Текст книги "Идеальная мать"

Не отрываясь от телефона, он протянул руку:

– Покажи-ка. – Он поднял глаза. – Хочу какую-нибудь из последних фотографий.

Телефон Колетт лежал в сумке. Тэб встал, она повернулась к нему спиной и аккуратно открыла сумку. Тут в дверях появился Аарон.

– Сэр, извините, но вас ждут. У них мало времени.

– Ладно, понял. – Тэб сделал большой глоток кофе и поставил кружку на столик рядом с папками. – Отправь мне фотографий, – сказал он, уходя, и похлопал по плечу.

Колетт простилась с Элисон и вышла на улицу. Она быстро шла к метро сквозь людей, сквозь воздух, пропитанный запахом прогорклого масла, на котором жарили крендельки. В метро она заняла свободное место в конце прохладного вагона. Через десять минут, когда поезд выехал из туннеля на Бруклинский мост, она увидела толпу пешеходов, которые брели по тротуару под жарким июльским солнцем. Она достала телефон и стала писать сообщение, глаза щипало от слез: «Девочки, вы завтра утром заняты? Приходите ко мне, нужно кое-что рассказать».

Глава VI

Ночь вторая

Я не знаю, что делать.

Я пытаюсь не забывать о словах акушерки: глубокое дыхание активизирует парасимпатическую нервную систему, помогает погрузиться в состояние покоя и расслабиться. Но у меня не получается. Грудную клетку сдавило, мне не хватает кислорода. Мне нужно выйти отсюда, подышать свежим воздухом, но там караулят журналисты, выжидают, чтобы завалить меня вопросами. Элиот Как-его-там из «Нью-Йорк пост» – нелепая одежда, дешевая стрижка, жирная кожа – хочет, чтобы мамочка им гордилась, увидев имя сына в газете. Он все время был там, говорил с соседями. Что вы делали той ночью? Как вам кажется, что же произошло? Что вы можете сказать о матери ребенка?

Я брожу по коридору, привычно не наступаю на шестую скрипучую половицу рядом с детской. Я не открываю занавесок. Не хочу, чтобы знали, что я дома. Не хочу, чтобы опять пришел полицейский, спрашивал, могу ли я с ним поговорить, выведывал, не знаю ли я еще чего-нибудь.

Я больше ничего не знаю. Откуда мне знать, ведь я так плохо помню тот вечер – события крутятся перед глазами, словно серия фотографий со вспышкой.

Я помню, как читала имейл от Нэлл – она предложила сходить куда-нибудь на пару часов без детей.

Я помню, как подумала: нет, я точно никуда не пойду. А потом я все время перечитывала ее письмо и задумалась. Нэлл настаивала: «Приходите все, а главное – Уинни. Ответ “нет” не принимается».

И я быстро решилась: ладно. Пусть будет ответ «да»! И вообще, почему бы и нет? Я не меньше других заслужила право куда-нибудь сходить. Я заслужила право повеселиться. Почему я вечно должна сидеть дома и сходить с ума из-за ребенка, ведь все остальные матери в мире, кажется, спокойно куда-то ходят, справляют праздники, могут себе позволить пару коктейлей. У них как-то само собой получается управляться с этой новой жизнью. Они такие спокойные. Такие уверенные в себе. Такие, сука, совершенные.

Почему бы не попробовать стать, как они.

Я оделась. Это я помню. Помню, как выбрала платье, которое охватывало талию, словно чьи-то сильные руки. Помню, как пришла в бар и увидела их: усталые глаза подведены карандашом, на мешках под глазами слишком много консилера, на губах блестит помада, которой они уже много месяцев не пользовались.

«Мятежный вопль». Помню, как мы вместе подпевали, танцевали, я была одной из них, частью их эксклюзивного клуба. Я помню, как вдруг почувствовала, что мне плохо, что мне срочно нужно уйти оттуда. Но тут, откуда ни возьмись, появился тот парень. Он предложил купить мне коктейль, у него были синие, как море, глаза, пухлые губы. Из-за таких как он я попадала в неприятности всю свою долбаную жизнь.

Я плохо помню, что было дальше.

