Текст книги "Вечный жид"

Жена Дагобера уже свернула на улицу Бриз-Миш, когда ее догнал запыхавшийся причетник, передавший ей приказание аббата сейчас же вернуться в церковь по весьма важному делу. В ту минуту как Франсуаза повернула обратно, к воротам дома, где она жила, подкатил фиакр.

Извозчик слез с козел и открыл дверцу кареты.

– Кучер, идите и спросите, здесь ли живет Франсуаза Бодуэн, – сказала одетая в черное особа, сидевшая в карете с толстым мопсом на руках.

– Сию минуту, мадам, – ответил кучер.

Читатель, вероятно, догадался, что это была госпожа Гривуа, доверенная служанка княгини де Сен-Дизье со своим мопсом Сударем, имевшим над ней настоящую тираническую власть.

Красильщик, который в то же время был и привратником, учтивейше подскочил к экипажу и объяснил госпоже Гривуа, что в самом деле Франсуаза Бодуэн живет здесь, но в настоящую минуту ее нет дома. Папаша Лорио сегодня имел дело с желтой краской, и его руки, а отчасти лицо были окрашены в яркий золотистый цвет. Лицезрение такого персонажа цвета охры взволновало и привело в необычайную ярость Сударя, и в тот момент, когда красильщик протянул руку к дверце фиакра, мопс испустил страшный лай и укусил его за кисть руки.

– Ах, Боже мой! – воскликнула с отчаянием госпожа Гривуа, когда папаша Лорио отдернул руку, – только бы эта краска была не ядовита… Смотрите, как он запачкался… а между тем это такая нежная собака!..

И хозяйка принялась ласково и тщательно вытирать замаранную желтой краской морду своего мопса. Папаша Лорио, которого вряд ли удовлетворили бы даже извинения госпожи Гривуа по поводу дурного поведения мопса, сказал ей, еле сдерживая гнев:

– Ну, знаете, госпожа, не принадлежи вы к слабому полу, из-за чего я и терплю этого наглого пса, – я имел бы удовольствие схватить его за хвост и, окунув в котел, что у меня на плите, вмиг превратить вашего пса в оранжевую собаку!

– Выкрасить мою собаку в желтую краску! – раздраженно воскликнула госпожа Гривуа, вылезая из экипажа и нежно прижав к груди мопса, она смерила гневным взглядом папашу Лорио.

– Я же вам сказал, что госпожи Франсуазы нет дома! – заметил красильщик, видя, что хозяйка мопса все-таки идет к темной лестнице.

– Хорошо, я ее подожду, – сухо заметила госпожа Гривуа. – На каком этаже она живет?

– На пятом! – бросил папаша Лорио, скрываясь к себе в лавку.

И, злобно улыбаясь пришедшей ему на ум коварной мысли, он пробормотал:

– Надеюсь, что большая собака дядюшки Дагобера будет не в духе и хорошенько оттреплет проклятого мопса!

Госпожа Гривуа с трудом поднималась по крутой лестнице, останавливаясь на каждой площадке, чтобы перевести дух, и оглядываясь кругом с видом полного отвращения. Наконец она добралась до пятого этажа и постояла с минуту у двери скромной комнаты, где находились в это время обе сестры и Горбунья. Молодая работница собирала в узелок вещи, которые надо было нести в ломбард, а Роза и Бланш казались гораздо счастливее и спокойнее, чем раньше. Горбунья им сообщила, что если они умеют шить, то могут, усердно работая, заработать до восьми франков в неделю вдвоем, что будет все-таки подспорьем для семьи.

Появление госпожи Гривуа в квартире Франсуазы объяснялось новым решением аббата д'Эгриньи и княгини де Сен-Дизье. Они решили, что будет осмотрительнее отправить за молодыми девушками госпожу Гривуа, которая пользовалась их безусловным доверием. Для того Франсуазу и вернули в церковь, чтобы духовник передал ей, что за сиротами приедет к ней на дом одна почтенная дама и увезет их в монастырь.

Постучав в дверь, доверенная служанка княгини вошла в комнату и спросила, где Франсуаза Бодуэн.

– Ее нет дома, – скромно отвечала удивленная этим посещением Горбунья, опустив глаза под взором госпожи Гривуа.

– Ну, так я ее подожду, – сказала госпожа Гривуа, внимательно и не без любопытства оглядывая сестер, которые также не смели поднять глаз от робости. – Мне необходимо ее видеть по важному делу!

