Текст книги "Государственно-церковные отношения в 1917 – начале 1940-х гг. в национальных регионах СССР"

Нельзя не отметить, что идеологи атеизма отказывались и от многовековых метеорологических наблюдений, имевших прикладной земледельческий характер, но связанных с тем или иным культовым праздником. Например, призывали игнорировать и «смеяться» над приметами вроде чувашских: «Если на Рождество будет холодно, снежно – урожай уродится хорошим», марийских «Если ветер в Покров день с севера, – зима будет суровая, с запада – мягкая», «Если в Покров ветер дует весь день с севера, зима будет студена, с трескучими морозами», «До Покрова снег редко ложится», «Тепло на Рождество – дождливо в Петров день», мордовских «На Благовещение много звезд – к хорошей погоде», «На Воздвижение день ясный – осень будет долгая» и др.²⁶⁷

Одной из ключевых тем советского фольклора стало колхозное строительство. Практически у всех народов многонациональной страны появляются произведения, характеризующие вовлеченность различных социальных групп в процесс трансформации общества. Причем произошло фактическое сращивание «колхозной» и «безбожной» проблематики. Мордовский советский фольклор утверждал, что «в колхозе и беда не тяжела», «в колхоз войдешь – хорошую жизнь найдешь», «раньше – церковь да вино, теперь – клуб да кино». В устном народном творчестве удмуртов провозглашалось, что «колхоз – наша сила, без него зачахнем», «береги свой колхоз, в нем твоя жизнь», «молитвой не пашут, похвальбой не жнут». Марийские пословицы констатировали, что «старые привычки – не по новому времени», «новая жизнь – новые обычаи», «новой жизни – новый быт». Чувашские пословицы и поговорки утверждали, что «в новой жизни поп и кулак лишние»²⁶⁸. Аналогичные мысли проводились и через другие малые жанры.

Вместе с тем показательным следует считать такой факт, как отсутствие в национальном фольклоре в этот период на фоне количественного увеличения антирелигиозных произведений и их жанрового расширения «Бога» как отрицательного персонажа, весь негатив сосредотачивается на «попе» с применением сравнительных оборотов типа «мантар пуп [жирный поп]», «нГЫреп куз [бездонные глаза]», «хура зеленпе [черная змея]» и др., а также «попадье» с характерными эпитетами вроде «шестипудовая» и т. п. Это контрастирует с общероссийскими тенденциями, где в устном народном творчестве создавались отрицающие существование Бога произведения²⁶⁹.

Активно на антирелигиозном поприще проявляли себя национальные поэты и прозаики. Стихотворением-заявлением «Попы врут» вошел в литературу мариец Н. Ф. Ильяков. В 1933 г. с антирелигиозного сборника «Йымыдымын мырыжы [Песня безбожника]» начался творческий путь одного из самых известных марийских советских поэтов Пет Першута (П. Г. Першуткина). О «преображении жизни» рассказывали документальные очерки мордовских писателей. Так, Н. Эркай в «Фабрике новых сил» поведал, как «весело, точно река, течет шум ребячьих голосов» из помещений бывшего Куриловского монастыря, превращенного в детский санаторий. П. Мокшанин рассказал о работе созданного на месте монастыря совхоза «Красный коноплевод». П. Долгов в рассказе «Красный платок» описал, как «волочатся» в церкви одинокие три-четыре старца и две-три старенькие бабки. Чувашские писатели и журналисты показывали, как самые дальние, самые глухие деревни порывали с «религиозным дурманом». «Наиболее продвинутые» авторы утверждали даже конечные сроки, когда «засохнут корни религии». Так, Иван Мучи предвещал, что произойдет это уже к концу второй пятилетки²⁷⁰.

