Текст книги "Сбежавший нотариус"

XVII

Я перелез через решетку в припадке отчаяния, не размышляя о дерзости своего поступка. Но, как только я ступил ногой на неприятельскую землю, ко мне тотчас возвратилось хладнокровие, напоминая мне об осторожности.

Тихонько, крадучись, я продвигался вперед, и эта предосторожность была очень кстати. В ту минуту, когда я приблизился к кустам, две особы вышли из левого флигеля и приблизились ко мне. Одна из них несла фонарь.

«Правда? Правда, мой добрый господин Пижо, – проговорила жалобно Аннета, – нет ничего опасного в состоянии нашей дорогой больной?» – «Нет, сто раз нет, мое прекрасное дитя. Болезнь, которой страдает ваша молодая госпожа, всегда бывает острой перед своим концом. Вместо того чтобы заставлять меня сегодня вечером наскоро покинуть постель, вы без малейшего вреда могли бы подождать моего визита до завтра». – «Ее отец и я совсем потеряли голову, увидев ее такой слабой». – «Не беспокойтесь, я за все отвечаю. Я еще не таких больных видал!» – проговорил этот невежда самоуверенно. «Вы ничего не прописали?» – «Продолжайте давать ту же микстуру… вместо пяти ложек давайте шесть, и все».

Они удалились к парадному выходу. Нельзя было терять времени, если я хотел пробраться в замок. В этот поздний час все двери должны быть заперты, кроме той, в которую вышла Аннета и которую она наверняка оставила открытой до своего возвращения.

Мне посчастливилось: дверь в левый флигель была настежь отворена. Попав в неприятельскую крепость, я был готов смело встретить любую опасность. Едва успела Аннета войти в прихожую, как дверь справа отворилась, и дрожащий голос прошептал: «Разве ты только что вернулась? Странно, мне несколько минут назад показалось, что я слышал шаги». – «Это от страха у вас звенит в ушах». – «Ну, что ты выяснила?» – спросил Бержерон. «Как и в прошлые разы, старый дурак ничего не заметил. Велел давать то же лекарство, вот и доказательство, что он ни о чем не подозревает».

Как тихо они ни говорили, все же я расслышал их слова. Между тем Аннета, не погасив фонаря, поднесла его к лицу Бержерона. «Как вы бледны! – сказала она. – Если у вас не хватает мужества, теперь самое время предупредить меня…» – «Аннета!» – произнес Бержерон умоляющим голосом. «Она или я», – сухо произнесла блондинка. «Неужели ты не можешь потерпеть?» – «Я вам сказала уже, что мне надоело терпеть». – «Но она, может быть, не выйдет за маркиза. Тогда у нас будет много времени впереди». – «Ах, долго тянется ваше время. Через пять месяцев она будет совершеннолетней. И кто знает, есть ли у нас эти пять месяцев? Разве она не может найти себе мужа, помимо маркиза! Для этого и далеко ходить не нужно. А доктор Морер! Я сразу почувствовала, что это опасный человек. Мне рассказывали, что их то и дело встречают вместе. Нужно покончить с этим! – И Аннета прибавила безапелляционно: – Она или я!»

Прежде чем Бержерон успел ответить, она толкнула его в отворенную дверь, на пороге которой они стояли. «Войдем, войдем… И в два часа ночи безопаснее толковать за дверями, чем в дверях».

Я понял, что они закрылись в комнате Бержерона. Что я должен был делать? Исчадие ада, несомненно, восторжествует над колебаниями слабого человека, который находится целиком в ее власти. Скоро они явятся окончить свое страшное дело.

И тут волосы встали дыбом у меня на голове. Когда я приходил к Бержерону, меня ввели к нему длинным коридором. Я входил не с этого крыльца. Следовательно, из его комнаты два выхода! Пока я стою тут и караулю одну дверь, они, может быть, уже вышли через другую и отправились в комнату, где умирает их жертва!

Куда идти? В темноте и в этом обширном, неизвестном мне замке как я найду Лору? Счастливый случай пришел мне на помощь. Когда Аннета вернулась в замок, я поднимался по лестнице и остановился на площадке. Стоя там, я находился вровень с полом верхнего этажа. И тут я заметил слабую полоску света из-под двери. Не шел ли этот свет из комнаты Лоры?

