Текст книги "Идеальная мать"

Глава VIII

День четвертый

КОМУ: «Майские матери»

ОТ КОГО: Ваши друзья из «Вилладжа»

ДАТА: 8 июля

ТЕМА: Совет дня

ВАШ МАЛЫШ: ДЕНЬ 55

От улыбки вашего возлюбленного у вас тает сердце? Посмотрим, что будет дальше: дети во всем мире начинают улыбаться примерно в одно и то же время. Так что если этого еще не случилось, готовьтесь: в награду за вашу заботу вы получите сияющую, радостную, беззубую улыбку, адресованную лично вам. Весьма вероятно, что вы будете скакать от счастья (даже если ночью ребенок спал просто ужасно).

Нэлл перебирала платья на тонкой металлической вешалке-стойке, которые висели, словно бескостные тела. Она взглянула на часы: забирать Беатрис из яслей нужно было только через два часа. К ней подошла девушка с вишневой улыбкой, нарисованной вокруг белоснежных зубов:

– Отвесить в примерочную? – В светлых кудрях у нее была черная тканевая роза, а из-под очень короткой майки виднелись выпирающие ребра.

– Нет, я сейчас пойду мерить, – Нэлл пошла за ней вглубь магазина к маленьким примерочным. Они были отгорожены занавеской в цветочек из «Икеи», Нэлл как раз собиралась купить такую.

– Скажите, если нужен будет другой размер, – сказала девушка, задвигая занавески. Нэлл сняла шорты и футболку, ее глаза наполнились слезами уже в третий раз за утро. Неужели с завтрашнего дня ей придется ходить на работу и на девять часов оставлять Беатрис с чужими людьми? Она умолила Себастьяна, чтобы он сам позвонил Альме и сообщил об их решении: Беатрис лучше будет в яслях, по крайней мере, сейчас. Альма страшно расстроилась. Нэлл прижалась к уху Себастьяна и слушала, что говорила Альма. Она сказала, что очень сожалеет, не может спать по ночам, а журналисты круглыми сутками названивают ей, приходят к ней домой, и что ее уже трижды допрашивала полиция.

– Они бесконечно меня обо всем этом расспрашивают: «Что вы видели? Что вы слышали? Как вы оцените поведение матери ребенка?» Ко мне приходил священник, я молюсь о прощении.

Прежде чем натянуть штаны, Нэлл попыталась задернуть просвет между стеной и занавеской. За беременность она поправилась на два размера, брюки не налезали на бедра. Потом она примерила рубашку, и тут дела обстояли не лучше. Рукава были так узки, что у нее онемели руки, рубашка жала в груди. Спина у нее лоснилась от пота. Она натянула через голову прямое черное бесформенное платье. С раздражением заметила, что в примерочной нет зеркала, тихо отодвинула занавеску и увидела возле скидочного отдела небольшое зеркало в пол. На нее сразу же набросилась девушка-консультант:

– Вам идет.

Нэлл не ответила, она надеялась, что ее молчание заставит девушку уйти на другой конец магазина. Но та наклонила голову на бок, на птичьем личике отобразилась работа мысли, она задумчиво покусывала нижнюю губу:

– Знаете, чего тут не хватает?

– Шестидесятипроцентной скидки?

Девушка рассмеялась:

– Яркого ожерелья. Чтобы все внимание было наверху, на шее. А не на тех местах, которые не хотите показывать.

– А если я как раз шею и не хочу показывать?

Девушка подняла палец и развернулась на массивных каблуках своих высоких сапог:

– Попробую найти что-нибудь подходящее.

Нэлл вернулась в примерочную. Она была встревожена и раздражена на девушку-продавщицу, на то, как плохо на ней сидит платье. Она не могла понять, почему ей так неспокойно с тех пор, как она накануне днем увидела фотографии Боди Могаро. Она сбросила платье, положила его на кучу других вещей, выскользнула из примерочной и сбежала из магазина. За ней раздался перезвон колокольчика. Она осторожно петляла по тротуару мимо людей, не особенно зная, куда идет. Прошла мимо магазинов, где собиралась купить какую-нибудь одежду для работы, которая налезет на нее после того, как она поправилась на 6 килограммов. Но она просто не могла. Только не сегодня. Только не магазины. Только не еще одно платье, продавщица тридцать шестого размера, которая пахнет средством для укладки и коричной жвачкой.

