Текст книги "Тайны народа"

Глава IX

Когда все трое подбежали к двери, привлеченные возрастающим шумом, улица была уже вся запружена народом. Окна открывались, и в них высовывались любопытные. Среди все возраставших воплей людей можно было по временам различить крики:

– К оружию! Мщение!

В ответ на эти крики раздавались восклицания ужаса. Женщины, привлеченные этими криками к окнам, с ужасом откидывались назад, точно глазам их представлялось страшное зрелище.

Лебрен и его сын, предчувствуя что-то ужасное, вышли на порог. Перед ними предстала мрачная процессия.

Огромная толпа людей, одетых в блузы и мундиры национальной гвардии, размахивая саблями, ружьями, ножами, палками, двигалась перед громадной телегой, которую еле тащила лошадь. Вокруг телеги шли люди с факелами в руках, бросавшими зловещий красный отблеск на дома. На телеге была навалена груда трупов. Высокий человек в красной шапке, обнаженный по пояс и со свежей раной на груди стоял на передке телеги, размахивая зажженным факелом. Можно было принять его за бога мщения и революции. Колеблющийся свет факела бросал по временам красный отблеск на телегу – то на седые головы стариков, залитые кровью, то на тело женщины, руки которой свесились и болтались так же, как и голова ее, мертвая и окровавленная, наполовину скрытая длинными спутанными волосами, то на другие не менее ужасные трупы. Время от времени человек в красной шапке кричал громовым голосом, размахивая факелом:

– Наших братьев убивают! На баррикады! К оружию!

Тысячи голосов, дрожащих от негодования и гнева, повторяли за ним:

– Мщение! На баррикады! К оружию!

И тысячи рук, вооруженных и невооруженных, поднимались к темному ночному небу, как бы призывая его в свидетели этих обетов мести.

Толпа, сопровождавшая эту мрачную процессию, все возрастала. Точно кровавое видение прошла она перед глазами Лебрена и его сына. Первые минуты им было так тяжело, что они не могли произнести ни слова. Глаза их наполнились слезами, когда они узнали, что убийства этих безоружных и безобидных людей произошли на бульваре Капуцинов.

Едва скрылась из глаз телега с трупами, как Лебрен схватил один из железных болтов со своей двери и, размахивая им над головой, крикнул толпе:

– Друзья! Правительство первое начинает войну, умерщвляя наших братьев! Да падет эта кровь на их презренные головы! На баррикады! К оружию! Да здравствует республика!

Наэлектризованная толпа ответила тысячью криков:

– К оружию! На баррикады! Да здравствует республика!

В один миг народ рассыпался по домам, требуя оружия и ломов, чтобы разбирать мостовые. У кого не было ни того ни другого, те вытаскивали камни из мостовой, работая руками и ногтями.

Лебрен с сыном усердно трудились над устройством баррикады в нескольких шагах от двери их дома. Скоро к ним присоединились Жорж Дюшен, столяр, и еще два десятка вооруженных людей. Это были члены тайного общества, к которому принадлежал и Лебрен. Среди них находились оба извозчика, привезшие Лебрену оружие, один литератор, один выдающийся ученый и знакомый нам Дюпон.

Жорж Дюшен подошел к Лебрену в ту минуту, когда тот, оставив на время работу по сооружению баррикады, распределял оружие среди тех жителей квартала, на которых мог рассчитывать. В это время Жильдас, страх которого сменился геройством, после того как он увидел мрачную телегу с трупами, вернулся из погреба, неся несколько корзин с вином, которым он угощал работавших на баррикадах, чтобы подкрепить их силы.

Жорж, одетый в блузу, с винтовкой в руке и с патронами, завернутыми в платке, повязанном вместо пояса, сказал Лебрену:

– Я не пришел раньше, господин Лебрен, потому что по пути было много баррикад. Они растут повсюду. Коссидиер и Собрие собираются идти на префектуру, Ледере, Лагранж, Эпенн Арого должны отправиться с рассветом к Тюильри и забаррикадировать улицу Ришелье. Другие наши друзья разделились по разным кварталам.

– А войска, Жорж?

