Текст книги "Человек, который не хотел любить"

Глава четвертая

– Я боюсь вас знакомить.

– Почему?

– Потому что он может тебе понравиться больше, чем я.

– Это невозможно. – Бенедетта засмеялась, прикрыв рукой рот. Она отпила немного принесённого «Биттера» и подняла плечи.

Джанфилиппо рассматривал её с любопытством:

– Почему невозможно? Он моложе… Красивее меня, а самое главное, он гораздо, гораздо богаче меня…

Бенедетта вдруг сделалась серьёзной:

– Ну тогда я просто с ума сойду.

Джанфилиппо поднял бровь:

– О!

– Да… особенно из-за того, что ты придурок. – Она по-настоящему разозлилась. – Ты серьёзно думаешь, что он может мне понравиться, потому что он богаче?

– Я же сказал гораздо, гораздо богаче.

– Тогда ты гораздо, гораздо больший придурок!

Джанфилиппо сделал глоток своего кампари. Затем улыбнулся и попытался оправдаться:

– Дорогая, с тобой и пошутить нельзя.

– Ты не шутишь.

Бенедетта решительно тряхнула плечами и развернулась на три четверти. Она посмотрела в глубь зала. Там были картины, статуи и, наконец, гости Охотничьего клуба, одного из самых элитных.

Они шагали уверенно, спокойно, кто-то с улыбкой приветствовал друг друга; все они были знакомы с незапамятных времён, поскольку вращались в узком кругу знакомств, самом могущественном и богатом во всём Риме.

Джанфилиппо попробовал взять её за руку:

– Ну брось, ты чего?

Бенедетта быстро отдёрнула руку:

– Это была отвратительная шутка, я не понимаю, почему тебе смешно, что кто-то богаче тебя…

Джанфилиппо протянул руку:

– Но я не шутил! У него много денег… очень много.

Бенедетта повернулась и покачала головой. Она ничего не могла поделать. Он никогда не поймёт. Так что, в сущности, спорить было бесполезно. Да и всё равно он всего лишь преувеличивал. Как это возможно – быть гораздо-гораздо богаче его? Джанфилиппо был самым состоятельным человеком, которого она когда-либо знала. В тот момент, как она поймала себя на этой мысли, она стыдливо улыбнулась и стала искать, на что бы отвлечься.

– Ладно, не будем ссориться. Расскажи что-нибудь о твоём брате, пока он не приехал. Мне очень интересно.

Джанфилиппо вздохнул:

– Он всегда был несколько безбашенный. Вечно вытворял чёрт-те что на мотоцикле, занимался сёрфингом и объехал полмира, побывав там, где проходили гонки: на Гавайях, Канарах… Потом настал черёд каноэ, прыжков с парашютом, полётов на параплане. Короче, он ничего не пропустил. Кажется, он перепробовал все самые экстремальные виды спорта – любит рисковать жизнью…

И в ту же секунду он услышал его голос:

– Так что, принимая всё сказанное во внимание, умом я не отличаюсь.

Бенедетта резко развернулась. Перед ней стоял мужчина:

– Тебя послушать, так я всё время только и делал, что пытался убиться, но так и не преуспел в этом.

Он был высокий, стройный, худой; на нём была идеально выглаженная белая рубашка, рукава которой он закатал, обнажая мускулистые плечи. У него были чуть смуглая кожа и ярко-синие, живые, выразительные глаза.

«Он как будто бы крупнее, – подумала Бенедетта. – Хотя нет, скорее он просто более уверенный, более мужественный, более… Более всё».

Она улыбнулась ему.

«Не знаю, правду ли говорит Джанфилиппо, что он гораздо-гораздо богаче его, но одно точно – он гораздо-гораздо красивее».

Он очень изящно сел перед ней и подал ей руку, чтобы представиться:

– Танкреди.

– Бенедетта.

Затем он скрестил ноги и положил руки на кресло:

– Итак, что же делает такая красивая женщина рядом с этим… этим… не могу подобрать слово.

– Этим офигенным парнем, ты хотел сказать? – улыбнулся Джанфилиппо.

Танкреди скривил рот:

– Это точно не то слово, которое я искал.

– Если ты думаешь, что, чтобы не скучать, нужно обязательно вести такую жизнь, как у тебя, то я просто счастлив.