Неужели это был он?

Неужели Боди Могаро был в тот вечер в баре?

Ее непрестанно мучали вопросы.

Это он порвал ей рубашку? Его ли она представляет, когда закрывает глаза: расплывчатый силуэт за ее спиной в туалете и чьи-то руки на ее плечах?

Может быть, он пошел за ней, силой отобрал ключ Уинни, а она всего этого не помнит?

Нет.

Это просто абсурд. Она прошла мимо двух мальчиков на самокатах и молодой женщины, которая покупала у мороженщика фруктовый лед всех цветов радуги в бумажном стаканчике для своей маленькой дочки с хвостиками.

Нет, она не могла такое забыть, просто сознание играет с ней злую шутку. Она была расстроена, измотана, мало спала. Вчера ночью она бродила по гостиной, пытаясь привести мысли в порядок и вспомнить события того вечера.

Ей очень хотелось найти в прессе хоть какую-нибудь полезную информацию. Но там не упоминалось ни о Боди Могаро, ни даже о том, что у полиции есть возможный подозреваемый. Вместо этого все журналисты и телеведущие твердили о том, сколько ошибок допустила полиция. В утренней «Нью-Йорк пост» Элиот Фолк написал, что офицера Джеймса Кабреру (Нэлл помнила, что это он заставил их уйти из дома Уинни) отправили в оплачиваемый отпуск. Его обвиняли в том, что дверь была не заперта, а посторонние зашли в дом Уинни до того, как был произведен сбор улик. Источники сообщали, что он, вероятно, будет уволен.

«И хорошо, – написала Фрэнси. – Нужно его уволить. Должен же кто-то ответить за то, что расследование ведется из рук вон плохо».

Патриция Истина была просто счастлива: требовала немедленной отставки комиссара Делла, открыто сваливая вину на мэра Шеперда. Она обвиняла его в том, что он выбрал на руководящую роль в полиции своего некомпетентного друга, что он больше заботится о том, чтобы позировать для рекламы модной одежды, чем о спасении ни в чем не повинных детей.

– Я, может быть, совсем сошла с ума, – говорила она. – Но разве только мне одной кажется, что мэр и не хочет, чтобы этот случай был раскрыт?

Нэлл остановилась на углу и стала ждать зеленого света. Жара окутала ее с ног до головы, словно шерстяной плед. Люди, торопливо проходя мимо, задевали ее, от здания банка на другой стороне улицы отражалось белое пятно света. Она закрыла глаза.

Вдруг она вспомнила, как стояла у барной стойки с холодным коктейлем в руках. Еще, еще, еще. Кто-то напевал ей эти слова. Она чувствовала чей-то подбородок у себя на шее, чьи-то губы у уха.

Она покрепче зажмурилась и почувствовала на талии чью-то руку. Кто-то держал ее за руку.

Я хочу еще, еще, еще.

Она открыла глаза и побежала.

Мужчине, который сидел в дальнем конце барной стойки, было за тридцать. Черная футболка, камуфляжные шорты, обе руки покрыты черно-серыми татуировками. Он попивал пиво из поллитровой кружки, смотрел футбол на большом экране, который висел над рядами бутылок, ручка в его руке застыла над кроссвордом в «Нью-Йорк таймс». Кроме него в баре был только бармен, который мыл стаканы в раковине. Когда Нэлл подошла, он стряхнул пену с рук:

– Что вам налить?

– Газированную воду.

Она выпила полстакана, а потом слезла с барного табурета и прошла через бар, где пахло хлоркой и пивом, на веранду. Она подвинула стул на то место, где сидела в тот вечер, и попыталась воссоздать в памяти подробности их сборища. Напротив нее сидели Колетт и Фрэнси, справа Уинни. Одди – хоть и недолго – тоже был где-то рядом. Она снова закрыла глаза и увидела, как Уинни пьет чай со льдом и украдкой поглядывает в телефон на коленях.