Литература служила не только отражением (или предвосхищением) происходивших изменений, но и обличительным инструментом. Огонь критики и сатиры обрушивался на выпавших из общей когорты. Так, негодование со стороны идеологически выдержанных товарищей, вылившееся в резкие оценки на страницах различных изданий, вызвал голос Т. Ефремова в защиту традиционной марийской веры²⁷¹. Чувашские сатирики и карикатуристы (Я. Алмазов, В. Добрынин, В. Смирнов-Ульяновский, К. Кандасов, В. Скованов и др.) изобличали педагогов, ответственных партийных и советских работников и даже рядовых тружеников, оказывавших материальную поддержку духовенству или принимавших непосредственное участие в религиозных торжествах, высмеивали религиозные верования, традиции и пророчества²⁷². Вместе с тем нельзя не обратить внимания на имевшие место факты прямого сравнения ударников коммунистического труда с библейскими персонажами или активного использования церковных терминов для негативной характеристики «отстающих» колхозников. К примеру, в очерках Г. Куклина о жизни чувашского села есть образ местного кузнеца, работавшего днем и ночью как «согрешивший Христос», а в периодической печати Мордовии по отношению к не выполнившим принятых на себя обязательств активно использовалось прозвище «аллилуйщик»²⁷³. Предметом сатирической критики становились и антирелигиозники, при агитации постоянно прибегавшие к использованию оборотов из церковнославянского языка и выражений типа: «о боже, боже, боже», «не говори, дьявол» и т. п.²⁷⁴

Свой вклад в борьбу с патриархальным бытом и религиозными суевериями внесла национальная драматургия. Причем, если в Чувашии нам ничего не известно об антирелигиозных пьесах, а в Марийской АО – лишь об отдельных постановках (в 1931 г. в Марийском государственном театре состоялась премьера антирелигиозного спектакля по пьесе П. Пайдуша «Курныж [Коршун]»)²⁷⁵, то в Мордовии этот вид агитации стал массовым. Свои силы в данном жанре попробовали Ф. И. Завалишин («Якувонь полац [Жена Якова]»), Ф. М. Чесноков («Калдоргацть ташно койтне [Расшатались старые устои]» и «Роки туво [Хрюкает свинья]»), Т. В. Васильев («А мон кедензэ палцинь [А я его руки целовал]» совместно с Ф. М. Чесноковым), А. Беляев («Жизнь эряви [Жизнь нужна]»), А. Д. Куторкин («Пазонь содыть ды пазтомот [Верующие и безбожники]»), К. С. Петрова («Чопуда вий [Темная сила]») и др.²⁷⁶ Организованная в сентябре 1930 г. Мордовская музыкально-драматическая труппа за короткий срок подготовила достаточно обширный репертуар антирелигиозных агиток: «Эзть ладя [Не поладили]», «Евангелиянть коряс [По Евангелию]», «Чамакс [Маска]» и др., – который демонстрировался в Саранске и близлежащих районах. Даже «Гроза» А. Н. Островского в постановке режиссера-педагога А. А. Кострова превратилась в антирелигиозный спектакль²⁷⁷.

«Белой вороной» на фоне такого расцвета антирелигиозной литературы и искусства в национальных регионах выглядит реакция со стороны отдельных категорий деятелей чувашской культуры: помимо указанного выше отсутствия в национальной драматургии антирелигиозных произведений, композиторы, много творившие на темы колхозного строительства, несмотря на «товарищеский призыв» фольклорной секции Чувашского НИИ социально-культурного строительства «давайте бороться с песнями кулаков, попов и сектантов», не создали ни одной собственно антирелигиозной песни²⁷⁸.

Особым направлением работы безбожников оставалась женская аудитория. Несмотря на значительные усилия предыдущих лет, «слабый пол» в подавляющем большинстве оставался «наиболее отсталой частью населения» и находился под влиянием духовенства. Партийные органы требовали сосредоточиться на «бытовом раскрепощении женщин». Были выпущены рекомендации по соответствующей работе среди крестьянок, в периодической печати появлялись призывы «повернуться лицом к работе среди женщин» и призывы к самим женщинам встать «в передовые ряды безбожников», а также реальные описания превращения верующих женщин в воинствующих атеисток. Для женщин формировались отдельные группы в ликпунктах, им отдавалось предпочтение при приеме на курсы пропагандистов, их активно привлекали к организации субботников и безбожных вечеров в дни крупных религиозных праздников, между ними проводилось соревнование «по изжитию» культовых обрядов²⁷⁹.