– Почему? – Танкреди как будто был поражён этой фразой. – Что не так с моей жизнью?

На самом деле брат не знал и половины того, чем занимался Танкреди, и не одобрял ту часть, о которой знал.

Джанфилиппо попытался перейти в безопасное русло:

– Что ж, по крайней мере, ты жив. Одно это уже кажется мне невероятным успехом, если не чудом.

Бенедетта проткнула оливку зубочисткой, окунула её в остатки «Биттера» и отправила себе в рот. На вкус она была солоновато-сладковатой.

Братья смотрели друг на друга, пока наконец Джанфилиппо не улыбнулся и Танкреди не опустил взгляд. Бенедетта сидела с оливкой во рту, озадаченная воцарившимся странным молчанием. Джанфилиппо посмотрел на неё и легонько покачал головой, как бы говоря: «Ничего страшного, я тебе потом расскажу». И в этот самый момент она услышала, как её зовут:

– Бенедетта, а ты как здесь!

Какая-то девушка остановилась у входа в зал, недалеко от того места, где они сидели. Она была в синем костюме, держала в руках маленький клатч от Gucci, белые волосы были собраны.

Бенедетта с улыбкой поднялась:

– Габриэлла! Прошу прощения…

Он оставила двух братьев и побежала навстречу подруге. Они обнялись и начали болтать.

Джанфилиппо посмотрел на Танкреди и улыбнулся ему. Тот поднял руку, пытаясь привлечь официанта:

– Извините?

Джанфилиппо спросил:

– Видел это?

Танкреди вздохнул:

– Ага.

Наконец, подошёл официант.

– Не могли бы вы, пожалуйста, принести пиво?

– Конечно, синьор.

Официант подумал, что это всё, и развернулся, чтобы уйти, но Танкреди остановил его:

– Какое у вас есть пиво?

– Любое, синьор.

– Хорошо, тогда можно «Du Demon». – Официант снова развернулся, но Танкреди бросил ему ещё одну просьбу: – Только очень холодное.

Танкреди пытался сделать вид, что ничего не произошло, но понял, что больше не может это игнорировать.

Он столкнулся взглядом со своим братом:

– Невероятно, правда?

– Да, это было странно.

– Странно? Это самая абсурдная вещь, которая могла случиться! Она повела себя точно так же…

И они вместе погрузились в воспоминания.

Клодин, насадив оливку на зубочистку, провела ею по дну стакана, затем улыбнулась, вытащила оливку и слизнула готовящуюся упасть с оливки красную капельку. Затем она положила оливку на губы и играла с ней, будто маленькая акробатка, пока та не исчезла. Тогда Клодин проглотила её:

– Мм… вкусная.

Она покрутила указательным пальцем у щеки, поддразнивая младшего брата Танкреди.

– Ну хватит, ты и так все съела! Это была моя.

– Да ты такой медлительный, просто черепаха.

И она сбежала от него в сторону бассейна в саду. Словно газель, она пробежала мимо розовых кусов, зелёной изгороди и деревьев.

Танкреди тут же бросился за ней. Она хохотала и иногда оборачивалась к нему:

– Не поймаешь, я быстрее…

Она разогналась, скинула лёгкое платье, бросив его на газон возле бассейна.

Она остановилась у края:

– Видел? Я первая!

И она грациозно нырнула рыбкой.

Проплыв под водой, она выплыла на середине бассейна, пригладила свои длинные тёмные волосы, открывая слегка загорелое лицо, затем прищурила глаза и улыбнулась, пока Танкреди всё ещё снимал ботинки:

– Ну, теперь видишь? Черепаха… настоящая черепаха.

Джанфилиппо засмеялся. Он сидел тут же в бассейне на надувном прозрачном кресле. Ноги он положил на оранжевый матрас, на котором была его девушка Гвендолин. Она лежала на животе, а рукой держала Джанфилиппо за ногу, которая свешивалась с кресла. Гвендолин, уже идеально загоревшая, тоже засмеялась. Её ярко-лазурный купальник подчёркивал каждый изгиб её фигуры. Наконец Танкреди разделся до трусов, разбежался и прыгнул. В прыжке он подобрал ноги и обрушился бомбочкой, окатив всех вокруг.

