Текст книги "Странники. Слезы небожителей"

– Это амон Натаниэля Аверлин? – удивленно спросил он.

– Да, это проблема? – изогнул бровь Леон.

– Нет, но… – на секунду Рэйден растерялся, но быстро взял себя в руки. – Амоны подчиняются лишь своему владельцу. Как вам удалось заставить их признать в вас хозяев?

– Мы не знаем. Мы просто использовали их и все, – пожал плечами Викери. – Может, дело в том, что мы дети их прежних владельцев.

– Вероятно, – потер подбородок Рэйден. – Ладно, топайте в свой мир.

По его виду становилось понятно, что он что-то недоговаривает, но времени разбираться не было. Ребята соединили амоны, и когда сияние магического кокона рассеялось, вновь оказались окружены тусклым полумраком каморки.

– Смотрите! – раздался восхищенный возглас Николь.

Амоны засияли ярче прежнего. Из их сияния явились три хрустальные бабочки. Они закружили над картами, опыляя их блестящей пыльцой, и, достигнув потолка, превратились в пыль. Крупинки света медленно спланировали на амоны и покрыли рисунок плотным белым полотном, а после мягкая вспышка расплескала сияние по сторонам, явив ребятам новые узоры на картах.

Мужчина на карте Натаниэля Аверлин исчез, а его место заняла длинноволосая женщина с ангельскими крыльями в длинном хитоне из летящей ткани. В ее волосах сверкали украшения из металлических листьев, а острые наплечники венчали хрупкие плечи. Тонкие руки в изящных браслетах держали длинный свиток и хрустальную чашу.

Амон Викери изобразил молодого человека с мягкими чертами лица. Он сидел в прекрасном жасминовом саду в окружении дивных павлинов и своим голосом приковывал их внимание. Заколка из острых перьев сцепляла на затылке пряди длинных волос, водопадом спадающие на многослойные узорчатые одежды, а тонкая цепь удерживала на плече меховую накидку. Сердце наливалось теплом от мягкости его улыбки.

Леон взглянул на свой амон. Из-под прямоугольных очков на юношу смотрели суровые острые глаза молодого мужчины. Его длинные волосы были собраны на затылке тонкой шпилькой и спускали по плечам атласную ленту до самого пояса. Тонкие губы, подобные натянутой струне, сквозили внешним равнодушием, но взгляд сиял, словно проклятый огонь, готовый в любую минуту сжечь дотла все вокруг. Особенно выделялся символ в виде языков пламени в центре лба юноши.

«Иронично», – усмехнулся в мыслях Леон.

В одеждах молодого человека не было той роскоши, что отображалась на картах Викери и Николь. В холодной красоте незнакомца чувствовалась строгая натура. С идеально прямой спиной он восседал за столом, заваленным стопками бумаг, и, удерживая острое перо в длинных тонких пальцах, выглядел так, словно его только что отвлекли от подписания важного документа.

– Что все это значит? – Леон уловил настороженный шепот Викери.

– Кажется, то, что теперь у амонов появились новые владельцы, – ответил Леон, и его лицо осветила гордая улыбка.

До подъема оставалась пара часов. Николь и Викери уже давно разошлись по комнатам и, вероятно, видели седьмой сон, в то время как Леон не смог сомкнуть глаз. Его мучили мысли, метавшиеся взбунтовавшимся роем. Подоконник в лестничном пролете служебного крыла послужил ему пристанищем. Спрятавшись за плотной шторой, он держал на коленях дневник отца, и невиданная прежде тоска сгрызала душу. Амон был его связью с отцом, но теперь, когда тот сменил одеяние, Леон почувствовал, что утратил нечто важное.

Разразившаяся за окном гроза освещала вспышками молний уставшее лицо юноши. Холодные капли барабанили по стеклу, и от этого ему только сильнее хотелось закричать, выпуская всех демонов вместе с собственным голосом.

