Текст книги "Идеальная мать"

– Нам сюда, – крикнула Колетт, которая шла впереди. – Еще один квартал.

Она остановилась на углу возле вычурного здания в готическом стиле. На табличке с номером «50» отражались красно-синие мигалки полицейских машин, припаркованных возле здания.

– Это ее дом? – спросила Фрэнси.

– Пятидесятый? – задыхаясь, невнятно спрашивает Нэлл. – Это тот адрес, который Уинни передала через меня Альме.

Колетт поднялась на Г-образное крыльцо и подошла к входной двери. Не увидев нескольких звонков, она спросила:

– Какая у нее квартира? Тут только один звонок.

– Подожди-ка, – сказала Фрэнси и обогнула дом. Ухоженная дорожка вела к неплотно закрытой красной двери с торца здания.

Фрэнси тихо вошла в просторную прихожую, Нэлл и Колетт последовали за ней. На светло-серых стенах висело около дюжины полотен в духе Ротко, потолки были явно не меньше шести метров в высоту, четыре широкие мраморные ступени вели в коридор, из которого доносились рыдания.

– Боже, – сказала Нэлл. – Этот дом весь ее.

Они двинулись на звук, прошли по коридору в огромную кухню, откуда вела лестница с мансардным окном над ней. На ступеньках стоял полицейский в форме, на бейдже у него написано «Кабрера». Он вслушивался в шипящие звуки, раздающиеся из рации на плече.

– Вы кто?

– Подруги Уинни. – сказала Колетт. – Она тут?

– Уходите, – было видно, что он раздражен.

– А можно мы… – начала Фрэнси.

– Вон, – сказал он, роясь в кармане в поисках звонящего телефона. Он резко развернулся и взбежал по лестнице. – Вы находитесь на месте совершения преступления.

Не обращая на него внимания, они зашла в просторную гостиную. Там они увидели ее.

Уинни вжалась в кресло, стоявшее у стеклянного окна, за которым была темнота. Она обхватила колени руками, плечи ее покрывал бежевый плед. Она смотрела в пустоту и теребила себя за нижнюю губу. Метрах в двух от нее сидел следователь, он делал записи в блокноте, рядом с ним на столе стоял забытый бумажный стаканчик с кофе.

– Это все из-за спагетти, – Альма сидела в другой стороне комнаты, там, где Уинни ее не было слышно, на диване из мягкой кожи, и говорила, давясь рыданиями.

Альма сжимала в руке четки, иногда она замолкала, махала скомканными бумажными платками на потолок и неразборчиво бормотала по-испански молитву. Она сказала, что принесла из дома макароны с сыром и слишком много съела. Из-за этого очень захотела спать и пошла на диван, взяв с собой телефон. Она хотела пожелать спокойной ночи дочке, которая осталась с ее сестрой.

– Я, наверное, заснула, со мной такого никогда не бывает, – повторяла она, пристыженно поглядывая на Уинни. – Просто накануне ночью из-за зубок дочка просыпалась четыре раза. Я проснулась и проверила видеоняню. В кроватке никого не было.

– Вы ничего не слышали? – спросил второй следователь. Седые кустистые брови, казалось, могли разрастись на лоб, на толстом пальце было кольцо выпускника[1]1
  Кольцо, которое носят ученики и выпускники в ознаменование окончания обучения, обычно для средней школы, колледжа или университета. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]. На шее у него на тонкой цепочке висел бейдж Нью-йоркской полиции, на котором было написано печатными буквами «Стивен Шварц». Бейдж слегка покачивался взад-вперед, словно маятник часов, у которых кончился завод.

– Ничего, – сказала Альма и вновь стала всхлипывать.

– Может, шаги? Или плач?

– Ничего. Никакого плача. – Шварц взял со стола коробку бумажных платочков и протянул ей. Альма потянула за платок, Шварцу в лицо полетело маленькое облако пыли. – Монитор видеоняни лежал здесь. – Она вытерла глаза и показала туда, где сидел полицейский. – Вот тут, где вы сидите. Все время.

– Он был включен?

– Да.

– Вы его не выключали?

– Нет. Я вообще его почти не трогала, только несколько раз проверила.

– А что вы видели на экране, когда проверяли его?

– Ребенка. Он спал. Я поняла, что он пропал, только когда проснулась.