– Некоторые полки присоединяются к национальной гвардии и народу и кричат: «Да здравствует республика! Долой Людовика-Филиппа!» Но муниципальная гвардия и два или три полка пехоты и кавалерии относятся к движению враждебно.

– Бедные солдаты! – сказал с грустью Лебрен. – Они так же, как и мы, должны терпеть весь ужас братоубийственной войны. Но, быть может, эта вспышка будет последней. А вы повидались с вашим дедушкой, Жорж? Его следует успокоить.

– Да, я только что от него. Несмотря на лета и слабость, он хотел идти со мной, но я уговорил его остаться дома.

– Моя жена и дочь там, – сказал Лебрен, указывая на жалюзи в первом этаже, сквозь которые пробивался свет. – Они заняты приготовлением корпии для раненых. В нашем доме устроим временный госпиталь.

Вдруг раздались крики:

– Хватайте вора, хватайте вора!

Человек пять или шесть рабочих в блузах и с ружьями скоро нагнали человека, бежавшего со всех ног. Среди них был тряпичник с длинной седой бородой, еще бодрый и крепкий. Одет он был в лохмотья, и за спиной у него была его всегдашняя корзина, хотя в руках был не крючок, а ружье. Он одним из первых догнал беглеца и схватил его за шиворот. В это время подбежала женщина, задыхаясь и крича изо всех сил:

– Вор! Вор!

– Он обокрал вас, тетушка? – спросил тряпичник.

– Да, голубчик. Я была у дверей, а этот человек говорит: «Народ поднимается, нам нужно оружие». – «У меня ничего нет, сударь», – сказала я ему. Тогда он оттолкнул меня и силой ворвался в лавку со словами: «Ну, если нет оружия, так мне нужно денег, чтобы его купить!» Он открыл мою конторку и взял тридцать два франка, которые там лежали, вместе с золотыми часами. Я хотела удержать его, но он выхватил нож. Счастье еще, что я отвела нож рукой! Смотрите, он мне все-таки успел поранить руку. Я стала кричать, а он бросился бежать.

Пойманный был высоким, крепким, хорошо одетым человеком, но на лице его ясно видны были следы порочной натуры.

– Неправда! Я не украл! – вскричал он грубым голосом, стараясь освободиться из державших его рук. – Оставьте меня! Да и какое вам дело до этого?

– Немножко это нас касается, любезный, – сказал тряпичник, удерживая его. – Ты ранил эту женщину и украл у нее деньги и часы именем народа. Подожди минутку. Надо объясниться.

– А вот и часы, – сказал рабочий, обыскав вора.

– Это ваши часы, сударыня?

– Конечно, мои. Это старые часы и очень ценные.

– Извольте. А в жилетке у него шесть монет по сто су и одна монета в сорок су.

– Мои тридцать два франка! – вскричала лавочница. – Спасибо вам, добрые люди.

– А теперь, любезный, мы поговорим с тобой, – сказал тряпичник. – Ты украл и собирался убивать именем народа, не так ли?

– Ну и что же, если и так? Ведь у нас революция? – проговорил вор хриплым голосом и с циничным смехом. – Идем взламывать конторки!

– Так, по-твоему, делать революцию – значит взламывать конторки? – спросил тряпичник.

– А то как же!

– И ты полагаешь, что народ бунтует ради грабежа, разбойник ты этакий?

– А для чего же иначе и бунтовать, трусы? Уж не ради ли вашей чести?

Группа вооруженных людей, окружавших вора, держала несколько минут совет. Потом один из них пошел в бакалейную лавку, а двое других отделились от группы со словами:

– Надо спросить у Лебрена.

Кто-то шепнул на ухо тряпичнику несколько слов.

– Я сам так думаю, – отвечал тот. – Это необходимо для примера другим. А пока что пришлите ко мне Фламеша, чтобы он помог мне держать этого проклятого парижанина.

– Эй, Фламеш! – крикнули в толпе. – Иди на помощь дядюшке Брибри!