С чрезвычайными предосторожностями, чтобы злоумышленники не услышали мои шаги, я добрался до двери. Она не была заперта. Без малейшего шума подалась она под моей рукой – видно было, что петли тщательно смазали. К счастью, я вовремя сдержал крик отчаяния, который чуть было не вырвался у меня при печальном зрелище, открывшемся моему взору.

При слабом свете ночника, горевшего в изголовье кровати, я увидел Лору, лежавшую на постели. С искаженными чертами, закрытыми глазами и с руками, вытянутыми вдоль тела, бледная как мертвец, она показалась мне неживой, и я оцепенел от ужаса. Но нет, она должна быть жива, потому что отравители толковали о том, чтобы покончить с ней. Тогда я приблизился к ней и с трепетом наклонился к ее лицу, еще недавно столь прекрасному, теперь же искаженному страданием.

«Лора!» – сказал я тихо. Девушка открыла глаза, в которых блеснул луч радости, и с улыбкой прошептала: «Вы! Я спасена! Я не спала. Когда я увидела, что дверь отворяется, я закрыла глаза. Я думала, что это они!» Потом с ужасом прибавила: «Я слышу их! Они идут! Спрячьтесь, спрячьтесь за занавесками».

Я повиновался и в один момент исчез за драпировками алькова. «Спасите меня, не погубив моего отца!» – прошептала Лора.

Когда дверь отворилась, она лежала неподвижно. Взор мой обратился на каминное зеркало, в котором отражалась дверь. Первым вошел Бержерон. Он дрожал, точно в лихорадке, взор у него был дикий, зубы стучали, лицо конвульсивно подергивалось; он сделал шаг в комнату и попятился, невнятно бормоча: «Нет, нет, нет!»

Тогда из-за его плеча показалось лицо Аннеты, которая повторила ему на ухо: «Она или я!» – «Нет, нет!» При этих словах отец выронил из руки маленький пакетик.

Аннета подняла его и сказала тихим голосом, в котором слышалась жестокая решимость: «Нужно приложить руки к делу, мой любезный. Кто хочет есть фрукты, тот должен сорвать их. Ваша очередь». И она подтолкнула его к кровати. Бержерон схватился за дверной косяк обеими руками, повторяя: «Нет, нет, нет!» – «Трус!» – промолвила служанка, развернула пакетик и подошла к ночному столику, где стояла почти полная чашка какого-то питья.

В ту минуту, как она протянула руку, чтобы высыпать порошок, я схватил ее за запястье. «Отравительница!» – вскрикнул я.

Звук моего голоса поразил Бержерона как громом. Он сделал два шага, покачнулся и упал на пол. С ним случился удар. Что касается Аннеты, которую я продолжал держать за руку, она точно окаменела. Ее глаза, широко раскрытые от ужаса, были устремлены на Лору, которая приподнялась с постели.

Свободной рукой я приложил к виску горничной револьвер и, вспомнив, что меня просили не губить отца, сказал: «Я сейчас застрелю это исчадие ада. У меня много доказательств, чтобы впоследствии оправдаться за самовольную расправу. Отдать ее в руки правосудия значило бы посадить другого рядом с ней на скамью подсудимых». – «Пощадите!» – пробормотала Аннета. «Отпустите ее», – сказала Лора. «Подумайте, эта женщина – злой гений вашего отца». – «Завтра отец мой, раскаявшись, забудет о ней». – «Да, но потом воспоминание овладеет им с большей силой. Ничто не разлучит его с ней».

Лора задумалась. «Нет, – сказала она, – одно чувство оттолкнет его от нее». – «Какое?» – «Отвращение». И она прибавила решительным тоном: «Я требую, чтобы она вышла замуж за Генёка».

Месяц спустя состоялась свадьба Аннеты с Генёком, который и не подозревал, какому ужасному обстоятельству он был обязан своим счастьем.

«Опасность прошла, прощай, святой» – любят повторять моряки. Вас, может быть, удивит, что служанка, избегнув моего револьвера, согласилась исполнить предписанное ей условие.

От глубокого ли отвращения к садовнику или от ярости при осознании своего бессилия – не знаю, только при этом требовании девушка задрожала всем телом. Пока она находилась под влиянием испуга, пойманная на месте преступления, и видела мою решимость убить ее, – одним словом, пока страх делал ее покорной, я воспользовался моментом и заручился бумагой.

«Ты сейчас же письменно признаешься в своем преступлении, и эта записка будет возвращена тебе в день свадьбы», – сказал я, указывая ей на бюро Лоры, где хранились бумага, перья и чернила.

