Текст книги "Раненый разум. Пройти через боль, чтобы её преодолеть"

5. Не являться автором приговора самому себе, но стать им

Диагноз ВИЧ ей был поставлен в семнадцать лет. «Такой вот подарок от моего первого и единственного парня», – подчеркнула Анжела. Когда она обратилась к нам, ей было уже двадцать пять, и с тех пор она не позволяла приближаться к себе ни одному мужчине.

Диагноз был как гром среди ясного неба, он говорил ей о том, что её жизни пришел конец, поскольку «больше ничего хорошего её не ждет», её ждут только страдания и, возможно, даже смерть. Но причиной обращения её к нам был отнюдь не страх смерти, напротив, она понимала, что благодаря новым методам лечения она сможет прожить долго без серьезных побочных эффектов, и именно поэтому она не могла продолжать жить дальше в таких мучениях, в каких она провела последние ужасные семь лет. Навязчивые гневные размышления о своем бывшем молодом человеке, годами преследовавшие ее, недавно переросли в желание мести. Гнев преодолел и страх смерти, который не является редкостью в тех случаях, когда приговор выносится сверху и воспринимается как нечто совершенно несправедливое и незаслуженное. Гнев разъедает подобно яду, а месть (источник немедленного удовольствия для ума) становится лекарством, которое, как кажется, облегчает страдания. Но, по словам Анжелы, она зашла слишком далеко, так как начала надеяться, что и с семьей этого молодого человека произойдет что-то плохое (который тем временем «несправедливо» построил заново свою жизнь), и ей было глубоко стыдно за это.

Гнев (законный и очевидный), жажда мести (используемая как морфий для облегчения страданий), зависть (боль от того, что у меня не может быть того, что есть у других) и, наконец, стыд (за то, что стал тем, кем никогда не хотел быть). Замкнутый круг, берущий начало в ощущении боли и заканчивающийся болью, проходящий через различные эмоции, как это часто бывает с теми, кто оказывается запертыми в настоящем, и который, как сломанная пластинка запускается снова и снова с одного и того же места.

В дополнение к работе над гневом посредством техники писем, о которой мы уже говорили, мы продолжаем в соответствии с логикой древней китайской стратагемы убивать змею её собственным ядом (Nardone, 2003b). Мы даем девушке задание ежедневно записывать все планы мести, которые она хотела бы воплотить в жизнь в отношении своего бывшего молодого человека. Каждый день она должна изобретать новую идею и подробно описывать её в новой заметке. Она словно пишет настоящий сценарий, который начинается с замысла и продолжается до желаемого эпилога.

Такая техника, с одной стороны, позволяет доставить себе удовольствие от мести, не испытывая чувство стыда, и одновременно с этим постепенно ослабляет ощущение удовольствия, которое, будучи предписанным и произвольным, в конечном итоге перестает волновать и быть приятным. Таким образом, месть теряет все свое очарование, гнев находит выход, оставляя место боли, которая поднимается со всей своей катастрофической силой.

В этот момент можно приступить к работе над тем, что осталось, и разгрести груду оставшихся обломков. Иногда при этом у пациента будет усиливаться старая боль, непрожитая в полном объеме, а потому не проработанная, а иногда будет возникать сильное отчаяние при мысли о том, что он должен продолжать жить с этим секретом, в котором нельзя сознаться. Бывают такие травматические переживания, которые помимо боли оставляют неизгладимый след, о котором не хотелось бы говорить: чувство стыда.