– Ах ты!

Они начали брызгаться. Джанфилиппо упал с кресла, схватился за матрас Гвендолин, стягивая и её. Они оказались под водой и выплыли, хохоча, но Гвендолин среагировала быстро и стала с такой силой брызгать на Джанфилиппо, что ему ничего не оставалось делать, как утопить её за плечи. Он не давал ей выплыть какое-то время, а когда отпустил, то Гвендолин с силой выпрыгнула наружу и быстро и глубоко вздохнула:

– Ты что, идиот? Я чуть не задохнулась!

– Да, конечно!

– Идиот, ты просто идиот.

Они ещё немного поругались, пока он не попытался остановить её поцелуем, но она его укусила.

– Айя!

– Тебе на пользу.

Джанфилиппо вытащил язык, чтобы посмотреть, идёт ли кровь, но ничего на нём не было. Тогда они снова начали ругаться и опять поцеловались, но в этот раз она не стала его кусать. Это был глубокий, страстный поцелуй. Танкреди заметил это и с удивлением на лице повернулся к Клодин. Он кивнул головой и вскинул руку:

– Ты вообще видела? Они целуются…

Но Клодин это всё было неинтересно, как будто бы даже докучало. Сделав два быстрых гребка руками, она схватилась за бортик и выпрыгнула из воды. Вся мокрая, она пошла в сторону дома. Худенькая и тонкая, она бежала по газону, не удосужившись объяснить свою странную реакцию.

Танкреди, оставшись один в воде, поплавал немного туда-сюда, а затем почувствовал себя третьим лишним. Джанфилиппо и Гвендолин продолжали, обнявшись, целоваться возле края бассейна. Танкреди не знал, что ему делать, поэтому тоже пошёл домой.

Из холла он поднялся по просторной лестнице, которая вела к спальням:

– Клодин? Клодин?

Он постучал в дверь её комнаты, но ему не ответили. Тогда он тихонько открыл её. Дверь заскрипела. Клодин сидела на своём огромном кресле, прижав к себе ноги, волосы всё ещё были мокрые. За её плечами было открыто окно. В полузакрытые ставни проникал свет, и лёгкие занавески, колышась от ветра, время от времени пропускали лучи солнца.

Танкреди встал перед ней:

– Почему ты мне не отвечаешь?

– Потому что не хочу! – Клодин ела фруктовый вишнёвый лёд, от чего весь рот у неё был измазан. Язык выкрасился в ярко-ядовито-красный, а она продолжала жадно его лизать, в то же время смеясь: – Чего же ты хочешь, младший братец?

Танкреди очень разозлился, он ненавидел, когда его так называют.

– Я тоже хочу фруктовый лёд.

– Больше нет.

– Ты врёшь!

– Не вру, смотри… – Клодин встала и открыла маленький холодильник. – Видишь, пусто. Это последний.

Танкреди очень расстроился:

– Кто тебе купил?

– А ты как думаешь?

– Я не знаю, а если бы знал, не спрашивал.

Клодин плюхнулась обратно в кресло, скрестила ноги и продолжила есть свой последний лёд.

– Купил папа… А знаешь почему? Потому что он меня любит больше всех… Но не говори маме…

Танкреди уселся на кровать:

– И почему?

– По кочану. Может, как-нибудь я тебе расскажу.

Танкреди не успокаивался:

– Но почему не говорить маме?

Клодин откусила огромный кусок льда, зажала его между зубами, затем взяла в руку и приставила к губам, высасывая весь сок. Рот тем временем становился всё краснее. Она хитро улыбнулась и приподняла бровь. Она была единственной хранительницей сокровенной тайны, которую решила поведать своему младшему братцу:

– Потому что он хотел только меня, а не вас двоих.

– Я стараюсь об этом не думать, но очень часто она появляется в моих мыслях. У тебя такого не бывает?

Танкреди глубоко вздохнул. Каждый раз, когда они виделись, Джанфилиппо насильно заставлял его вспоминать о Клодин.

– Да, иногда бывает.

Джанфилиппо взглянул на Бенедетту, которая всё ещё болтала с подругой:

– Что думаешь о ней?

– Я ещё плохо её знаю.

Джанфилиппо склонил голову набок, как будто это помогало ему разглядеть её лучше:

– Она очень сексуальна.