Иногда, когда я закрываю глаза и пытаюсь заснуть, я вспоминаю, как шла по парку, держась в тени. Я молилась: «Господи, верни мне моего Джошуа. Я все что угодно сделаю».

– У вас все хорошо?

Я села на скамейку, напротив меня стоял мужчина, у его ног была собака. Лица не я не видела, потому что за ним ярко светил фонарь. Я так и не знаю, правда ли он там стоял, или это опять была галлюцинация.

«Почему он оставил меня? – хотелось мне крикнуть тому мужчине. – Я этого не заслужила, я ведь столько для него сделала».

– Да, все нормально, – сказала я мужчине с собакой, когда он сел на скамейку, прижавшись ко мне бедром и положив руку на скамейку за моей спиной. – Спасибо. Мне просто нужно кое с кем поговорить.

Больше мне ничего не хотелось. Правда. Только поговорить с Джошуа. Сказать ему, что быть с ним рядом – единственное, чего мне хочется в жизни. Рассказать о письмах, которые я ему писала, предложить прочесть ему несколько вслух, чтобы он понял, что я чувствую и как сильно он мне нужен. И как горько я сожалею обо всем, что, может быть, сделала не так.

Нет, детектив, извините, ничем из этого я не могу с вами поделиться.

Извините, неряшливый репортер по имени Элиот, мне больше нечего сказать.

Я пишу это дрожащей рукой. Я чувствую себя ослабшей и потерянной. Я так старалась быть хорошей матерью. Изо всех сил, честное слово.

Господи, что же я натворила?

Глава VII

День третий

КОМУ: «Майские матери»

ОТ КОГО: Ваши друзья из «Вилладжа»

ДАТА: 7 июля

ТЕМА: Совет дня

ВАШ МАЛЫШ: ДЕНЬ 54

Давайте обсудим, сколько времени малыш проводит на пузике. Класть ребенка на живот – хотя бы на 10 минут каждые несколько часов – абсолютно необходимо. Когда ребенок лежит на животе, укрепляются мышцы пресса и шеи. В этом возраста ребенок должен уметь, лежа на животе, тянуться за игрушкой, вашими пальцами или даже за вашим носом (возможно, настало время приобрести детские ножницы для ногтей).

Фрэнси взглянула на свое искаженное отражение в гладкой металлической двери лифта. Она старалась не обращать внимания на жир на бедрах, которые подчеркивал слинг, на то, какой коротышкой она выглядела рядом с Нэлл, которая была выше ее сантиметров на десять. Нэлл могла себе позволить смелую короткую стрижку на светлых волосах, большую татуировку. Фрэнси пригладила кудри, пожалела, что не успела помыть голову или хотя бы накрасить ресницы или губы. Но утро выдалось тяжелое. Уилл проснулся в пять утра, целый час плакал и отказывался брать грудь.

Фрэнси подалась вперед и посмотрела в вырез футболки: утром она положила в лифчик ломтики картошки.

Нэлл посмотрела на нее

– Ты картофельные оладьи там печешь, что ли?

– Нет, – сказала Фрэнси и подвинула картофель на горячую красную припухлость. – Это мне Скарлет посоветовала.

Она была убеждена, что у нее закупорка молочных протоков, и обратилась к Скарлет за советом. Она была одной из тех самых мам: они, казалось, всегда самым естественным образом знали, что делать, всегда отправляли групповые имейлы с полезными советами. Советовали Юко положить двенадцать пакетиков ромашкового чая в ванночку, чтобы вылечить ее малыша от сыпи от подгузников. Присылали отзыв о новом конверте для новорожденных, доступном по предзаказу в дорогом детском магазине рядом со «Старбаксом».

«Как здорово, что ты спросила, я как раз знаю рецепт, – написала вчера Скарлет в ответ на ее крик о помощи. – Во-первых, НИКАКОГО кофеина. А второе – каждое утро клади в лифчик нарезанный экологически чистый картофель. Понимаю, звучит странно, но должно сразу помочь».

Фрэнси уже пять часов носила в лифчике картошку, однако грудь все равно горела. Она корила себя за то, все-таки купила обычную картошку, просто чтобы сэкономить три доллара. Нужно было не скупиться и в точности следовать советам Скарлет. Наверное, поэтому и не помогало.