В 1929 г. в Саранске был открыт «Дом мордовки», где женщины получали общеобразовательную и политическую подготовку и затем направлялись на общественно-политическую или культурно-просветительскую работу либо продолжали учебу в заведениях более высокого уровня. В учебный план действовавших при нем трехмесячных курсов «по бытовым социальным вопросам» в качестве одного из ключевых разделов (исходя из количества отводимых часов) был включен «Антирелигиозный вопрос». За пять лет деятельности это специализированное на общеобразовательной и политической подготовке учреждение выпустило более 600 человек. С 1929 г. в столице Марийской АО начала действовать «Школа женского труда имени 8 марта» с профессионально-техническим уклоном. В результате принятых мер, как отмечали современники, «революционизирующее влияние социалистической реконструкции в быту национальной деревни» превращало женщину из опутанной религиозными предрассудками в выступавшую за закрытие церквей колхозницу-ударницу²⁸⁰.

«Крайне важной» стала антирелигиозная работа с подрастающим поколением, ставшая ключевым фактором воздействия на детей и молодежь через школу и учителя. Необходимость перехода от «без-религиозного» к «антирелигиозному» воспитанию акцентировалась в конъюнктурных отчетах исполкомов и докладах на собраниях ячеек СВБ. «Усилить антирелигиозную работу в школах!», «Превратить советскую школу в очаг воинствующего безбожия», – призывала местная периодика; значительное число подобных материалов получали из регионов и публиковали редакции центральных безбожных изданий. Директивы «сверху» требовали организовать в каждой школе ячейку безбожников, вести активную борьбу с религиозным «дурманом». Роль учителя определялась как место «командира на фронте культурной революции». Каждому педагогу предлагалось вооружиться знаниями основ научного атеизма, важнейшими решениями партии, директивами советской власти и СВБ по вопросу антирелигиозной работы и методикой антирелигиозной работы вообще и в школе в особенности²⁸¹. Существенно изменилось содержание учебников. Так, в книгах по немецкому языку появились целые разделы «Antireligisse Arbeit der Schulen» («Антирелигиозная работа школ»), «Die antireligisse Ecke» («Антирелигиозный уголок»); вместо нейтрального «Pfarrer» (священник) намеренно использовалось пренебрежительно-уничижительное «Pfaffe» (поп). По литературе в восьмых классах давались задания: «В чем выразилось отрицательное отношение духовенства и царского правительства к произведениям устной народной словесности?» и др. По естествознанию школьникам предлагалось усвоить тему «Посты и религиозные праздники и их влияние на организм», а в курсе физики – тему «Наука и религиозные суеверия». Даже буквари получали соответствующий идеологический окрас, призывая к «од эрямо [новой жизни]» и открывая «од ки [новый путь]»²⁸².

Школьникам вменялось в обязанность отчитываться об атеистической агитации у себя дома и среди соседей. Ребят привлекали к проведению показательных антирелигиозных акций. Так, на общем собрании в с. Алгаши Порецкого района 28 января 1930 г., когда решался вопрос о закрытии местной церкви, в зал вошла колонна пионеров, декламировавших «Долой церкви – даешь клуб! Долой религию – даешь науку!». Антирелигиозный кружок в Краснослободской школе им. В. И. Ленина «разоблачал поповские махинации о мощах и обновленных иконах» путем демонстрации соответствующих опытов²⁸³.