– Тебе все очень сексуальны.

– Неправда. Сильвия была идеальна, но в конце концов я от неё устал.

Наконец Танкреди принесли пиво, официант поставил его на стол и ушёл, не дожидаясь «спасибо», которого, естественно, и не последовало.

Танкреди сделал глоток:

– Такое рано или поздно происходит с каждой женщиной. Может… может, у них те же самые проблемы с нами…

– Отличное у тебя представление о тех, кто встречается. Ты не думаешь жениться когда-нибудь? Я да. Может быть, Бенедетта как раз та самая. В конце концов, мне скоро исполнится сорок два, ей – тридцать три, мы идеальная счастливая парочка: у нас неплохая разница в возрасте, мы схожи во вкусах, во взгляде на жизнь и способны оставлять друг другу личное пространство и некоторую свободу.

– Почему бы и нет? Может, всё и получится. Ты считаешь, что для идеальной пары нужны всего лишь правильные ингредиенты?

– Я думаю, да. Особенно если хочешь создать счастливую пару.

– Я знал когда-то одну счастливую пару, у них была идеальная семья. Мы каждый день встречались в клубе. Прекрасная пара: богатые, оба замечательные теннисисты, двое хорошеньких детей… а потом однажды – пуф!

– Что произошло?

– Она ему изменила.

– Ну, может, это кто-то просто рассказал тебе какую-то сплетню…

– Нет, я довольно-таки уверен. Она изменила со мной.

Танкреди отпил ещё пива.

Джанфилиппо промолчал.

Тогда Танкреди продолжил:

– Было приятно смотреть на то, какие они идеальные, счастливые… А потом разрушить всё это. Я ненавижу счастье. Оно лицемерно. Все они улыбаются, как будто всё у них идёт как надо. Посмотри, посмотри на этих людей вокруг.

Джанфилиппо последовал за взглядом Танкреди, который бродил по залу Охотничьего клуба. Утончённые, богатые мужчины и женщины обменивались улыбками, словами, приветствовали друг друга, протягивая руку, целуя в щёки. Отовсюду раздавался смех в ответ на чей-нибудь анекдот, рассказанный всегда размеренно, любезно, вежливо, ни на одном слове не повышая голоса.

– Весь этот причёсанный мир… Все такие хорошие, честные, спокойные, искренние. А на самом деле бог знает, кто из них изменяет, ворует, творит зло и страдания… Они симулируют счастье. Как та женщина из идеальной семьи. Она была так счастлива, у неё было всё, и в одно мгновение она от всего отреклась, всё потеряла, вот так… – он щёлкнул пальцами, – из-за простой прихоти…

– Как об этом узнал муж?

– Я отправил ему фотографии. – Джанфилиппо озабоченно взглянул на него. Танкреди улыбнулся: – Где я сзади и видно, как ей хорошо.

В эту минуту к столику подошла Бенедетта со своей подругой:

– Простите, что перебиваю, позвольте познакомить вас с моей подругой Габриеллой. Мы тысячу лет не виделись.

Танкреди и Джанфилиппо практически одновременно поднялись:

– Очень приятно.

Затем Бенедетта обняла Джанфилиппо, чтобы не осталось сомнений, что это её мужчина.

– Мы с Габриеллой подумали, что можно было бы сходить поужинать сегодня в «Ассунта Мадре», говорят, там самая вкусная рыба в Риме. – Она посмотрела на Танкреди: – Может, и ты к нам присоединишься?

Танкреди впился взглядом в Габриеллу, которая, слегка смутившись, опустила глаза. Тогда он улыбнулся.

– Не смогу, к сожалению, – извинился он. – У меня уже есть дела, и я никак не могу их отложить.

– Жаль… – произнесла Бенедетта.

– Я провожу брата к выходу.

Джанфилиппо и Танкреди вместе ушли.

– Нет у тебя никаких дел, правда?

– Очень проницательно.

– Что ты такого увидел, что тебе в ней не понравилось? Мне кажется, она прекрасная девушка.

– В мире полно прекрасных девушек. А эта не замужем, не помолвлена, возможно, она недавно с кем-то рассталась, а теперь хочет просто влюбиться… И возможно, я – отличная кандидатура.

