Текст книги "Марина Мнишех, супруга Димитрия Самозванца"

В то время как Шуйский управлялся с своими злодеями, появился в Стародубе какой-то бродяга, который, называясь прежде Андреем Нагим[2]2
  До сих пор неизвестно, какого роду и происхождения был сей бродяга. Польский писатель Кобержицкий утверждает, что после смерти самозванца найдены в его комнате Библия, Талмуд на еврейском языке и кожаные ящики на ремнях, привязываемые жидами ко лбу во время молитвы; сие заставляет думать, что он был жид.


[Закрыть], вскоре объявил себя царем Димитрием, спасенным от погибели. Трудно постигнуть, каким образом сей бродяга, непросвещенный, грубый в обхождении, имевший все пороки первого самозванца и не отличавшийся ни одним блестящим его качеством, мог ослепить россиян и привлечь к себе толпы приверженцев. Сначала царь не обращал на него большого внимания, полагая, что по усмирении сильных мятежников ему легко будет уничтожить замыслы сего бесстыдного лжеца. Целая Москва была свидетельницею смерти Лжедимитрия; тело его было выставлено на позорище в продолжение нескольких дней на публичной площади; сами поляки видели оное; не было даже правдоподобия в сказке, выдуманной о спасении самозванца – но людская злоба неистощима в средствах: злодеи распространяли обманчивые вести, угрожали, льстили надеждами, сыпали золото и нашли коварных соумышленников и легковерных, которые вскоре усилились и сделались страшными царскому престолу. Между тем в Польше все умы были в волнении. Плачевная смерть Димитрия самозванца, возведенного на престол поляками, избиение их соотечественников во время московского мятежа, заточение польских послов, воеводы Мнишеха и Марины и плен многих знатных людей были предлогом к всеобщему неудовольствию, породили желание мести в гражданах сего королевства. Многие политические сочинения, изданные по сему предмету, переходили из рук в руки и еще более воспламеняли умы и сердца надеждами выгод и приобретений. Королю советовали не упускать благоприятного случая к отторжению покоренных Россиею областей, некогда принадлежавших Польше, и, пользуясь общим неудовольствием русского народа на Шуйского, советовали посадить на престол Московский королевича Владислава. Польских вельмож укоряли в себялюбии и возбуждали к мести за обиды, причиненные их соотечественникам в Москве. Воинам открывали новое поприще побед и славы, а разного рода бездомным бродягам, искателям приключений, обещали богатства и почести. Хитрые поджигатели умели прикрыть личные выгоды каждого благородною завесой любви к отечеству, его славе и пользе. Они успели в своем намерении: двор, народ и воинство пылали нетерпением начать войну, которая представляла столько выгод, льстя самолюбию каждого. Но пока двор колебался, рассчитывая способы к начатию военных действий, ротмистр Лисовский, знаменитый налет (партизан) того времени[3]3
  По имени Лисовского назывались после того все отчаянные налеты (партизаны) и наездники лисовчиками. Лисовчики особенно прославились в 30-летнюю войну, находясь в службе императорской.


[Закрыть], с двумястами отчаянных всадников устремился в пределы России и присоединился к второму Лжедимитрию. Помощь сия, незначительная числом воинов, была чрезвычайно полезна самозванцу, ободрив его приверженцев явным доказательством, что Польша намерена вспомоществовать ему: это самое побудило многих легковерных людей поверить ложным вестям о спасении Димитрия и доставило бродяге уважение и доверенность в простом народе.