Однако ситуация с антирелигиозным строительством конца 1920-х – первой половины 1930-х гг. оставалась непростой. На наш взгляд, существенным фактором влияния на состояние антирелигиозной работы стал закон прямой зависимости результата от вложенных средств и направления приложения усилий. Со страниц отчетных документов СВБ представал организацией, «не преследующей целей извлечения прибыли» (при этом – возможно, неосознанно, а вероятно, и с умыслом – в списках подобных организаций он фигурировал под № 13) и потому финансирование его деятельности первоначально осуществлялось государством. Но в 1932 г. СВБ был переведен на хозрасчет, превратившись в пирамиду, где финансовое благополучие «верхов» зависело от активности «низов». Неудивительно, что на места пошло директивное указание о развертывании работы по сбору утильсырья, тряпья, металлолома, щетины и т. п. На таком фоне введение в октябре 1933 г. в некоторых районах интересующих нас регионов должностей так называемых освобожденных работников, с одной стороны, привело к упорядочению безбожной работы, а с другой – чтобы обеспечить себе хоть какую-то материальную базу, райсоветы СВБ занимались проведением докладов, лекций и др. на платной основе, в результате чего «широкие массы трудящихся не имели доступа на эти диспуты, а сами диспуты теряли всякое значение массовой пропаганды»²⁸⁴.

Невзирая на усиление антирелигиозной пропаганды и официальные утверждения, что «колхозники тысячами и тысячами перестали посещать церкви, не признают религиозные обряды и праздники», значительная часть населения продолжала в большей или меньшей степени придерживаться православных традиций. Так, в докладах и других формах отчетности уполномоченных по работе среди нацменьшинств Нижегородской губернии констатировалось влияние на татар и мордву «групп кулачества и духовенства». В воспоминаниях уроженца несуществующей ныне д. Лонганер Куженерского района Марийской автономии В. С. Кропотова подчеркивается, что, несмотря на все запретительно-репрессивные меры со стороны властей, в сознании и поведении многих вера в Бога была жива. В Чувашии были отмечены казусные случаи, когда бабушки заказывали молебны о хорошей учебе внуков в антирелигиозном университете²⁸⁵.

Материалы организованного в 1933 г. Чувашским комплексным НИИ социологического исследования показали, что регулярно посещали церковь 2,1% колхозников и 8,2% единоличников, нерегулярно – 19,2% и 25,7% и не посещали – 29,3% и 17% соответственно (см. табл. 1.4.), а проведенное в 1933-1934 гг. анкетирование школьников выявило верующих в 33% семей колхозников (правда, ни один ученик из этой категории себя в число верующих не включил), 37% – среди бедняков-единоличников, около 50% – в семьях середняков-единоличников и 56% – в семьях кулаков. Проведенная НИИ мордовской культуры в 1934 г. культурно-бытовая экспедиция показала, что «не ходят в церковь и не принимают попа» 40,7% населения автономии, однако от исполнения религиозных обрядов отказалось 30%, а от соблюдения религиозных праздников – только 20% населения²⁸⁶. Повсеместно фиксировались «божественные прогулы» в дни религиозных праздников. Определенный тон задавали многочисленные случаи «двойной» жизни советских, партийных и комсомольских работников. Так, являясь членами или кандидатами в члены ВКП(б) или ВЛКСМ, они посещали церкви (в Мариинско-Посадском районе Чувашской АССР на Пасху коммунисты в этом отношении даже «опередили» беспартийных крестьян), венчались и крестили детей, держали иконы в домах и на рабочих местах. «Не отрывались от народа», пекли и святили по церковным праздникам куличи даже некоторые председатели сельских ячеек безбожников²⁸⁷. И ничего удивительного, что сельчане по-прежнему обращались к духовенству при неблагоприятных сельскохозяйственных условиях, а среди населения циркулировали слухи о скором божьем наказании коммунистов и других неверующих²⁸⁸.

Таблица 1.4.

Сводные сведения о числе хозяйств Чувашской АССР, не имеющих икон, о посещении церквей и о числе некрещеных (по результатам социологического исследования 1933 г.)