С этими словами госпожа Гривуа не без отвращения уселась в старое кресло жены Дагобера. Считая, что теперь Сударь не подвергается больше никакой опасности, она бережно опустила его на пол. Но в эту минуту за креслом послышалось глухое, глубокое, утробное ворчание, заставившее вскочить с места госпожу Гривуа; несчастный мопс задрожал от ужаса всем своим жирным телом и бросился с испуганным визгом к своей хозяйке.

– Как! Здесь собака? – воскликнула госпожа Гривуа, быстро наклоняясь, чтобы поднять Сударя.

Угрюм, желая как будто сам ответить на этот вопрос, медленно встал из-за кресла, за которым он лежал, и появился, позевывая и потягиваясь. При виде этого могучего животного и двух рядов громадных, острых клыков, которые, казалось, ему доставляла удовольствие показывать, госпожа Гривуа не могла удержаться от крика ужаса… Злобный мопс, сначала дрожавший всем телом, столкнувшись нос к носу с Угрюмом, почувствовал себя в безопасности на коленях своей госпожи и начал нахально и вызывающе ворчать, сердито поглядывая на громадного сибирского пса. Впрочем, достойный товарищ покойного Весельчака ответил на это только новым презрительным зевком. Затем Угрюм обнюхал с некоторым беспокойством платье госпожи Гривуа и, повернув спину Сударю, улегся у ног Розы и Бланш, не сводя с них своих умных глаз и как бы чувствуя, что им угрожает какая-то новая опасность.

– Выгоните отсюда эту собаку! – повелительно крикнула госпожа Гривуа. – Она пугает моего мопса и может его обидеть!

– Будьте спокойны, сударыня, – улыбаясь, заметила Роза: – Угрюм совершенно безобиден, пока его не тронут.

– Все равно! – воскликнула гостья. – Долго ли до несчастья? Стоит только посмотреть на эту громадину с волчьей головой и страшными зубами, как уже начинаешь дрожать при мысли о том, чего он может наделать… Выгоните его вон, говорю я вам!

Последние слова госпожа Гривуа произнесла сердитым тоном. Эта интонация, вероятно, не понравилась Угрюму, он заворчал, оскалил зубы и повернул голову в сторону незнакомой ему женщины.

– Молчи, Угрюм! – строго заметила Роза.

В комнату в это время вошел новый посетитель и своим появлением вывел из затруднения молодых девушек. Вошедший был комиссионер с письмом в руках.

– Что вам угодно? – спросила Горбунья.

– Вот очень срочное письмо от мужа здешней хозяйки… Славный такой человек. Внизу мне красильщик сказал, что хотя хозяйки дома и нет, но письмо можно отдать и без нее.

– Письмо от Дагобера! – с радостью воскликнули Роза и Бланш. – Значит, он вернулся? Где же он?

– Я и не знаю, как его зовут; знаю только, что это добрый малый, солдат с орденом и седыми усами; он здесь недалеко, в конторе дилижансов Шартра.

– Ну, да, это он самый! – воскликнула Бланш. – Давайте письмо…

Госпожу Гривуа это известие поразило как громом. Она знала, что Дагобера удалили именно для того, чтобы аббат Дюбуа мог наверняка воздействовать на Франсуазу. И именно теперь, когда все уже уладилось и оставалось только закончить дело, вдруг, откуда ни возьмись, появляется этот солдат, чтобы помешать успеху ловко задуманного предприятия!

– Боже мой! – воскликнула Роза, прочитав письмо. – Какое несчастье!

– Что такое, сестра? – спросила Бланш.

– Вчера на половине дороги Дагобер заметил, что потерял кошелек. Из-за этого он не решился ехать дальше, а вернулся обратно, взяв в долг обратный билет. Теперь он просит поскорее прислать ему деньги, он их ждет в конторе.

– Так точно, – заметил посыльный, – и он еще мне сказал на словах: «Поторопись, приятель… видишь, я в закладе сам!»

– И в доме ни гроша! – воскликнула Бланш. – Что же делать? как быть?

При этих словах госпожа Гривуа облегченно вздохнула; вновь появилась надежда, что дело еще не проиграно. Но слова Горбуньи снова лишили ее надежды. Девушка принялась торопливо укладывать свой узелок и сказала сестрам:

– Не волнуйтесь… Видите, сколько тут вещей… ломбард недалеко… я сейчас получу деньги и пройду к господину Дагоберу… Через какой-нибудь час он будет дома!

