преемником Синдзэя и весьма низкого мнения обо мне.

– Нет, господин, вы ошибаетесь. По-моему, в его стихах другой смысл.

– Какой же?

– «Пустыня в тумане» – мое сердце. Он имеет в виду, что сердце женщины полно печали. Он призывает меня не унывать.

– Что ж, можно и так понять его стихи.

– Я признательна ему за стихи. Я перечитывала их много раз. Пришла к выводу о необходимости продолжать жить на этом свете и следовать путем через «пустыню в тумане».

– У тебя возникали мысли покончить с собой?

– Да, когда в одиночестве становится невыносимо. В это время даже шелест цветущих деревьев кажется приглашением к самоубийству.

– Оттого, что ты тоскуешь по детям?

– Это естественное предположение с вашей стороны, со стороны их спасителя. Я же смирилась с их утратой.

– Ты не можешь перенести гибель Ёситомо?

– С вашей стороны жестоко напоминать мне об этом! – воскликнула Токива, глядя на Киёмори глазами, полными слез.

– Токива!..

Киёмори заключил женщину в объятия. Сегодня вечером, как никогда раньше, он чувствовал ее тело податливым и отзывчивым. Вожделение жгло его, как пламя, когда он покрывал желанное лицо страстными поцелуями. Напуганная страстью, которую она возбудила в нем, Токива попыталась вырваться, но Киёмори не обращал внимания на ее приглушенные крики.

Опустошенная, Токива лежала на полу в складках своего шелкового кимоно, беззвучно плача. Она не раскрыла глаз даже тогда, когда Киёмори собрался уходить. В эту весеннюю ночь молодую женщину душили слезы, а белые лепестки отцветающих деревьев роем залетали в комнату и опускались на нее.

Неясная тень прокралась из ворот и стала спускаться по косогору.

– Ну как дела, господин? – прошептал Бамбоку встретившись с Киёмори. – Господин, вы преуспели на этот раз? Вы же поклялись, что сегодня вечером обязательно…

Киёмори замкнулся в мрачном молчании. Нос еще никогда не видел его в таком состоянии. Случилось что-то необычное. Бамбоку некоторое время молча следовал за военачальником, затем вдруг принялся хихикать. Киёмори в удивлении уставился на Носа, который разразился теперь уже громким хохотом.

– Господин, вы можете обманывать кого угодно, только не меня. Я в этом деле имею большой опыт.

Киёмори широко улыбнулся в темноте:

– Перестань кривляться, мне надоело.

– Разве я не был вашим верным союзником в этом деле и не принимал его так близко к сердцу, как будто оно мое собственное? Мне вы могли бы сказать, получилось у вас что-нибудь или нет. Не вижу в этом ничего предосудительного.

– До чего же ты несносный тип! Твоя назойливость способна убить все нежные чувства. Дай мне побыть в тишине. Помолчи!

Нос бросил понимающий взгляд на отвернувшегося Киёмори и нарочито громко вздохнул. Услышанного ему было достаточно, чтобы понять, что случилось. Кроме того, он уловил тонкий аромат духов.

– Э-ге-гей! – крикнул Нос в направлении сосновой рощи, у подножия горы, где несколько воинов поджидали их в темноте вместе с каретой Киёмори. Погонщики быков выехали на дорогу.

Однако даже громкий возглас Носа не вывел Киёмори из его особенного состояния. Он как будто погрузился в нирвану. Реальность соседствовала в его сознании с фантастическими видениями.

– Не надо спешить. Пусть быки идут размеренным шагом, – приказал Киёмори из-за задернутых занавесок. Он хотел полностью насладиться ощущением от возвращения домой в дымке зачинающегося утра, предаваясь сладким мечтам. Киёмори интересовало: не возненавидела ли его Токива? Как она его встретит в следующий раз? Насилие претило ему. За время двух последних войн он пресытился насилием. Киёмори видел голову Ёситомо, свисавшую с ветки дерева, сотню казней… В его власти было подарить Токиве жизнь или лишить жизни, но насиловать ее он не хотел. Да, податливость этой женщины оказалась столь же естественна, как нежность распускающегося бутона. Он хотел подарить ей любовь, но не обкрадывать ее. Даже если бы был жив Ёситомо, он любил бы Токиву не меньше…

Подобные мысли проносились в голове Киёмори, освобождая от сомнений и оправдывая его поведение минувшим вечером. Несомненно, оценка, которую дал ему Красный Нос, была справедливой – ему действительно не хватало смелости. И почему вообще он вспоминал о Ёситомо в такой момент? Когда карета Киёмори свернула с обсаженной соснами дороги на запад, один из воинов, следовавших за ней, издал сдавленный стон и рухнул на землю с глухим стуком. Послышались крики других воинов и возглас:

– Вот он, мерзавец!

Затем началась отчаянная схватка. Киёмори поднялся с циновки и раздвинул занавески:

– Что случилось?

Он собирался выйти из кареты, когда о нее ударилось крупное тело человека, и перед Киёмори выросла фигура вооруженного воина, дико вращавшего зрачками и размахивавшего мечом.

– Киёмори из дома Хэйкэ, ты не забыл меня? Я – Ёсихира из дома Гэндзи, сын Ёситомо!