Таблица составлена по: НА ЧГИГН. Отд. III. Ед. хр. 119. Инв. № 832. Л. 17.

К сожалению, сведения о состоянии религиозности в национальном разрезе нами выявлены лишь по отдельным населенным пунктам Чувашской АССР (см. табл. 1.5). Вызвано это тем, что ни один конъюнктурный отчет, ни одна корреспонденция с мест или иные отчетные документы практически не фиксируют уровня религиозности в конкретных населенных пунктах.

Таблица 1.5.

Сведения о числе жителей, не имеющих икон, о посещении церквей и о числе некрещеных в отдельных населенных пунктах Чувашской АССР (1933 г.)

Таблица составлена по: ГАСИ ЧР. Ф. П-1. Оп. 14. Д. 217. Л. 16; Население Чувашской АССР по материалам переписи 1926 г. Чебоксары, 1927. С. 13, 55, 63, 78.

Размышления над приведенными в таблице цифрами позволяют обозначить некоторые из условных выводов. Так, можно ли объяснить отсутствие сведений о религиозности населения в этническом (чуваши, русские, мордва, марийцы) или конфессиональном (православные, мусульмане, язычники) измерении, несмотря на наличие большого корпуса источников о состоянии антирелигиозной работы, только тем, что в те годы строилось так называемое «советское общество» и вводилось несколько аморфное понятие «советский народ», в котором как в плавильном котле перемешивались все нации, народы и народности? Если признать верным данное утверждение, то почему в директивных указаниях СВБ обращается внимание на работу именно в национальной среде? Например, разработанная Чувашским республиканским советом СВБ программа антирелигиозных курсов вызвала многочисленные замечания со стороны Центрального совета СВБ. «Старшие товарищи», в частности, указали на отсутствие оценок современного состояния религиозности чувашей, влияния старинных чувашских представлений на православие и особенностей антирелигиозной пропаганды в регионе. На слабость работы среди татар и мордвы обращали внимание представители Москвы и в ходе инспектирования автономии²⁸⁹. Значит, надо было хотя бы самое элементарное представление по данному вопросу! Но документов подобного профиля – за редким исключением – нет. Не углубляясь, укажем лишь, что, вполне вероятно, отсутствие базовых сведений о религиозности населения в национальном разрезе приводило к слабому соотнесению методов и способов антирелигиозной работы с конкретными жизненными ситуациями и, как результат, к определенным провалам в «безбожном» строительстве.

Оставалось «пораженным религиозным дурманом» и подрастающее поколение. По-прежнему имели место случаи непосещения занятий по религиозным убеждениям, да и в самой школе, как констатировалось в докладах отдельных «высоких лиц», религия имела «дружеское сочетание». В результате – в одной из школ Звениговского кантона Марийской АССР отказались петь второй куплет «Интернационала» («Никто не даст нам избавленья, // Ни бог, ни царь и не герой…»), а проведенное в Чувашии в 1933-1934 гг. анкетирование учащихся выявило факты ношения крестов, соблюдения рождественских постов, посещения пасхальных богослужений и т. п. Несмотря на утверждения типа «богу не повинуется нынешняя молодежь», повсеместно даже среди комсомольцев – «передового отряда безбожников» – встречались исполняющие религиозные обряды²⁹⁰.

Жесткая вертикаль авторитарного управления приводила к тому, что любое изменение на союзном уровне незамедлительно сказывалось на работе в регионах. Определенные успехи антирелигиозной деятельности в период коллективизации привели в середине 1930-х гг. к убеждению, что «в условиях победившего социализма» религиозные предрассудки исчезнут сами и антирелигиозная пропаганда – уже пройденный этап. Поэтому активизация первой половины 1930-х гг. оказалась кратковременным явлением. Волна агрессивной антирелигиозной пропаганды, по сути, совпала с периодом активного колхозного строительства, послужив своего рода идеологическим, пропагандистским подспорьем коренному изменению уклада жизни деревни. Конечно, раздавались отдельные голоса, призывавшиеся помнить, что «только оппортунисты думают, что власть религии, что религиозная идеология исчезнет сама собой», однако в целом в национальных областях Среднего Поволжья даже среди идеологов безбожного движения укреплялась мысль, что «колхозники уже осознанно стали идти против религии»²⁹¹.