Фламеш прибежал. Это был типичный парижский гамен: худенький, тощий, со смелым и смышленым лицом. Он казался ребенком лет двенадцати, хотя ему исполнилось уже шестнадцать. На нем были дырявые панталоны кирпичного цвета, старые башмаки и голубая куртка, представлявшая почти лохмотья. Вооружен он был пистолетом. Он прибежал вприпрыжку.

– Фламеш, – сказал тряпичник, – твой пистолет заряжен?

– Да, дядюшка Брибри, двумя шариками, тремя гвоздями и бабкой. Я вложил туда все мои священные сокровища.

– Этого будет достаточно, чтобы усмирить этого господинчика, если он пошевельнется. Слушай внимательно, Фламеш! Держи палец на собачке, а дуло пистолета приставь вот сюда.

– Исполнено, дядя Брибри!

И Фламеш осторожно просунул дуло пистолета под рубашку вора и приставил его к самому телу. Когда тот захотел отстраниться, Фламеш закричал:

– Не шевелитесь, не шевелитесь! Иначе выскочит Азорка.

– Фламеш называет так собачку у своего пистолета, – пояснил тряпичник.

– Ах вы, комедианты! – вскричал вор, не пытаясь более двинуться с места, но начиная дрожать всем телом. – Что вы хотите сделать со мной? Будет ли этому конец?

– Одну минуту, милейший! – сказал тряпичник. – Потолкуем малость. Ты спрашивал у меня, ради чего мы восстаем? Так я тебе скажу. Во-первых, не для того, чтобы ломать кассы и грабить лавки. Лавка принадлежит купцу точно так же, как вот эта корзина мне. У каждого свое ремесло и свое имущество. Мы восстаем оттого, что нам надоело умирать в старости с голоду под забором, как собакам, надоело то, что из ста девушек, шляющихся по ночам на улицах, девяносто шесть попали на эту дорогу из-за нищеты. Мы восстаем из-за того, что не можем больше видеть, как миллионы детей вроде Фламеша, оставшихся без крова и хлеба, без отца и матери, обречены бродить по улицам и делаться с голодухи, быть может, ворами и убийцами вроде тебя!

– Не бойтесь, дядя Брибри, – остановил его Фламещ. – Мне нет надобности красть. Я помогаю вам и другим, разгружая корзины и сортируя ваш мусор. Устраиваю себе постель в куче вашего тряпья и сплю там, как Филипп. Не бойтесь же! Мне не для чего красть. А если я восстаю, то оттого, что не могу удить красных рыбок в большом пруду в Тюильри, а мне этого до смерти хочется. Каждому свое… Да здравствует республика! Долой Людовика-Филиппа! Не шевелитесь же, мой господинчик, – обратился он к вору, который сделал было попытку убежать, завидев возвращавшихся рабочих, – не то я спущу Азорку. – И он снова положил палец на собачку пистолета.

– Но что же вы хотите делать со мной? – вскричал вор, бледнея при виде того, как трое рабочих заряжали свои ружья, а четвертый вышел из бакалейной лавки с листом серой бумаги, на которой стояла свежая надпись, сделанная при помощи кисти и ваксы.

Мрачное предчувствие овладело вором, и он крикнул, пытаясь освободиться:

– Вы обвиняете меня в воровстве? В таком случае ведите меня в участок!

– Невозможно, – ответил Брибри. – В участке все равно нет комиссара: он выдает замуж свою дочь и теперь на свадьбе.

– У него зубы болят, – добавил Фламеш. – Он у зубного врача.

– Подведите вора к фонарному столбу, – сказал кто-то.

– Я говорю вам, что хочу идти в участок, – повторял несчастный, вырываясь, и наконец стал кричать: – На помощь! На помощь!

– Если ты умеешь читать, то прочти, что здесь написано, – сказал один рабочий, поднося бумагу к самым глазам вора. – А если не умеешь, то я тебе прочту. Здесь написано: «Расстрелян за воровство!».

– Расстрелян?! – пробормотал несчастный, и лицо его покрылось мертвенной бледностью. – Помогите! Спасите!

– Пусть это будет примером для тебе подобных, любезный, чтобы они не бесчестили революцию, – сказал дядя Брибри.

– На колени, собака! – крикнул кузнец. – А вы, друзья, готовьте ружья! На колени, говорю я! – повторил он, бросая вора на мостовую.