– И?.. Что тогда не так? Может, будет тоже весело. Кто знает, сколькими талантами она обладает, как она занимается любовью, как готовит. Столько предстоит открытий…

– Да, но мне она показалась самой обычной. Максимум она может быть хороша в том, для чего существуют все женщины.

– Для чего же?

– Чтобы плакать.

На этом Джанфилиппо отпустил Давиде. Он недолго смотрел ему вслед, пока тот шёл по коридору. Затем он вернулся к двум женщинам, сел между ними и погладил Бенедетту по руке.

– Странный тип твой брат… Но мне он понравился. Жаль, что он занят сегодня.

– Ага.

– Точнее, нам он понравился. Я только говорила Габриелле, как было бы здорово, если… Да, в общем, может, позвать его к нам на виллу…

Джанфилиппо сразу понял, на что она намекает:

– Да, было бы прекрасно. Только у моего брата есть одна маленькая проблема…

Бенедетта и Габриелла взглянули на него сначала с любопытством, а затем с беспокойством:

– Какая?

– Он не хочет быть счастливым.

Глава пятая

Андреа, закрыв глаза, слушал музыку в наушниках. Затем он открыл их и стал смотреть на Софию на видео. Её пальцы летали по клавиатуре, голова была низко наклонена, волосы опустились перед её лицом, подпрыгивая вместе с её движениями, – она была вся поглощена своими нотами.

Её каштановые волосы посветлели, как будто выцвели. Шёл сентябрь, её последний концерт.

Андреа смотрел на неё, камера приблизилась к её лицу так, что в кадре оказался её профиль. София играла последнюю часть концерта с закрытыми глазами. Андреа двигался в такт с ней, качал головой и всем телом, слушая произведение, последние его ноты, такие искренние, такие трогательные. Против его воли по лицу скатилась слеза. Он продолжил покачивать головой и не мог понять, вызвана ли эта печаль самой этой съёмкой, сделанной на сцене консерватории ещё тогда, когда он мог передвигаться, или она вызвана тем, что всё это было в прошлом. София больше не играла. Она словно забыла свой невероятный, столь часто воспеваемый талант, выбросила его на чердак, как что-то ненужное. Как нераспакованный подарок, как не случившийся поцелуй.

Пока на видео раздавались громогласные аплодисменты, он внезапно почувствовал, что за ним наблюдают, и опустил экран компьютера.

Перед ним стояла София восемь лет спустя.

– Э, с кем это ты там переписываешься? Я ревную.

Андреа снял наушники:

– Привет, дорогая, я не слышал, как ты пришла. – Он улыбнулся ей и попытался переставить компьютер на тумбочку, но ему это далось тяжело, словно даже маленькие тяжести были для него неподъёмны, как непреодолимая трудность. София тут же поддержала его за бок и помогла ему. – Нет, оставь его тут… Может, я потом ещё посижу.

– Я переставлю потом, когда буду уходить.

– Ох…

– Что это значит?

– Да нет, просто ты опять уйдёшь…

– Дорогой, ты, может, не помнишь, но я вроде как… каждый день хожу на работу.

– Мне просто так странно, что ты занимаешься преподаванием. Ты могла бы зарабатывать в сто раз больше, если бы давала концерты, на которые съезжалось бы полмира. А вместо этого ты хочешь преподавать музыку в школе.

– Я не только в школе работаю, в консерватории тоже… К тому же мне нравится преподавать, у меня много талантливых учеников.

– Да, как тот Даниеле, который написал тебе любовное письмо…

– Да ему же семь лет!

– Ну и что? Может, он не торопится и постепенно добьётся, чего хочет.

– Да, с одной небольшой помарочкой, что, когда ему будет восемнадцать, мне уже будет сорок!

– Ну и?.. Сейчас в моде парочки, где женщина намного старше…

– Милый… – София улыбнулась и поцеловала его в губы. – Ты же знаешь, что моя любовь не подчиняется моде, правда?

Затем она увидела, что его мешок для испражнений полон. София хотела убрать его, но Андреа схватил её за руку:

– Не надо, оставь…

– Но он полный.

Андреа в ярости ответил:

– Оставь, я сказал!

София отстранилась, испугавшись его внезапного крика.