– Ах, дорогая Горбунья, вы правы, – сказала Роза. – Как вы добры, вы обо всем подумали…

– Вот адрес на конверте, – прибавила Бланш, – возьмите его с собою.

– Благодарю! А вы, – сказала Горбунья комиссионеру, – идите в контору и передайте пославшему вас господину, что я сейчас туда приду.

«Ишь, чертова горбунья, – гневно размышляла госпожа Гривуа, – обо всем подумала… Не будь ее, дело бы еще можно было поправить… избежать неожиданного прихода этого проклятого человека… А теперь девчонки ни за что не поедут со мной, пока не придет жена солдата… Предложить им уехать раньше, – значит все испортить и получить отказ… Господи, что же делать?»

– Не беспокойтесь, мадам! – сказал, уходя, посыльный. – Я успокою старика, что его скоро выкупят!

Пока Горбунья возилась с укладкой серебра и вещей, госпожа Гривуа раздумывала. Вдруг она вздрогнула, и ее лицо, которое за несколько минут до этого было мрачным, беспокойным и сердитым, неожиданно просветлело, она встала, все еще держа Сударя на руках, и сказала девушкам:

– Так как госпожи Франсуазы все еще нет, то я схожу здесь недалеко, по соседству, а затем вернусь. Предупредите ее о моем приходе.

И с этими словами госпожа Гривуа вышла из комнаты вслед за Горбуньей.

Успокоив сестер, Горбунья спустилась с лестницы, что было нелегко для нее, потому что к довольно объемистому узлу она прибавила свое единственное шерстяное одеяло, несколько согревавшее ее в холод, в ледяной норе, где она жила.

Накануне, в тревоге за судьбу Агриколя, молодая девушка не могла работать… Муки ожидания, надежда и беспокойство мешали ей: рабочий день, значит, пропал, а жить все же было нужно. Тягостные невзгоды, отнимающие у бедняка все вплоть до способности трудиться, вдвойне ужасны: они парализуют силы и, наряду с безработицей, что подчас является следствием скорби, приходят нищета и отчаяние. Но Горбунья еще находила в себе силы жертвовать собой и быть полезной другим, потому что в ней олицетворялся законченный и трогательный тип христианского долга. Хрупкие, физически слабые существа сплошь и рядом одарены необыкновенным душевным мужеством; можно было бы сказать, что у этих хилых, тщедушных людей дух властвует над телом, придавая ему кажущуюся энергию.

Так и теперь, несмотря на то, что Горбунья целые сутки не спала и не ела, что она страдала от холода ледяной ночью, что она совершила столь утомительное путешествие, через весь Париж под дождем и снегом, чтобы попасть на Вавилонскую улицу, – она находила в себе все еще достаточно сил. Поистине безгранична духовная мощь.

Горбунья достигла улицы Сен-Мерри. После открытия заговора улицы Прувер в этом многолюдном квартале число полицейских агентов было значительно увеличено.

Когда Горбунья со своей тяжелой ношей проходила быстрым шагом мимо одного из полицейских, сзади нее послышался звон двух упавших на землю пятифранковых монет. Монеты эти были подброшены какой-то следовавшей за нею толстой женщиной в черном платье, которая сейчас же подозвала к себе жестом полицейского, показала ему на деньги и что-то шепнула, указав на торопливо уходящую Горбунью. Затем толстая женщина быстро пошла по улице Бриз-Миш.

Полицейского поразили, вероятно, слова госпожи Гривуа (так как это была она), потому что, подняв монеты, он побежал за Горбуньей, крича ей вслед:

– Эй, вы, там!.. Стойте!.. Слышите… Женщина… стойте!..

При этих возгласах несколько человек оглянулось и остановилось. На этих многолюдных улицах достаточно группы из двух-трех человек, чтобы через несколько минут собралась большая толпа.

Не подозревая, что крики сержанта относились именно к ней, Горбунья торопилась дойти поскорее до ломбарда, стараясь проскользнуть в толпе как можно незаметнее, из страха грубых и жестоких насмешек над своим уродством, которые слишком часто ее преследовали. Вдруг она услышала, что ее догоняют несколько человек, и чья-то рука грубо опустилась ей на плечо.

Это был сержант и еще один полицейский, прибежавший на шум.

Удивленная и испуганная Горбунья обернулась. Ее уже успела окружить толпа, отвратительная чернь, – праздношатающиеся босяки, нахальные бездельники, в которых нищета и невежество развили лень и скотские инстинкты. В этом сброде почти никогда не встретишь ни одного ремесленника, так как все трудолюбивые рабочие в такое время заняты в своей мастерской или на наемной работе.