Несчастный упал на колени и, протягивая вперед руки, прошептал слабым голосом:

– О, пощадите! Только не смерть!

– Ты трусишь, – сказал тряпичник. – Постой, я завяжу тебе глаза.

И, отвязав свою корзину, дядя Брибри почти совсем закрыл ею стоявшего на коленях преступника и быстро отступил назад.

Послышалось три ружейных выстрела, и народный суд свершился.

Спустя несколько минут тело вора раскачивалось ночным ветром, подвешенное к перекладине фонарного столба. К платью его пришпилена была бумага с надписью:

«РАССТРЕЛЯН ЗА ВОРОВСТВО!»

Глава X

Вскоре после исполнения приговора над вором начало светать.

Вдруг люди, поставленные на перекрестках улиц недалеко от баррикады, возвышавшейся почти до окон комнат Лебрена, вернулись с криком:

– К оружию!

В ту же минуту послышался бой барабанов, и два отряда муниципальной гвардии, появившись из боковой улицы, стали приближаться к баррикаде, намереваясь взять ее приступом. В одно мгновение она наполнилась сражающимися. Лебрен, его сын, Жорж Дюшен и их друзья заняли свои посты и зарядили ружья.

Дядя Брибри, страстный любитель табака, в последний раз затянулся из своей табакерки, потом схватил ружье и встал на колени за импровизированной бойницей. Фламеш, держа свой пистолет в руке, карабкался с кошачьей ловкостью на самый верх баррикады.

– Спустишься ли ты вниз, негодный мальчишка? – сказал ему тряпичник, хватая его за ногу. – Только бы тебе совать всюду свой нос! Ведь от тебя там и мокрого места не останется…

– Не бойтесь, дядюшка Брибри, – ответил мальчик, ловко выскользнув из рук старика. – Ведь здесь за места не платят, и я хочу занять место в первом ряду, чтобы хорошенько все видеть.

И, поднявшись до половины роста над баррикадой, Фламеш высунул язык муниципальной гвардии, которая была уже близко.

Лебрен, обратившись к товарищам, сказал:

– Помните, что солдаты прежде всего наши братья. Попробуем в последний раз избежать кровопролития.

– Вы правы. Попытайтесь, Лебрен, – сказал кузнец с засученными рукавами блузы. – Боюсь только, что это будет напрасный труд, ну да вы сами увидите…

Лебрен взобрался на самую верхушку нагроможденных камней. Опираясь одной рукой о ружье, он стал размахивать другой рукой носовым платком, выражая таким образом желание вступить в переговоры.

Барабанный бой смолк, и наступила полная тишина.

В окне первого этажа дома Лебрена стояли наполовину скрытые за жалюзи его жена и дочь. Лица их были бледны, но спокойны и решительны. Они не спускали глаз с Лебрена, говорившего речь солдатам, и с его сына, который стоял возле него с ружьем в руках, готовый защищать собой отца при первой опасности. Жорж Дюшен тоже направлялся к ним, но вдруг почувствовал, как кто-то тронул его сзади за блузу. Обернувшись, он увидел Праделину, раскрасневшуюся и запыхавшуюся от быстрой ходьбы. Все с удивлением смотрели на нее.

– Не ходите сюда, дитя мое, – раздались кругом нее голоса, в то время как она пробиралась к Жоржу. – Здесь опасно!

– Как, вы здесь! – вскричал с удивлением Жорж.

– Жорж, выслушайте меня! – сказала она с умоляющим видом. – Вчера я два раза заходила к вам и не заставала вас дома. Я написала вам, что приду еще сегодня утром. Для вас я и пришла, несмотря на баррикады.

– Уходите отсюда! – вскричал Жорж, тревожась за нее. – Вас могут убить. Здесь вам не место.

– Жорж! Я хочу оказать вам услугу. Я…

Праделина не могла закончить. Лебрен, который окончил парламентерские переговоры с капитаном гвардии, обернулся в эту минуту к своим и крикнул:

– Они хотят сражаться! Ну что же! Подождите, пока они откроют огонь, и только тогда стреляйте.