Андреа заметил это и сказал спокойным голосом:

– Чуть позже придёт Сюзанна. Я бы хотел, чтобы она это сделала.

– Конечно, ты прав. – Но этого было недостаточно. – Извини…

И она тут же выскочила на кухню, закончила вытаскивать покупки из пакетов и, стараясь отвлечься, стала раскладывать всё в холодильник. Затем она остановилась, упёрлась руками в стол и закрыла глаза. Она сделала глубокий вздох и, открыв глаза, огляделась вокруг. Вдруг всё показалось таким старым, как будто бы всё здесь остановилось, потеряло способность к движению много лет назад. Лампа в правом верхнем углу рядом с холодильником, печенье на столе, разделочная доска, старый большой нож… Как будто в тот день её жизнь остановилась.

Она взглянула на часы: «Просто не могу поверить, сколько ещё ждать? Я хочу есть… Уже полдесятого. Так сложно поменять пиццу? Если бы я знала, что так будет, то не стала бы просить. Что за пицца…» София принялась смеяться над тем, что можно было разругаться из-за пиццы. К тому же все эти дни она была полна вдохновения. Она не говорила никому, а тем более Андреа, что она готовит для него сюрприз. То, что связало бы их навечно: несколько недель она втайне готовилась сыграть ему пьесу Листа «По прочтении Данте» – самое прекрасное, самое желанное для неё произведение из цикла «Годы странствий». Оно очень сильно волновало её, поскольку, как она себе представляла, а точнее, как она наверняка знала, оно волновало и самого композитора. Лист был влюблён в княгиню Каролину Ивановскую, а теперь, спустя сто пятьдесят лет, она, София, княгиня дырки от бублика, посвятит эту пьесу своему возлюбленному, своему князю – да, и ей было не стыдно называть его так.

Она села за фортепиано и посмотрела на клавиши. Сколько ещё ей нужно упражняться? Может, недели две, а потом… на первом концерте, как только стихнут последние аплодисменты, она скажет: «На бис я хотела бы сыграть пьесу Ференца Листа, которую посвящаю одному очень близкому мне человеку». Она посмотрит на Андреа, сидящего в первом ряду, а он на неё. Она сядет за клавиатуру и начнёт играть, представляя, как при каждом стремительном, душераздирающем или виртуозном пассаже он будет поражён ещё больше, чем прежде.

Эта пьеса будет только их, и она больше никогда-никогда её не сыграет. Она начала стучать по клавишам и забыла обо всём мире вокруг. И она не замечала, что происходило позади неё. Её телефон беспрестанно звонил, кто-то набирал её номер раз за разом: близкие подруги, знакомые, даже родители и, наконец, больница. Но София продолжала играть, погружённая в переживание этого произведения. Она готовилась год – и сыграет только для него, для человека, которого она любит, для того, кто будет с ней всю жизнь. Улыбаясь, она вспоминала их дурацкие споры, свой немного капризный характер, своё тайное волнение. Она улыбнулась ещё сильнее, потому что чувствовала себя уверенно. «Я сыграю её для тебя, Андреа». И вместе с этой фразой, полной убеждённости, она полностью отпустила себя. Её руки быстро двигались по клавишам, из-под пальцев ноты выпрыгивали словно сумасшедшие, она жала с яростью, а иногда нежно, и довела всё до конца, полная страсти. Обессиленная, она не успела отнять руки от клавиатуры, как вдруг услышала шум. Сначала стук, потом звонок в дверь. Настойчивый, непрерывный, невыносимый. Как будто палец приклеился к звонку, а затем снова удары по тяжёлой деревянной двери, как будто бы за ней было больше одного человека. «Неужели я так плохо играла?» Она улыбнулась про себя и побежала к двери. «Может, уже слишком поздно? – она посмотрела на часы. – Да нет, можно играть до полодиннадцатого».

Она удивилась, увидев Джорджо и Стефанию с нижнего этажа. Что они здесь делают?

– Что такое? Что-то случилось?

Стефания посмотрела ей в глаза, не зная, что сказать и как, и произнесла только одно слово:

– Андреа…

София закрыла рот ладонью, сделала глубокий, полный отчаяния вздох, вставший у неё поперёк горла. Она почувствовала себя так, будто все церковные гимны, все хоралы, все ноты, вся та музыка, которую она любила с детства, разбились вдребезги на её глазах.