Стыд за то, в чем вы не виноваты, не является менее инвалидизирующим по сравнению со стыдом за что-то, в чем вы чувствуете собственную ответственность. Эта навязчивая эмоция, по сути, приводит в обоих случаях к желанию оставаться незамеченным. Исчезнуть, спрятаться, стать невидимым – все это кажется единственным противоядием, чтобы не «чувствовать» зло своей обиды. Именно поэтому Анжела больше ни к кем не сближалась: она чувствовала страх, что другие будут видеть её такой, какой она никогда не хотела быть – «заразной», если использовать её слова. Она как будто шла по натянутой веревке между желанием быть любимой и страхом, что другие могут увидеть её ужасную реальность, а затем осудить её за это и отвергнуть. Подобная деликатная ситуация требует очень осторожной работы со стороны психотерапевта. Поэтому это смелое путешествие открытия и доверия по отношению к ближнему должно происходить в полном уважении к человеку, направляя его делать только те шаги, которые он может делать в данный момент, без какого-либо принуждения или подталкивания к действиям. И, одновременно с этим, помогая справиться со страхом осуждения и отвержения, так, чтобы не спровоцировать исполнение ужасного пророчества, как в некоторых описанных выше случаях.

Анжела позволила сопровождать себя на этом пути исцеления, по которому она смело, уверенно и решительно шла. По прошествии некоторого времени она встретила замечательного партнера, и сегодня она спокойно и безмятежно живет своим настоящим, перед ней открываются дороги будущего, а прошлое осталось позади как далекое воспоминание.

6. Горевание с осложнениями

«Звезды больше не нужны: погасите их все; упакуйте Луну, разберите и солнце; опорожните океан и выкорчуйте лес; потому что с этого момента ничто больше не нужно»[20]20
  В тексте приведен дословный перевод стихотворения. В переводе И. Бродского он звучит так:
Созвездья погаси и больше не смотриВверх. Упакуй луну и солнце разбери,Слей в чашку океан, лес чисто подмети.Отныне ничего в них больше не найти.  (прим. пер.)


[Закрыть]. Конец этого прекрасного стихотворения У. Х. Одена превосходно описывает мироощущение того, кто навсегда потерял любимого человека. Несмотря на то, что боль может быть обусловлена разными, отличающимися друг от друга событиями, и характеризоваться разнообразным сценариям, потеря близкого человека вызывает одну из самых острых форм боли, которые человек может испытать в своей жизни.

Все мы рано или поздно будем оплакивать[21]21
  «Lutto» (итал. «траур») от латинского слова «lugere» («плакать») (прим. авторов).


[Закрыть] потерю кого-то, и этот болезненный аспект нашей жизни является общим для всех нас. Способность перерабатывать утрату относится к важнейшим эмоциональным навыкам и является частью процесса, через который придется пройти каждому. С этой точки зрения, горевание является «физиологическим» процессом, имеющим несколько фаз, через которые каждый из нас проходит по-своему и в своем темпе (Kubler Ross, 1976). Каждое отдельно взятое горе, как рана, имеет свое время «заживления», варьирующееся в зависимости от его глубины, от того, где и как была получена эта травма, и от целого ряда других характеристик, которые могут сделать процесс заживления более быстрым или более медленным. Но в «рану» может попасть инфекция, что приведет к формированию состояния, которое можно назвать «гореванием с осложнениями». Эти два типа горевания отличаются не фазами, а тем, что в случае «осложнений» субъект в определенный момент застревает и не может полностью переработать боль и потерю. Если состояние горевания не находит «разрешения», то сильные ощущения, вызванные утратой, вместо того чтобы приводить к изменениям, развитию, действиям (которые, какими бы болезненными они ни были, лежат в основе здоровой переработки самой потери), парализуют возможность движения.

В основе здоровой переработки горя всегда лежит способность отважно встать лицом к лицу с болью потери. Ничто не может сделать безмерную боль менее интенсивной, кроме способности прожить её в полной мере с течением времени. По этой причине очень полезным и ценным терапевтическим маневром будет предоставить себе пространство, в котором можно эмоционально погрузиться в боль и страдания утраты; это может использоваться и в отношении проявлений физиологического горевания с целью облегчения нормального процесса его переработки. Речь идет о том, чтобы выделить пространство, в котором можно ежедневно погружаться в боль, касаясь её дна, и снова всплывать на поверхность, возвращаясь к обычной повседневной деятельности. Когда этот процесс, сам по себе являющийся неизбежным, становится произвольным, боль начинает восприниматься как менее сильная и более «контролируемая», и в то же время, это позволяет избежать запуска коварных (и неосознаваемых) стратегий избегания боли, часто лежащих в основе осложнений этого деликатного состояния.