Солдаты дали залп. Им ответили с баррикады, и вскоре над ней повисло облако дыма. Стреляли из окон соседних домов, из отдушин погребов. Дедушка Жоржа Дюшена, стоя у окна своей мансарды, бросал в солдат, берущих приступом баррикаду, все, что только было у него под рукой: домашнюю утварь, столы, стулья. Все, что только можно было просунуть через окно, летело вниз на головы осаждавших. Когда запас вещей истощился, старик, почти комичный в своей ярости, бросил в солдат свой бумажный ночной колпак. С грустью оглядываясь кругом, он вдруг испустил крик торжества и начал срывать с крыши черепицу, сбрасывая ее вниз.

Атака велась яростно. После нескольких залпов солдаты кинулись на баррикаду, чтобы взять ее приступом Сквозь беловатую дымку, окутывавшую баррикаду, обрисовывалось несколько групп. В одной из них Лебрен, разрядив свое ружье, пользовался им как дубиной, чтобы отбросить осаждающих. Его сын и Жорж, следуя по его пятам, оказывали ему сильное подкрепление. По временам отец и сын, не прекращая схватки с противником, кидали беглый взгляд на окна с полуспущенной жалюзи, и до них иногда долетали слова.

– Мужайся, Марик! – восклицала госпожа Лебрен. – Мужайся, мой сын!

Шальная пуля пробила одну из перекладин жалюзи, за которой скрывались женщины, но они продолжали мужественно стоять у окна, откуда могли видеть дорогих им людей.

Случилось, что после рукопашной схватки с капитаном Лебрен, отбросив его, выпрямился и пошатнулся на нагроможденных плитах баррикады. Тогда один солдат, подняв ружье, собрался пронзить его насквозь, но Жорж загородил его собой. Раздался выстрел, и Жорж упал. Солдат готовился нанести новый удар, но две маленькие руки судорожно вцепились в его ноги, он потерял равновесие и скатился головой вниз по другую сторону баррикады…

Жорж был спасен благодаря Праделине. Храбрая, как львица, с растрепавшимися волосами и пылающими щеками, она во время битвы пробралась к Жоржу. Но в тот момент, когда она спасла его, пуля, отскочив рикошетом, поразила молодую девушку в бок. Она упала на колени и лишилась чувств. Последний взгляд ее был обращен на Жоржа.

Дядя Брибри, заметив, что молодая девушка ранена, бросился к ней и приподнял ее. Ища глазами, куда бы ее положить, он увидел госпожу Лебрен и ее дочь. Они стояли в дверях магазина, устраивая из него с помощью Жильдаса и Жаники походный госпиталь.

Жильдас, который начал свыкаться с боевым огнем, помог Брибри перевести умирающую Праделиву в комнату за магазином, где ее и передали на попечение госпожи Лебрен и ее дочери.

Выйдя из магазина, Брибри увидел маленькое барахтающееся на земле тельце, одетое в дырявые красные панталоны и голубую куртку, залитую кровью.

– Ах, бедняга Фламеш! – вскричал старик, подбегая к мальчику и стараясь поднять его. – Ты ранен? Ничего, это пустяки, будь мужествен!

– Пропал я, дядя Брибри, – проговорил мальчик угасающим голосом. – Жалко… значит, я… не буду… удить красных рыб в пруду… – И он испустил последний вздох.

Крупная слеза скатилась по щеке тряпичника.

– Бедный малютка! Он был не злой. И умирает он, как и жил, – на мостовой!

Так закончил свое существование Фламеш, и слова старого Брибри были надгробной молитвой над его трупом.

Между тем дедушка Жоржа, следивший за ходом битвы из своего окна и истощивший все свои боевые запасы, принадлежавшие к движимому и недвижимому имуществу, видел, как упал его внук. Он сейчас же спустился вниз и побежал, несмотря на свой возраст и слабость, на баррикаду, отыскивая внука среди мертвых и раненых и призывая его раздирающим душу голосом.