Неизвестность пугала. От новости, что его отец может быть жив, становилось легче, но что, если они ошибаются? Что, если это лишь мимолетная иллюзия и, когда они найдут темницу, та окажется пустой? И почему никто не знает, куда подевалась его матушка? Какое несчастье произошло с Алексис Самаэлис, что ее не было в тот злополучный миг вместе с возлюбленным мужем? Вряд ли Леон сможет вновь пережить крушение надежд…

– Детям положено спать в это время, но я полагаю, ты и сам это знаешь, – раздался хриплый теплый голос в коридоре. – Так что же заставляет тебя терзаться, дорогой?

Миссис Биккель приоткрыла штору и взглянула на юношу.

– Я уже собирался отправиться спать, – соврал Леон и закрыл дневник.

– Тебе незачем лгать мне, милый, – улыбнулась женщина и присела рядом. – Если тебя что-то мучает, то ты можешь поделиться этим со мной.

– Почему же тогда вы не в кровати, миссис Биккель? – поинтересовался он.

– Ох, старческая бессонница. Мы, старики, мало спим и все чаще мечтаем, чтобы хороший сон стал последним, что мы увидим на закате жизни.

– Не рановато ли вы говорите об этом? У вас в запасе еще многие годы, так зачем же подгонять смерть ее ожиданием?

– Потому что смерть – неотъемлемая часть нашей жизни, Леон. Ее не нужно бояться. Жизнь имеет смысл лишь тогда, когда ты знаешь, что в один прекрасный миг ты встретишься с этой госпожой и поймешь, что сделал достаточно для того, чтобы с покоем уйти.

– А что, если ты осознаешь, что сделал недостаточно, но окажется уже поздно?

– Тогда нужно оставить это тем, кто продолжит твой путь, – усмехнулась миссис Биккель. – Именно поэтому люди так хватаются за мысль о продолжении рода. Дети – это цветы, которые ты взращиваешь для того, чтобы они радовали своей красотой мир, когда ты будешь на это уже неспособен.

– А если у людей нет своих детей? – не унимался юноша.

– А разве родная кровь имеет значение? – вопросила старая женщина. – Посмотри на меня: у меня нет своих детей, но я когда-нибудь умру с покоем на душе, потому что цветок, который я взрастила, это ты.

Ее грубые от тяжелой работы руки погладили его щеки. В них чувствовались слабое тепло и дрожание, но тем не менее эти прикосновения ощущались родными. Тяжесть отлегла от сердца, и Леон подался вперед. Он крепко обнял кухарку и уткнулся лбом в ее плечо.

– Что бы вы сделали, если бы узнали, что дорогой вам человек может быть жив?

– Зависит от того, что я могла бы сделать. – Ее сухие губы коснулись его макушки. – Надежда – это единственное, что нельзя отнять у человека. Если в моих силах найти его, то я бы не переставала искать, если же нет, то ждала бы и молилась Господу, чтобы он нашел дорогу ко мне.

– А если выяснится, что вы проделали этот путь зря? – поднял глаза Леон.

– Господь ничего не делает зря, мой милый. Хуже горькой правды может быть только неизвестность. Каким бы ни был этот путь, он откроет тебе то, о чем ты ранее и не догадывался, заставит тебя измениться, и, главное, он даст тебе понять, кто ты есть. Может, ты даже не догадываешься, насколько особенный?

– До недавнего времени я действительно этого не осознавал, – тяжко усмехнулся Леон.

– И что же изменилось? – полюбопытствовала миссис Биккель с хитринкой в глазах.

– Наверное, я сам, – пожал плечами Самаэлис. – Как вы и сказали, я ступил на этот самый путь и, полагаю, уже не могу свернуть.

– Это правильно, мой мальчик. Но чтобы не отклониться от этого пути, тебе следует для начала поспать. Один утренний час стоит двух вечерних.

Она оставила на его лбу поцелуй с пожеланием спокойной ночи и медленно удалилась, предоставив Леону возможность обдумать ее слова.

Ветер взволнованно завывал за окном, капли дождя барабанили по стеклу, аккомпанируя раскатам грома, а на опустевшем подоконнике постепенно остывало место, послужившее пристанищем для человека, который, наконец, смог уверовать в собственную решимость.

Глава 6. Лень и похоть

– Николетта, следи за шагами! Больше легкости! Не ты ведешь юношу, а он тебя! – кричала приставленная к Николь для личных занятий преподавательница танцев.