В это время король Польский выслал Александра Гонсевского, старосту Велийского, на российские границы для узнания настоящего положения дел. Он с 700-ми всадников приблизился к Великим Лукам, которые отворили ему свои ворота, а находившийся там начальник объявил Гонсевскому о несчастном положении России и сказал, что русские гораздо охотнее будут повиноваться иностранному государю, если он захочет сесть на Московском престоле, нежели Шуйскому и мятежным боярам, которые из ненависти друг к другу проливают невинную кровь своих соотечественников. Начальник Великих Лук обещал Гонсевскому отдать Псков и иные города без сопротивления, и польский вельможа, обольстясь словами и поступками сего неверного гражданина, почитая его слова за единодушное желание России, немедленно донес королю Польскому о благоприятном расположении умов в его пользу, об удобности покорения России и просил прислать пеших воинов для занятия поддающихся крепостей. Весть сия вскоре разнеслась по всей Польше и произвела желанное действие. Сверх того, польский дворянин Меховецкий, любимец первого Лжедимитрия, будучи гетманом у второго, беспрестанно рассылал письма и вестовщиков по Польше, уведомляя о благоприятных обстоятельствах, призывая своих соотечественников на службу царю (так он называл бродягу) и обещая богатое жалованье и почести. Польша в это время была спокойна вне и внутри государства, и множество распущенных по домам военных людей с радостью воспользовалось сим случаем. Хотя Сейм и король не объявляли еще войны России, но, как выше было сказано, польская шляхта не почитала преступлением лично от себя мешаться в иностранные войны. Первый из польских вельмож, который привел войско к самозванцу, был Иван-Петр Сапега, староста Усвятский. Вскоре многие польские и литовские паны последовали сему примеру, и в непродолжительном времени 7000 отборных воинов присоединились к Лжедимитрию (1608—1609 гг.). 8000 донских и запорожских казаков под начальством запорожца Заруцкого прибыли также к нему на помощь, и самозванец, по совету старейшин, назначил князя Романа Рожинского главным своим военачальником, или гетманом.

Самозванец чрезвычайно усилился, и войско его, в котором находилось много опытных польских полководцев и отборных воинов сего народа, беспрестанно подкрепляемое русскими, казаками и татарами, сделалось ужасным Шуйскому. Князь Роман Рожинский в продолжение полутора года вел войну с различным успехом; наконец одержал многие значительные победы, покорил области и замки, и прежде нежели Польский король Сигизмунд выступил за границу, он уже облег Москву и расположился лагерем при селе Тушине в 12-ти верстах от столицы (1609 г.). Во все это время Марина, находясь в плену вместе с отцом своим, не участвовала в сих бедственных для России происшествиях и не только не была ненавидима русскими – напротив того, возбуждала всеобщее сострадание как невинная жертва хитрой политики. Наконец ударил час ее освобождения и вечного стыда. Шуйский, устрашенный успехами самозванца (который от вступления своего в Тушинский лагерь получил от верных россиян прозвание Тушинского вора), и желая уничтожить предлог к раздорам с поляками, которые упрекали его задержанием послов польских и Мнишеха с дочерью, Шуйский решился освободить их и приказал всех, а особенно Марину, под крепкою стражею препроводить к литовским границам.

Послы польские Гонсевский и Олесницкий воспользовались свободою и возвратились в свое отечество. Все, наверное, думали, что воевода Мнишех с дочерью последует сему примеру, ибо сами поляки, служа самозванцу, не верили ему и употребляли его только как орудие для привязания россиян к своим выгодам. Вышло противное: Марина нарочно медлила в пути и завела тайные сношения с Тушинским лагерем. Иван Сапега для удовлетворения ее желаний послал ротмистров своих Збороввского и Стадницкого, которые разогнали стражу и привели ее с отцом в Тушинский лагерь (1609 г.).