– Эй, ты!.. Не слышишь, что ли? Ты, видно, как собака Жан де Нивель![190]190
  …как собака Жан де Нивель! – Французский фразеологизм, устойчивое выражение, сохранившее имя исторически конкретного лица эпохи Людовика XI, но утратившее в XIX в. первоначальное свое значение. В современном значении применяется к человеку, делающему все наоборот. Фразеологизм восходит к известному историческому эпизоду, борьбе французского короля Людовика XI с могущественным феодалом герцогом Бургундским. Жан де Нивель, сын одного из приближенных короля, отказался выступить против герцога Бургундского, к партии которого примкнул, вследствие чего был лишен наследства и стал объектом ненависти и насмешек. Получил в народе прозвище собаки.


[Закрыть] – кричал полицейский, так грубо схватив Горбунью за руку, что она невольно уронила ношу.

От ужаса несчастная девушка задрожала и побледнела. Она стала центром внимания насмешливых, нахальных, дерзких взглядов, на всех этих неприятных, грязных физиономиях она увидела лишь выражение циничной, наглой насмешки.

Полицейский обошелся с ней очень грубо. Правда, особенного доверия ему не могла внушить маленькая, бедная, перепуганная, уродливая девушка, с истомленным от горя и нужды лицом, нищенски одетая, несмотря на зиму, да еще запачканная в грязи, мокрая от растаявшего снега; по вечному, несправедливому закону, бедность всегда внушает недоверие. Полицейский сурово спросил:

– Постой-ка минутку, любезная… Ты, видно, очень уж торопишься, что теряешь деньги и не удосуживаешься даже их поднять?

– Не деньгами ли у нее горб-то набит? – послышался хриплый голос торговца спичками, отвратительного субъекта, развращенного с детских лет.

Эта шутка возбудила смех, крики и гиканье толпы, которые довели до крайнего предела ужас и смущение Горбунье Еле-еле смогла она вымолвить слабым голосом в ответ полицейскому, подававшему ей две серебряные монеты:

– Но, господин… это не мои деньги…

– Вы лжете… Одна очень почтенная дама видела, как они выпали из вашего кармана?

– Уверяю вас, господин, что нет, – отвечала с трепетом Горбунья.

– А я вас уверяю, что вы лжете, – утверждал полицейский. – Еще эта дама сказала мне, заметив ваш преступный, испуганный вид: «Посмотрите на эту маленькую горбунью, которая бежит с большим свертком. Она роняет деньги и даже не поднимет их. Как хотите, это подозрительно!»

– Сержант! – хриплым голосом заметил продавец спичек. – Эй, сержант!.. Не верьте ей… пощупайте-ка ее горб… у нее… должно быть, там склад вещей… Я уверен, что она прячет туда сапоги, и плащи, и дождевые зонтики… и стенные часы!.. Я слышал, как у нее что-то в спине звонило… в ее выпуклостях!

Новый смех, новое гиканье, новые крики толпы, всегда безжалостно-жестокой ко всем, кто страдает и молчит. Сборище все увеличивалось, слышались дикие возгласы, пронзительные свистки и площадные шутки.

– Эй… пропустите-ка посмотреть… ведь это даром!

– Не толкайтесь… я за свое место заплатил!

– Поставьте ее, эту девку, на что-нибудь высокое, чтобы ее было видно.

– Правда, мне уже все ноги отдавили, а расходы тут не окупятся!

– Показывайте же горбунью, а не то деньги назад!

– Подайте ее сюда!

– Тащите эту раздутую уродину!

– И пусть она сдохнет!

Представьте себе весь ужас положения впечатлительной, доброй сердцем девушки, с ее возвышенным умом и робким, скромным характером, вынужденной выслушивать грубый вой праздной толпы. Она была одна среди всего этого сброда и только двое полицейских охраняли ее с обеих сторон. Но она еще не понимала, какое ужасное обвинение возвели на нее. Узнать пришлось скоро: полицейский грубо указал ей на узел с вещами, который она держала в руках, и отрывисто спросил:

– Что у тебя там?

– Месье… это… я иду…

От страха несчастная Горбунья путалась и заикалась, не будучи в состоянии произнести ни слова толком.