Женщина в строгом платье вальсировала по залу с невидимым кавалером и умудрялась не сводить ястребиного взгляда с Николь и ее партнера.

От ее наставлений девушка уже готова была взвыть волком. Она всегда верила, что ее умение танцевать безупречно, но пришедшая мадам Шарель разбила вдребезги все представления. Она заставляла ее кружить по залу на протяжении нескольких часов, пока та не стирала ноги в кровь и не начинала дышать, как старая умирающая кобыла. В туго затянутом корсете и с вечно сползающими чулками танцевать становилось адским наказанием.

– Ай-ай, Николетта! Ты таким чудовищным напором отдавишь ноги кавалеру! – разразилась недовольством мадам Шарель и выругалась на смешанном французском. – Ты что, не выспалась, дорогая? Хватит клевать носом воздух! И еще раз! Раз-два-три, раз-два…

Николь негодующе стиснула зубы. Будь ее воля, она немедленно бы покинула этот зал, хлопнув дверью так, чтобы удар заглушил надоедливый звук скрипки, а переступив порог, швырнула бы свои танцевальные туфли к подолу преподавательницы.

Ее кавалер, высокий светловолосый юноша, завидев появившиеся на щеках леди пятна румянца, не смог сдержать улыбки.

– Вы впервые танцуете под руководством мадам Шарель? – поинтересовался он.

– Прежде не доводилось, – пробурчала юная Аверлин, – и, надеюсь, больше не доведется.

Ее колкий ответ нисколько не смутил юношу.

– Я бы на это не слишком рассчитывал. Мадам поручено готовить всех учеников к осеннему балу. Она может показаться излишне категоричной, но это ее работа. К тому же вы племянница хозяйки, для мадам честь готовить вас к выходу в свет.

– А вы, как я погляжу, немало наслышаны, – изогнула бровь Николь.

– Она не первый год дает мне уроки танцев. Не поверите, но я раньше и двух шагов ступить не мог, чтобы не споткнуться о собственные ноги.

– Больно было падать?

– Невероятно, – подыграл ей юноша. – Но мадам смогла сделать даже из такого кривоногого птенца, как я, хорошего танцора, а вас, с вашим талантом, она превратит в звезду вечера.

– Льстить вы мастер, мистер…? Простите, нас ведь уже представляли друг другу, но вы так закружили меня в танце, что я совершенно не могу вспомнить ваше имя.

– Вероятно, одного представления было мало, чтобы заполучить место в вашей памяти. Льюис Дэвидсон.

Он сделал шаг назад и легким движением склонился в поклоне. Губы коснулись кружева ее перчатки, и от нежности его прикосновений в груди Николь затанцевали бабочки. Но воспитание и манеры не дали ей этого показать. Она тактично вынула руку и скрыла волнение за вежливой улыбкой.

– Позволите? – поинтересовался мистер Дэвидсон и подал руку, чтобы продолжить танец.

Николь вложила ладонь в его пальцы и почувствовала, как другая его рука с нежностью легла на ее спину чуть пониже лопаток. Он вел ее аккуратно, но уверенно. Прямой взгляд смотрел с неподдельной заинтересованностью, и все же Николь бросало от него в жар, словно от скрытого и непотребного. А может, таковыми были лишь ее мысли?

Она и думать забыла о том, что свидетелями этой картины были не только они. Танец показался ей порханием по мягким облакам, а надоедливая скрипка на фоне взыграла ангельской трелью.

– Браво! Браво! – захлопала в ладоши мадам Шарель, когда музыка закончилась. – Это было так прекрасно! Льюис, твои движения с каждым годом становятся все грациознее, а леди Аверлин… Ох, моя птичка, ты, наконец, раскрыла свои нежные крылья, чтобы воспарить на ветрах чарующей музыки!

– Мне очень льстят ваши слова, мадам, но что поистине прекрасно, так это моя партнерша, – улыбнулся Льюис и подвел Николь ближе. – Ее талант неоспорим.