– И что вы сделали, когда это заметили?

– Что сделала?

– Да. Вы проверили окно в его комнате? Обошли вокруг дома? Посмотрели на втором этаже?

– Нет, я же сказала. Я побежала сюда за телефоном, он лежал на столе. Я позвонила Уинни, она не отвечала.

– И тогда?

– Тогда я позвонила Нэлл.

– Вы что-то пили?

– Пила? Конечно, нет. Только чай со льдом, который мне приготовила Уинни.

– Она приготовила вам чай со льдом, – повторил Шварц и записал что-то в блокноте. Он понизил голос: – А где, вы сказали, находилась в этот момент мать ребенка?

– Где-то не дома.

– Да, не дома. Но она не сказала точно где?

– Я забыла. Она мне записала. В каком-то баре.

Он оторвал взгляд от блокнота и поднял брови:

– Как вы сказали, в баре?

– Дамы, это последнее предупреждение, – сказал Кабрера с лестницы, проходя мимо них в компании женщины в полицейской форме. – Направляйтесь к выходу. Не заставляйте меня повторять еще раз.

– Мы уже уходим, – сказала Колетт и направилась к выходу. Фрэнси и Нэлл прошли за ней по коридору в прихожую. Они вместе вышли на пустынный тротуар. Но прежде чем покинуть дом, они все подошли к Уинни и взяли ее за руку. Они обнимали ее так долго, что даже придя домой ощущали на себе запах ее шампуня. Прежде чем покинуть дом, Фрэнси встала на колени, взяла в ладони лицо Уинни и посмотрела ей прямо в глаза: – Они найдут его, Уинни. Найдут. Мидас скоро будет с нами, обещаю.

Прежде чем покинуть дом, они стояли у нее на террасе и смотрели на миллионы бруклинских окон, за которыми в целости и сохранности спали младенцы. А те, кто жил за этими окнами, быть может, смотрели на них, трех изможденных, сломленных матерей. Волосы их развевались на горячем июльском ветру, сердца были полны горя.

Глава IV

День первый

КОМУ: «Майские матери»

ОТ КОГО: Ваши друзья из «Вилладжа»

ДАТА: 5 июля

ТЕМА: Совет дня

ВАШ МАЛЫШ: ДЕНЬ 52

Вам наверняка уже миллион раз говорили: ложитесь подремать сразу же, когда ребенок засыпает. Вы, наверное, уже устали (вот именно!) от этого совета, но от этого он не менее верен. Иногда у мам не получается заснуть одновременно с малышом, так что вот вам пара подсказок. Не употребляйте напитки, в которых содержится сахар или кофеин. Делайте дыхательные упражнения, которые делали во время беременности. Попробуйте перед сном выпить стакан теплого молока, съесть кусочек сыра или даже индейки – во всех этих продуктах содержатся аминокислоты, которые способствуют качественному сну.

Фрэнси в растерянности стояла на своей маленькой кухне перед распахнутыми дверцами кухонного шкафа. В лучах восходящего солнца дверцы казались нежно-розовыми. Фрэнси боролась с желанием выпить непонятно откуда взявшуюся диетическую колу, которую она заприметила в холодильнике. Накануне ночью она спала не больше двух часов: с того момента, как она заснула у Лоуэла на плече до того, как она в панике очнулась. Ей приснилось, что она забыла коляску со спящим в ней Уиллом в супермаркете, возле полки с йогуртами. Она так долго не могла выбрать между восемью видами йогуртов с разными вкусами, что только на полпути к дому осознала, что натворила. С трудом двигаясь, она бросилась обратно в магазин, одежда была мокрой от пота. Она приподняла козырек и заглянула в коляску. Уилла там не было.

От кошмара она резко проснулась и сразу же нервно повернулась к приставной колыбели возле кровати. Она приложила руку к груди Уилла, ощутила его ровное дыхание, и только тогда окончательно удостоверилась, что это был сон. Уилл был на месте, спал рядом с ней. Но резкие движения разбудили его, и он заплакал так безутешно, что можно было только удивляться, как Лоуэл умудрился не проснуться. После этого пришлось два часа ходить с ним по гостиной и взад-вперед по узкому коридору, успокаивать, баюкать, кормить его, несмотря на боль в правой груди. Потом он наконец уснул в неторопливо покачивающейся люльке, прижав скрюченные пальчики к лицу.