Когда она открыла глаза, она поняла, что мужчина за баром смотрит на нее. Она снова закрыла глаза, и на этот раз увидела себя. Почувствовала жару и громкую музыку. Вокруг них было все больше и больше народу. Она забрала у Фрэнси телефон Уинни.

Она удалила приложение.

Зачем? Зачем она так поступила? Неужели она так ничему и не научилась? Одно необдуманное решение может разрушить всю жизнь. Она лучше других должна это знать.

Она встала и стала ходить по пустой веранде.

Думай, думай, думай.

Она зашла внутрь, прошла мимо музыкального автомата, поля для игры в бочче, которое было темным и пустым. Подошла к месту, где принимали заказы, где она в тот вечер заказала картошку фри. Она отнесла ее на стол, а потом они с Джеммой или кем-то еще пошли за коктейлями.

Она резко открыла глаза. Сигарета. Она осмотрелась и увидела у рядом с туалетом у дальней стены дверь. Она вела во внутренний дворик, место для курения, и была не заперта. Она вышла во дворик, земля под расшатанными столами и табуретами была посыпана гравием. Вокруг них была ограда, увешанная рождественскими фонариками. «Пожалуйста, соблюдайте тишину. Не тревожьте наших соседей». Она почувствовала запах дыма в волосах, тяжелый от никотина и смолы язык. Она попросила сижку, рассмешив окружающих своим британским выговором. Вот почему на следующий день ей было так плохо: она покурила. Она уже год не брала сигарету в рот, с тех пор как они с Себастьяном решили завести ребенка.

Она стала ходить взад и вперед, пытаясь вспомнить, как выглядел человек, который протянул ей пачку, щелчок зажигалки, огонек. У него были темные глаза, она рассказала ему, зачем пришла в бар.

«У нас группа мам, – последние два слова она выдавила из себя с трудом, будто признаваясь в чем-то постыдном, из ряда вон выходящем. – Представляешь, я. В мамской группе». Она почувствовала, что кто-то прикасается к ее руке, смеется ей в ухо в волосы, почувствовала вокруг себя жар.

– Еще газировки? – спросил бармен, когда она зашла внутрь.

– Да. И добавьте туда водки.

Он поставил перед ней стакан, и с первого же глотка шипучее оживление защекотало ей язык.

– Черт, – бармен посмотрел на ближайший экран, показывали местные новости. Он потянулся за пультом: – Только не это.

На экране появилась женщина в черной блузке без рукавов и ярко-желтой юбке. Лоб у нее был озабоченно нахмурен. Нэлл вгляделась в экран, стараясь понять, где происходит съемка, а потом встала и подошла к окну. На другой стороне улицы она увидела фигуру в одежде пчелиного окраса, свет камеры, припаркованный рядом минивэн.

Бармен сделал погромче, из колонок у потолка сверху послышался резкий женский голос:

– Ребенка не могут найти уже четыре дня, у полиции нет подозреваемых, дело выглядит бесперспективно. Источники сообщают, что сегодня утром няню ребенка, Альму Ромеро (родом из Гондураса), вызвали на повторный допрос. Если у вас есть какая-либо информация, полиция просит немедленно позвонить по номеру, указанному на экране. – Ведущая повернулась и указала на вход в бар. – Йона, как вам известно, в момент похищения ребенка его мать, бывшая актриса по имени Гвендолин Росс, находилась в баре вместе с другими участницами группы мам. Бар «Веселая лама» расположен…

Экран потух. Бармен швырнул пульт на раковину рядом с сохнущей пивной кружкой.

– Ну вот опять. Когда нас показывают в новостях, тут же появляется толпа подростков с поддельными документами, чтобы увидеть бар «знаменитого» малыша Мидаса, о котором писали на «Фейсбуке», – он снова погрузил руки в мыльную пену. – Эти засранцы не оставляют чаевых.