Осажденные выказали столько упорства, что солдаты, потерявшие большое число своих, собирались отступать в боевом порядке. Огонь прекратился, как вдруг в одной из соседних улиц раздался выстрел и послышался топот лошадей, скакавших галопом. Вскоре в тылу баррикады показался драгунский полковник с несколькими всадниками. С саблями наголо они отбивались от группы революционеров, которые отступали, стреляя на бегу.

Это был полковник Плуернель. Отделившись от своего полка, он попытался пробраться к бульвару, не ожидая встретить на этой улице баррикаду.

Прекратившийся бой возобновился с новой силой. Защитники баррикады подумали сначала, что эти всадники составляют передовой отряд полка, который собирается напасть на них с тыла и, таким образом, поставить их меж двух огней. Залп выстрелов встретил этих пятнадцать или двадцать драгун с полковником во главе. Несколько всадников упало. Тогда Плуернель вонзил шпоры в своего коня и крикнул, размахивая саблей:

– Драгуны, рубите саблями этих каналий!

Сделав невероятный прыжок, его лошадь взобралась на основание баррикады, но здесь ноги ее стали разъезжаться на камнях, и она свалилась.

Плуернель, не имея возможности выбраться из-под своей лошади, защищался с геройским мужеством, несмотря на то что был ранен. Ему приходилось, однако, отражать удары слишком большого числа противников. Лебрен вместе с сыном и Жоржем, не обращавшим внимания на свою рану, бросился с опасностью для жизни между полковником и нападающими на него. Ему удалось освободить его из-под лошади, после чего он силой втолкнул его в свой магазин.

– Друзья мои! Эти драгуны не могут устоять против нас, их слишком мало. Обезоружим их, но не будем проливать напрасно кровь. Ведь это братья наши!

– Пощада солдатам, но смерть полковнику! – кричали в толпе.

– Нет, – вскричал Лебрен, защищая дверь своего магазина вместе с Жоржем. – После сражения не должно быть убийств.

– Полковник убил моего брата выстрелом из пистолета вот на той улице! – вопил человек с глазами, налитыми кровью, и с пеной у рта. – Смерть полковнику!

– Да, да, смерть ему! – кричали угрожающие голоса.

– Нет, вы не станете убивать раненого! Вы не поднимете руку на безоружного!

– Смерть ему, смерть!

– Ну хорошо, входите! Посмотрим, решитесь ли вы обесчестить народное восстание преступлением.

И Лебрен отошел от двери, которую до сих пор защищал.

Толпа не шевелилась, сраженная словами Лебрена. Но вдруг тот человек, который хотел отомстить за своего брата, кинулся к дому с саблей в руке, испуская яростный крик. Он был уже на пороге, когда Жорж остановил его, схватив за руки, и сказал взволнованным голосом:

– Ты хочешь отомстить, совершив убийство! Но ты не убийца, брат…

И Жорж Дюшен обнял его со слезами на глазах.

Голос, манеры и выражение лица Жоржа так подействовали на того, кто жаждал мести, что он опустил голову и далеко отбросил свою саблю. Потом, бросившись на груду камней, он простонал сквозь сдавленные рыдания:

– Брат мой! Мой бедный брат!

Звуки выстрелов затихли. Сын Лебрена отправился на разведку и принес известие, что король со всей семьей бежал, войска братаются с народом, палата депутатов распущена, а временное правительство заседает в городской думе.

Несмотря на это, баррикада на улице Сен-Дени все еще охранялась. На случай новых нападений поставлены были караулы. Там и сям валялись трупы убитых.

Раненые были размещены по нескольким лавкам, где, как и у Лебренов, устроены были походные госпитали. За солдатами был такой же тщательный уход, как и за теми, кто отстреливался от них всего несколько часов назад.

Магазин Лебрена был переполнен ранеными, лежавшими на матрасах, брошенных на пол. Под руководством нескольких хирургов вся семья Лебрена делала раненым перевязки. Жильдас поил их вином с водой. Среди раненых лежали бок о бок дядя Брибри и сержант из муниципальной гвардии – старый солдат с такими же седыми усами, как и борода тряпичника. Последний получил рану в ногу после того, как простился с Фламешем.

– Черт возьми, что за муки! – шептал сержант. – Все нутро горит от жажды.