А ей спать совсем не хотелось. Последние два часа она мерила шагами гостиную, семь шагов туда, семь обратно. На затылке таял лед, завернутый в детское полотенце. Она все время вспоминала, какое лицо было у Уинни вчера, когда та говорила со следователем. Фрэнси все еще пыталась собрать воедино события того вечера и осознать суть случившегося.

Пришла Уинни. Она была неразговорчива, но грустной не казалась. Фрэнси предложила, чтобы Уинни рассказала про свои роды. Потом они с Одди пошли к бару за выпивкой. Уинни говорила с тем мужчиной. И вдруг она неожиданно исчезла.

Фрэнси мучило чувство вины. Если бы только она не упустила Уинни из виду. Если б только она не отдала телефон Уинни Нэлл. Она ужасно ругала себя за то, что доверила Нэлл телефон, ведь Нэлл к концу вечера была, разумеется, пьяна. Неужели никто больше не заметил, что Нэлл просыпала картошку фри на колени, не заметил, какой мутный у нее взгляд? Не говоря уж о том, что на прошлой неделе она принесла вино на встречу «Майских матерей».

Фрэнси открыла холодильник, чтобы достать яйца и зеленый перец, который, как ей казалось, она точно покупала. Лоуэл вечно твердит, что надо прекратить с этими «если бы только», но что если? Если бы только она настояла на своем и оставила телефон у себя? А если бы у Нэлл не получилось удалить приложение «Ку-ку»? Фрэнси положила бы телефон перед собой – да, точно, она бы так и сделала. И, может быть, движение в комнате Мидаса активировало бы экран, и она бы увидела Мидаса в кроватке, и того, кто стоял над ней. Она бы сказала Нэлл позвонить Альме, та бы проснулась и вызвала полицию. Мидас бы был все еще…

Она почувствовала, что кто-то положил ей руку на талию, туда, где из-под резинки пижамных штанов торчал толстый бок. Она так резко отскочила, что уронила коробку с яйцами и они шлепнулись прямо ей на ноги. Между пальцами потек желток.

– Прости, не хотел тебя напугать, – сказал Лоуэл. От него пахло мылом «Ирландская весна».

– Я не слышала, как ты встал.

Фрэнси раздумывала, можно ли еще спасти те три яйца, которые упали на стол. Выудить скорлупу и сделать омлет? Мысль о походе в магазин была ей отвратительна. Только не это. Только не сегодня. Только не тесные ряды, толпы людей, длинные очереди, долгая дорога домой. Ребенок висит на груди, внутренние стороны бедер трутся друг от друга под последней чистой юбкой, на сгибах локтей болтаются пакеты, оттягивая руки. Лоуэл принес из кладовки швабру, а она стерла с ног желток бумажным полотенцем. Тут она заметила, что он уже одет и готов уходить на работу.

– Ты что, прямо сейчас уходишь?

– Ну да, через пару минут.

– Ведь еще семи нет, я думала, ты со мной позавтракаешь.

Он легонько подтолкнул ее ноги шваброй, чтобы они не мешались.

– Прости. Мне нужно подготовиться к завтрашнему.

– А что завтра?

Он поднял брови:

– Ты не шутишь?

Ну конечно. Та самая встреча. Последнее собеседование. Проект шикарного отеля в здании церкви. Он уже давно только об этом и думал. Как она могла забыть? Там очень выгодный контракт, огромная зарплата по сравнению с теми деньгами, которые Лоуэл зарабатывал с тех пор как решил уволиться из компании в Ноксвилле и переехать в Нью-Йорк. Она в Нью-Йорке до этого и не бывала никогда. В Нью-Йорке Лоуэл захотел открыть свое архитектурное бюро вместе с университетским приятелем. Она пыталась его отговорить (без конца повторяла: «Ведь здания нужны и тут, в Теннесси»).

«Но ведь это моя мечта», – сказал он тогда, и она, конечно же, согласилась переехать.

«А еще, – рассуждал он, – в Нью-Йорке самые лучшие больницы. Может быть, там ЭКО делают лучше».