– Верно, – подтвердила мадам Шарель, – но нам еще есть над чем работать. Николетта, ты скованна, шаги недостаточно точны, и нам следует поработать над твоей осанкой. Подбородок нужно держать выше, а спину ровнее.

– Да, мадам, – согласно кивнула девушка, но в глубине души заскрежетала зубами от негодования.

– На сегодня мы закончили, – объявила преподаватель. – Вы можете отдохнуть, а после отправляйтесь на занятия, как и положено.

Закончив с прощанием, Николь тут же бросилась к двери, надеясь поскорее исчезнуть из бального зала. Если бы не сковывающие правила пансиона, она бы побежала со всех ног, перепрыгивая ступени и крича во все горло, что, наконец, освободилась. Но далеко уйти ей не удалось… У парадной двери ее догнал Льюис.

– А вы быстры, леди Аверлин, – улыбнулся он сквозь тяжелое дыхание. – За вами захочешь, не угонишься.

– Предполагаю, что стоит уметь оценивать свои возможности, прежде чем пытаться кого-то догнать, иначе вас может не порадовать конечный результат, – вздернула подбородок Николь.

– И все же я рискну спросить, не желаете ли вы прогуляться со мной в саду в оставшееся нам время?

Николь подумала, что ослышалась. Ее лицо застыло в такой непонимающей гримасе, что юноша опешил и тут же потерял всю свою прежнюю уверенность.

– Впрочем, я не хочу вам докучать, если вы желаете побыть наедине с собой. – Он сделал шаг назад и смущенно уставился в пол.

– Нет! Что вы! – взволнованно отозвалась Николь. – Я совершенно не против. Ваша компания нисколько не будет тяготить, и даже напротив, меня порадует, если такой интеллигентный человек, как вы, разбавит скуку занимательной беседой.

Ее ответ произвел впечатление. Юноша просветлел и тут же бросился открывать даме дверь. Легкий разговор довел их до сада, где они устроились на затерянных в кустах лавках подальше от любопытных глаз. Льюис рассказывал о своей семье, о родительском бизнесе, и, хотя подобные разговоры довольно быстро утомляли Николь, сейчас она не могла не внимать теплоте голоса юноши. Сердце печалило лишь то, что этот год становился для Льюиса последним в пансионе. Он с мечтательностью делился с юной леди своими целями и надеждами возглавить судостроительную компанию отца и построить самый большой и крепкий пароход в истории.

Николь взволнованно хлопала ресницами и кивала, но на самом же деле не переставала любоваться красотой говорящего. Его светлые гладкие волосы походили на тонкие шелковые нити, а глаза… Ах, какие прекрасные глаза! Словно крупные аквамарины в огранке из золотых ресниц.

– А чего желаете вы, леди Аверлин? – поинтересовался юноша, заметив ее увлеченность.

– Я? Прежде никто не спрашивал меня об этом, – задумалась Николь. – Предназначение любой девушки – это выйти замуж и хранить семейный очаг.

– Это то, в чем вас уверяют здесь, но какова ваша истинная мечта?

– Раньше я хотела стать певицей. Моя покойная матушка часто играла мне на пианино и просила петь для нее. Она говорила, что у меня прекрасный голос, но он никогда не найдет свободы в музыке нашего общества. Когда же она почила, то тетушка и мадам Тулле не одобрили моего увлечения. Даме моего положения не подходит демонстрировать свои таланты на публике.

– А если на мгновение забыть про положение, про окружающих вас людей, про завистливые взгляды и разговоры, смогли бы вы с уверенностью заявить, что желаете этого всем сердцем? – Льюис улыбнулся и принял расслабленную позу, забросив ногу на лавочку, словно городской мальчишка.

Этот небольшой, но широкий жест помог Николь почувствовать глоток свободы.

– Тогда бы я пела на самой большой сцене Англии, а люди аплодировали мне стоя, бросали алые розы и молили о еще одной песне. Плакаты с моим лицом висели бы на каждой улице, и каждый, богатый и бедный, мог бы попасть на концерт, – восторженно заявила Николь и, вскочив с лавки, закружилась, поддаваясь моменту.

– У вас благие цели и чистые намерения, леди Аверлин, – похлопал в ладони Льюис, приветствуя начинавшийся танец.