Позже в процессе переработки ежедневное выделение времени на проживание горя может уступить место технике под названием «галерея воспоминаний» (Nardone, 1998; Milanese, Mordazzi, 2007; Cagnoni, Milanese, 2009). В рамках выполнения этого задания пациент каждый вечер, перед сном, должен вызывать у себя приятные воспоминания о тех моментах, где он вместе с тем, кого потерял; он словно подбирает фотографии, чтобы поместить их в альбом воспоминаний. Как только он создаст в своей голове такую галерею воспоминаний, он будет должен посещать её каждую ночь, прежде чем заснуть.

Однако эта техника не подходит для тех случаев, когда горе произошло совсем недавно, поскольку слишком интенсивная боль требует выделения определенных моментов в течение дня, когда она могла бы быть выражена и мужественно прожита. Позднее, когда рана уже не будет столь свежей и, следовательно, уже начнет затягиваться, галерея воспоминаний поможет отложить до вечера момент проживания печали и боли, которые по-прежнему неизбежны, хотя уже могут сдерживаться. Порция боли, получаемая во время вечерних воспоминаний, и удовольствие от них, действуя совместно, будут постепенно превращать боль в меланхолию ностальгии. Вспомним прекрасный афоризм Святого Августина: «Никто не умирает на земле, пока живет в сердце того, кто остается».

Но бывают и такие ситуации, когда способности предаваться этой неизбежной боли мешают другие неудержимые эмоции. Таким образом, терапия пациента в состоянии «горевания с осложнениями» требует умения определять на что именно необходимо оказать воздействие, чтобы способствовать началу процесса переработки.

Возьмем, к примеру, любовное горевание, в котором преобладающей эмоцией того, кого оставили, является гнев. Эта эмоция может быть настолько сильной, что полностью скроет под собой страдания. Брошенный человек может быть настолько рассерженным, что будет казаться, что он не испытывает боли или, возможно, испытывает её лишь время от времени. При сильно выраженном гневе нет места переработке горя, поскольку именно гнев мешает принять потерю и прожить её боль. «Письма гнева» (о которых мы уже говорили) могут помочь впоследствии найти пространство для проживания боли. Но эта эмоция появится только после того, как гнев найдет выход, и человек должен будет научиться позволять себе её.

А теперь давайте представим случаи, когда чье-то исчезновение оставляет чувство незавершенности или раскаяние. Чувство вины становится тем фундаментом, на котором часто возникает состояние «горевания с осложнениями». Действительно, трудно отпустить того, с кем у вас незавершенные отношения. Именно преодоление этого подвешенного состояния позволит завершить процесс горевания на физиологическом уровне, а создание канала коммуникации с утраченным человеком станет важным психотерапевтическим инструментом. И в этом случае техника написания писем приходит нам на помощь: письма умершему с целью искупить свою вину, сказать то, чего не хватало смелости сказать раньше, выразить сожаление или принести извинения могут помочь нам пройти по руинам и предоставить это поле боли, боли здоровой и неизбежной.

Иногда неспособность справиться с потерей приводит к поведению, которое со временем может перерасти в настоящие расстройства. В таких случаях мы можем наблюдать отчаянные попытки отвлечься от ситуации, когда человек проводит свои дни в чрезвычайной активности, еще больше погружаясь в этот порочный круг, когда страх от того, что ничего не сделать, становится движущей силой этого дьявольского механизма. Спокойствие и скука становятся тем пугающим призраком, от которого непременно нужно сбежать, – призраком боли. «Если я прекращаю что-то делать, то я начинаю думать, а если я думаю об этом, то я испытываю страдания» – так чаще всего говорят в этих случаях. Помочь пациентам осознать, что для переработки боли необходимо её прожить, в большинстве случаев терапевтического вмешательства является фундаментальным компонентом работы по прекращению горевания.