– А, да, прости, конечно, я помню. – Она вытерла руки о растянутую майку, которую проносила всю беременность. Майка была вся заляпана плавленым сыром и покрыта блеклыми разводами от грудного молока. Она забрала у Лоуэла швабру:

– Нам эта работа очень нужна. Ты готов к встрече?

Он кивнул и протиснулся мимо нее к холодильнику:

– Почти. Как ты?

– Про это уже написали в газете.

Он остановился:

– Уже?

– Да, в «Нью-Йорк Пост».

Она увидела статью в телефоне, когда кормила в три утра, просто нажала на не слишком бросающийся в глаза заголовок. «В Бруклине пропал ребенок: вероятно похищение».

– Коротенькая совсем статья. Полиция говорит, следов взлома нет. Имя не называют, но понятно, что это про Уинни.

– Тут наверняка какое-то недоразумение. Может, ребенка забрал отец?

– Нет там никакого отца.

– Серьезно? Непорочное зачатие? – Он скривился.

– Не в этом дело, просто будь там отец, об этом бы написали. Они считают, что это похищение.

– Фрэнси, дорогая, не переживай. Он найдется. – Лоуэл погладил ее по плечу. – Может, кто-то что-то перепутал. Кто-нибудь из родственников или что-то в таком духе. В таких случаях обычно так и бывает. – Он мимоходом взял два потемневших банана из вазы на столе и положил их в карман сумки для ноутбука. – Постарайся об этом не думать. Я вернусь к обеду.

Она поцеловала его на прощание, стараясь не показывать, как расстроена его уходом. Тем, что он оставлял ее наедине с этой ужасной историей.

– Он старается ради нашей семьи, – напомнила она себе и выбросила бутылку из-под пива, которую он оставил на столе накануне. Он круглыми днями на работе, чтобы им было чем платить за квартиру. За страховку. За яйца, которые из-за нее пришлось выбросить. Естественно, ему приходилось много работать, несмотря на то, что он хотел побольше бывать с ребенком и с ней. И она должна относиться к этому с пониманием. Ведь это она уговорила его потратить деньги, которые его родители подарили им на свадьбу, на ЭКО. А когда в первый раз ничего не вышло, она упросила его занять денег у брата (он анестезиолог в Мемфисе и хорошо зарабатывает), чтобы попробовать еще раз.

Уилла разбудил звук захлопнувшейся двери. Она вынула теплого младенца из люльки, чтобы тот не начал плакать, и понесла его по коридору в спальню. Там она положила его на подобие пеленального столика, которое устроила на комоде. Казалось, что утро будет длиться вечно – нужно было чем-то занять себя часов на пять, пока Лоуэл не придет обедать. Надо было что-нибудь придумать заранее. Больше всего ей хотелось написать «Майским матерям». А вдруг кто-то из них свободен и может сейчас повидаться? Ей хотелось быть вместе с другими матерями, сидеть с детьми под ивой, говорить о Мидасе, постепенно осознавать случившееся. Но это было невозможно. Вчера, когда они уходили от Уинни, Колетт убедила их, что не им решать, когда сообщать о случившемся остальным, нужно дождаться, когда Уинни сама расскажет. А кроме того, Фрэнси понимала, что даже если кто-нибудь из «Майских матерей» увидал статью в «Нью-Йорк Пост» о том, что в Бруклине похитили ребенка, никто из них и предположить не мог, что это случилось здесь, в их районе, с одной их них.

Фрэнси поняла это, когда они с Нэлли Колетт были у Уинни, а Юко – у себя дома. Как раз в это время она создала альбом «Наша тусовка» на странице «Майских матерей» в «Фейсбуке» и призывала всех загружать фотографии из «Веселой ламы». Фрэнси не смогла заставить себя открыть этот альбом и посмотреть фотографии. Пока они все веселились, Мидаса забрали из его кроватки, похитили у его матери.

Когда она понесла Уилла в гостиную, на пути ей попалась корзина для белья, доверху набитая грязной одеждой и полотенцами, испачканными отрыжкой. Она подумала, что стирки тут хватит на все утро, и тут зазвонил телефон.

– Алло, – нетерпеливо сказала она.

Номер был незнакомый, она думала и надеялась, что это Уинни звонит сообщить, что Мидас нашелся. Что Лоуэл прав. И это просто недоразумение. Но это была не Уинни.

– Здравствуй, Мэри Фрэнсис, это твоя мать.