– И это все, что ты можешь ответить? Нечего сказать, немного… Ну, пошевеливайся… вытряхивай потроха из узла…

И с этими словами полицейский при помощи сержанта развязал сверток и принялся перечислять вещи, по мере того, как их вынимал.

– Черт возьми! простыни… прибор… серебряный кубок… шаль… шерстяное одеяло… Спасибо… Добыча недурна. Тебе на этот раз посчастливилось… Одета как тряпичница, а имеет серебро! Ни больше, ни меньше!

– Эти вещи не ваши? – спросил сержант.

– Нет, месье… – отвечала Горбунья, совершенно теряя силы. – Но я…

– Ах ты, гадкая горбунья! Ты воруешь вещи, которые стоят больше тебя самой!

– Я… ворую! – воскликнула Горбунья, всплеснув руками; она теперь поняла, в чем ее обвиняли. – Я!.. воровать!..

– Стража! Вот и стража! – послышалось в толпе.

– Эй вы! Пехотинцы!

– Пехтура!

– Пожиратели бедуинов![191]191
  Пожиратели бедуинов – просторечное название французских солдат, воевавших в Алжире против местного населения – арабов-кочевников, или бедуинов. Французская колонизация Алжира началась с 1830 г. с момента занятия г. Алжир войсками генерала Бурмона.


[Закрыть]

– Место сорок третьему верблюжьему полку![192]192
  Место сорок третьему верблюжьему полку! – Имеется в виду одно из кавалерийских подразделений французской колониальной армии в Алжире, имевшее верблюдов в качестве средства передвижения.


[Закрыть]

– Они привыкли на горбах ездить!

Среди этих криков и плоских шуток сквозь толпу с усилием пробивались два солдата и капрал. В отвратительной густой толпе видны были сверкающие штыки и дула ружей.

Кто-то, желая выслужиться, сбегал на ближайший пост предупредить, что собралась толпа, мешающая уличному движению.

– Ну, вот и стража, идем в полицию! – сказал полицейский, взяв Горбунью за руку.

– Месье! – просила бедная девушка, задыхаясь от рыданий, с ужасом сжимая руки и падая на колени на тротуар. – Месье, пощадите!.. Позвольте мне сказать… объяснить…

– Там в полиции объяснишь. Марш!

– Но, месье… я ничего не воровала! – раздирающим душу голосом воскликнула Горбунья. – Пожалейте меня, пощадите… Вести меня как воровку… среди всей этой толпы… О, пощадите… пощадите!

– Я тебе говорю, что все это ты объяснишь в полиции. Всю улицу запрудили… Иди же, говорят тебе, пошевеливайся!

И, схватив несчастную за обе руки, он разом поднял ее с земли. В эту минуту солдаты пробились сквозь толпу и подошли к полицейскому.

– Капрал! – сказал полицейский. – Отведите эту девку в полицию; я – агент полиции.

– Пощадите меня, господа, – молила Горбунья, ломая руки и плача, – не уводите меня, и позвольте мне все рассказать… Клянусь вам, я не украла ничего… я хотела только помочь… Позвольте мне вам рассказать…

– Я вам сказал, что здесь не место объясняться, идите в полицию, а не пойдете по своей воле, потащим силой, – сказал сержант.

Невозможно описать эту отвратительную и ужасную сцену.

Слабую, разбитую, перепуганную несчастную девушку повели солдаты. На каждом шагу у нее подгибались колени, и полицейским пришлось взять ее под руки, чтобы она не упала. Она совершенно машинально приняла эту помощь. Рев и гиканье раздались с новой силой. Несчастная почти теряла сознание, идя между двумя полицейскими; ей суждено было до конца претерпеть шествие на своего рода Голгофу[193]193
  …Шествие на своего рода Голгофу. – По аналогии с восхождением Иисуса Христа на гору Голгофу, место казни на кресте: «И привели Его на место Голгофу, что значит: Лобное место» (Марк 15, 22). В расширительном значении употребляется как синоним страданий.


[Закрыть]. Под этим пасмурным небом, среди этой грязной улицы с высокими черными домами, волнующаяся, отвратительная толпа напоминала самые дикие бредовые фантазии Калло и Гойи[194]194
  …дикие бредовые фантазии Калло и Гойи… – Имеются в виду серии офортов французского гравера Жака Калло (1592?-1635) «Бедствия войны» (1632–1633) и офорты испанского живописца и графика Франсиски Гойи (1746–1828) из серии «Каприччиос» (1797–1798) и «Бедствия войны» (1810–1820). Графические листы обоих мастеров сочетают гротеск и причудливую фантастику с острыми, предельно реалистическими наблюдениями ужасов войны и человеческих страданий.