Услышав это, Брибри крикнул Жильдасу, который проходил мимо с вином:

– Эй, мальчик! Напиться этому старику!

– Спасибо, старина, – сказал тронутый сержант. – Но, черт возьми, я и сесть не могу!

– Постойте, я помогу вам.

Тряпичник помог сержанту присесть на постели и придерживал его рукой, пока тот пил.

– Спасибо, старина. А знаете, ведь это пресмешная штука! Не прошло и двух часов, как мы осыпали друг друга пулями, а теперь помогаем один другому…

– И не говорите, сержант! Ничего не может быть глупее этого кровопролития. Разве я хотел кому-нибудь зла, вам, например? А между тем это, может быть, моя пуля пробила вам бок. И потом, скажите откровенно, сержант, разве вы так преданы Людовику-Филиппу?

– Я-то? Да я дожидаюсь только срока, когда можно выйти в отставку. Только и всего. А вы, старина?

– Я за республику, которая даст работу и хлеб голодным.

– Так вы ради этого сражались, старина? Честное слово, это правильно. У меня тоже есть брат, который бьется с семьей как рыба об лед. А мы разве знаем, для чего сражаемся? Нам приказывают стрелять, и мы стреляем. Сначала, по правде сказать, неохотно, но вот падает товарищ, запах пороха опьяняет, и наконец делаешься настоящим зверем.

– А вам не приходило в голову, сержант, что ведь революционеры такие же люди, как и вы? Разве они желают вам зла? И разве мы все не один народ, у которого должны быть и одинаковые желания?

– Это верно, старина, так верно, что я сам за республику, если она даст хлеба и работы моему бедному брату.

Во время этого обмена мыслей между штатским и военным Лебрен вышел из комнаты за магазином, бледный и со слезами на глазах.

– Друг мой, – обратился он к жене, ухаживавшей за ранеными. – Можешь прийти сюда на минуту?

Они вошли вместе в комнату за магазином, и дверь за ними затворилась. Печальное зрелище представилось глазам хозяйки.

Праделина лежала на кушетке, бледная и умирающая. Жорж Дюшен, с рукой на перевязи, стоял на коленях возле молодой девушки, предлагая ей чашку с питьем.

При виде госпожи Лебрен бедняжка попыталась улыбнуться и, собрав последние силы, проговорила слабым и прерывающимся голосом:

– Сударыня, я хотела вас видеть… перед смертью… чтобы сказать вам правду о Жорже. Я сирота и работала… я делала цветы. Мне было очень трудно… я нуждалась… но оставалась честной. Я встретилась с Жоржем, когда он вернулся из армии… И я полюбила его. О, как я любила его, его одного… Может быть, потому, что он никогда не был моим любовником. Я любила его больше, чем он меня… Еще бы, он стоил лучшей женщины, чем я. Это только по своей доброте он предлагал мне выйти за него замуж. К несчастью, меня погубила подруга. Она была работницей, как и я… И она из-за нужды продавала себя… Я видела ее богатой, окруженной блеском… Она соблазнила меня, и у меня закружилась голова… Я забыла Жоржа… ненадолго, правда… Но ни за что на свете не решилась бы я опять пойти к нему… Иногда я приходила на эту улицу, чтобы посмотреть на него… Я несколько раз видела его в вашем магазине… Он говорил с вашей дочерью… О, как она хороша! Предчувствие говорило мне, что он ее любит… Я стала следить за ним. И несколько раз я видела, как он, стоя утром у своего окна, глядел на ваш дом… Вчера утром я была у одного человека…

Слабая краска стыда покрыла бледные щеки молодой девушки. Она опустила глаза и снова заговорила, но уже слабее:

– Там я узнала случайно, что этот человек… находит вашу дочь… прекрасной. А так как он ни перед чем не останавливается, то я испугалась за вашу дочь и за Жоржа… Я хотела предупредить его вчера… Но не застала его дома… Я написала… чтобы попросить у него свидания… И сегодня утром… вышла… не зная, что баррикады… и вот…

Она не в силах была кончить, голова ее запрокинулась назад. Она машинально поднесла руки к груди, где была рана, и пробормотала что-то невнятное. Лебрен и его жена молча плакали.