– Вы правда так считаете?

– Правда, и нисколько не согласен с мыслями вашей тетушки. Жизнь у нас одна, так почему бы нам не прожить ее так, как мы сами того пожелаем?

– Тогда станцуйте со мной, а то я выгляжу нелепо, отплясывая одна, – рассмеялась девушка и, подхватив Льюиса под руку, закружила того в вальсе.

Под звуки их смеха и ударяющие по ушам порывы ветра Николь не заметила, что у их баловства был еще один зритель. За высокими кустами притаился Викери. Он ненамеренно стал свидетелем. Сердце его болезненно стенало от увиденного, но он не смел тревожить Николь своими чувствами. Если таков ее выбор, то он будет счастлив за нее. Именно так должен поступить верный друг.

Усмирив опечаленный разум, он через силу улыбнулся и неспешно ушел прочь, сокрыв эту тайну еще глубже в собственном сердце.

Вечером, когда всем ученикам было велено готовиться ко сну, Николь вместе с другими ученицами отправилась принять ванну.

Признаться, это было не самым приятным занятием, несмотря на всеобщее мнение. На мытье отводилось не более пары минут, после чего юные леди обязаны были покинуть ванную комнату, уступив места другим ученицам. И чем дальше ты оказывался в очереди, тем холоднее становилась вода. Водонагреватель работал медленно, а бедные служанки просто-напросто не успевали наносить горячей воды из кухни в спальное крыло учеников. Вот и приходилось леденеть в холодной воде и быстро натягивать ночную сорочку на продрогшее тело. Согреться после такого можно было только под одеялом.

И все же сегодня Николь повезло. Леди Констанция не могла позволить, чтобы ее племянница заболела перед балом, а потому распорядилась отправить ее одной из первых.

Мадам Тулле завела девушек в небольшое помещение с десятком закрытых ширмами чугунных ванн, раковинами и одним маленьким окошком под самым потолком, через которое можно было увидеть тусклые звезды на ночном небе. Разговоры в этой комнате считались недопустимым расточительством времени, и провинившихся тут же отправляли в постель, не давая возможности смыть с себя пыль прошедшего дня. Поэтому наученные опытом пансионерки тут же молча направились за ширмы и стали спешно снимать белые ученические платья, а педантичная мадам Тулле присела на табурет в углу комнаты и засекла время на своих стареньких часах. «Не дай бог они задержатся на минуту, тогда до конца жизни будут предаваться удовольствиям, позабыв о времени!» – думала она, следя за тикающей стрелкой.

Со строгостью управляющей все были знакомы не понаслышке. Даже Николь, несмотря на свою строптивость, не смела забывать о времени в ее присутствии. Она стягивала платье с натренированной быстротой, попутно считая секунды в мыслях, бросала его на табурет и тут же забиралась в ванну, поворачивая вентили душа еще до того, как ее вторая нога оказывалась внутри.

Душ можно было назвать еще одним наказанием. Периодически случалось, что вода из него прямо в процессе могла стать ледяной или, наоборот, обжигающе горячей. Поэтому вскрики из-за соседних ширм не вызывали ни в ком удивления. Только иногда проскакивало: «Еще одной бедняжке не повезло».

Запах мыла и пара становился настолько удушающим, что хотелось осесть на пол, но лишь вбитая в голову мысль о времени заставляла переступать через себя.

Когда таймер в мыслях сработал в очередной раз, Николь тут же вылезла из ванны. Она спешно натянула сорочку, вытерла золотые локоны полотенцем и направилась к раковинам у соседней стены. Умыться там можно было только холодной водой, но, как говорила тетушка, именно она дарит коже молодость и здоровый румянец.

Зеркало явило ее бледное лицо. Усталость отражалась на припухших розоватых веках, капли падали со светлых ресниц на округлые щеки. Из-за больших глаз и удлиненных передних зубов Николь походила на маленького кролика и, вопреки всеобщему мнению, считала это очаровательным.

Прохладная вода отрезвила разум, и юная Аверлин наконец смогла свободно вздохнуть. Краем уха она уловила тихие разговоры учениц, стоящих от нее через пару раковин. Те косо поглядывали на наследницу и перешептывались.