Вскоре она уже была в больнице, где безумно бегала в поисках отделения скорой помощи. София не могла поверить своим глазам, ей казалось, что она попала в страшный сон, что это один из кругов ада. Вокруг были искалеченные мужчины и женщины, лица бледные, искорежённые от боли. Кто-то рыдал, кто-то сидел в отчаянии, кто-то молчал от пережитого шока, как будто все они не хотели мириться с тем, что произошло.

– Где он? Скажите мне, где он… – выкрикнула она первому попавшемуся человеку похожему на доктора.

Затем кто-то указал ей где. Так она оказалась возле операционной палаты. Одна. Она предупредила мать Андреа, которая была в отъезде, но собиралась приехать, как только сможет. Шли нескончаемые минуты, превратившиеся в часы. Стояла невообразимая тишина. Она слышала, как сменяют друг друга секунды. Казалось, что на свете остались только одни часы где-то в центре Земли, которые отсчитывали медленное, неумолимое течение времени. София была разбита.

Она закрыла руками лицо и, не двигаясь, сидела, наклонившись вперёд, опираясь на колени. И наконец неизбежные слова единственного вызывавшего доверие доктора:

– Мы работаем, но я не скрою, что не уверен, выкарабкается ли он. Если выкарабкается, для него это будет очень тяжело. Возможно, он не сможет больше ходить.

София почувствовала, что силы покидают её, она бы упала, если бы врач не поддержал её.

– Не сможет ходить…

Это слова на повторе гремели у неё в голове. Что теперь делать? На что надеяться? Если бы решение было за ней, что бы она выбрала? Если бы доктор спросил: «Выбирайте, София, что лучше для Андреа? Жизнь… или смерть?»?

«Но какая жизнь, доктор? Несчастная жизнь? Жизнь недееспособного, жизнь инвалида? Для него, всегда любившего свою силу, свой атлетизм, для него, не знающего границ и страха, занимающегося сотней видов спорта, любителя приключений. Для того, кто никогда не скучает, никогда не устаёт. Для него и его жажды любви, жажды жизни… Что такое вы спрашиваете, доктор? Что я должна выбрать? Что, если однажды он сможет ходить? Сколько раз вы, медики, ошибались…»

После этой, полной отчаяния мысли ей не оставалось больше ничего, как молиться: «Господи, дай ему жить…»

И один за другим она стала давать обеты, обещая безропотный отказ от всего, что любит, в обмен на жизнь Андреа.

Уже светало, когда хирург вышел из операционной. София медленно подняла голову и пересеклась с ним взглядом. Напуганная, она на мгновение закрыла глаза: «Я прошу тебя, Господи, я клянусь, что сдержу все свои обещания в обмен на его жизнь…»

Когда она открыла глаза вновь, она увидела улыбку на лице хирурга:

– Он выкарабкается. Нужно время, но он поправится.

И она начала плакать, и сквозь слёзы счастья она чувствовала тихую боль данного ей обета: она больше никогда не будет играть.

Чуть позже она поехала на место, где случилась авария. На обочине всё ещё лежал полностью разбитый мотоцикл, повсюду валялись осколки стекла от окон машины и разных других, более мелких частей – фары мотоцикла, стрелочки, части спидометра. Затем София присмотрелась получше. На земле виднелись следы торможения. У него не было времени. Чуть подальше стояла машины той женщины. Деформированная передняя дверь, окно разбито, металл смят. София провела по двери рукой. Через пальцы она услышала крик Андреа, боль, удар, его разбитые мечты и исчезающие в воздухе мысли. Она отдёрнула руку в страхе перед всем тем, что было потеряно. Чуть дальше, среди редкого газона, рядом с дорогой, она обнаружила болезненную находку. Она почувствовала свою вину, будто бы только она одна была ответственна за случившееся. На земле освещённая первыми лучами солнца лежала раскрытая картонная коробка.

На асфальте лежала перевёрнутая грязная пицца. Несколько муравьёв угощались моцареллой и помидорами, давно уже холодными.

Тогда София присела на землю и заплакала, чувствуя себя такой виноватой, как никогда прежде, и такой же грязной, как эта пицца, если не больше.