Фрэнси замерла.

– Привет, мам. – Она взяла пульт и убрала звук у телевизора. В трубке было тихо. – Извини, – сказала она. – Твоей номер почему-то не определился.

– Я купила мобильный.

– Правда? – Фрэнси не могла поверить своим ушам. Мэрилин Клитис, та самая женщина, что запрещала включать в доме музыку, сама шила им всю одежду, держала корову, чтобы поить детей свежим молоком, – она купила мобильный телефон?

– Да. Подруга в церкви сказала, что надо покупать. Я даже умею на нем писать смс.

– Здорово, мам.

– Я получила открытку о рождении ребенка. Хорошая фотография. Но…

– Что такое?

– Калани?

– Да. Уильям Калани. Я же рассказывала. Мы зовем его Уилл.

– Имя как будто для чернокожего, не находишь?

Фрэнси не сдержалась и прыснула:

– Для чернокожего? Нет, оно гавайское.

Она услышала это имя во время медового месяца. Оно означает «посланный небесами». Это было идеальное имя для ее сына.

– А, а я подумала, может, это какая-то нью-йоркская мода. – Фрэнси слышала, как ее мать гремит тарелками. – Я так и сказала твоему дедушке. Не думаю, что он до конца понял, но он польщен, что ты выбрала имя Уильям.

Фрэнси не хотелось рассказывать, что ребенка вообще-то назвали не в честь отца Мэрилин, которого почти никогда не было рядом, а в честь Лоуэла (его второе среднее имя было Уильям). Фрэнси аккуратно положила Уилла на развивающий коврик под музыкальную карусель с домашними животными. Она встала возле вентилятора у окна, обмахиваясь своей футболкой:

– Извини, что долго не звонила, что-то куча дел, я забегалась.

– Ну что ты мне рассказываешь, у меня тоже когда-то были маленькие дети, – Мэрилин замолчала, но Фрэнси не знала, что ответить. – Как ребенок?

– Хорошо. Ну, по большей части. У меня проблемы с молоком. Кажется, ему не хватает, – сказала Фрэнси.

– Тогда дай ему смесь. А туда положи немножко детской каши.

– М-м, ее уже никто не дает. И я хочу…

– У меня в церкви все за тебя молятся. Кора Ли спросила, как прошли роды, а я поняла, что не знаю. Ты так и не рассказала.

– Разве? – Фрэнси почувствовала облегчение. – Роды прошли прекрасно. Получилось родить естественно, без всяких обезболивающих.

Это было непросто. Роды длились девять часов, за это время она тысячу раз хотела сдаться и попросить сделать ей эпидуральную анестезию. Но она справилась, ходила кругами по палате и прорывалась сквозь боль, танцуя с Лоуэлом медленный танец. Она теперь невольно замечала, с каким восхищением смотрел иногда на нее Лоуэл. Не как на свою жену самой обычной внешности, метр шестьдесят ростом, с толстыми бедрами и непослушными кудрями, которые в ее тридцать один уже поседели. А как на непобедимую воительницу, дышащую огнем, которая родила здорового сына, весом в три килограмма двести граммов, да и еще и ни много ни мало в День матери.

– Естественные роды? Это как? Тебе не делали обезболивание?

– Нет. Я даже ни одной таблетки не приняла.

Мэрилин помолчала.

– Ты специально отказалась?

– Да.

– Зачем же ты так поступила?

Фрэнси закрыла глаза и почувствовала себя так, как будто ей снова десять. Она размеренно сказала:

– Потому что я – то есть мы с Лоуэлом – хотели пройти через опыт естественных родов. Сейчас это считается…

Мэрилин фыркнула:

– Ах, Мэри Фрэнсис, это очень в твоем духе. Ты никогда не делаешь, как принято. – Фрэнси с удивлением почувствовала, что к горлу подступают слезы. – Ну да ладно, я звоню сказать, что у меня для Уилла кое-что есть. Крестильная рубашечка. – Мэрилин помолчала. – И я хочу приехать в гости.

– В гости? – Она не ожидала, что Мэрилин когда-нибудь соберется в Нью-Йорк. Она ни разу не выезжала из Теннесси. – Мам, это не обязательно. Мы с Лоуэлом копим на билеты на самолет домой, чтобы ты познакомилась с Уиллом.