– Жозефина, – сказал Жорж. – Вам хуже? – И прибавил, поднеся руку к глазам: – Это смертельная рана… Ведь она получила ее, желая меня спасти.

– Жорж, – прошептала молодая девушка едва слышно и с блуждающим взглядом. – Жорж, вы и не знаете…

Она не кончила. Руки ее опустились, голова склонилась на плечо. Она не дышала…

В эту минуту Жильдас, приоткрыв дверь, ведшую наверх, сказал Лебрену:

– Сударь, полковник там, наверху, желает с вами поговорить.

Лебрен поднялся в свою спальню, куда из предосторожности поместили полковника.

Плуернель получил две легкие раны и сильные ушибы. Когда Лебрен вошел, его гость стоял с мрачным и бледным лицом.

– Мои раны не тяжелые и не помешают мне оставить ваш дом, – сказал он. – Я никогда не забуду вашего великодушного поступка относительно меня, особенно благородного после того, что произошло между нами вчера. Единственное мое желание – расквитаться с вами когда-нибудь. Это будет нелегко, сударь, потому что мы – побежденные, а вы – победители. Раньше я был слеп. Теперь эта внезапная революция открыла мне глаза. Настало время, когда власть будет в руках народа. Прошлое было наше, как вы мне это сами сказали, теперь наступает ваш черед.

– Я верю в это, сударь. А теперь позвольте мне дать вам совет. Было бы неосторожно выйти отсюда в вашем мундире. Страсти народные еще не утихли. Я дам вам пальто и шляпу, и в сопровождении одного из моих друзей вы спокойно доберетесь до вашего дома.

– Переодеваться! Какая низость!

– Не будьте так подозрительны. Разве вы не бились храбро до самого конца?

– Но потом меня обезоружили… и кто же?.. Впрочем, – прибавил он, протягивая Лебрену руку, – прошу извинения. Хорошо, пусть будет по-вашему, я переоденусь. Человек, который так поступает, как вы, должен иметь правильное понятие о чести.

В одну минуту Плуернель был переодет в штатское платье.

– Сударь, – сказал он Лебрену, – у меня нет сабли, которую я с удовольствием отдал бы вам. Поэтому прошу вас сохранить мою каску в воспоминание о солдате, которому вы так великодушно спасли жизнь.

– Я сохраню ее, – сказал Лебрен, – и присоединю к двум прежним реликвиям вашего рода, имеющимся у меня.

– Реликвии моего рода? – вскричал с удивлением Плуернель. – Откуда они у вас?

– К сожалению, – ответил Лебрен, – не в первый раз сегодня представитель рода Плуернель и один из Лебренов встречаются с оружием в руках.

– Что вы говорите, сударь? Пожалуйста, объяснитесь.

Стук в дверь прервал этот разговор.

– Кто там? – спросил хозяин.

– Эго я, отец, – сказал Сакровир. – Внизу собралось несколько друзей. Они из думы и хотят тебя видеть.

– Дитя мое, – проговорил отец. – Тебя знают у нас на улице не меньше, чем меня. Ты проводишь нашего гостя, но спустишься по другому ходу, чтобы миновать магазин. И ты не покинешь господина Плуернеля, пока он не будет в полной безопасности.

– Будьте спокойны, отец, я только что два раза проходил через баррикады и ручаюсь за безопасность.

– Прошу извинения, что оставляю вас, – обратился хозяин к Плуернелю. – Меня ждут друзья.

– Прощайте, сударь, – сказал полковник с чувством. – Я не знаю, что готовит нам будущее. Быть может, мы снова встретимся в сражении. Но клянусь вам, что я никогда не буду в состоянии смотреть на вас как на врага.

И Плуернель вышел из комнаты за молодым Лебреном.

Лебрен, оставшись один, с минуту рассматривал каску полковника.

– Действительно, странные вещи случаются на свете, – проговорил он и отнес каску в ту таинственную комнату, которая возбуждала такое любопытство Жильдаса.

Затем он спустился вниз к своим друзьям. Те сообщили ему, что временное правительство, собравшееся в городской думе, вот-вот должно объявить установление республики.