– Не могу поверить, что ее допустили до осеннего бала. Открывать бал первым танцем должны лучшие выпускники, а не юная неумеха.

– Так она племянница хозяйки, – фыркнула рыжая ученица, что была едва ли старше самой Николь. – Леди Аверлин, наверное, хочет поскорее выдать ее замуж, чтобы избавиться от тяжелой ноши. Всем известно, что первая пара привлекает внимание всех завидных женихов и невест.

– Теперь это походит не на бал высших сословий, а на благотворительность для сирот. И чем думает леди Аверлин? Она же обрушит позор на пансион. Я слышала, что она даже вальс танцует хуже медведя.

Гнев ударил по ребрам своими удушающими объятиями. Тонкие пальцы вжались в чашу раковины. Николь так хотелось встрять и высказать все, что она думает об этих завистницах, но присутствие мадам Тулле не позволяло. Даже столь омерзительное сплетничество юная Аверлин готова была спустить с рук, но называть ее сиротой с таким пренебрежением в голосе непозволительно.

Николь заставила себя поднять лицо. Пусть эти девицы надеялись пробудить в ней стыд своими речами, однако в ответ получат лишь презрение. Золото в глазах становилось все ярче под натиском эмоций. Она видела это в отражении зеркала. Тепло прошлось по всему телу, и даже холодная керамика не могла скрыть жар, исходящий от ее родимого пятна.

С громким лязгом струи ледяной воды вырвались на свободу, сорвав кран на раковине, и обрушились на завистниц. Визги и крики заполонили комнату. Девушки упали на пол, поскользнувшись на луже, и отползли в сторону, хватаясь за ушибленные конечности, а Николь злорадно ухмыльнулась и с победным спокойствием отошла в сторону, когда мадам Тулле бросилась затыкать пробоину тряпками.

– Джослин, немедля позовите мистера Лойда! – прокричала она девушке-служанке. – И сообщите миссис Севил, чтобы она осмотрела девушек!

Служанка испуганно подпрыгнула и рванула в коридор, а мадам Тулле сурово взглянула на воспитанниц:

– Не задерживайтесь! Живо расходитесь по комнатам!

Злить мадам было себе дороже. Ученицы похватали вещи и выскочили в коридор. Николь же такой нужды не чувствовала. Она неспешно забрала свою одежду и вышла. Лишь за порогом она осознала, что натворила своей силой странника. Это одновременно восхищало и ужасало. С одной стороны, она теперь понимала, на что способна, а с другой – по ее вине могли пострадать люди. От волнения на ее глазах выступили слезы. Она закрыла лицо руками и заплакала.

Встревоженный оклик настиг ее с другой части коридора:

– Николь! Николь! – Викери сломя голову мчался по лестнице, перепрыгивая ступени. – Николь, что произошло?

– Я… Моя… – Она с трудом выдавливала из себя слова. – Кран… Он взорвался. Вода хлынула так сильно. Это все моя вина!

– Сантехника старая, рано или поздно должна была сломаться. В этом нет твоей вины, – попытался успокоить ее юноша.

– Нет, это моя вина! – стояла на своем Николь. – Девочки говорили про меня плохо, я разозлилась, а потом… – Она снова навзрыд заплакала, так и не сумев договорить.

Но и без этого Викери все понял. Он крепко обнял девушку, прижав к своей груди, и успокаивающе погладил по волосам.

– Главное, что ты не пострадала, – тихо произнес он и оставил легкий поцелуй на ее макушке.

Звонкий дверной колокольчик встретил очередного клиента паба «Рогатый король». Хозяин поднял уставшие глаза и по привычке приветливо улыбнулся, но, увидев высокую фигуру Рэйдена, тут же вернулся к работе, сведя на нет всю воодушевленность. Кассерген теплого приема и не ожидал. Он устроился на излюбленном месте у стойки и жестом попросил подать то же, что и всегда.

– Тебе стоит быть повежливее с гостями, Салум, – подметил Рэйден, когда хозяин молча поставил перед ним стакан.