Двери лифта открылись, они подошли к квартире 3А, и Колетт открыла дверь еще до того, как они успели постучать. При виде Колетт Фрэнси покраснела: та была без футболки, в розовом кружевном лифчике, сквозь который просвечивала грудь, руки и живот ее были покрыты веснушками цвета корицы.

– Извините, – сказала Колетт. Она собрала волосы в хвост, демонстрируя черные точки подмышками. – Она срыгнула на мою последнюю чистую футболку. – Она провела их в гостиную. – Я утром сложила одежду, понесла в шкаф, и тут Чарли мне сказал, что это все грязное. Я сложила в стопки две корзины грязного белья. Я страшно взбесилась.

– Ничего себе, – сказала Фрэнси, но она была так восхищена квартирой Колетт, что даже не слышала, что та ответила. Не считая дома Уинни, она еще никогда не бывала в таком роскошном нью-йоркском жилище. Блестящий деревянный пол. Гостиная такая большая, что в ней помещалось два дивана и два кресла. У большого панорамного окна – обеденный стол человек на десять. Одна эта гостиная была больше, чем вся квартира Фрэнси. У нее было так тесно, что они даже не могли никого пригласить на ужин, а детскую одежду приходилось держать в пластиковых контейнерах в углу их единственной спальни. Ей приходилось кормить ребенка в гостиной, на виду у обитателей шикарных квартир в доме, который недавно построили напротив. Лоуэл все время уговаривал ее переехать в квартиру побольше, но подальше от центра. В Бруклине или в даже в Куинсе. Но Фрэнси и слышать об этом не желала, ведь в их районе были прекрасные детские сады и школы. Ради хорошего образования для ребенка им нужно было смириться с тем, что есть.

– Как все прошло? – спросила Колетт у Нэлл.

Нэлл плюхнулась на диван:

– Просто ужасно.

Накануне она написала им, что уволила Альму и собирается впервые оставить Беатрис в яслях «Счастливый малыш» на несколько часов. Нэлл хотела, чтобы Беатрис немножко привыкла, прежде чем оставлять ее там на целый день, когда ей придется выйти на работу.

– Истерика, рыдания. Прямо настоящий скандал. Все остальные мамаши пялились на нас.

– Кто-нибудь помог успокоить Беатрис? – спросила Фрэнси.

– Да это не она рыдала, – сказала Нэлл, – а я. – Она высморкалась в скомканный бумажный платочек. – Я вела себя, как полная идиотка.

Колетт села рядом с Нэлл и обняла ее, а Фрэнси застыла на месте. Как Нэлл смогла это сделать? Она оставила своего собственного ребенка на целый день с совершенно незнакомыми людьми. В первые полгода самое главное – как можно чаще держать ребенка на руках. Воспитательницы в яслях или няня не будут этого делать. Иногда Фрэнси, кормя Уилла, заходила на сайт «Все о вашей няне». Родители писали на форуме, если видели, что няни плохо делают свою работу: не обращают на ребенка внимания, кричат на него, болтают по телефону, предоставив ребенка самому себе.

– Все же наладится, правда? – спросила Нэлл, пытаясь отыскать в сумке чистую салфетку. – Они же не обидят ее?

– Конечно, наладится, – сказала Колетт. – Очень многие женщины все время пользуются яслями.

– Я знаю, – кивнула Нэлл. – Учитывая, сколько мы платим за эти ясли, я надеюсь, что они к моему приходу отполируют ей ногти, положат на веки кружочки огурца, а молоко подадут в кубке. – Она вытерла глаза, на правой щеке остался подтек от туши. – Мне так стыдно, что я уволила Альму, но мне ничего не оставалось. За ней гоняются журналисты. Это неподходящая обстановка для Беатрис.

– Какая мерзость, – сказала Колетт. – Чарли сегодня принес газету, там фотография Альмы с дочкой на детской площадке. Они ее оттуда вытурили.

– Я на грани, – сказала Нэлл. – Постоянно придираюсь к Себастьяну. Меня бесит все, что он говорит. А Беатрис опять стала просыпаться каждые несколько часов.