Не говоря ни слова, она направилась к столу и взялась за перо. Между тем я наклонился к господину Бержерону, снял с него галстук, расстегнул жилет и вынул скальпель из своей карманной аптечки: кровопускание должно было привести его в чувство.

«Завтра он будет здоров», – сказал я Лоре, с беспокойством ожидавшей моего вердикта.

При этих словах, обещавших скорое выздоровление ее соучастника, у Аннеты мелькнула надежда на возмездие. Она быстро подписала своим именем признание и подала его Лоре.

«Нет, дайте его мне», – сказал я и забрал бумагу из опасения, что Бержерон еще до свадьбы выпросит ее у Лоры.

Я внимательно прочел заявление служанки. Аннета признавала себя виновной в преступлении. Ни слова не упоминалось о Бержероне. Глупо было бы предположить, что эта женщина спасает своего соучастника, руководствуясь чувством великодушия.

«Не надейся уйти от замужества, бежав, – сказал я. – Как только ты исчезнешь, я сейчас же отнесу в суд это заявление».

Я указал Аннете на дверь, и она преспокойно направилась к выходу. Кроме первого своего восклицания: «Пощадите!» – женщина не произнесла больше ни слова. На пороге она остановилась и обернулась. Я думал, что она хочет что-то нам сказать. Но нет! Она задержала на нас с Лорой долгий, полный ненависти взгляд, а потом вышла.

«Лучше бы я убил ее», – подумал я, предчувствуя будущую катастрофу.

Десять минут спустя Бержерон, которого я отнес в его комнату, где пустил ему кровь, пришел в себя. Когда он открыл глаза, то окинул взором помещение, словно пытаясь найти кого-то. Я угадал, что первая его мысль была о служанке.

«Аннета выйдет замуж за Генёка», – тотчас возвестил я ему.

Верно ли рассудила Лора? Будет ли отвращение при мысли, что этой девушкой теперь обладает садовник, достаточно сильно, чтобы излечить его от любви к служанке? Мне это показалось маловероятным.

«Жена Генёка! Жена Генёка!» – повторял он со смехом, в котором звучало глубокое презрение. За смехом последовал вздох облегчения, и он проговорил с искренним раскаянием: «Теперь я освобожден от этого проклятого демона, который едва не свел меня с ума!»

В продолжение всего месяца, предшествовавшего свадьбе, я лечил Лору и почти восстановил ее здоровье, а Аннета отлично вела свою игру. Она как будто чувствовала, что у нее в руках находится козырь, который даст ей возможность вернуть проигранную партию, была весела и искусно скрывала свою досаду. Она болтала и кокетничала со своим гигантом женихом, который влюбленно глядел на нее, обезумев от счастья.

Между тем Бержерон проводил все время возле дочери, смиренный, услужливый, любезный, избегая всякого намека на прошлое. Лора была на седьмом небе. «Мой отец спасен!» – говорила она мне. «Но лучше было бы удалить Аннету», – отвечал я. «Нет. Он, пожалуй, побежал бы за ней… Подождите, вот она станет женой Генёка, и отвращение завершит его излечение», – возражала она, упорно придерживаясь мысли, что Бержерон не такой человек, который может быть соперником садовника.

Я улыбался этой надежде, но невольно чувствовал страх. Тишина, которой радовалась Лора, представлялась мне затишьем перед бурей. Потрясение, испытанное этим человеком, пойманным на месте преступления, могло заставить на время умолкнуть его дурные инстинкты, но они должны были снова пробудиться. Я не мог поверить, чтобы корыстолюбие его угасло настолько, чтобы удовольствоваться пенсией в двенадцать тысяч франков – сумма, которую в припадке раскаяния Бержерон назначил сам себе на случай, если дочь его выйдет замуж.

Даже если он больше не питал страсти к горничной, не вовлечет ли его любовь к прекрасному полу в другие связи, может быть, не менее гибельные? Двенадцать тысяч! Ничтожная сумма для этого мота!

Чтобы не присутствовать на свадьбе садовника, Бержерон уехал накануне и должен был вернуться через три дня, к величайшей радости своей дочери, которая в его отсутствии видела доказательство его презрения к этому союзу.