Здесь открылись ее замыслы и властолюбие, которые казались странными даже самим полякам. Гетман Жолкевский говорил в насмешку, что Марине непременно, во что бы то ни стало, хотелось царевать (carowac chcialo sie). Все воины с нетерпением ожидали свидания ее с Лжедимитрием и желали знать развязку сей странной комедии. Но первая встреча Марины с мнимым ее супругом не удовлетворила ожиданиям приверженцев сего последнего. На другой день прибытия Марины в лагерь явился Тушинский вор к Сапеге. Марина никак не могла скрыть своего удивления при виде человека, который вовсе не был похож лицом на первого ее мужа. Женский стыд и правила добродетели, в которых она дотоле пребывала, превозмогли над всеми расчетами властолюбия; она приняла его холодно, в замешательстве, даже без всяких наружных знаков радости или других каких сильных ощущений. Мнимые супруги по кратком свидании расстались и в смятении поспешили возвратиться в свои жилища. Многие из легковерных приверженцев самозванца приведены были в соблазн сим хладнокровным свиданием мнимых супругов, и разнесшаяся о сем весть в лагере произвела сильное в умах волнение, даже могла бы много повредить самозванцу, если б политические виды не заставили польских военачальников устроить это дело иным образом и прикрыть ложь завесою истины. Не только Марина, но даже Мнишех долго колебался, должно ли жертвовать честью видам властолюбия, но пагубные советы, лесть и блистательные выгоды заглушили в слабых сердцах голос чести и совести. Марина решилась признать бродягу своим супругом, но для внутреннего успокоения пожелала сочетаться с ним тайным браком[4]4
  Польский писатель Немцевич утверждает, что духовник Марины, иезуит, тайно обвенчал ее с бродягою.


[Закрыть]. Чрез несколько дней после первого свидания самозванец навестил свою мнимую жену, сопровождаемый многочисленною свитою, и тогда уже Марина употребила всю женскую хитрость и все театральное искусство, чтобы представить зрителям чувствительную супругу, объятую живейшею радостью при свидании с возлюбленным мужем, с которым она не надеялась более увидеться в сей жизни. Слезы и нежные объятия, вопли и рыдания – все употреблено было сею хитрою женщиною для обольщения многочисленных свидетелей, из коих некоторые в простоте душевной были тронуты сею сценою, другие, знавшие завязку комедии, притворялись растроганными. С этой минуты участь Марины решилась: она переступила за черту добродетели и вверглась в пучину интриг и порока.

Но вскоре надежда Марины царствовать в России затмилась стечением неблагоприятных обстоятельств. Король Польский с войском коронным осаждал Смоленск и вошел в переговоры с русскими боярами о прекращении войны. Посол, отправленный самозванцем к королю, Безобразов, объявил публично, что русские гораздо лучше согласятся признать своим царем королевича польского Владислава, знаменитого родом и похвальными качествами, нежели бродягу. Для произведения своих замыслов в действо король старался о присоединении к своему войску поляков, находившихся в Тушинском лагере, которые явно отложились от него, говорили, что находятся в службе Русского царя Димитрия, и даже требовали, чтобы король выступил из Северской земли, которой доходы определены были им на жалованье. Но несогласие военачальников самозванца и открытая вражда между Сапегою, князем Рожинским и Зборовским были еще опаснее для его выгод, нежели королевская армия. Тщетно Марина старалась примирить их: недостойное поведение нового ее мужа, его грубость, невежество и все признаки низкого происхождения не могли снискать ему уважения. Презрение к нему простиралось до такой степени, что однажды князь Рожинский, рассердившись в присутствии мнимого царя на одного поляка, его любимца, погнался за ним и принудил самозванца скрыться, чтоб не подвергнуться побоям своего гетмана. Тышкевич в полном собрании назвал Лжедимитрия обманщиком и поносил его самыми укорительными словами. Даже русские его приверженцы наконец уверились в обмане, но одни удерживались при нем боязнью наказания за свою измену, другие, подобно полякам, надеялись на богатую добычу по взятии Москвы. Вскоре и эта надежда рассеялась переговорами Польского короля с русскими боярами о мире и возведении на Русский престол королевича Владислава. Поляки Тушинского лагеря, наскучив долгим ожиданием награды, беспрестанными битвами, междоусобиями своих вождей также преклонили слух к речам королевских послов и начинали поговаривать о соединении с королем. Бродяга, предвидя решительную минуту, в которую должен будет восприять достойную казнь за свои злодеяния, и опасаясь измены от своих, ночью бросил свой двор и жену и убежал в Калугу с малочисленною дружиной русских и казаков.