В окно Нэлл увидела, что репортерша и оператор переходят улицу. Она вытащила из сумки десятидолларовую купюру, оставила ее на стойке и быстро вышла через боковую дверь во дворик для курения как раз в тот момент, когда репортерша вошла в бар и представилась бармену:

– Келли Мэри Стенсон, канал CBS, местные новости, я бы хотела задать вам…

Нэлл взяла барный табурет и поставила его возле ограды. Забралась на табурет, уцепилась за металлический провод и залезла на него. Ладони у нее вспотели, удержать провод не удавалось, сандалии соскальзывали. Она упала с другой стороны ограды и приземлилась на соседнюю парковку, сильно ударившись об асфальт. Почувствовала вкус крови из прокушенной губы, на коленях и ладонях были глубокие ссадины. Встала и быстро пошла по парковке к тротуару, по дороге почувствовала, как в нее врезалось сильное крепкое мужское плечо.

– Козел, – крикнула она. – Смотри, куда идешь.

По холму она поднялась к парку и замедлила шаг. Перейдя дорогу, она почувствовала, что кто-то идет сзади, совсем близко к ней. Кто-то подстерегал ее за углом, смотрел на нее, следил за каждым ее движением. Она снова побежала, нетвердо держась на ногах и странно размахивая руками. Шрам от кесарева и внутренняя сторона правого бедра заныли, но она не обращала на это внимания, а бежала – через улицу, потом целый квартал к яслям. Забирать Беатрис нужно было только через час, но она все равно заставляла себя не сбавлять ритм. Ноги в тонких сандалиях горели. Она прибежала через десять минут и заглянула в окно с наклейками в виде подсолнухов и бабочек. На полу две женщины склонились к ребенку в люльке. Одна из них нажимала ребенку на грудь и делала массаж сердца. Обе они явно были в истерике и не знали, что делать. Ребенок задыхался. Нэлл посмотрела с другой точки. В люльке лежала Беатрис.

Нэлл метнулась к двери, дернула за ручку, но было заперто. Она стала молотить в окно, не щадя кулаков, представляя, как Беатрис проглотила что-то с полу, а теперь задыхается, и личико ее синеет. Наконец-то щелкнул замок. Нэлл побежала по коридору и распахнула дверь, на нее удивленно смотрела девушка в рваных джинсах и футболке. На футболке у нее был логотип: надпись «Счастливый малыш» и капкейк.

– Миссис Мэйки, вы…

Она пробежала мимо нее и резко опустилась на пол рядом с двумя женщинами. Нэлл потянулась за дочкой, и когда она сумела сфокусироваться на ее лице, у нее в сумке тренькнул телефон.

Беатрис широко улыбалась.

Нэлл повернулась к воспитательнице. Так вот что у нее было в руках – телефон. Она просто фотографировала.

– Кто это у нас так красиво улыбается? – сказала воспитательница, улыбаясь Беатрис в ответ.

– Улыбается?

– Да.

– А это не газы?

Воспитательница засмеялась, телефон Нэлл снова звякнул:

– Нет, в этот раз нет. Это улыбка. Она еще так не делала при вас?

– Нет, – сказала Нэлл. – Я ждала этого.

Она села на колени и достала из сумки телефон. Глаза ей застилали слезы, она начала ровнее дышать и прочла смс от Фрэнси.

«Его нашли».

Я скучаю по маме.

Подбегая к вершине холма, Колетт напоследок ускорилась. Это была странная мысль для ее возраста, но она ничего не могла с собой поделать. Она все время представляла, как они с матерью сидят за большим кухонным столом у них дома в Колорадо. У ног собаки, стеклянная дверь во двор открыта нараспашку, отец готовит им коктейли, а она рассказывает матери обо всем. О том, как ей страшно, что Мидаса так и не найдут. О том, как она взяла папку из кабинета Тэба, сделала копии, показала их Нэлл и Фрэнси. О том, как глубоко она сожалеет, что все рассказала Одди, с которым едва знакома. Ей так хотелось признаться, что пишет она последнее время просто постыдно плохо. Ей хотелось рассказать ей, что утром она была у доктора Берека во второй раз после родов и ревела у него в кабинете, когда рассказывала, как ей все время неспокойно и как тяжело засыпать.

«А что вас больше всего тревожит?» – спросил доктор Берек.

«В основном Поппи. Я боюсь, что с ней что-то не так».