Как прекрасна была Аннета в вуали новобрачной! Я не мог не любоваться ею, когда она вышла из церкви под руку с Генёком. Контраст с грубым, неуклюжим и безобразным гигантом, ставшим ее мужем, к величайшему удивлению всей прислуги замка, которая до последней минуты не верила в этот брак, делал ее еще более очаровательной.

Нотариус Реноден согласился быть свидетелем со стороны Генёка. «Вот человек, который может наперед знать ожидающую его участь! Что же это, выходит, надоела Бержерону его красавица, раз он позволил ей выйти замуж? И какой странный выбор сделала принцесса! Остатки после Бержерона были еще вполне привлекательны, чтобы доставить удовольствие и не такому уроду. Понимаете ли вы что-нибудь в этом фарсе?» – раз десять спрашивал меня нотариус до свадьбы.

Связанный клятвой, я ни слова не сказал о событиях, послуживших причиной этого брака. Не получив никаких разъяснений, Реноден прибавил с насмешкой: «Чтобы выбрать такого медведя, прелестница должна была твердо решиться изменить свое поведение».

«Прекрасный день для вас, Генёк! Вы овладели сокровищем… которому многие завидуют», – сказал нотариус в день свадьбы. Лицо гиганта омрачилось. «Не советую я этим завистникам слишком близко бродить около моего сокровища, – грубо проговорил он. – А вам первому, господин Реноден».

Пять минут спустя ко мне приблизилась госпожа Генёк. С того часа, когда я держал револьвер у ее виска, мы впервые очутились лицом к лицу.

«Мое признание!» – сказала она.

Чтобы исполнить свое обещание – возвратить ей бумагу в день свадьбы, я держал ее наготове в кармане жилета. Зажав ее в руке, она устремила на меня взор, каким окинула нас с Лорой, выходя из комнаты после преступления, и проговорила угрожающим голосом: «Вы меня заставили стать женой Генёка. Так хорошо же! Клянусь вам, что, пока я жива, вы не женитесь на Лоре». – «Ого, – заметил я, – вы забываете, что прошло то время, когда Бержерон был вашим рабом». – «Если бы я захотела, то он завтра же рискнул бы ради меня эшафотом, – с усмешкой парировала она. – Вы думаете, что он далеко, не так ли? Да он всю прошлую ночь провел у меня под окном, умоляя бежать с ним. Но к чему мне это? Бержерон без гроша!» – «Это правда, он не может предложить вам богатства», – согласился я, подавляя в себе беспокойство. «Он добудет его, я вам за это ручаюсь». – «Каким образом?»

На это она рассмеялась мне в лицо и цинично ответила: «Неужели вы думаете, что я вышла замуж, чтобы получить в свои руки эту бумагу? Полно, вы никогда не посмели бы предъявить ее в суде. Лора чересчур дрожит за своего родителя, которого я могу погубить. Если я написала это заявление, то, во-первых, потому, что вы были способны убить меня на месте. Во-вторых, потому, что вы ручались за жизнь Бержерона, а он ручается за мою безопасность». – «Но, так как вы не боялись, что ваше заявление приведет вас к погибели, зачем же вы повиновались приказанию выйти замуж за Генёка?» – «А! – воскликнула она, выпрямившись и сделав при этом изящное движение, обрисовавшее ее роскошный бюст. – Потому что, сознавая свою силу, я решила еще больше разжечь безумную любовь, которой пылает ко мне тот, кого вы хотели спасти от моего влияния. Вместо того чтобы ослабить страсть Бержерона, вы подлили масла в огонь, – прибавила она насмешливым тоном. – Я была хорошенькой девушкой, которую он обожал… Теперь благодаря вам он будет более пламенно, более безумно и неистово желать меня».

Она замолчала и потом спросила: «А знаете почему?» – «Нет, не знаю…» – «Потому что я теперь собственность другого!» – заявила она со злорадной улыбкой, заставившей меня содрогнуться.

ЧАСТЬ II

I

Я до того разволновался, что, покинув Аннету, не нашел в себе сил принять участие в свадебном пире. Я вернулся домой. Меня мучили сомнения, должен ли я предупредить Лору. Я решил хорошенько обдумать дело, прежде чем нарушать ее спокойствие.

Тетушка, увидев, что я так рано вернулся, очень удивилась, но ни единым словом не выдала своего изумления: «Вот что называется хороший племянник! Ты подумал о том, что я весь день сижу одна, и пожертвовал обедом и танцами, чтобы развлечь меня!»