Колетт подошла к кухонной стойке и взяла картонную коробку из кондитерской:

– Облегчение небольшое, но я купила шоколадные маффины. Думаю, вам они сейчас придутся кстати. – Она переложила маффины на тарелку, поставила их на журнальный столик и пошла в спальню. – Пойду поищу футболку. Там есть кофе, если хотите.

Нэлл села на диван:

– Я нет, я уже четыре чашки выпила.

Фрэнси подошла к широкой деревянной барной стойке, которая отделяла кухню от гостиной. Она провела рукой по гладкому дереву, белоснежной разделочной поверхности, по большой двойной раковине. Перед тем как открыть холодильник, она изучила многочисленные полароидные снимки, приделанные к дверце. На одной Поппи лежала на подушке для кормления на мягком розовом покрывале. Колетт с высоким симпатичным мужчиной, Фрэнси предположила, что это Чарли. Руками, покрытыми ровным загаром, они обнимали друг друга за талию, распущенные золотисто-каштановые волосы Колетт разметались по плечам на ветру, кожа была усыпана свежими веснушками. Записка, написанная мужским почерком на загнувшейся бумажке, потускневшая под лучами солнца, падавшими из огромного окна:

Внимание всем кухонным принадлежностям, недочитанным книгам, «бессмысленным детским вещичкам» и прочим предметам домашнего хозяйства – берегитесь. Колетт Йейтс вьет семейное гнездо. Вам не спрятаться.

В комнату вошла Колетт, на ней была мешковатая мужская футболка:

– Ты с ней знакома? – Спросила Нэлл.

Она стояла возле книжной полки, в руках у нее была фотография в рамке.

Колетт посмотрела на Нэлл и пошла на кухню за кофе:

– Да.

– Откуда ты ее знаешь?

– Это моя мать.

– Да ладно?

– Вы о ком? – спросила Фрэнси.

Нэлл повернула фотографию так, чтобы Фрэнси могла разглядеть ее. На ней была изображена пожилая женщина с короткими седыми кудрями. Она стояла на доске для серфинга, победно задрав руки вверх.

– Розмари Карпентер, – По удивленному лицу Нэлл было видно, что Фрэнси должна была бы узнать эту женщину.

– Прости, но я не знаю, кто это.

– Это основоположница, она основала ЖБС.

Фрэнси растерялась:

– Это женская борцовская секция?

Колетт и Нэлл рассмеялись, Фрэнси почувствовала, как от смущения к лицу подступил румянец.

– Нет, – сказала Нэлл. – «Женщины борются за справедливость». Феминистская организация.

– Ну, на самом деле это очень похоже на борцовский клуб, – сказала Колетт.

Нэлл поставила фотографию на место:

– Мне мама подарила на окончание школы ее книгу с автографом.

– Забавно, – сказала Колетт. – Моя мне то же самое подарила.

Фрэнси не знала, что сказать. Она не могла понять, как так получается, что в Нью-Йорке все либо знамениты, либо знакомы с кем-то знаменитым. Уинни. Мать Колетт. Единственный знаменитый человек, с которым она была знакома до переезда в Нью-Йорк, был владелец самой крупной сети автосалонов в западном Теннесси. Она работала в фотостудии, где он заказал семейный портрет.

– Расскажи, каково это, – попросила Нэлл.

– Рассказать, каково было быть дочерью женщины, которая прославилась благодаря фразе «Для женщины хуже, чем зависеть от мужчины…

Нэлл подхватила:

– …может быть только ребенок, который зависит от нее».

– Ужас какой, – вырвалось у Фрэнси.

– Это было непросто, но сейчас не время об этом говорить. Скоро придет Чарли, а я хочу вам кое-что рассказать.

– Про Мидаса? – спросила Фрэнси.

– Да.

– Отлично. Я очень много об этом думала, – Фрэнси достала Уилла из слинга, уложила его на полу и достала из детской сумки тетрадь.

Она опустилась на колени на небольшой мягкий ковер и открыла страницу, где записала хронологию событий того вечера, список тех, кто присутствовал, и кто когда ушел.