Также мы можем наблюдать появление навязчивых действий и явное отрицание реальности. Такое поведение может иметь место как в случаях любовного горевания (что встречается наиболее часто), так и в случаях скорби по умершему. В первом случае оставленный человек постоянно ищет присутствия другого, звоня ему, отправляя сообщения или даже шпионя. Для того, на кого они направлены, эти действия являются преследованием, но предпринимающий их чувствует, что в такие моменты его боль слабеет, и таким образом, он быстро попадает в спираль навязчивого поведения: чем больше он стремится к близости, тем больше ощущает дистанцию. Отсюда снова возникает потребность стремиться к контакту, и так по замкнутому кругу.

Отрицание боли иногда проявляется в форме «замораживания» эмоций: чтобы не чувствовать боли, человек больше не чувствует ничего. «Выживший» продолжает свое существование, находясь в состоянии своего рода эмоциональной анестезии, выполняя свои обязанности, но потеряв всякий стимул и стремление к получению какого-либо опыта. И именно из-за этого состояния отсутствия каких-либо эмоций иногда кажется, что он не слишком страдал из-за потери. Со временем вырисовывается явно депрессивная картина, которая после тщательного анализа оказывается результатом того, что человек так и не прожил в полной мере боль утраты. Общение с пациентом в этих случаях будет направлено именно на то, чтобы всколыхнуть его в эмоциональном плане, дать выйти боли на поверхность и подвести его к прохождению через процесс здорового горевания.

Даже в случае посттравматического стрессового расстройства горевание часто не перерабатывается, поскольку пациент, оказавшийся в ловушке прошлого, постоянно заново проживает воспоминания о травмировавшем его событии и прежде, чем его одолеет боль, его переполняют ужас и страх. Поэтому в подобных случаях прежде, чем приступать к каким-либо маневрам для проработки горевания, важно убедиться, что расстройство преодолено, иначе человек будет поражен страхом еще до того, как воспоминания причинят ему страдания.

В конечном счете, работа с гореванием, отягощенным осложнениями, означает вмешательство в различные перцептивно-эмоциональные системы и умение определять базовые эмоции, которые можно использовать в качестве рычага вмешательства, непременно принимая во внимание, что боль не всегда является той эмоцией, которая возникает первой. Для этого терапевт должен располагать инструментами и методами коммуникации, способными вызвать у пациента потребность перейти к здоровому процессу переработки горя, в противном случае справиться с ним будет невозможно. Часто это предполагает работу сверху вниз, начиная с той эмоции, которая проявляется, и деликатно сопровождая пациента в его проживании боли. Только после того, как механизм, который удерживал его в ловушке его осложненного состояния горевания будет остановлен, рана, все еще открытая, но уже не инфицированная, начнет постепенно заживать, пока не превратится в шрам.

Глава 6
Особенности коммуникации с раненым разумом

Если то, что я говорю, отзывается в тебе, то это просто потому, что мы оба – ветви одного дерева.

Уильям Батлер Йейтс

Из того, что мы рассмотрели на данный момент, становится очевидным, что основополагающее значение в подходе к пациенту с расстройством, вызванным каким-либо болезненным событием, имеют особенности коммуникации между ним и терапевтом. Учитывая, насколько сильно задействована эмоциональная сфера, терапевт не может ограничиваться имеющимися у него техниками и стратегиями, нацеленными на терапевтическое вмешательство в расстройство, но также должен овладеть самым мощным оружием для повышения предрасположенности пациента к изменениям, а именно техниками суггестивной коммуникации. Даже самая эффективная техника теряет всю свою силу, если она не включена в коммуникативный контекст, в котором терапевт сможет посредством своего способа общения коснуться самых чувствительных эмоциональных струн другого человека.