В продолжение целого часа она старалась развеселить меня и вызвать на откровенность. В конечном итоге она встала передо мной, положила обе руки мне на плечи и нежным голосом сказала: «Дорогое дитя, какая-то тайна тяготит тебя. Говори, откройся, ты же знаешь, что твоя старая тетка может дать тебе добрый совет».

Я дал клятву, это правда, но после недавних угроз жены Генёка благоразумно ли было хранить молчание? Я решился вверить все тетке, так как хорошо знал о ее умении молчать. Она выслушала меня с серьезным и задумчивым видом, не перебивая. Лицо ее оставалось печальным.

«Это все?» – спросила она, когда я окончил рассказ. «Все», – ответил я. «Ты ничего не пропустил? Ты не забыл сказать мне, что влюблен в Лору?»

Яркий румянец вспыхнул на моем лице.

«Очень… очень влюблен?» – спросила тетка, подчеркивая каждое слово. Я кивнул. Она остановила на мне грустный, нежный взор и после небольшой паузы произнесла: «А она?» Не получив ответа, она повторила с нетерпением: «Лора любит тебя?» Я решился, наконец, робко промолвить: «Надеюсь».

На этот раз молчание моей тетки было более продолжительным. Наконец, собравшись с духом, она резко сказала: «Довольно! Будь мужественным. Оставь ее, пускай выходит замуж за Монжёза. Близится гроза, так пусть же ливень разразится над маркизом».

При этом совете отступить, чтобы избежать опасности, грозившей мужу Лоры, я так встрепенулся, что тетушка поспешила изменить тактику.

«Если я отдам тебе половину моего состояния или даже три четверти, то и тогда ты будешь беден перед Лорой, твоя доля будет совершенным ничтожеством перед ее приданым. Кто знает, не обвинят ли тебя впоследствии в корыстолюбивых целях?..»

Это был удар по моему самолюбию, и я ответил с глупой наивностью влюбленных: «Если Лора меня любит, то она удовольствуется тем, чем я обязан вашей доброте». – «Да, – ответила тетка с насмешкой, – а что станет с состоянием девушки, на которое заглядывается Бержерон?» – «Мы отдадим его отцу в пожизненное владение».

Тетушка разразилась звонким смехом. «В пожизненное владение? – повторила она. – Ну и простак же ты! Вы не нашли бы ни гроша после смерти этого канальи Бержерона. Аннета и ей подобные обобрали бы его дочиста!»

Веселость тетки была наигранной. В ней сквозила печаль. «Поверь мне, – продолжала она, – нужно позволить ей выйти замуж за Монжёза. Послушай моего совета».

Лицо мое обнаруживало такую твердую решимость не поддаваться убеждениям, что в продолжение минуты тетка хранила молчание. Она смотрела перед собой, погруженная в задумчивость. С губ ее готовы были сорваться слова, которые она никак не решалась произнести. Наконец, тихим, растроганным, несколько дрожащим голосом она спросила меня: «Знаешь, почему я не вышла замуж?» – «Мой отец часто говорил мне о вашем отвращении к замужеству».

Она печально улыбнулась. «Да, так я утверждала до тридцати или тридцати пяти лет, но это говорили только мои уста, уверяю тебя. Впоследствии мои сожаления о том, что я так и не вышла замуж, смягчились при мысли о жертве». – «О жертве?» – прервал я ее, удивленный этим неожиданно прозвучавшим словом.

Но тетушка вместо того, чтобы объясниться, после некоторого колебания спросила меня: «Итак, дитя мое, решено? Ты последуешь моему совету – позволить мадемуазель Бержерон выйти замуж за маркиза?» Мое молчание было равносильно отрицательному ответу, поэтому тетка печально продолжала: «Я хотела, чтобы истину сообщили тебе лишь после моей смерти, но так как я вижу необходимость в этом, то сама расскажу тебе свою печальную историю».

В этом месте рассказа Либуа остановил Морера жестом. Как ни был художник любопытен, однако настоящее интересовало его больше прошлого. Имя Монжёза, произнесенное несколько раз, вызвало в нем желание узнать, что случилось с его приятелем у госпожи Вервен.

– Не проснулся ли мой слуга, доктор? Что-то не слышно храпа этого пьяницы. Нужно, чтобы он рассказал нам о проделке, которую выкинул с ним Генёк.