Хотя самозванец был презираем и ненавидим войском, поляками и русскими, но бегство его произвело величайшее неудовольствие и замешательство в лагере. Он был, так сказать, средоточием соединения всех выгод, всех надежд; в нем видели средство к вознаграждению стольких трудов и потерь, и сей призрак царского звания служил войску для устрашения Шуйского и для сопротивления влиянию короля Польского, которого послы, находясь в лагере, употребляли всевозможные ухищрения, чтобы привязать войско к выгодам своего государя и отвлечь оное от самозванца. Воины готовы были оставить бродягу, но они ужаснулись, когда бродяга их оставил, ибо с ним исчезал благовидный предлог их подвигов и корыстолюбия. Русские опасались Шуйского, поляки боялись потерять все свои заслуги, вступая как бы снова в службу королевскую; отчаяние, злоба и корыстолюбие произвели мятеж в войске, несогласие между вождями.

Когда весть о бегстве самозванца разнеслась в лагере, воины, как исступленные, бегали из ставки в ставку, советовались между собою, приступали с угрозами к вождям, упрекали их во всех бедствиях и наконец, бросившись на оставшийся обоз самозванца, как бы в утешение себе разграбили его и поделили между собою все драгоценные вещи. Марина, услышав о происшедшем и опасаясь, чтобы гетман, князь Рожинский, не выдал ее Польскому королю, немедленно переоделась в мужское платье, уехала из лагеря с одною только служанкою и пажом, но не попала на следы самозванца и скрылась в городе Дмитрове в 62-х верстах от Москвы.

Между тем бунт в Тушинском лагере утих, и русские, дотоле державшиеся стороны самозванца, соединились с поляками и утвердили между собою договор, коим обязывались взаимно не разлучаться, советоваться во всех делах и делить взаимно будущую свою участь, отказавшись однако ж от повиновения самозванцу, который столь бесчестно их оставил. Войско польское, находившееся в Тушинском лагере, просило прощения у королевских послов в причиненных им беспорядках, обещало покориться королю и требовало несколько дней сроку на составление пунктов примирения, которые оно намеревалось послать в королевский лагерь под Смоленск чрез своих собственных послов.

Послы королевские, исполнив столь удачно свое поручение в Тушинском лагере, вознамерились склонить Марину отречься от ее притязаний к престолу. Родственник ее Стадницкий написал к ней по сему предмету письмо, в котором однако ж не величал ее царским титулом. Ответ Марины состоял в следующих словах: «Изъявление вашего ко мне доброжелательства тем приятнее для меня, что оно происходит от особы, близкой мне по кровному союзу. Надеюсь на Бога, мстителя обид, защитника невинности, что он не попустит врагу моему Шуйскому наслаждаться долее плодами измены и преступления». В заглавии письма Марина, выписав весь титул царей Российских, подписалась: «Марина, царица Московская», а в конце прибавила собственною рукою: «Помните, что, кого Бог облечет однажды блеском царского величия, тот никогда не теряет сего блеску, подобно солнцу, которое не меркнет от скоропреходящего облака».

Нельзя не удивляться твердости Марины. Оставленная войском и супругом, друзьями и родными, без денег, без всяких способов, одна в земле чужой, наполненной ее врагами, она не покорилась бедственным обстоятельствам, но умом своим и постоянством успела не только избегнуть гибели, но даже переменить течение дел, направление умов и обратить их в свою пользу. Пока войско польское, находившееся в Тушинском лагере, составляло пункты примирения с королем и пока в лагере под Смоленском происходили переговоры с русскими боярами о возведении на престол Московский королевича Владислава, Марина завела тайные сношения с Тушинским лагерем и с Москвою. Одним внушала она чрез своих приверженцев пункты, на которые король не мог никогда согласиться, другим объявляла о намерении короля завладеть Россиею и подчинить ее Польше: всех смущала и возбуждала к раздорам.