– А крещение, наверное, скоро? Я могу поискать билет на следующие выходные. Полагаю, тебе нужна будет помощь.

– Извини, мам, но в следующие выходные не получится. – Она судорожно пыталась выдумать подобающий предлог. – У Лоуэла очень важное собеседование. Он все время работает, ему будет неловко, если он не успеет провести с тобой время. Ну, и «Майские матери», мы…

– Какие еще «Майские матери»?

– Это мои новые друзья. Группа матерей.

Фрэнси могла только догадываться, что мать о них подумала бы: у Нэлл на плече аляповатая татуировка, Юко кормит грудью в кафе на глазах у чужих мужей. Одди – отец-гей, который сидит дома с ребенком.

– Просто случилось кое-что ужасное…

– Ему понадобится рубашка. В ней крестили тебя, а до этого – меня. – Мать ждала. Она понимала, что происходит. Она знала, что Фрэнси не будет его крестить. Она вынуждала ее лгать. – Когда крестины?

– Мы пока точно не знаем. Я же сказала, Лоуэл сейчас очень много работает.

Несмотря на вентилятор, спина Фрэнси покрылась потом. Она отвернулась от окна и посмотрела на лежащего на коврике Уилла, на экран телевизора без звука, и пыталась придумать, что сказать в ответ.

И тут ее сердце замерло.

Это Уинни. Ее показывали по телевизору. Не та Уинни, к которой привыкла Фрэнси. Здесь она была значительно моложе – подросток. Она стояла на сцене в длинном золотом платье без лямок, волосы собраны в низкий пучок. Под руку она держала женщину, которая была практически ее копия, только старше, наверное, свою мать. Потом показали другую фотографию: Уинни в розовом купальнике, длинной тюлевой юбке и на пуантах. Фрэнси взяла со стола пульт и сделала погромче:

– Гвендолин Росс, известная прежде всего по роли в культовом сериале начала девяностых «Синяя птица»…

– Мэри Фрэнсис?

– Извини, мам, мне пора. Ребенок проснулся.

Она положила телефон на стол. На покрытом листвой тротуаре стояла журналистка, за ней виднелась желтая полицейская лента. Фрэнси подошла поближе к телевизору. Журналистка стояла около какого-то дома. Дома Уинни.

– На данный момент полиция не раскрывает никакой информации. Известно только, что речь идет о похищении ребенка и приняты все необходимые меры. Похищение произошло около девяти часов назад. Зара Сикор, прямая трансляция из Бруклина.

– Спасибо, Зара. А теперь о других тревожных новостях. Климатические изменения достигли пика…

Фрэнси пошла в спальню за компьютером, который стоял на ночном столике. «Синяя птица». Кто-то – кажется, Джемма – говорил, что Уинни актриса, но ведь половина людей, с которыми Фрэнси познакомилась в Нью-Йорке, утверждают, что они актеры. Фрэнси не знала, что именно Джемма имела в виду. Уинни была знаменита. Она была звездой сериала начала девяностых про молодую балерину, которая пытается получить стажировку в «Нью-Йорк Сити Балет». Уинни – тогда ее называли Гвендолин – играла эту балерину. Ту девушку, которую называли Синей птицей.

Фрэнси ничего про это не знала. Когда «Синяя птица» вышла, ей было лет одиннадцать, и именно такие сериалы – с налетом подростковой сексуальности и межрасовыми отношениями – были строго запрещены в доме ее матери. Она открыла «Википедию» и зашла на страницу Уинни. Классическое образование в Американской балетной школе, летняя стажировка в Королевской балетной школе. Фонд, названный в честь ее матери, который поддерживал молодых танцоров.

А чему было удивляться? В тот же момент, как Фрэнси увидела Уинни на первой встрече «Майских матерей» четыре месяца назад, она сразу поняла, что Уинни не такая, как все. Фрэнси очень хорошо помнила этот момент. Джемма рассказывала, что решила заплатить за хранение пуповинной крови своего сына. Фрэнси о таком никогда не слышала.