Ёсихира попытался вытащить Киёмори за рукав, сорвал занавески, но неожиданно был отброшен от кареты. Бык резко рванулся вперед, почувствовав укол острием меча.

Ёсихира вскочил на ноги и помчался за каретой. Однако против него ощетинился частокол алебард.

Перепуганный Красный Нос скрылся за деревьями, ограждавшими дорогу, причитая на бегу:

– Ёсихира – сын Ёситомо! – Он прибежал на лужайку, где располагались пешие воины из Рокухары, оглашая окрестности криком: – Помогите, режут! Спасите, убивают!

Мгновенно собрались вооруженные воины и побежали по узкой аллее.

– Там, на перекрестке! Кто-то зовет на помощь, зовет на помощь!

Вооруженный отряд добежал до перекрестка. Воины оглядывались по сторонам, ничего не видели и глядели друг на друга в недоумении.

– Что за придурок здесь орал и лишил нас ночного отдыха?

Но вскоре они обнаружили брошенную на дороге алебарду. Чуть подальше лежал и стонал раненый воин. Еще дальше в пыли нашли тело другого воина. Поднялась суматоха. Направили посыльных узнать, в чем дело. Стали седлать лошадей.

Беспокойство Носа росло. Не опоздал ли он с тревогой? Кареты Киёмори нигде не было видно. Жив ли он? Возможно, хозяин Рокухары не смог вернуться в свой дом с двориком, где были посажены кусты роз.

Обезумевший от страха бык мчался вперед, таща за собой карету. Он остановился, когда путь перегородила стена.

– Где мы? – крикнул Киёмори.

К нему подошли, ковыляя, охранник и погонщик быка. Последний ответил, тяжело дыша:

– Это дом господина Норимори!

– Стучите в ворота!

Взволнованный тон Киёмори заставил воина колотить по бревнам изо всех сил. Вскоре ворота открылись и, к изумлению привратника, во дворик без всяких объяснений быстро въехала карета, остановившись у самой галереи особняка. Появился слуга и, услышав, что прибыл сам хозяин Рокухары, побежал докладывать своему господину.

Вскоре вышел Норимори, младший брат Киёмори.

– В чем дело – почему в такой час? – раздраженно спросил он Киёмори.

– Я ездил к Айтого и на пути домой подвергся нападению сторонников Ёситомо.

– Сторонников Ёситомо? Сколько их было?

– Фактически только один.

– Только один?

– М-м-м, – промычал Киёмори, начиная осознавать неуклюжее положение, в котором оказался. Он никогда не испытывал такого панического состояния, какое пережил сегодня вечером. Ёсихира в одиночку напугал его сверх всякой меры и потряс до основания. Что послужило причиной такого непостижимого страха, думал Киёмори, перебирая в мозгу варианты ответа на вопрос. В этот день он вспоминал голову Ёситомо, торчавшую на суку напротив ворот Восточной тюрьмы. Когда с возгласом «Я – сын Ёситомо!» между занавесками появилось зловещее видение, Киёмори, наверно, отождествил это видение с самим Ёситомо. На мгновение ему показалось, что он встретился с призраком главы дома Гэндзи, обуреваемым чувством мести. Были другие обстоятельства, объясняющие страх Киёмори. Он ведь уезжал от Токивы, радуясь в душе своему успеху, но одновременно потаенное чувство вины вызвало дух Ёситомо…

Норимори пригласил брата войти в дом и стал расспрашивать его о происшествии более основательно.

– Почему Ёсихира, один, смог так напугать тебя? У тебя ведь было достаточно охраны?

– Со мной творилось что-то неладное, – был вынужден признать Киёмори.

– Не был ли ты пьян?

– Ни капли сакэ не брал в рот.

– Куда ты ездил?

– К Айтого.

– К Айтого? Его же не было дома сегодня вечером.

– Поэтому я и возвращался домой, когда случилось нападение.

– Вот как? – произнес Норимори, но его насмешливые глаза говорили: «Скорее всего, ты лжешь. Мне уже известно о твоих посещениях Токивы».

Между тем прибыл Нос, наконец обнаруживший местонахождение Киёмори.

Как только он показался, Киёмори встретил его тревожным вопросом:

– Что случилось с негодяем?

– Исчез, – ответил Нос.

Услышав эту весть, Киёмори стал готовиться к отъезду, сказав, что возвратится домой в своей карете. Бамбоку пошел убедиться, что карета готова ехать. Норимори проводил удалявшуюся фигуру купца недружелюбным взглядом. Он недолюбливал Бамбоку и не доверял ему. В качестве дополнительной меры предосторожности Норимори распорядился отправить десять своих воинов сопровождать Киёмори.

На следующее утро хозяин Рокухары проснулся позже обычного. Когда он облачился в придворные одежды и собирался отбыть во дворец, явилась служанка супруги, чтобы доложить:

– Госпожа желает позавтракать с вами и ждет вас, господин.

Киёмори вздрогнул.

– Позавтракать? Только вечером мы обо всем переговорили. Чего она хочет от меня утром? – удивился Киёмори и стал торопливо завершать свой туалет, как будто его ждали неотложные дела. – Я опаздываю ко двору. Скажи госпоже, что мы поговорим вечером.