[Закрыть]: дети в лохмотьях, пьяные женщины, свирепые, изможденные мужчины толкались, дрались, давили друг друга, чтобы поспеть с воем и свистом за несчастной жертвой, почти полумертвой, за жертвой этого отвратительного недоразумения.

Недоразумение! Действительно, дрожь пробирает, когда подумаешь, как часто могут случаться подобные аресты – следствие достойных сожаления ошибок – и которые часто происходят только потому, что нищая одежда всегда внушает подозрение, или потому, что получены неверные сведения… Мы никогда не забудем того случая, как одна несчастная, остановленная по подозрению в постыдной спекуляции, вырвалась из рук полицейских, взбежала на лестницу какого-то дома и, потеряв от отчаяния рассудок, выбросилась из окна и разбилась о мостовую.

После бессовестного доноса на Горбунью госпожа Гривуа поспешно вернулась на улицу Бриз-Миш, торопливо поднялась на пятый этаж, открыла дверь в комнату Франсуазы… и что же увидала? Дагобера вместе с женой и сиротами!..

Объясним в двух словах присутствие Дагобера.

На лице Дагобера был такой отпечаток честности старого воина, что директор конторы дилижансов удовольствовался бы одним обещанием принести деньги за проезд, но Дагобер упрямо желал оставаться в залоге, как он выразился, пока не получит известия от жены. Только когда вернувшийся комиссионер объявил, что деньги сейчас принесут, он решился пойти домой, чувствуя, что теперь его порядочность уже вне подозрений. Можно легко себе представить оцепенение госпожи Гривуа, когда она застала солдата дома. Ей слишком хорошо описали его наружность, и она не могла сомневаться в том, что это он.

Беспокойство Франсуазы при виде госпожи Гривуа тоже было немалое. Роза и Бланш рассказали ей, что в ее отсутствие была какая-то дама по важному делу. А будучи предупреждена священником, Франсуаза ни минуты не сомневалась, что именно этой особе и было поручено отвезти молодых девушек в монастырь. Окончательно решившись исполнить приказание духовника, Франсуаза, однако, боялась, что одно слово госпожи Гривуа может навести Дагобера на верный след: тогда пропадет последняя надежда, и несчастные девушки останутся в невежестве и смертном грехе, за которые она считала себя ответственной.

Дагобер, державший в своих руках руки Розы и Бланш, встал при входе госпожи Гривуа и взором спросил жену, кто она такая.

Минута была решительная. Но недаром экономка брала пример со своей госпожи, княгини де Сен-Дизье. Воспользовавшись тем, что она запыхалась, взойдя на пятый этаж, а также своим смущением при виде Дагобера, ловкая особа постаралась еще усилить признаки возбуждения и, задыхаясь, взволнованным голосом, как бы едва опомнившись от испуга, воскликнула:

– Ах, мадам!.. какое несчастье я сейчас наблюдала… Простите мое смущение… но я не могу… меня это так взволновало…

– Господи, что случилось? – сказала дрожащим голосом Франсуаза, боясь, что госпожа Гривуа проговорится.

– Я сейчас заходила к вам по одному важному делу… – продолжала та, все в том же тоне. – И пока я вас дожидалась, какая-то молодая уродливая работница собирала здесь в узел вещи…

– Да, да… – сказала Франсуаза, – это была, верно, Горбунья… превосходная девушка…

– Я так и думала!.. Ну, и вот что произошло: видя, что вас долго нет, я решилась сходить пока по соседству, где у меня было дело… Дошла я до улицы Сен-Мерри… Ах, мадам!

– Ну и что же? – спросил Дагобер.

– Я увидала громадную толпу… Спрашиваю, что случилось, и мне отвечают, что полицейский арестовал девушку, подозревая, что она украла вещи, находившиеся в большом узле… Я пробралась поближе… и что же? Арестованной оказалась та самая работница, которую я видела сейчас здесь…

– Ах, бедняжка! – воскликнула, побледнев и с ужасом всплеснув руками, Франсуаза. – Ах, какое несчастье!

– Объясни же мне – сказал Дагобер, – что это за узел?

– Да видишь, друг мой… У меня не хватило денег… и я попросила Горбунью снести в ломбард ненужные нам вещи…

– И кто-то мог усомниться, что она честнейшее в мире существо! – воскликнул Дагобер. – Но, мадам, почему же вы не вмешались?.. вы могли сказать, что ее знаете.