Если верно то, что каждый человек проявляет сопротивление изменению своего равновесия в соответствии с хорошо известным законам гомеостаза, то это особенно заметно у тех, кто получил какую-либо травму и теперь живет во власти боли, страдания или других парализующих эмоций. Как мы видели, в таких ситуациях обращение к когнитивной части мозга с помощью описательного и объяснительного языка, типичного для когнитивных подходов, имеет очень незначительное влияние на улучшение состояния пациента.

При этом суггестивно-перформативный язык обращается напрямую к самой древней части нашего мозга и поэтому способен заставить людей «почувствовать» еще до того, как они «поймут». Именно благодаря тому, что внушение воздействует непосредственно на первичные эмоции, обходя сопротивление волевых решений, оно является чрезвычайно мощным инструментом, вызывающим те эмоциональные корректирующие переживания, которые имеют важнейшее значение для разрешения ситуации пациента в кратчайшие сроки (Nardone, 2020a).

По этой причине суггестивная коммуникация представляет собой основной инструмент для порождения изменений в том, как люди воспринимают и реагируют, а это является по крайней мере половиной, если не тремя четвертями, терапевтической работы. Более того, способность эффективной коммуникации имеет важное значение для установления позитивных терапевтических отношений, которые позволяют сделать так, чтобы другой человек чувствовал себя принятым, понятым, готовым к тому, чтобы его провели через все «круги ада» его болезненного состояния. Поэтому, особенно на ранних стадиях вмешательства, очень важно использовать вербальный, невербальный и паравербальный язык, способный вызвать у человека с «раненым разумом» измененное состояние сознания, которое будет усиливать восприятие изменений и снижать сопротивление им, то есть применять то, чему мы дали определение «гипнотерапии без транса» (Nardone, Watzlawick, 1990; Nardone et al., 2006; Nardone, 2015, 2020a).

1. Ступать аккуратно, как по тонкому льду: первый сеанс

Первая встреча всегда имеет решающее значение для всего терапевтического процесса, но особенно она важна для человека, который пережил или проживает ситуацию глубокой боли. Те, кто приходит на терапию в таком состоянии, переживают острые страдания и поэтому срочно нуждаются том, чтобы их поняли и помогли им преодолеть эту болезненную ситуацию, которая и привела их на терапию, независимо от того, находятся ли они в ловушке у прошлого, в заложниках у настоящего или они внезапно лишились будущего.

В то же время, несмотря на неотложность оказания помощи, человеку часто трудно выразить то, что он чувствует. Это особенно верно в случае посттравматического стрессового расстройства, когда человек испытывает страх, что необходимость описать происхождение проблемы приведет к тому, что ему снова придется пережить травму и он никогда не сможет освободиться от нее. Но даже те, кто охвачены тоской в настоящем или смирились с отсутствием надежды на будущее, могут испытывать трудности с описанием своей проблемы именно из-за сильных эмоций, которые они испытывают. Такие пациенты могут иметь огромную мотивацию к изменениям из-за того, что испытываемые ими страдания очень сильны, но в то же время они заперты в тюрьме собственной боли, страха или отчаяния, в результате чего не могут произвести даже малейшего изменения в своей жизни.

В связи с этими характеристиками такие люди имеют два вида потребностей. С одной стороны, это потребность найти «технического специалиста», эксперта, способного эффективно помочь им быстро решить их проблему. С другой стороны, найти терапевта, способного создать отношения, характеризующиеся сильным эмоциональным участием, что позволило бы им почувствовать, что он понимает эмоции, которые они испытывают. Терапевт также должен уметь справляться с амбивалентностью пациента с «раненым разумом», заключающейся в его сильной потребности в принятии и близости в отношениях, из-за которой он не сможет работать со слишком «холодным» терапевтом, и в то же время в потребности не ощущать «вторжения» из-за вопросов терапевта. Таким образом, терапевту должен ступать аккуратно, как по тонкому льду, постоянно колебаться между близостью и дистанцированием и между техничностью и проявлением участия к пациенту так, чтобы идеально соответствовать его потребностям и расположить его к выполнению предписаний (Cagnoni, Milanese, 2009)[22]22
  Лобные доли, где расположены зеркальные нейроны, также вносят свой вклад в возможности этой важной первой встречи, так как, являясь чувствительными к эмоциональным состояниям, помогают нам синхронизироваться и сонастроиться с другими часто без осознания этого (Rizzolatti, Craighero, 2004) (прим. авторов).