В результате партийные организации, комсомол и профсоюзы либо вообще выключились, либо «очень плохо» помогали антирелигиозной работе. Серьезный кризис переживали и структуры СВБ: резкое сокращение числа членов (например, в Чувашской АССР местная организация СВБ после бурного роста с 10 тыс. в 1930 г. до 20,5 тыс. членов в 1935 г. потеряла за два последующих года почти 18 тыс. человек, и это при том, что регион считался одним из передовых, чей опыт работы даже рассматривался на президиуме ЦС СВБ СССР), стагнация организационной работы (практически не велось координации и контроля деятельности ячеек, часть из которых «находилась на пути разложения» или существовала лишь в бумажной форме), игнорирование антирелигиозных мероприятий (курсов, соцсоревнований) и т. п. явления²⁹². Ситуация на местах явилась зеркальным отражением развития событий в Центре, которое точно характеризует поданная в декабре 1936 г. на имя секретарей ЦК И. В. Сталина, А. А. Андреева и Н. И. Ежова докладная записка заместителя заведующего отделом культурно-просветительной работы ЦК ВКП(б) А. И. Ангарова о «жалком существовании» ЦС СВБ СССР и его «ничтожной роли» как руководящего центра антирелигиозной работы²⁹³.

Настоящим потрясением для власть предержащих стали результаты проведенной в 1937 г. переписи населения, когда из 98,4 млн человек старше 16 лет немногим менее половины отнесли себя к православным²⁹⁴. В ходе подготовки к переписи в регионах появлялись различные «разъяснительные», аналитические, агитационные материалы, авторы которых в числе прочего заранее убеждали людей, что перепись дает «действительные размеры наших успехов в преодолении религиозных предрассудков»²⁹⁵. Учитывая обстановку (раскулачивание со всеми его последствиями, нараставшую волну репрессий, массовое закрытие церквей и «изъятие» священнослужителей) и официальное отношение к религии в целом, понятна сложность положения респондентов при ответе на введенный в переписной лист лично И. В. Сталиным вопрос о религии, трактуемой как «теперешние собственные убеждения опрашиваемого».

Результаты переписи дали некоторым исследователям возможность говорить, что начатый в 1929 г. этап наступления на Церковь выдохся, не принеся ожидаемой победы²⁹⁶, однако, на наш взгляд, следует согласиться с другим мнением – о недопустимости прямолинейной интерпретации итогов переписи²⁹⁷. Палка, как говорится, о двух концах, и следует учитывать характер «веры» советских граждан. К сожалению, конкретные результаты переписи по национальным республикам Среднего Поволжья не сохранились, и в этом плане приходится оперировать общими показателями по стране и отдельными выявленными фактами по автономиям. Религиозность многих из тех, кто рискнул признаться, носила бытовой характер: «сходить в церковь», «выполнить обряд», «иметь на всякий случай дома икону» и т. п., – т. к. известны многочисленные случаи, когда опрашиваемые требовали записать о себе «верующий, православный», хотя сами же сообщали, что «давно Богу не молятся». Кроме того, перепись выявила различие в ответах в зависимости от возраста респондентов. Так, количество «неверующих» среди грамотных, т. е. способных объяснить свои, в т. ч. религиозные, убеждения максимальным оказалось в группе 16-19-летних. Верующие стали преобладать начиная с когорты 40-49-летних и составили подавляющее большинство в возрастной группе старше 70 лет²⁹⁸.