– Я тут попыталась восстановить четкую последовательность событий, проверить, может кто-то может восполнить пробелы. Где была Уинни? Когда именно она ушла? Ушла ли она одна или с кем-то, и если да, то с кем?

Нэлл села на пол возле нее.

– С полицейским расследованием что-то нечисто, – сказала Фрэнси. – У Лоуэла дядя работает в полиции. Я ему читала новости, он был просто в шоке от того, сколько промахов допустили полицейские. А вот это вы читали? – Фрэнси достала из сумки статью Элиота Фолка, которую она распечатала утром с сайта «Нью-Йорк пост». – Судя по всему, кто-то открыл окна в комнате Мидаса и передвинул колыбель до того, как место преступления было сфотографировано.

– А вчерашнюю статью вы видели? – спросила Колетт. – Там говорится, что когда полиция приехала, похититель, возможно, все еще был в доме.

– Да-да, я читала, – сказала Нэлл. – Интересно, когда мы пришли, дверь была открыта поэтому?

Фрэнси уселась поудобней:

– Начнем с того, каким образом похититель проник в дом. Нэлл, мне придется еще раз задать этот вопрос. Ты не пробовала вспомнить про ее ключ и телефон? Ты не думала, что с ними случилось? Не могли же они просто испариться?

Нэлл не отрывала глаз от тетради Фрэнси:

– Я не знаю. Я убрала ее телефон к себе в сумку. Я точно помню. Вы сами видели.

– А когда ты уронила сумку и оттуда все высыпалось, как думаешь, мог телефон тоже выпасть? Может, он затерялся под соседним столом?

– Я уронила сумку?

– Ты что, забыла? – Фрэнси пыталась не показывать, что раздражена. – Когда ты искала телефон Уинни.

– А, ну да, – сказала Нэлл, но Фрэнси почувствовала в ее голосе неуверенность. – Вряд ли телефон мог выпасть.

– Расскажи подробно, что помнишь, – сказала Фрэнси.

Нэлл прижала пальцы к глазам:

– Я пошла к официанту, чтобы заказать картошку фри. Немного погодя мы со Скарлет пошли к бару купить выпить. Мы вернулись…

– Нет, так не могло быть. – Фрэнси так и знала. Нэлл была тогда еще пьяней, чем она думала. – Скарлет там не было.

– Разве не было?

Фрэнси вновь стало мучить чувство вины. Ну зачем она доверила Нэлл телефон Уинни? Она ведь прекрасно знала, что Нэлл напилась. Почему она сглупила?

– Нет, послушай. – Она подвинула тетрадь к Нэлл и указала на список имен. – Скарлет там вообще не было.

– Хорошо, Фрэнси, успокойся, я просто не то имя сказала, – оправдывалась Нэлл. – Я же говорила, у меня очень плохо с именами. Там была одна, которая пришла, но почти сразу ушла, как там ее зовут, не помню. Которая пилатесом занимается. Мы с ней ходили за выпивкой.

– Джемма? В джинсах и синей майке?

– Да-да, Джемма.

– А потом что было? – спросила Фрэнси.

– Да ничего. Я пошла в сортир. Вернулась к вам, мы сидели болтали, а потом позвонила Альма.

– Ты уверена? Ты никого не просила подержать твою сумку? Она все время была у тебя?

– Фрэнси, выдохни, – сказала Колетт. – Ты сейчас сознание потеряешь.

Фрэнси села на пятки:

– Просто все это какая-то бессмыслица. Где Уинни была, когда позвонила Альма? Когда Уинни вернулась домой? Вы слышали, о чем та ведущая, которая зовет себя Патриция Истина, говорила в «Моменте Истины»?

Нэлл раздраженно вздохнула:

– Патриция Истина. Я ее презираю. Разве то, что она была мисс Калифорния, делает ее достаточно квалифицированной для часового ток-шоу на кабельном телевидении?

– А знаешь, какой талант она демонстрировала на конкурсе красоты? – спросила Колетт. – Общественная критика.

– Да неужели, – сказала Нэлл. – И что же она делала? Нарядилась в бикини, вышла на сцену и высказывалась в пользу того, чтобы выдавать школьникам оружие?