Колетт безуспешно пыталась не обращать внимания на свою тревогу свои опасения: руки и ноги у Поппи были слабые, она так до конца и не научилась держать головку, а иногда не сразу получалось установить с ней зрительный контакт.

«Я смотрю на других детей в нашей группе для мам и… Не знаю, просто они какие-то другие. Они сильнее, – сказала Колетт и наконец позволила себе заплакать. – И мне каждый день приходят эти письма от сайта «Вилладж». Там пишут про всякие основные моменты в развитии, что она должна уметь, но Поппи этого не умеет!»

«Прежде всего, не надо это читать, – сказал доктор Берек. – Они считают, что все дети развиваются с одинаковой скоростью. Но это не так».

«Я понимаю, но все равно даже думать об этом боюсь. Чарли говорит, я помешалась. Говорит, с ней все в порядке. Но я мать. Я чувствую, возможно, с ней что-то не так».

Колетт хотелось поделиться всем этим со своей матерью, но у нее не было такой возможности. Она даже не знала, где ее мать сейчас. Последний раз они связывались больше двух недель назад, связь была очень плохая, они поговорили всего минут десять. Она была в Панаме, на острове Сан Блас, проводила исследование одного из последних оставшихся в мире матриархальных обществ. Отец Колетт, который раньше работал в Колорадском университете в Боулдере и недавно вышел на пенсию, сопровождал ее. («Я, как представитель матриархальной семьи, прекрасно впишусь», – сказала он, когда они позвонили ей и сообщили, что вскоре после рождения Поппи уедут на три недели).

Когда швейцар Альберто открыл дверь, Колетт тяжело дышала. Она вышла из лифта на третьем этаже, остановилась, чтобы расшнуровать кроссовки, и услышала, что Чарли с кем-то говорит по телефону на кухне.

Когда она вошла, он резко убрал телефон от уха и выговорил:

– Вау. Какая ты горяченькая.

Она посмотрелась в зеркало над столом в прихожей. Мокрые от пота волосы, малиновые веснушки, лицо – белое от солнцезащитного крема, которым она намазалась на пути от врача. Она впервые вышла на пробежку после родов, и ей часто приходилось останавливаться и переходить на шаг:

– Видимо, ты имеешь в виду, что я сильно вспотела.

– Нет, – прошептал он. – Я имею в виду, что ты секси. – Он поцеловал ей руку и продолжил говорить по телефону: – У нас все получится. Просто все это не должно мне мешать дописывать книгу. – Он налил кофе в кружку и протянул Колетт. – Ну, и по праздникам я не смогу работать, а то ребенок мне никогда этого не простит.

– Мать ребенка точно не простит, – Колетт поняла, что он говорил с агентом, тот наверняка звонил обсудить следующие выступления.

Два месяца назад Чарли вернулся из книжного турне, но его продолжали приглашать в другие города. Она налила себе стакан воды и заметила, что обеденный стол – старинный стол в деревенском стиле, который Чарли купил на прошлое Рождество – накрыт на двоих. На нем лежали льняные салфетки и стояла посуда из сервиза ее бабушки. В центре стола стояла кружка-термос из нержавеющей стали с букетом пожухших маргариток из соседней лавки.

Она взяла виноградинку из миски у локтя Чарли и обвила руками его талию, прижавшись щекой к знакомой впадине между лопаток. Она вдохнула запах его тела – от него пахло дезодорантом «Спид Стик» и жареным чесноком. Из видео-няни на полке было слышно, как генератор белого шума имитирует «Звуки в материнской утробе». В этот момент она позволила себе насладиться простым счастьем. Теплое тело Чарли, в детской спит Поппи, неторопливые домашние звуки. Как бы ей хотелось остановить это мгновение.

Колетт разжала объятья и увидела на барной стойке возле кофемашины книжку «Быть семьей». Взяла кружку с кофе и книжку, села на высокий табурет. Чарли быстрыми, уверенными движениями нарезал толстый большой пучок петрушки, прижимая телефон к уху плечом. Колетт открыла книгу на первых страницах, просматривая заметки, которые Чарли делал на полях. Она отмечала, у каких страниц Чарли загнул уголки.

«9 недель: ребенок размером с виноградину».