– Я и постаралась это сделать… но, к несчастью, меня не послушали… Толпа ежеминутно росла… Пришла стража… и ее увели…

– Она может умереть с горя: ведь она страшно робка и так чувствительна! – воскликнула Франсуаза.

– Ах, Господи! милая Горбунья, такая кроткая и услужливая! – сказала Бланш со слезами на глазах, взглянув на сестру.

– Так как я ничем не могла ей помочь, – продолжала госпожа Гривуа, – то и поспешила вернуться сюда и сообщить вам о случившемся…

– Несчастье ведь поправимо… нужно только скорее пойти в полицию и объяснить, в чем дело!

При этих словах Дагобер схватил шапку и, повернувшись к госпоже Гривуа, отрывисто заметил:

– Ах, мадам, с этого и надо было начинать! Где она, бедняжка? Вы знаете?

– Нет, месье, но на улице еще и теперь такая толпа, такое волнение, что если вы будете так любезны и, не теряя времени отправитесь туда, то несомненно вам скажут…

– Какая тут к черту любезность! Это мой долг! – воскликнул Дагобер. – Бедная девочка… арестована, как воровка! Это ужасно… Я побегу к полицейскому комиссару, необходимо найти девушку, они должны отпустить, я ее приведу!

И с этими словами солдат поспешно вышел.

Франсуаза, успокоившись насчет Горбуньи, поблагодарила Бога, что это обстоятельство заставило ее мужа уйти: его присутствие было теперь весьма некстати. Госпожа Гривуа оставила мопса в фиакре, так как знала, что дорога каждая минута. Бросив многозначительный взгляд на Франсуазу, она сказала, подавая ей письму аббата Дюбуа и нарочно подчеркивая слова:

– Из этого письма вы узнаете, мадам, зачем я сюда приехала. Я не успела еще объяснить вам, в чем дело, а между тем оно для меня тем приятнее, что дает возможность поближе познакомиться с этими очаровательными барышнями.

Роза и Бланш удивленно переглянулись; Франсуаза с трепетом раскрыла письмо. Только настоятельные требования духовника могли победить ее нерешительность, и все-таки она с ужасом думала о неистовом гневе Дагобера. Она не знала даже в своем простодушии, как объяснить девочкам, что они должны уехать с прибывшей особой. Госпожа Гривуа заметила смущение Франсуазы и, успокоив ее знаком, обратилась к сестрам:

– Как счастлива будет увидать вас ваша родственница, милые девочки!

– Наша родственница? – спросила Роза, все более и более изумляясь.

– Да! Она узнала о вашем приезде, но так как она не совсем еще поправилась после долгой болезни, то не могла приехать за вами сама; поэтому она меня и послала. К несчастью, – прибавила хитрая особа, заметив смущение девушек, – она может пригласить вас сегодня только на один часок… а потом вы должны будете вернуться домой… Но завтра или послезавтра, она надеется, что будет в состоянии приехать сюда сама – переговорить с госпожой Бодуэн и ее мужем о том, чтобы вас взять к себе. Она не может оставить вас здесь, на иждивении людей, которые и без того так много для вас сделали.

Последние слова произвели самое лучшее впечатление на сестер, рассеяв опасение, что они будут обузой для бедной семьи Дагобера. Если бы речь шла о том, что нужно навсегда покинуть этот дом, то, конечно, они не решились бы уехать в отсутствие своего друга… Но так как все ограничивалось часовым визитом, то они нисколько не смутились, и Роза сказала Франсуазе:

– Мы можем ведь съездить к нашей родственнице, не предупредив Дагобера? Не правда ли, мадам?

– Конечно, – слабым голосом ответила старуха, – тем более что через час вы вернетесь.

– Только поскорее, девочки… Мне хотелось бы привезти вас обратно до полудня.

– Мы готовы! – отвечала Роза.

– Тогда поцелуйте вашу вторую мать и поехали! – сказала госпожа Гривуа, дрожавшая от беспокойства при мысли, что Дагобер может каждую секунду вернуться. Сестры поцеловали Франсуазу, которая не могла удержаться от слез, сжимая в объятиях невинных и очаровательных детей: ведь она предавала их в эту минуту, хотя была твердо уверена, что действует во имя их спасения.

– Ну, девочки, нельзя ли поскорее, – любезнейшим тоном, сказала госпожа Гривуа, – поторопитесь… Вы уж извините мое нетерпение, но, ведь я говорю от имени вашей родственницы!