– Она с пеной у рта кричала, – сказала Колетт. – Похищен ребенок из богатой семьи. У красавицы, в прошлом знаменитой актрисы, а сейчас матери-одиночки. Ее канал на этом заработает миллионы.

– Я все понимаю, но слушайте, знаете, что она сказала? – спросила Фрэнси. – Про нас знают. Про то, что мы заходили в дом.

Нэлл охнула и схватила Фрэнси за руку:

– Как это знают? – Она побледнела. – Она про нас говорила? Называла наши имена?

– Нет, – Фрэнси встала, Уилл стал подавать признаки беспокойства, закапризничал, и она взяла его на руки. – Она называла нас «подруги Гвендолин Росс». Сказала, что мы были допущены на место недавнего преступления.

Фрэнси не могла отрицать, что эти слова ее странным образом взбудоражили. Она ведь знала, что речь о ней, Фрэнси Гивенс из Эстервилла, штат Теннесси, население в 6360 жителей. Именно о ней, хоть и не называя ее имени, говорила Патриция Истина, упоминая подруг Гвендолин Росс. Она взяла из стопки статей одну и положила ее перед Нэлл:

– Эту информацию подхватила пресса.

Нэлл зачитала вслух:

– По словам телеведущей Патриции Истины, три подруги Гвендолин Росс (имена неизвестны), возможно, самовольно вошли в дом Росс и находились там, пока один из полицейских Нью-Йоркской полиции не был вынужден применить силу, чтобы заставить их уйти.

– Применить силу? – переспросила Колетт. – Немножко перебор, нет?

– Согласна, – сказала Фрэнси. – Но еще не самое страшное.

Самое страшное было другое, то, о чем говорила Патриция и то, о чем везде писали. От этого у Фрэнси все леденело внутри. Когда речь идет о поисках похищенного ребенка, первые сутки решают все.

– Если в статье написана правда, и полиция действительно так сильно облажалась, понимаете, что это значит? – Она даже думать об этом не могла, ведь из-за этих некомпетентных полицейских Мидас мог сейчас быть в еще большей опасности.

Колетт поставила кружку из-под кофе на стол. У нее было такое выражение лица, что Фрэнси перестала баюкать Уилла и спросила:

– В чем дело?

– Послушайте, мне странно вам об этом рассказывать, но у меня есть кое-какие сведения о Мидасе.

– Ты про что? – спросила Фрэнси. – Я все читала, так что если это было в новостях или в газетах…

– Не было. Я узнала об этом на работе.

– На работе?

– Ну да. Я говорила, что пишу мемуары. Это мемуары Тэба Шеперда.

– Правда что ли? – удивилась Нэлл. – Мэра Шеперда?

– Да, я пишу за него.

– А зачем ему? Он уже написал такую потрясающую книгу.

– Это я ее написала.

– Ты? – спросила Фрэнси.

Даже она слышала о книге. О ней без умолку говорили несколько месяцев. Чудесно написанные воспоминания Тэба Шеперда, молодого, невероятно привлекательного директора школы в Южном Бронксе. Лоуэл читал ее всю ночь напролет, ее мать обсуждала ее в своем книжном клубе. Он упомянул в книге греческую забегаловку рядом с домом его матери в Вашингтон-Хайтс, и теперь заведение процветало. Женщины среднего возраста толпились в очереди в надежде увидеть его за одним из столиков в глубине кафе. Там он ел свой обычный субботний завтрак: кукурузную булочку и бекон.

– Это моя работа, – сказала Колетт. – Я пишу книги за других людей. Я не имею права об этом говорить, так что сами понимаете, насколько секретно то, что я вам сейчас расскажу. Но вчера я сидела в кабинете у мэра и нашла документы по делу Мидаса. Официальные документы по расследованию.

– Не может быть, – сказала Нэлл. – И что ты сделала? Прочитала их?

– Еще хуже, – Колетт опустилась на колени и достала из-под дивана толстую картонную папку. – Я их отксерила.

– Боже мой, а тебя никто не видел? – спросила Фрэнси.

– Никто. Иначе у меня были бы серьезные проблемы. Я даже Чарли не говорила. Я настолько задерживаю книгу, что просто не могла ему рассказать, сколько времени я вчера потратила, пока прочла все это. Он думал, что я работаю.