«Как подготовить партнера, который будет оказывать поддержку при родах».

«Не ешьте сырую рыбу, непрожаренное мясо. Избегайте чрезмерной физической нагрузки, не принимайте горячие ванны».

Колетт читала и, сдерживая слезы, вспоминала те первые недели. Как у нее болела грудь, когда она поднималась по лестнице. Каким тошнотворным казался запах чужого мыла или духов в метро. Как ее стошнило в туалете во время встречи с агентом, на которой они обсуждали вторую книгу мэра.

В ее организме произошел системный сбой, в тот месяц все пошло не так. Она хорошо знала свое тело и не пила противозачаточные. В те несколько месяцев, когда она их принимала, она была раздражительна и чувствовала себя разбитой. Чарли тогда шутил, что если все женщины так реагируют на противозачаточные таблетки, то ему понятно, как они действуют: женщины просто становятся такими несчастными, что их никто не хочет. Она пошла к доктору Береку, чтобы удостовериться в правильности своих догадок. В теле могут происходить изменения, цикл иногда замедляется, сказал доктор Берек. Ей было почти тридцать пять. Изменения начали происходить.

«5 недель: зародыш сейчас размером с семечко подсолнуха».

Пять недель: был сентябрь, вечером она рассказала Чарли, что беременна. Они занялись любовью, а потом он лежал, прижавшись грудью к ее спине и положив руку ей на талию: «Ты, ребенок, книга. Это все, чего я когда-либо хотел».

А она просто лежала неподвижно и пыталась представить, как это будет. Беременность. Материнство.

«Не получится», – думала она. Она не могла себе этого даже представить. Голова ее была занята другими мечтами. Двухмесячной поездкой в Юго-Восточную Азию, которую они с Чарли запланировали после того, как он допишет вторую книгу. Марафоном, к которому она начала готовиться. Она собиралась наконец перестать писать книги за других и еще раз попробовать опубликовать свою собственную. Вот это она могла себе представить. Но ребенок?

На следующее утро она позвонила матери. Она спрашивала ее, как с этим справиться, как остаться самой собой. Она призналась, что за день до того, как узнала, что беременна, выпила три виски, а до этого ходила на очень напряженные пробежки.

«А вдруг я уже навредила ребенку?»

«Колетт, когда аборты были запрещены, женщинам приходилось сбрасываться лестницы. Ты не убьешь ребенка случайно».

Чарли повесил трубку, подошел и поцеловал ее в лоб. Воспоминание рассеялось. Она закрыла книгу.

– Ты приготовил омлет? В честь чего?

– В честь того, что ты сегодня ходила к врачу. Я посоветовался с экспертами, – он кивнул на книжку, – судя по всему, самое трудное позади.

– Позади?

Он подошел ко встроенному холодильнику для вина рядом с посудомойкой, достал бутылку шампанского и быстро откупорил ее:

– Да. Поппи скоро начнет улыбаться. Она начнет понимать разницу между днем и ночью, и станет попроще с распорядком дня. И вот еще что… – Он налил немного шампанского в стакан для и рывком поставил ее на ноги. – Мы снова можем заниматься сексом. Пей до дна, дорогая.

Когда Чарли обнял ее за поясницу, прижался к ней бедрами, подтолкнул ее назад и прижал к холодильнику, ее тело напряглось. Мысль о сексе была ей неприятна. Она была изнурена, спина и грудь болели. Прошлой ночью она спала урывками, прислушиваясь к тому, как Чарли суетится в гостиной с проснувшейся в полночь Поппи. Чтобы ее успокоить он ставил ей джаз, читал вслух отрывки из своего романа (ту главу, где молодой солдат уходит от матери на войну). Колетт понимала, что нужно бы встать и предложить покормить Поппи, та бы тогда сразу заснула, но она слишком устала. Слишком устала, чтобы заставить себя вылезти из-под одеял в прохладной благодаря кондиционеру комнате, отвлечься от мыслей о Мидасе. Об Уинни. О Боди Могаро. Ведь это он похитил Мидаса?

Колетт мягко отстранила Чарли:

– Ты же знаешь, что мне скоро уходить? Я встречаюсь с Тэбом.