– Это недешево, но если, не дай бог, ребенок заболеет опасной болезнью, это может спасти ему жизнь, – говорила Джемма, а все постепенно переводили взгляд в другую сторону на другую сторону лужайки – к ним шла женщина с беременным животом под бирюзовым платьем и широкими серебряными браслетами на запястьях. Все стали двигаться, перекладывать покрывала и детей, чтобы дать ей место. Она села рядом с Фрэнси. Фрэнси одернула шорты и липнущую к животу влажную футболку и смотрела, как Уинни, подбирает под себя длинные ноги и садится.

– Я Уинни, – сказала она, держа руки на животе, под грудью. – Извините, что так опоздала.

Она была так красива, что Фрэнси не могла отвести от нее глаз. Такие лица встречаются на обложках журналов и подиумах: россыпь веснушек на переносице, безупречная оливковая кожа, не нуждающаяся в консилере, без которого Фрэнси жить не могла уже последние лет десять.

Или тот случай в кафе. Фрэнси было так стыдно из-за внезапной истерики Уилла, она чувствовала на себе осуждающие взгляды двух мужчин, которые сидели у окна за ноутбуками. Видела, как недовольно смотрит на нее девушка за стойкой, ожидая, пока измотанная Фрэнси сделает заказ. Фрэнси не заметила, как появилась Уинни: не обращая внимания на плач Уилла, она взяла его на руки и стала кружить между столами, похлопывать его по попе, нашептывать ему что-то на ухо и в конце концов успокоила его.

– Как ты это сделала? – спросила Фрэнси, садясь вместе с ней за стол в углу. – У меня такое ощущение, что у всех, кроме меня, все получается.

– Глупости, – сказала Уинни. – “Майские матери” всеми силами изображают, что это просто, но не ведись на это. – Она лукаво посмотрела на Фрэнси, словно собиралась рассказать какой-то секрет лучшей подружке, с которой дружит всю жизнь. – Им всем тяжело. Вот честно.

Больше часа спустя Уилл наконец заснул в приставной колыбели, рядом она поставила работающий пылесос, чтобы успокоить его. И тогда Фрэнси наткнулась на некролог Одри Росс, матери Уинни. Она погибла в день, когда Уинни исполнилось восемнадцать, отправившись в магазин за мороженым. Ее смерть описали во многих национальных газетах не только потому, что она была матерью Гвендолин Росс, знаменитой молодой актрисы, но и потому, что она была наследницей многомиллионного девелоперского бизнеса своего отца. Бизнес этот был одним из самых крупных в стране.

Теперь все казалось логичным. Дом Уинни. Ее одежда. Дорогая коляска, которой Фрэнси завидовала, она с вожделением разглядывала такую в магазине, пока не увидела, что она стоила примерно столько, во сколько им с Лоуэлом обходилась месячная аренда. Она нашла фотографию с похорон: Уинни с отцом заходят в сельскую церковь неподалеку от их загородного дома, рядом с тем местом, где погибла Одри Росс. Это был загадочный несчастный случай. Тормоза отказали без всякой причины. Машину Одри понесло под откос через дорожное ограждение в двадцатичетырехметровый овраг. Через несколько месяцев Уинни ушла из «Синей птицы». Вскоре после этого сериал закрыли.

Фрэнси с удивлением услышала вдалеке полуденный колокольный звон, вздрогнула и оторвалась от компьютера. Она закрыла ноутбук, поморщилась, посмотрев на нетронутую кучу грязного белья и отправилась на кухню готовить обед. Она была выжата, глаза были осоловелыми, но она понимала, что к возвращению Лоуэла необходимо взять себя в руки. Он придет без сил, голодный, очень по ней соскучившийся и очень захочет ее видеть. Но у нее сосало под ложечкой, когда она думала, сколько всего Уинни довелось потерять. Все, чего она добилась: успешная актерская карьера, сериал, в котором у нее главная роль, счастливые отношения с музыкантом, о котором она упомянула в том единственном интервью, на которое согласилась после смерти матери.

«Дэниел меня поддерживает, – ответила она журналисту, который спросил, что помогает ей пережить все это. – Лишь он помогает мне переживать это горе».

А ведь ей было всего семнадцать.