– Не тебе меня учить, – безразлично бросил хозяин.

– И то верно, – передернул плечами Кассерген и сделал глоток.

Выглядел Рэйден неважно. Его болезненный вид в свете тусклых желтых ламп казался еще более нездоровым, а на белке глаза расцвели алые узоры капилляров. С усталым вздохом он потер виски. Уже трое суток Рэйден не мог сомкнуть глаз. Сон приходил лишь на мгновение и вновь превращался в леденящий душу кошмар, заставляя его подскакивать в холодном поту. Гнетущая тишина поместья Кронхилл болезненно била по ушам, и ее нечем было нарушить. Это сводило Рэйдена с ума.

– Выглядишь неважно. С тобой все в порядке? – поинтересовался Салум между делом.

– Да, просто вожусь с одним трудным дельцем, – отмахнулся странник.

– Это дельце касается тех трех детишек, что заглядывали сюда пару дней назад?

– А ты проницателен, друг. – Рэйден пустым взглядом уставился на картину. – Я помогаю этим деткам кое с какой работой. Вот только дело в тупике. Я три дня бегал по всему городу, даже объездил деревни в округе, но от этих жриц помощи никакой. Только и умеют, что молиться Верховной Амаймон да разглагольствовать, что на все воля богов небесных.

– То-то я тебя три дня уже не вижу. Успел обрадоваться, что ты пить бросил, – хохотнул хозяин.

– Смеешься, да? Не боишься потерять одного из своих постоянных клиентов? Без моих вложений в твоей кассе останется без малого пара-тройка дэлей.

– Выкручусь, не сомневайся. – Салум закончил протирать барную стойку и небрежно бросил тряпку на полку. – Ты лучше расскажи, для чего тебе жрицы понадобились? Ты не похож на того, кто решил удариться в религию.

– Тут ты прав. В ней я уже давно разочаровался. Но только жрицы могут знать, как найти бога.

Рэйден осушил стакан, но заинтересованный разговором хозяин подлил ему еще.

– И что за бог привлек твое внимание? – хитро сузил глаза Салум.

– Зачем спрашиваешь, если сам слышал в прошлый раз, что за предмет привлек мое внимание? Наверняка за стаканчик выпивки тебе уже донесли, кого я разыскиваю. – Кассерген с усмешкой дернул бровью. – Однажды любопытство сведет тебя в могилу, Салум.

– Значит, будет чем потешить богов на последнем суде. Кто, как не я, расскажет им о веселой смертной жизни? – развел руками хозяин.

– Может, тогда ты и меня порадуешь рассказом?

Рэйден достал из кармана куртки кошель и бросил на стойку пять золотых монет. Одни упали вверх аверсом с изображением короны, над которой вилась надпись на высшей энрийской речи: «An cieĺes ranefeĺ no ruxes», что означало «Боги вознаграждают за благодеяния». Другие же пали вверх реверсом с острым мечом, и надпись на нем гласила: «An cieĺes casperitâ no moranes» – «Боги карают за прегрешения». Эти монеты служили людям своего рода напоминанием о том, что вся их жизнь в руках богов.

– Два золотых дэля за выпивку, остальное – за молчание, – уверенно заявил Рэйден. – Докину еще несколько, если то, что ты расскажешь, окажется мне полезным.

Салум довольно оскалился, предчувствуя легкую наживу. Ему импонировала прямолинейность Рэйдена. Он спрятал золотые монеты в карман жилета и нагнулся ближе, чтобы никто не смог их подслушать.

– Найди Морбелля. Поговаривают, он живет в старой хижине на окраине города.

– И на кой мне сдался этот черный странник? – скептически поинтересовался Рэйден.

– Морбелль не всегда был черным странником. Раньше он был жрецом в храме водного владыки. До меня доходили слухи, что он был так талантлив в целительстве, что сам Владыка Вод являлся к нему, чтобы раскрыть тайны жизни и смерти. Кому как не ему знать, где скрывается его господин?

– И почему же северный жрец оказался в этом захолустье?