Доктор отправился к слуге, а художник приблизился к телескопу. И вот что он увидел. Окно открыли, но городских сержантов в нем уже не было. Теперь двое мужчин опирались на подоконник, и один из них объяснял что-то другому, показывая вниз.

«Гм… Судейские лица! – подумал художник. – Толстый – полицейский комиссар, а высокий – судебный следователь».

Взволнованный, Либуа покачал головой и пробормотал:

– Черт возьми! Неужели бедный Монжёз погиб?

Он продолжал смотреть в телескоп. Мужчины повернулись лицом в комнату. Тут художник увидел третьего господина. Этот третий, почтительно приблизившись к высокому мужчине, подал ему какую-то вещь.

– Это портмоне маркиза, из которого он доставал сегодня письмо Легру, – пробормотал Либуа.

Между тем высокий господин открыл портмоне и, вынимая бумаги одну за другой, просматривал их. Одну из них он читал и перечитывал несколько раз. Ее содержание, очевидно, показалось ему до того странным, что он прочитал текст другому господину, своему товарищу.

«Это мнимый апрельский обман производит свое действие», – подумал Либуа.

Он взглянул на часы и убедился, что до поезда остается еще больше часа.

– Наш пьяница все еще спит, – возвестил, вернувшись, доктор.

– Вы остановились на том, что тетушка начала вам рассказывать свою историю, – напомнил Либуа.

Для рассказчика, кроме собственно удовольствия говорить, не может быть ничего приятнее, как иметь внимательного слушателя. Морер тотчас продолжил:

– Итак, тетушка заявила мне: «Не стоит, дитя мое, судить об отце по тому, каким ты знал его, то есть серьезным, печальным, убитым летами и страданиями. В то время, о котором я говорю, ему было тридцать лет. Он был в самом расцвете сил…» Полагая, что таким образом она подготовила почву, тетушка продолжала снисходительным тоном: «Ему простительно было любить вино, игру и красивых женщин… Выйдя из пансиона, я поселилась у твоего отца, который просил меня вести хозяйство после смерти твоей матери».

Несколько лет все шло хорошо. Небольшого состояния, оставшегося после твоей матери, и жалования твоего отца было бы недостаточно на содержание дома, если бы я не делила с твоим отцом расходы – со своей стороны я вносила проценты с двухсот тысяч франков, оставленных мне по завещанию моей крестной матерью с условием, чтобы капитал вручили мне лишь по совершеннолетии или после замужества.

Прошло некоторое время, и я стала замечать в доме недостаток денег. Отец твой, когда я требовала денег на хозяйство, стал медлить с выдачей, потом начал давать мне деньги маленькими суммами, которые не соответствовали требуемой цифре… Следовательно, деньги уходили из дома без моего ведома.

Несколько встревоженная, я принялась искать причину нашей нужды. Моим первым открытием было то, что твой отец каждый вечер отнюдь не ложился спать после того, как мы расходились по своим комнатам, – через час он уходил из дома и нередко возвращался на заре.

Однажды утром я подкараулила его. Заря уже занялась, когда он вернулся, рассчитывая за несколько часов сна избавиться от хмеля. Не могу выразить тебе горестного удивления, охватившего меня при открытии, что твой отец предается низкому пороку, который до сих пор ему удавалось скрывать от меня.

Это было не веселое и шумное опьянение. У него хмель был тяжелый, делавший из доброго, умного существа раздражительное, злое животное. Доказательством могло служить то, что при первом моем упреке, обращенном к нему, он забыл, что перед ним его сестра, молодая девушка, и ответил мне грубым голосом: «Что такое? Не намерена ли ты поднять шум из-за нескольких часов, проведенных в обществе славного малого и веселых девушек? Что я, святой, что ли?»

Он похлопал по карману жилета, в котором зазвенели деньги. «К тому же, – прибавил он, – я не терял времени. Слышишь? Ты же постоянно требуешь у меня денег! Я принес их тебе благодаря пиковой даме, этой сатанинской прислужнице, которая наконец решила мне улыбнуться».

С грубым смехом он прошел мимо меня и лег спать, а я так и осталась стоять в горестном оцепенении. Пять часов спустя мы встретились за завтраком. Сон рассеял хмель. Мой любезный, мягкий, улыбающийся брат ничем не походил на человека, которого я видела несколько часов назад.

«Ах, да, – сказал он, – ты вчера просила у меня денег на хозяйство. Сегодня утром со мной расплатился один должник».