Фрэнси поставила воду для спагетти и невольно стала вспоминать, чем она занималась в этом возрасте. Она пела в церковном хоре, преподавала в воскресной школе, позволяла учителю по биологии мистеру Колберну задирать ей юбку и засовывать в нее пальцы в лаборатории в часы для самостоятельных занятий. Ну, по крайней мере, так все начиналось. Уже довольно скоро он проделывал это после уроков в своей машине, припаркованной возле торгового центра, у обувного магазина «Плати меньше». А потом у него дома, в грязной однокомнатной квартире, которую оплачивала волонтерская программа. Это была какая-то программа от католической церкви. Выпускники элитных колледжей «Лиги плюща» после окончания университета в течение года преподавали в старших классах в обычных государственных школах в американском захолустье. Например, в школе, где училась Фрэнси, в Эстервилле, штат Теннесси – «Школе Божьей матери неустанной помощи». В этой квартире она впервые выпила красного вина, впервые затянулась марихуаной. Именно здесь мистер Колберн, или Джеймс (она пообещала так называть его наедине) навалился на нее и, невзирая на все ее протесты, стянул с нее волейбольную форму.

Когда Фрэнси выковыривала последние кусочки тунца из банки в миску, на лестнице послышалась тяжелая поступь Лоуэла. Она вытерла руки о шорты и поспешила в ванную, чтобы посмотреться в зеркало, пригладить волосы и побрызгать цветочным спреем для тела на запястья. Лоуэл не успел вставить ключ в замочную скважину, а она уже открыла ему дверь:

– Представляешь, Уинни показывали по телевизору. Она знаменитая актриса…

Но тут она увидела темную щетину, широкий ремень на талии, кобуру от пистолета на бедре. Она замерла на полуслове и посмотрела в пустые, серые глаза незнакомца, которые смотрели на нее из-под козырька кепки с логотипом Нью-Йоркской полиции.

– Нэлл, – Нэлл почувствовала, что кто-то положил руку ей на плечо. – Просыпайся скорее.

Нэлл, тут полиция.

Она словно вернулась на пятнадцать лет назад: она стояла в своей квартире в Вашингтоне, раздвинула занавески и увидела черный седан, припаркованный на другой стороне улицы. На капот опирался мужчина в черной футболке и темных очках, он прикуривал сигарету, не сводя глаз с ее окна.

– Нэлл, – Себастьян потряс ей на плечо, рассеивая воспоминание. – Просыпайся.

Во рту у нее был кислый привкус, она попыталась сесть, но у нее гудела голова. Себастьян поставил на прикроватный столик кружку с кофе и нежно убрал ей волосы с лица.

– К нам пришли полицейские.

Она села:

– Правда? Зачем?

– Они хотят с тобой поговорить. Про то, что случилось вчера ночью.

Вчера ночью.

На нее нахлынули воспоминания. Уинни. Мидас. Она пришла домой, разбудила Себастьяна, рассказала ему, что произошло, а потом провалилась в мучительный, прерывистый сон.

– Они в гостиной.

Она заставила себя встать с постели, мельком посмотрела на себя в зеркало над комодом: одета она была в ту же рубашку, что и вчера. Под глазами размазалась тушь, а губы с остатками высохшей помады были похожи на изюм:

– А где ребенок?

– Спит.

Нэлл взяла кружку. Кофе обжигал ей горло:

– Так, я иду.

Она пошла в большую ванную, перед глазами все кружилось. Включила воду, подождала, пока она стала достаточно холодной и ополоснула лицо. Она зажмурилась.

Что же произошло?

Она помнила, как начинался вечер. Она, попивая вино, собиралась уходить. Потом пришла и сидела на веранде. Она помнила тепло тел вокруг себя, разговоры. Она помнила пузырьки в первом джине с тоником, вкус джина во рту. Билли Айдола. Она взяла телефон Уинни и положила к себе в сумку. А вот дальнейших деталей она не помнила. Помнила только, что Фрэнси и Колетт беспокоились за Уинни. И не знали, где она. Тогда она стала искать телефон Уинни. Его нигде не было.

Когда Нэлл вошла в гостиную, Себастьян ставил на кофейный столик перед полицейским тарелку с шоколадным печеньем, которое его мать прислала из Англии. На Нэлл были штаны для йоги и тонкая хлопковая туника, которую она взяла, не глядя, из корзины для грязного белья. Полицейскому было сорок с небольшим, это был привлекательный мужчина с душевными карими глазами, темная тень бороды покрывала его лицо, он немного походил на Тома Круза. На правом предплечье у него была татуировка: орел и число 1775.