Власть сделала соответствующие выводы. Представляется, что именно результаты переписи 1937 г. привели к тому, что при последующих переписях в СССР в опросном листе отсутствовала графа о религиозности. Более того, в переписи 1939 г. духовенство даже не было выделено как отдельная категория населения. Сама перепись 1937 г. была признана «дефективной», ее организаторы объявлены «врагами народа» и репрессированы²⁹⁹. Естественным ответом государства стало усиление репрессий в отношении инакомыслящих. Было «обновлено» законодательство: в ст. 124 Конституции 1936 г. вновь закреплено положение о свободе отправления религиозных культов и свободе антирелигиозной пропаганды в целях обеспечения за гражданами «свободы совести»; аналогичные нормы содержали конституции национальных республик Среднего Поволжья (ст. 91 Конституции Марийской АССР 1937 г., ст. 91 Конституции Чувашской АССР 1937 г., ст. 90 Конституции Мордовской АССР 1937 г.)³⁰⁰. Вспомнили власть и партия и о своей «ударной» силе. СВБ СССР был извлечен из небытия формального существования. Если в прежние годы работники «безбожного фронта» на местах нередко становились аппаратными «пешками», с помощью которых затыкались «дырки» во время многочисленных, ничего общего с их работой не имеющих «кампаний», то теперь антирелигиозная работа становилась их основной нагрузкой. Идеологи и деятели «безбожного» движения призывали к широкому размаху антирелигиозной работы, подчеркивая, что борьба с «этим гнусным и наиболее цепким наследием капиталистического строя» играет «громадную роль» в деле коммунистического воспитания масс³⁰¹.

Основные направления работы, впрочем, мало изменились. По-прежнему упор делался на массовость: планы работы республиканских и районных оргбюро СВБ предусматривали в качестве одной из ключевых задач «организацию ячеек» с определением количественных показателей (число самих ячеек и число членов в них). В результате мер преимущественно административного характера количественный состав СВБ к концу 1930-х – началу 1940-х гг. существенно вырос: 397 ячеек с охватом 8998 человек – в Марийской АССР; 588 ячеек и почти 18 тыс. членов, действовало 122 антирелигиозных кружка (почти 14% от общего количества действовавших кружковых объединений) с охватом 2395 участников – в Мордовии; 749 ячеек и 16 тысяч членов СВБ, 107 антирелигиозных кружков – в Чувашской АССР³⁰². Со стороны партийных и комсомольских структур следовали призывы не «останавливаться на достигнутом», крепить и расширять ряды «революционных атеистов». В регионах работали консультационные пункты заочных антирелигиозных курсов Наркомпроса РСФСР. Специальные семинары и курсы проводились для руководителей антирелигиозных кружков, агитаторов, заведующих избами-читальнями, клубами и других работников культмассовой сферы³⁰³. Повышению активности антирелигиозной работы должна была способствовать и ее организация на основе принципа социалистического соревнования как между отдельными организациями СВБ в самих республиках, так и между СВБ автономий в целом³⁰⁴.

Вновь активизировалось информационное обеспечение. В регионах массово тиражировались «методические указания» ЦС СВБ СССР, выходило много переводной литературы, выпускалась соответствующая литература на русском и национальных языках. Содержание последней представляло собой сочетание общих тем с местной спецификой: например, марийскими безбожниками акцентировалось внимание на «Истории монастырей в Марийской республике», «Реакционной деятельности религиозных организаций в Марийской республике», «Секте Кугу-Сорта и ее реакционной роли в социалистическом строительстве»³⁰⁵. Антирелигиозные материалы снова регулярно публиковались на страницах периодических изданий, а ячейками СВБ готовились «профильные» стенгазеты. В республиканских музеях открывались соответствующие экспозиции (например, «Мордовия царской России в паутине религиозных дурманов»). Драматурги создавали произведения, в которых рисовали представителей духовенства в неприглядном, отрицательном виде³⁰⁶. В фольклоре появились произведения, в которых отражалось негативное отношение к «Богу» (вроде чувашской пословицы «Чем Богу кланяться, дьяволу кланяйся – все равно пользы не будет»), чего практически не было в предшествующий период³⁰⁷. Широкое использование получило радио, по которому в пасхальные дни транслировались антирелигиозные лекции³⁰⁸. Свой вклад в антирелигиозную пропаганду вносили архивные службы, предоставляя в исполкомы автономий копии документов о «фактах преступной деятельности духовенства» в прошлом (например, об изнасиловании домашних работниц, о рукоприкладстве, пропое священнослужителями церковных денег и т. п.)³⁰⁹.