Сестры крепко поцеловали Франсуазу и вышли из комнаты, держась за руки. За ними следом тихо шел и Угрюм. Он никогда не отставал от девушек, когда Дагобера не было с ними. Из предосторожности доверенная служанка княгини де Сен-Дизье велела фиакру дожидаться чуть поодаль, около монастырской площади. Через несколько минут сироты и их провожатая дошли до экипажа.

– Ну, почтеннейшая! – заметил кучер, открывая дверцу. – Не в обиду будет сказано, и чертова же у вас собачка! Ну и характер! С тех пор как вы ее оставили в карете, она не переставала лаять и выть, точно ее поджаривали! И при этом она будто хочет всех проглотить.

В самом деле, мопс, ненавидевший одиночество, испускал жалобный вой.

– Тише, Сударь, вот и я! – сказала госпожа Гривуа, а затем, обращаясь к сестрам, прибавила: – Садитесь, девочки.

Роза и Бланш поднялись в экипаж.

Госпожа Гривуа, прежде чем за ними последовать, потихоньку отдала кучеру приказ везти их в монастырь св. Марии, дополняя другими указаниями, как вдруг мопс, который весьма приветливо ворчал, когда сестры занимали места в фиакре, поднял неистовый лай.

Причина ярости мопса была проста: в карету одним прыжком вскочил Угрюм, остававшийся до той поры незамеченным. Мопс так разозлился на эту дерзость, что забыл о своем обычном благоразумии и в припадке злости, подскочив к Угрюму, вцепился в его морду… Он так жестоко укусил Угрюма, что добрая сибирская собака, выйдя из себя от боли, накинулась на Сударя, схватила его за горло и одним движением могучей челюсти придушила жирного мопса, который только жалобно пискнул. Все это произошло гораздо быстрее, чем мы могли описать, и перепуганные девушки успели только крикнуть:

– Оставь, Угрюм!

– Ах ты, Господи! – сказала, обернувшись на шум, госпожа Гривуа. – Опять эта чудовищная собака… она загрызет Сударя! Девочки, выгоните ее вон из фиакра… брать ее с собой нельзя…

Не подозревая еще о том, сколь тяжко было преступление Угрюма, так как Сударь лежал недвижимо, но соглашаясь, что неприлично брать с собой такую большую собаку, сестры старались выгнать Угрюма из кареты, сердито на него покрикивая и толкая его ногой:

– Уходи, Угрюм, пошел вон, уходи…

Бедное животное колебалось, должно ли оно слушаться своих хозяек или нет. Грустным, умоляющим взором смотрел Угрюм на сестер, как бы упрекая их, что они отсылают свою единственную защиту. Но новое, строгое приказание Бланш заставило его вылезти из кареты, поджав хвост. Впрочем, Угрюм чувствовал, что вел себя немного резко по отношению к Сударю.

Госпожа Гривуа, спеша покинуть квартал, вскочила в экипаж, кучер закрыл дверцу и влез на козлы. Фиакр быстро покатился, а госпожа Гривуа предусмотрительно опустила занавески на окнах, опасаясь встречи с Дагобером. Приняв необходимые меры, она могла заняться Сударем, к которому питала необыкновенную нежность. Это была та глубокая, преувеличенная симпатия, которую злые люди часто питают к животным, сосредоточивая на них всю свою привязанность.

Одним словом, в течение шести лет госпожа Гривуа с каждым годом все больше и больше привязывалась к этой трусливой и злобной собаке, недостатки которой, кажется, ей больше всего нравились.

Мы потому отмечаем это как будто несерьезное обстоятельство, чтобы показать, что иногда маленькие причины имеют катастрофические последствия. Мы хотим, чтобы читатель понял всю ярость и отчаяние госпожи Гривуа, когда она узнала о смерти своей собаки, потому что эти ярость и отчаяние должны были отразиться на несчастных сиротах.

Карета быстро катилась, когда госпожа Гривуа, усевшаяся на передней скамейке, начала звать мопса.

У последнего была весьма основательная причина не отвечать.

– Ну, противный ворчун! – ласково уговаривала его госпожа Гривуа. – Ты на меня рассердился?.. Да разве я виновата, что эта злая, громадная собака вскочила в карету?.. Не правда ли, барышни?.. Ну, поди сюда… поди… поцелуй свою хозяйку… помирись со мной, упрямец ты этакий.