В числе двенадцати пунктов, составленных войском польским в Тушинском лагере и поднесенных королю на утверждение, находилось условие: дать самозванцу в удел одно из самых обширных русских княжеств, Марине отдать все волости и замки, означенные в свадебном договоре, а войску не только выплатить все, обещанное самозванцем, но даже из королевской казны вознаградить все издержки, выдать жалованье за прошедшее, обеспечить плату на будущее время и, если б военные обстоятельства воспрепятствовали исполнить обещания самозванца вознаграждением из русской казны, в таком случае обеспечить сей долг на польских казенных имениях. Одним словом, войско требовало несбыточных вещей, и потому невозможно было никаким образом удовлетворить его желаний.

Король весьма благоразумно и умеренно отвечал на сии пункты и обещал исполнить одно только справедливое, отказываясь вознаградить войско за службу чуждому человеку, которому оно служило без позволения и ведома короля и Сейма. Ответ сей произвел еще сильнейшее смятение в Тушинском лагере, в котором соумышленники самозванца и друзья Марины во все это время не переставали воспламенять бунты и посевать неудовольствия. Главные начальники войска, князь Рожинский, Сапега, Зборовский и отличные воины, или товарищи, пребывали непоколебимыми в своем намерении соединиться с королем; но вся сволочь, бездомные бродяги, искатели приключений, восстали противу мнения старшин и, надеясь получить более от устрашенного самозванца, нежели от сильного короля, объявили, что они намерены снова соединиться с Лже-димитрием и с ним испытать своего счастия. Сама Марина появилась в это время в лагере. Сия хитрая и смелая женщина более всех содействовала к воспалению умов и возбуждению строптивых к раздорам. Польский писатель Немцевич, основываясь на современных записках, говорит, что Марина, отложив врожденный женскому полу стыд, бледная, с распущенными волосами, в слезах, перебегала из ставки в ставку, призывала по именам своих знакомых, не щадила подарков, обещаний и женских ласкательств, умоляла, заклинала, чтобы воины не оставляли мнимого Димитрия в несчастии. Слезы, просьбы и обещания прекрасной и красноречивой женщины произвели желанное действие. Всеобщее смятение царствовало в лагере, но поляки еще не осмеливались оставить знамен своих. Напротив того, донские и запорожские казаки, бывшие под начальством Заруцкого, презрев власть своего атамана и польских военачальников, среди дня выступили из лагеря и пошли прямо в Калугу к самозванцу. Но твердость духа князя Рожинского прекратила сей явный мятеж: он с полком латников устремился в погоню за казаками, истребил около двух тысяч, а остальных принудил возвратиться в лагерь.

Марина, узнав о всем происшествии и будучи уверена, что возжженный ею пламень мятежа не скоро потухнет в войске и что большая часть соединится с мнимым ее супругом при первом удобном случае, решилась поспешить к самозванцу, чтобы подкрепить его своим мужеством и советами. В глухую полночь она переоделась в платье воина, привесила за плеча лук и колчан и в сопровождении двух служительниц, верхом, в самый жестокий мороз поскакала в Калугу.

На другой день в ее комнате нашли письмо к воинству следующего содержания:

«Без родителей, без друзей, без родственников и покровителей, одна с моею горестию и отчаянием я не могу быть к себе столь жестокою, чтобы вовсе не помышлять о своей участи и не стараться укрыться от обиды тех, от которых я должна была надеяться защиты и помощи. Сердце мое исполнено скорби, когда вижу, что гнусные клеветники за чашею вина на пиршествах умышляют посягнуть на честь мою и на достоинство, мне от Бога данное, уподобляют меня непотребницам, умышляют противу меня измену и составляют заговоры. Не дай Бог, чтобы кто-нибудь осмелился торговать моею особою и вздумал отдать меня в руки тому, который не имеет никакого права ни на меня, ни на мое царство. Преследуемая, угрожаемая со всех сторон, пред лицом Бога объявляю, что до конца моей жизни буду защищать честь мою, добрую славу и мой сан; объявляю, что, раз будучи возведенною на степень царицы Московской и государыни столь многих народов, не могу и не хочу более возвратиться в звание польской дворянки. Препоручая затем честь мою в защиту храброму польскому воинству, надеюсь, что сие благородное воинство не забудет своей присяги, благодарности и награды, которая его ожидает, и отъезжаю. 16 февраля (нового стиля) 1610 года.