В массовом масштабе с активным привлечением работников культуры, образования и здравоохранения разворачивалась борьба с религиозными пережитками в быту. Ячейки СВБ не замыкались в стенах своих учреждений, организаций и предприятий, а шли «в народ»: устанавливали шефство над близлежащими селами и деревнями, где на общих собраниях граждан подробно освещали «несовместимость религии с культурой и культурным ростом нашей страны». Особым вопросом стала организация антирелигиозной пропаганды во время выборных кампаний. Снова было обращено внимание на проведение антипасхальных и антирождественских акций, причем упор делался на привлечение к этим действиям учащихся школ, работа с которыми перестраивалась в соответствии с новыми требованиями. В инструктивно-методических разработках говорилось, что антирелигиозную работу нельзя рассматривать как «некую самостоятельную учебную дисциплину вроде химии, физики и т. п.», нельзя считать ее и «добавлением к основной учебной работе школы», антирелигиозная работа должна была «войти в повседневную жизнь школы». В республиканской периодике публиковались указания для учителей на необходимость использовать любой подходящий повод в ходе учебного процесса для разъяснения ученикам «нелепости, вздорности, антинаучности религиозных суеверий». Проблема посещения учащимися церквей обсуждалась на районных совещаниях учителей и конференциях СВБ³¹⁰. По-прежнему актуальной оставалась работа на селе, особенно с женщинами. Партийные идеологи требовали вести антирелигиозную агитацию даже в роддомах. Разножанровой художественной литературой формировались образы женщин, порвавших или порывающих с религией³¹¹.

Вместе с тем активизация антирелигиозной работы оказалась кратковременной. Количественный состав ячеек СВБ в национальных автономиях действительно рос, но это мало влияло на качество их деятельности; кроме того, координация и контроль со стороны вышестоящих структур действий низовых организаций были слабы, о чем свидетельствуют выступления на конференциях различного уровня. Региональные власти получали большое количество сигналов с мест об очередном кризисе работы на «религиозном фронте». Республиканские конференции СВБ и совещания секретарей райкомов партии и комсомола отмечали «игнорирование работы на селе», «совершенную недостаточность» и «неудовлетворительность» атеистической пропаганды. Критические статьи появлялись и в периодике³¹².

Существенно повлияло на развитие ситуации начало Великой Отечественной войны. Выбив миллионы людей из привычной колеи и актуализировав тему жизни и смерти, война привела к частичной утрате «новаций» 1920-1930-х гг. и способствовала подъему религиозности. Последнее обстоятельство вызвало очередную волну недовольства и нападок: «церковники не дремали», «религия всегда паразитирует на несчастьях людей», – утверждали «истинные ленинцы»³¹³. Однако лучшим опровержением подобных заявлений стала патриотическая позиция РПЦ и ее практические действия: обращение в первый же день войны митрополита Сергия (Страгородского) к верующим с призывом встать на защиту Родины, сбор пожертвований на нужды обороны и др. Власть отреагировала на такое обстоятельство. Вопрос о строительстве «безбожного государства» исчез из числа приоритетных задач. Война подвела и черту под деятельностью СВБ СССР: формально он существовал до 1947 г., но именно с началом войны прекратился выпуск атеистических изданий, а «главный безбожник» Е. М. Ярославский по воле И. В. Сталина написал статью «Почему религиозные люди против Гитлера»³¹⁴.