– По той же причине, что и все, – Великая охота. Когда Железная королева натравила на странников своих Грехов, он бежал со всеми, но ему не повезло повстречаться с близнецами Ситри. Те так сильно изуродовали его лицо, что от былой красоты в нем мало что осталось.

– Теперь мне хочется ему посочувствовать. Нет ничего хуже, чем оказаться жертвой любви Ситри, – скривился Рэйден. – Эти твари не знают отказа.

– Вот-вот, – подтвердил Салум. – После этого случая он не показывается на людях без плаща с капюшоном. Сложно представить, что они сотворили с этим несчастным, раз он стыдится даже собственного вида.

Рэйден кивнул, с отвращением скривившись от болезненных воспоминаний. Он уже видел однажды, на что способны эти исчадья тьмы в невинном обличье. Красота – это дар богов, но она же становилась и проклятием после встречи с Ситри. Эти Грехи ненавидели само понятие «любовь», но были слишком падки на его чары. По щелчку пальцев красота людей завладевала их сердцем. Объект их страсти был обречен на муки преследования и нескончаемые пытки, пока в нем не останется того, что породило чувства Ситри.

– Спасибо за помощь, Салум. – Кассерген бросил на стойку пару дэлей и поднялся со стула, залпом допивая хозяйский виски.

– Всегда пожалуйста, Рэйден, но попрошу тебя об одном. – Крепкая хватка удержала Рэйдена на месте. – Убереги этих детишек от встречи с Грехами.

– С чего вдруг ты печешься о них? – с привычной надменностью во взгляде спросил странник.

– Нравятся они мне. Не хочется, чтобы и их души пропали в этом мире, – хрипло ответил Салум и отпустил его руку.

– Я не допущу этого, – хмуро заверил Рэйден, потирая покрасневшее запястье: – Пусть Эйрена себя от злости сожрет, но их она не получит.

Странник развернулся и вышел за дверь, провожаемый грустным взглядом хозяина паба. Он и представить не мог, какую тяжелую ношу водрузил на плечи Рэйдена своим откровением.

Мысли казались спутанной пряжей на веретене. Рэйден блуждал по пустым улочкам города и тихим шепотом проклинал богов за насланное испытание. Снова и снова судьба сталкивала его со знамениями прошлой жизни, от которой он многие годы бежал без оглядки.

– Проклятая Фуркас! – в раздражении прорычал Рэйден и ударил кулаком по стене так, что старый кирпич начал крошиться. – Зачем ты вмешиваешься, когда тебя не просят об этом?

– Чем же тебя так опечалила богиня судьбы? – раздался кокетливый голос за его спиной, но от этого очарования странника пробрало до костей.

Он развернулся и, встретившись с пламенными глазами, глядящими на него из мрака, с отвращением изрек:

– Что ты здесь забыла, Астарот?

Девушка, облаченная в длинное черное платье, игриво рассмеялась, сбросив с плеча прядь вьющихся волос. Она была похожа на дитя ночи своей бледностью, соперницей которой становилась разве что луна. Вызывающий яркий макияж подчеркивал остроту лица, а на оголенном плече темнел символ странника, который она с гордостью демонстрировала, надевая откровенные наряды.

Она спрыгнула с балкона, приземлившись прямо перед странником, и с кривой ухмылкой протянула:

– Мы соскучились по тебе.

Детский, холодящий нутро смех донесся до ушей Рэйдена, и из плотных теней зданий показались близнецы. Их пепельные волосы были такими же холодными, как и их черствые сердца, а глаза, наивные и любопытные, обманывали каждого своим легкомысленным веселым блеском. На самом же деле они скрывали мрачную, пропитанную кровью и страданиями душу. Противно хихикая, разнополые близнецы устроились на парапете путепровода и стали пристально наблюдать за разговором своей старшей соратницы и странника.

– Забирай своих гаденышей и уходи к той, кого вы называете хозяйкой, – прошипел странник в прекрасное лицо девушки.

Но Астарот не двинулась с места. Ее ничуть не пугали слова Рэйдена, наоборот, она чувствовала необыкновенное возбуждение от его разгневанного выражения лица. Она причмокнула пухлыми губами и соблазнительно провела рукой по плечу Кассергена.