Чарли замер, закрыл глаза и прислонился лбом к ее лбу:

– Точно, Тэб.

– Ты забыл.

– Я забыл.

– Сегодня твоя очередь сидеть с ребенком. Моя была вчера. Я же говорила, в прошлый раз он перенес встречу.

– Знаю. Просто вылетело из головы. Поппи за ночь три раза просыпалась, я ужасно устал.

– Прости. Но сегодня ночью моя очередь, а завтра днем ты почти весь день будешь свободен.

Он вздохнул и отпустил ее:

– Тебе нужно сцедиться. Я использовал все молоко, которое было в морозилке.

– Я уже, там еще есть.

– И нужно будет все это обсудить.

– Что?

– О том, как мы решили заботиться о ребенке: половину времени ты, половину я. Выходит не очень.

Колетт тут же почувствовала прилив раздражения.

– Я не могу выделить больше времени, – сказала она, отправив кусочек омлета со сковородки в рот и пытаясь говорить спокойно. – Я не успеваю закончить книгу Тэба.

Она не стала говорить ему, насколько все плохо: что ей никак не успеть к дедлайну и что последнее время пишет она из рук вон. Она была настолько перегружена, что даже не могла признаться, как ей непросто со всем справляться. Не могла признаться, что знала, что у них кончился кондиционер для белья и протекает душ (звук просто сводил ее с ума!), и что по совету доктора Берека она записала Поппи на завтра к педиатру.

– Я же не прошу, чтобы ты занималась ребенком одна, Колетт. Я просто говорю, что нужно нанять няню. – Его голос стал мягче. – Я понимаю, что тебе страшно. История с Мидасом это просто ужас. Но нельзя получить все сразу. Нельзя обоим сохранить работу на полную ставку, ухаживать за новорожденным и не нанимать никого в помощь. – Он взял ее за руку. – И потом, деньги у нас есть, можем использовать родительские.

Она забрала руку:

– Чарли, я не хочу нанимать няню.

Мысль о том, чтобы оставить ребенка с незнакомым человеком, казалась ей невыносимой. Она прошла мимо него в спальню, через голову стягивая потную футболку.

– А что нам тогда делать? – Он пошел за ней в ванную. – Если ты не хочешь нанимать няню, тогда ответственность за это решение на тебе.

Она включила воду, убрала из ванной детскую розовую пластиковую ванночку, стараясь не смотреть на огромный комок волос в сливе, который она оставила вчера, когда мылась:

– Мы же так не договаривались.

– Согласен. Но быть родителями оказалось немножко сложнее, чем мы ожидали. Нужно еще раз все оценить. У меня дедлайн через два месяца.

– А у меня через один.

– Знаю, милая, – он стиснул зубы. – Но сама понимаешь, моя книга очень важна.

– Мне пора собираться. – Она закрыла дверь, неторопливо приняла душ, натерлась новым соляным скрабом, который она вчера неожиданно для себя купила в супермаркете. Она пыталась смыть с себя раздражение и усталость. Когда она через двадцать минут вновь вышла из спальни в чистой рубашке и юбке, Чарли уже закрылся в кабинете. Она неслышно вошла в детскую. Там было темно, раздавалось китоподобные звуки с диска «Звуки в материнской утробе», воздух был пропитан запахом ее дочери. Колетт не смогла устоять перед искушением и наклонилась над колыбелью, чтобы погладить ее по щеке, убрать с личика тонкие рыжие, словно тыквенный пирог, волосы. Она была очень похожа на мать Колетт.

Она решила не трогать Чарли, тихо вышла из квартиры и направилась к метро. Там она встала в конце платформы, подальше от газетного киоска: ей нужно было хотя бы пару часов отдохнуть от заголовков, пестрящих именем Мидаса. Сев в поезд, она закрыла глаза и подумала, что было очень глупо так поссориться с Чарли. Его карьера была на пике. Его первый роман был невероятно успешен, критики наперебой твердили, что он из самых многообещающих молодых писателей за последние десятки лет. Он почти дописал вторую книгу, которую все так ждут.

А она?