Марина».

Приверженцы Марины читали письмо сие всенародно в Тушинском лагере и, убеждая воинов вступиться за свою землячку и за свои собственные выгоды, до такой степени воспламенили их, что толпы дерзких и неукротимых солдат с обнаженными саблями окружили своего гетмана, обременяли его упреками и угрожали ему смертию. «Негодный Рожинский! – кричали из толпы, – уже и несчастная Марина принуждена была оставить нас и поспешить за изгнанным твоею гордостью Димитрием. Где вожди наши? Кому станем повиноваться? Где наша присяга? На что расточили заслуженное нами жалованье и награды? Мы не признаем тебя гетманом, Рожинский, но подлым беглецом, преданным королю изменником. Возврати нам нашего царя, а если ты помышлял выдать его под мечи неприятельские, сам падешь на сем же месте!»[5]5
  Из Немцевича.


[Закрыть]

Тщетно мужественный Рожинский хотел усмирить неистовых: они не внимали словам его, и некоторые даже выстрелили в него из ружей. Гетман должен был скрыться, чтоб не пасть жертвою мятежа. С трудом другие вожди на время успокоили воспаленные умы, уверяя, что король не замедлит вознаградить убытки и удовлетворит все требования войска.

Начальники отправили немедленно к королю известие, что, если он не пришлет денег и помощи в людях, то войско или само собою рассеется, или будет разбито и рассеяно русским военачальником князем Михаилом Васильевичем Шуйским-Скопиным. Король Сигизмунд, слабый и нерешительный, по обыкновению своему медлил, а между тем мужественный и деятельный Скопин стеснял войско самозванца, пользовался несогласием его воевод, разбивал их малые отряды и довел Тушинский лагерь до такой крайности, что Сапега, один из лучших польских генералов того времени, не будучи в состоянии противиться долее, взорвал на воздух свои окопы и удалился в Калугу с своими полками и артиллериею.

Польский писатель Немцевич замечает, что Сапега поступил таким образом с согласия короля, который не хотел вовсе уничтожить самозванца, опасаясь, чтоб города, державшие его сторону, не поддались Шуйскому, и надеясь между тем преклонить их на свою сторону. Сигизмунд хотел основать престол свой в Москве на междоусобии всех партий и воспользоваться раздорами своих и русских войск. Он обманулся в своих надеждах: новое доказательство, что коварство в политике не есть верное средство к достижению цели. Прямодушный Минин спас Россию; хитрый Сигизмунд с своими иезуитами в награду всех своих пожертвований приобрел один лишь стыд и разорил свое отечество.

По выступлении Сапеги из Тушинского лагеря исчезло в оставшемся войске всякое послушание и служба прекратилась. Выслали еще раз к королю с просьбою о присылке денег и помощи, и хотя не успокоились новыми обещаниями, но принуждены были покориться гетману, чтобы избегнуть очевидной гибели. Рожинский отступил от Москвы и, расположив войско свое в окрестностях Можайска и Ржева, закрыл Смоленск от внезапного – нападения русских. Это был последний из военных подвигов сего искусного военачальника. Военные труды расстроили физические его силы, неблагодарность подчиненных и прочие обстоятельства истомили его душу: он скончался на 35-м году своего возраста 8 мая 1610 года (нового стиля)[6]6
  Князь Рожинский, известный в русской истории участием своим в междоусобиях, происходил от Наримунта, сына Гедимина, знаменитого литовского князя. Жаль, что ложное понятие о славе завлекло князя Рожинского под знамена мятежей и междоусобий и заставило его развить свои дарования на поприще неправого дела. Впрочем, он был необыкновенных свойств и мужества; излишняя горячность и гневливость много исказили его характер. Тело его перевезли в Киев и похоронили в могиле его предков.