[Закрыть].

По всем этим причинам первая встреча должна характеризоваться ярко выраженной суггестивной коммуникацией и бульшим вниманием к невербальному и паралингвистическому языку, чем к вербальному. Так, например, когда терапевт слушает пациента, его взгляд не должен быть постоянно пристально направлен на лицо пациента, он может скользить по его лицу и телу, при этом терапевт показывает свое участие и понимание. С другой стороны, в тот момент, когда терапевт предписывает или дает пациенту задание, важно, чтобы взгляд был направлен ему в глаза, тон голоса должен быть теплым, а ритм речи должен замедленным и четким (Nardone, 2020а).

С самого первого контакта важно показать, что мы находимся в терпеливом (но активном) ожидании, не заставляя другого человека ощущать понуждение из-за того, что нам нужно узнать то, что он едва ли понимает, как выразить. Мимика лица должна выражать понимание, но не боль: неявное сообщение «я чувствую то же самое, что чувствуешь ты» будет совершенно неуместным. Совсем другое дело вместо этого донести сообщение: «Я знаю, что ты чувствуешь, и я понимаю твои чувства». На этапе выслушивания пациента очень важно, чтобы терапевт реагировал на его рассказ мимическими знаками, чтобы дать пациенту почувствовать себя услышанным и понятым. Необходимо также модулировать тон, тембр и громкость голоса, подстраивая их под пациентов, которые нередко, особенно во время первой встречи, делают паузы и говорят приглушенным тоном.

Терапевтические отношения должны быть «теплыми», а используемые способы общения должны позволять человеку свободно выражать свои мысли и чувства, чувствовать, что его принимают и не ощущать понуждения говорить. Может случиться так, что, рассказывая о произошедшем событии, человек буквально затопит кабинет терапевта нахлынувшими на него подобно вышедшей из берегов реке эмоциями. В этом случае крайне важно, чтобы терапевт слушал, не прерывая и не спрашивая, давая пациенту все необходимое ему пространство. Или, наоборот, человеку может оказаться очень сложным рассказывать свою историю, в этом случае терапевт может задать ему какой-то вопрос, но непременно в «мягкой» манере, не торопя человека и учитывая его состояние.

На вербальном уровне вопросы, задаваемые терапевтом для изучения травмы, не должны быть слишком четкими и явными, важно учитывать количество вопросов и их ритм, и они, в первую очередь, должны быть направлены на переопределение ситуации, что даст пациенту почувствовать, что терапевт «чувствует» его. Действительно, благодаря способности терапевта к переопределению, пациент сможет почувствовать, что терапевт понял всю его боль и страдания.

В этом случае очень ценным для терапевта становится умение заканчивать трудные для произнесения пациентом фразы, так как очень часто бывает, что человек может остановить свой рассказ, будучи смущенным обсуждаемой темой, слишком огорченным содержанием разговора или переполненным эмоциями, слишком сильными, чтобы держать их под контролем.

Таким образом, с теми, кто пострадал от травм или ран, нанесенных ими, использование настоящего «стратегического диалога», или методов, используемых на первом сеансе усовершенствованной терапии (Nardone, Salvini, 2005), не отвечает потребностям пациента, с которым нужно работать мягко, без принуждения и не подвергая его чему-то чрезвычайно жесткому и болезненному.