А она шла к мэру, чтобы сидеть и ждать у него в кабинете, писала книгу, про которую он скажет, что написал ее сам. Он благодаря ей заработает миллионные гонорары, а свою книгу она все не решалась написать. Шесть лет назад издали ее первую книгу – биографию Виктории Вудхулл, первой женщины, которая баллотировалась в президенты. Колетт много лет потратила на изучение этой темы и очень гордилась своей работой. Но продажи были мизерными. Хоть она и написала две заявки подряд, ни одно издательство не выразило интереса. Она не решалась попробовать еще раз и по совету своего агента стала писать книги за других людей.

«Только на первое время, – сказал тогда агент. – Пока не появится идея для следующей книги».

Это было четыре года назад.

Поднимаясь из метро к ратуше, Колетт услышала, что ей пришло сообщение. Это отвлекло ее. Оно было от Чарли.

«Знаешь, о чем я думаю?» – писал он.

«О чем?»

«О глобальном потеплении. Неприятная штука, да?»

Она ждала.

«А еще, как насчет романтического ужина дома сегодня вечером? Когда она заснет».

«Здорово».

«Так уж и быть, можешь сама его приготовить».

Колетт остановилась у фургончика с кофе у входа в Сити-Холл парк.

– Большой черный кофе со льдом, – попросила она. – И глазированный пончик.

«Как благородно с твоей стороны», – написала она.

«Я тоже так считаю. Что приготовишь?»

«Суфле».

«Круто. А какое?»

«Невидимое».

«Это ты вчера уже готовила».

До встречи с Тэбом оставалось десять минут, и Колетт решила выпить кофе в парке. Она села на скамейку рядом с кустом сирени с фиолетовыми цветками. Насколько все было бы проще, если бы она могла сказать Чарли правду. Она больше не хотела работать. Она хотела все свое внимание уделять Поппи. Она разломила пончик и представила себе жизнь, о которой мечтала: сейчас она хотела быть только матерью. Убедиться, что с Поппи все хорошо. Что она получает достаточно любви, что она здорова и у нее есть все, в чем она нуждается.

Она отбросила эту мысль. Она просто не могла сказать Чарли эти слова.

Она не могла превратиться в этого человека.

Колетт Йейтс, дочь Розмари Карпентер, той самой Розмари Карпентер, которая сделала карьеру на книгах о бремени материнства, о неизбежном сексизме в семейных отношениях. О том, что женщина не должна позволять себе зависеть от мужчины. И это она собирается по собственному выбору стать домохозяйкой?

Колетт доела пончик и проверила почту. Она знала, что перед встречей с Тэбом нужно собраться и подготовиться. Ей пришло письмо от Аарона Нили – заметки к главам, которые они должны были обсуждать сегодня:

Эта часть у тебя не вышла – не передано, каким эмоциональным потрясением стала для мэра смерть Марго. У тебя там везде нестыковки. Вернись к этой части и перечитай биографическую справку в «Эсквайре». У того автора все понятно.

Колетт посмотрела на небо, почувствовала на лице тепло солнечных лучей и услышала, что ей пришло сообщение. Она старалась не думать о письме Аарона, о том, что ей предстоит час говорить об этой книге, об Уинни, которая сидит в одиночестве у себя в квартире, где все напоминает о Мидасе, у пустой колыбельки. Она хотела хотя бы пять минут думать только о солнечных лучах на своем лице, ужине с Чарли, завтрашнем педиатре, который скажет ей, что все в порядке. С Поппи все нормально. Причин переживать нет.

Она достала телефон, чтобы посмотреть, что ответил Чарли. Но сообщение было не от него.

Писала Фрэнси.

Колетт поздоровалась с Элисон, стараясь не показывать волнения.

– Заходи и располагайся. Он сейчас вернется со встречи, – сказала Элисон.

Зайдя в кабинет, Колетт села за круглый стол и открыла ноутбук.

Сообщение от Фрэнси было коротким: «Его нашли».

Колетт открыла сайт «Нью-Йорк пост» и готовилась увидеть оглушительную новость. На главной странице висела статья с заголовком:

Подозреваемый в похищении Мидаса Росса найден в Пенсильвании