– А мэр знает, что Уинни твоя подруга?

– Нет. Я сначала собиралась ему сказать, но потом взяла папку и подумала, что это слишком рискованно. А теперь нельзя ему ничего говорить, он станет спрашивать, почему я сразу не призналась.

Фрэнси не отрывала глаз от папки:

– И что там?

– Вроде бы самые последние отчеты, какие-то важные детали, которые они хотели показать Тэбу. Там есть один… – Но тут раздался звонок в дверь. – Блин. – Колетт замерла. – Не буду открывать. Это, наверное, посылка для Чарли, они могут ее внизу оставить.

– Вообще-то это может быть Одди, – сказала Фрэнси.

Колетт раздраженно посмотрела на Фрэнси:

– Ты его пригласила?

Одди написал Фрэнси утром и спросил, не хочет ли она выпить с ним кофе в «Споте». Фрэнси очень удивилась. Он никогда не приглашал ее сходить куда-нибудь вдвоем, и она очень мало о нем знала. Она навсегда запомнила, как однажды в начале июля она опаздывала на десять минут на встречу «Майских матерей» и, спустившись с холма, с удивлением увидала в кругу под ивой мужчину. Он сидел рядом с Уинни и шептал ей что-то на ухо. Она увлеченно слушала, потом они оба рассмеялись. Фрэнси предположила, что это ее муж (хотя Фрэнси представляла мужа Уинни намного более привлекательным). На нем была старая поношенная голубая кепка, в точности такого же цвета, что его глаза. Одет он был так же, как множество бруклинских мужчин – выцветшая футболка и шорты, стоптанные кроссовки, на вороте футболки болтались очки-авиаторы. Но когда Фрэнси села, она заметила, что у него на груди слинг, а в нем ребенок. Это был не муж Уинни. Это был отец с ребенком.

Позднее он представился:

«Я в ТОСКе».

«В тоске? – переспросила Нэлл. – Ну и хорошо, ты в правильной компании».

«Нет, не в тоскé, в ТÓСКе».

«В смысле? – уставилась на него Нэлл. – Это что такое?»

«Товарищество отцов, сидящих с крошками. Черт, обычно эта шутка удается, – он улыбнулся и пожал плечами. – Моя вторая половина работает в сфере моды и много путешествует. Мне не надо зарабатывать на жизнь, так что я сижу дома с Отомн. Изо всех сил стараюсь не испортить ее».

Он почти сразу стал завсегдатаем их встреч, но о себе рассказывал мало – по крайней мере, ничего существенного Фрэнси не запомнила. Фрэнси так и не знала, куда он пропал из «Веселой ламы». Поэтому, когда он утром предложил ей встретиться, она честно ответила, что они с Нэлл идут к Колетт, и пригласила к ним присоединиться. Она надеялась выведать у него какие-нибудь подробности.

– Он спросил, можно ли ему тоже прийти, – тихо сказала Фрэнси, прислушиваясь к шагам Одди снаружи. – Я же не знала, о чем мы будем говорить.

– Привет, – сказал Одди, когда Колетт открыла ему дверь. Выглядел он просто ужасно: небритый, в потной футболке. Фрэнси было странно видеть его без слинга, в котором он обычно носил Отомн. Не успела Фрэнси спросить, как он ответил:

– Она с моей мамой.

– А зачем ты тогда пришел? – Фрэнси почувствовала, что это прозвучало как обвинение. – Просто я сама, если бы мне дали отдохнуть от ребенка, сразу легла бы спать.

Одди сел на диван:

– Мне хотелось с вами повидаться. – Он положил руку на лоб, и Фрэнси заметила, что у него седина в висках. – Я так волнуюсь за Мидаса. Такая жуткая ситуация, а вы единственные, с кем я могу об этом поговорить.

Колетт налила Одди кофе и снова села на пол.

– Так, раз уж мы об этом заговорили, – сказала она. – Одди. Да и все остальные тоже. О том, что я сейчас расскажу, нельзя говорить никому. – Она открыла папку и разложила на полу фотографии. – У них есть возможный подозреваемый.

Одди вскинул голову:

– Подозреваемый?