[Закрыть].

Смерть вождя привела войско в отчаяние. При жизни роптали на него, а по смерти почувствовали всю цену потери. Так обыкновенно сильные характеры, не постигаемые мелкими умами, находят противности в жизни. Зависть, самолюбие, невежество всегда ищут случая унизить то, что возвысила природа. Страсти умолкают за гробом; истина осуждает.

Не стало Рожинского, не стало и того сильного войска, которое два года противилось Шуйскому. Присланные королем суммы не насытили корыстолюбия. Воины толпами переходили то к королю, то к самозванцу, пока начальники рассуждали, что должно предпринять. Между тем князь Михаил Васильевич Шуйский-Скопин, пользуясь каждым обстоятельством, нападал на все занимаемые поляками места, из многих вытеснил, многие побрал и наконец двинулся противу главной позиции неприятеля. Неудачи под Осиновым не ослабили его деятельности. Скопин вторично напал на польский лагерь ночью, рассеял его совершенно, истребил войско, взял множество пленных, между коими было много русских, которые, оставив самозванца, перешли к королю, и освободил патриарха Филарета, которого поляки держали в плену в своем лагере. Можайск и Ржев покорились русскому оружию.

Нет сомнения, что, если б герой Скопин пожил долее, то он кончил бы благополучно войну и смятения. Но Всевышнему угодно было прекратить дни его к общей горести, к несчастию России. Князь Михаил Васильевич был равно уважаем своими соотечественниками и неприятелями – неоспоримое доказательство великой его души и дарований.

Вот как описывают его польские историки Кобержицкий и Немцевич[7]7
  См. «Dzieje panowania Zygmunta III». – T. II, стр. 431. «История» Кобержицкого, стр. 226.


[Закрыть]: «Всеми сими успехами Шуйский обязан был племяннику своему Скопину (князю Михаилу Васильевичу). Сей вождь, в цвете юности, едва имея 22 года от рождения, превосходил всех в своем народе познанием военного дела, необыкновенною телесною силой, красотою и душевными качествами. Ни один из русских военачальников не умел лучше его пользоваться нашими (т. е. поляков) ошибками и несогласиями. Он редко воевал наступательно, но, ведя себя осторожно, всегда находился поблизости неприятеля, переносился беспрестанно с места на место, умел разрывать силы наши, скучать нам и утомлять врожденную– нашу нетерпеливость. Проницательный и смелый, когда предвидел возможность успеха, осторожный в сомнительных обстоятельствах, он один мог избавить свое отечество». Таким образом отзываются поляки о князе Михаиле Васильевиче, который был любим русскими в высочайшей степени.

В сие несчастное для России время он один умел склонять на свою сторону победу со всеми ее последствиями; один умел возбуждать в народе любовь к отечеству, охлажденную раздорами бояр и малодушием царя Василия Ивановича. Царь не любил князя Михаила Васильевича, которого великая душа, просвещенный ум и любовь ко благу своих соотечественников возбуждали в нем опасение и зависть. Шуйский, неспособный к великим делам, но ревнивый к славе и власти, слагая всегда на других неудачи, хотел присвоить себе все успехи, хотел казаться умнее, выше всех своих бояр, отдаляя от себя людей с дарованиями, окружал престол льстецами и раболепными вельможами, которые не умели ни советовать, ни действовать, ни даже исполнять волю царскую с пользою для отечества. Князя Михаила Васильевича пригласили в Москву, отняли у него начальство над войском в той надежде, что после поражения поляков под Осиновым, взятия Можайска, Ржева и других мест легко можно будет отогнать Польского короля от Смоленска. Шуйский поручил власть над войском брату своему, князю Димитрию Ивановичу, и иностранцу Понтусу де ла Гарди, пришедшему с горстью шведов на помощь царю. Во время сих приготовлений к освобождению Смоленска умер по краткой болезни князь Михаил Васильевич Шуйский-Скопин. Иностранные писатели подозревают царя в его смерти, а народная молва, на которой основывались русские летописцы, обвиняла тетку Скопина, жену Димитрия Ивановича Шуйского[8]8
  «Мнози ж на Москве говоряху то, что испортила его тетка его княгиня Катерина Дмитревна, жена Шуйского» – См. «Летопись о многих мятежах и проч.», стр. 177.