Хмель был так силен, что он ничего не помнил об утренней сцене. При этом открытии я не выдержала и залилась слезами.

«Что с тобой, сестричка? Что за горе?» – спросил брат с тревогой. Тогда я рассказала ему все. Бедняга! Я как теперь вижу его расстроенное лицо, на котором отражался стыд и смущение, – оттого, что его раскрыли, а главное, оттого, что он огорчил меня.

«Опьянение, лишая тебя памяти, лишает также и рассудка. Достаточно дурного товарища, чтобы толкнуть тебя на что-нибудь дурное. Кто знает, может быть, твой ночной друг станет причиной наших бед».

Эта последняя фраза заставила его рассмеяться. «Вот что ты думаешь о моем начальнике!» – «Так ты провел ночь с господином Бержероном?» – воскликнула я. «Я знаю, что ты его терпеть не можешь. Но будь искренна, скажи, что ты имеешь против него? Что он тебе сделал?» – «Ничего», – ответила я сухо.

В первый раз, когда Бержерон приходил к нам, я увидала его из-за оконной занавески, когда он звонил у дверей. Его физиономия внушила мне такую сильную неприязнь, что ни в этот раз, ни во время других его посещений я решительно не хотела общаться с ним.

«Но я видела его», – с отвращением заявила я. «Знаю, знаю, – продолжал брат, – ты опять будешь повторять, что его физиономия тебе не нравится, что он принесет нам несчастье».

Я действительно ненавидела этого Бержерона, не знаю почему, и боялась его. С той минуты, как твой отец сообщил мне, что был ночью с ним, я его еще больше возненавидела. Насмешливый тон, которым говорил мой брат, защищая этого ненавистного мне человека, вывел меня из себя, и я закричала: «Этот Бержерон, я уверена, бесчестный человек!» – «Ты слишком строга, сестра, – сказал твой отец серьезно. – Не стоит судить о людях, которых ты не знаешь».

Увы! И зачем я только устроила эту сцену твоему отцу и показала ему, что мне известно о его похождениях? Это привело к тому, что он сделался еще лицемернее и скрытнее со мной. Он дал мне обещание отказаться от кутежей и больше не выпивать, но посещать господина Бержерона не перестал.

Что усыпило мою тревогу, так это то, что деньги стали поступать регулярно. Оказывается, в продолжение двух или трех недель, я это узнала впоследствии, брату постоянно везло в карты. Если бы я узнала это тогда же, то, без сомнения, приписала бы это везение злому умыслу Бержерона. И была бы права. Последующие события доказали, что я не зря опасалась Бержерона.

Наконец, наступил час той катастрофы, которую я предчувствовала в глубине души. Однажды вечером, садясь за стол, твой отец сказал мне, смеясь: «Желал бы я быть двенадцатью часами старше». – «Зачем?» – «Завтра я сдаю свою отчетность. Пока такая большая сумма находится у меня в доме, я не могу спать спокойно. Как только сдам ее в должные руки, вздохну свободно». – «Так завтра придет господин Бержерон?» – «Непременно». – «Ну что же… Он всегда является в десять часов утра. Я уйду из дома еще до его прибытия – хочу навестить бедных».

Повторяю, я воображала, что брат ведет добропорядочную жизнь. Без малейшего сомнения я отправилась в свою комнату после того, как он объявил мне, что сегодня ему придется посидеть подольше, чтобы закончить работу. Ночью я вдруг проснулась от шума затворившейся двери. Моей первой мыслью было, что твой отец прошел к себе в спальню. Даже не взглянув на часы, я опять заснула.

Рано утром я оделась и собралась уходить. Едва мой брат вошел в свой кабинет, как я явилась к нему.

«Я пришла пожелать тебе доброго утра, мне пора», – заявила я. «Но Бержерон придет в десять часов, а сейчас только восемь», – возразил он.

В эту минуту появилась наша старая служанка: «Пришел господин Бержерон, говорит, что ему нужно видеть вас сейчас же. У него такой странный вид. Он говорит, что по весьма спешному делу, и требует, чтобы его приняли». – «Пускай войдет», – сказал брат, удивленный словами служанки.

Из кабинета был только один выход, а я уже слышала шаги своего врага. Отступление было невозможно. Итак, я должна была встретиться лицом к лицу с человеком, которого всегда избегала. В углу комнаты стояла ширма. Одним прыжком я очутилась за ней.