– Да, вот он. Его зовут Боди Могаро. Полиция считает, он как-то связан с этой историей.

Фрэнси опустилась на пол около Колетт. У человека на фото были янтарного цвета глаза, смуглая кожа и очень коротко остриженные черные волосы.

– Против него есть какие-то улики? – спросил Одди.

– Его дважды видели рядом с домом Уинни. 3 июля он купил пиво и сигареты в лавке на углу. Расплатился кредиткой. Так полиция узнала его имя. Продавец сказал, что он казался взволнованным. Выйдя из магазина, он сел на скамейку возле парковой ограды и смотрел на ее дом. Видимо, присматривался. А на следующий вечер его видели около ее дома, и он вел себя неадекватно. Орал на кого-то по телефону.

– В вечер, когда похитили Мидаса? – спросила Нэлл.

– Да.

– Он живет в Детройте, – Одди вынул из папки газету и стал читать.

Солнечный свет из окна падал прямо на него, так что Фрэнси не видела выражения его лица.

– Да, – сказала Колетт. – Он прилетел в Нью-Йорк 3 июля. У него был обратный билет на пятое, но в самолете его не было. Где он сейчас, неизвестно.

– Как это неизвестно? – спросила Фрэнси.

– Вот так. Полиция не может его найти.

– Господи боже, – сказала Нэлл.

– А может, он хочет получить за Мидаса выкуп? – спросила Фрэнси. – Так с актрисами, наверное, часто бывает. Но Лоуэл говорит, что если бы дело было в выкупе, они бы уже вышли на связь.

Ей до сих пор казалось, что Лоуэл ошибается. Все-таки их единственный знакомый из полиции, дядя Лоуэла, работает шерифом в Эстервилле. Откуда ему знать про такие крупные дела: знаменитая в прошлом актриса, мультимиллионер, дочь девелопера с хорошими связями.

– Я не видела, чтобы где-то тут упоминался выкуп, по крайней мере, в этой папке.

– Вы видели, что он родом из Йемена? – спросила Нэлл.

– Да, но он живет в США уже двенадцать лет, – сказала Колетт. – Я погуглила. Особенно ничего не нашла. У него есть страничка в «Фейсбуке», но закрытая, и там все на арабском. Я нашла человека с таким именем, он работает механиком в компании, которая занимается арендой частных самолетов. Неподалеку от Детройта. Это наверняка он.

– Самолетов? – спросила Фрэнси.

В конце коридора раздался плач Поппи.

– Я опять звонила Уинни, – Колетт встала. – В третий раз уже. Она опять не подошла.

Нэлл потерла глаза:

– А всякие журналисты с камерами вокруг ее дома? Это же беспредел. Я сейчас проходила мимо, какой-то козел остановил меня, спрашивал, не соседка ли я и не могу ли что-то сказать.

Многие соседи Уинни уже дали интервью. Их спрашивали, что они о ней знают, не заметили ли они в ту ночь чего-нибудь подозрительного. Фрэнси было просто тошно от того, как люди рвались сказать любую ерунду, лишь бы увидеть свои имена в газетах. Говорили, что Уинни молчалива и довольно необщительна. Что ни разу не видели ее с мужчиной. И что, по правде говоря, ужасно любопытно, кто же отец ребенка.

Одди встал, медленно подошел к окну и окинул взглядом улицу и парк:

– У меня предчувствие, что все это превратится в гребаный цирк.

Колетт пошла к Поппи, а Фрэнси продолжила изучать содержимое папки и просматривать заметки Марка Хойта. Ей не хотелось об этом рассказывать, но за последние три дня она несколько раз ходила к дому Уинни по вечерам, когда журналисты разъезжались. Часам к семи вечера Уилл начинал капризничать, а Лоуэла еще не было дома. Сидеть с плачущим Уиллом в душной квартире было очень тяжело, так что она возила его на прогулку.

Она обычно садилась на скамейку напротив дома Уинни. В окнах не горел свет. Но вчера, когда стало темнеть, в волосах у нее жужжали комары и она крепко прижала Уилла к груди, шепотом умоляя его замолчать, она абсолютно точно увидела, что внутри кто-то был.