[Закрыть]. Народ предвидел бедствие свое: «На Москве бысть плачь и стенание велие», сказано в летописи[9]9
  «Летопись о мятежах».


[Закрыть]. Предчувствие народа сбылось: высланное под Смоленск войско под начальством неискусного брата царского разбито, иностранцы изменили. Могила Скопина сокрыла счастие царя Василия Ивановича, схоронила народную к нему любовь и верность бояр. Пример неблагодарности царя к князю Михаилу Васильевичу отвратил от него все сердца. Остались одни льстецы, которые обыкновенно поклоняются не особе царя и не отечеству, а власти: они до последней минуты забавляли царя сладкими надеждами и предали в руки его врагов, когда увидели в том свои выгоды.

Здесь вовсе не место описывать все подробности различных военных и политических событий, предшествовавших свержению с престола царя Василия Ивановича. Одна из главных причин есть несчастное сражение под Клушиным, потерянное изменою шведов и неискусством князя Димитрия Ивановича, которому противопоставлен был гетман Жолкевский, отличный военачальник своего времени, прославившийся в войнах с шведами, турками и татарами. Он был искусный и тонкий дипломат и к достижению своей цели умел употребить плоды своей победы и несогласие бояр. Жолкевский в одно время сражался и вел переговоры со шведами на поле битвы под Клушиным, с русскими воеводами в Царевом-Займище и с ближними боярами во дворце царском. Следствием всех сих деятельных мер Жолкевского было свержение с престола царя Василия Ивановича, пострижение его, избрание на царство польского королевича Владислава и вступление поляков в Москву (1610 года).

Жолкевский, услышав о сиротстве Русского престола, немедленно послал гонца в Москву с уведомлением, что он идет к столице на помощь противу замыслов самозванца. Бояре ответствовали именем народа, что Москва не требует помощи, и просили гетмана не приближаться к ней. Жолкевский не послушал их и поспешал к Москве, чтобы предупредить самозванца. Но едва гетман начал строить свое войско, как полчища самозванца, а с ним полки Сапеги показались со стороны коломенской и серпуховской. Самозванец выжег и разграбил на пути своем все села и монастыри и, усилившись толпами жадных грабителей, подступил к Москве, как грозное страшилище.

Москва, находясь между двумя войсками и ожидая ежеминутно совершенного разрушения от самозванца, которого войско из одной только добычи служило под его богомерзкими знаменами, решилась войти в переговоры с гетманом Жолкевским, имевшим много приятелей в Москве и вообще уважаемым по высокому роду, званию и доблестям. Жолкевский не был из числа тех своевольных польских вельмож, которые прежде объявления войны России Польскою державой устремились с своими полками в чужую землю искать добычи и славы. Жолкевский был призван на войну законным своим государем и вел себя достойно своего сана. Он не мог прекратить грабежей и жестокостей, ибо тогдашний образ войны в самых просвещенных государствах сопряжен был со всевозможными неистовствами. К тому же войско польское, служа по заключенным договорам с правительством, при всяком удержании жалованья отказывалось повиноваться своим гетманам и тем самым всегда затрудняло военные действия, без пользы проливало кровь, опустошало землю и весьма часто теряло плоды многих побед и пожертвований. Неограниченное послушание в величайших бедствиях есть первая добродетель воина, ибо самое мужество будет бесполезным и даже иногда вредным, если не будет подчинено законам военного порядка. В тогдашнем польском войске не было послушания.