Текст книги "Дин Рид: трагедия красного ковбоя"

Дина, как почетного гостя, поселили в лучшей гостинице города рядом с центральной площадью, названной в честь основателя Монгольской народной республики Сухэ-Батора. Здесь же находились все главные учреждения республики: Дом правительства (в нем находились ЦК партии, Совет министров, Президиум Великого хурала), иностранные посольства и даже киностудия «Монголкино». Естественно, на последней Дин побывал, чтобы посмотреть, как снимается кино в республике, которая свой первый художественный фильм сняла всего лишь 30 лет назад.

Еще больше Дина поразило народное песенное творчество монголов. Услышав урт-дуу, протяжную народную песню, Дин был буквально потрясен вокальным мастерством исполнителя: певец тянул один звук в течение такого долгого времени, что Дин думал, что это никогда не закончится. Сам он даже не стал пробовать повторить подобное – знал, что у него ничего не получится. Однако несколько концертов в Улан-Баторе Дин дал, причем при постоянных аншлагах.

Вообще Дина встречали в Монголии превосходно. Его уже знали как активного борца за мир и друга Советского Союза. А эта страна была у монголов в особом почете: без помощи СССР это азиатское государство никогда не смогло бы возникнуть и развиваться на протяжении стольких десятилетий. И хотя монголы были прекрасно осведомлены, что помощь СССР в последнее время не бескорыстна – Монголия была форпостом Москвы против враждебного Китая, – однако это значения не имело: дружить с русскими было выгодно.

Стоит отметить, что за событиями в Китае Дин тоже внимательно следил. Так называемая «культурная революция», которая началась в 1966 году и продолжалась в течение нескольких последующих лет, чрезвычайно интересовала Дина. Он даже на какое-то время увлекся маоизмом, считая, что идеи, которые претворяют в жизнь хунвейбины, в чем-то прогрессивны. Ему казалось, что только применение силы в отношении представителей обуржуазившейся интеллигенции может отвратить их от попыток встать на капиталистический путь. Дин считал, что «лучше пролить ручей крови, чем потом реки».

Вернувшись в Италию, Дин с головой погрузился в дела: впереди его ждали съемки в новых фильмах, и еще надо было помогать жене управляться с дочерью. Малышка Рамона менялась буквально на глазах, и Дин не мог на нее налюбоваться: все время вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, на кого она больше похожа – на него или на Патрисию. Ему казалось, что дочь больше взяла от матери, хотя сама Патрисия утверждала, что в девочке много и отцовского: губы, глаза.

– Слава богу, что не уши, – шутил Дин, который считал, что уши у него большие и некрасивые.

Однажды, когда Дин гулял с дочерью недалеко от своего дома № 9 на Виа Нера, возле него остановился черный «Пежо», из которого высунулась радостная физиономия молодого человека, и он узнал в нем своего бывшего сокурсника по Колорадскому университету Боба Клэнси.

– Хэлло, Дин, – завопил Боб на всю улицу и от радости даже посигналил.

Дин обрадовался встрече не меньше Боба и покатил коляску к тротуару, где остановился его приятель. Когда тот вылез из автомобиля, друзья горячо обнялись. Потом Боб заглянул в коляску, где мирно спала Рамона, и спросил:

– Как я понял, это твой отпрыск?

– Этот отпрыск женского пола, – поправил друга Дин. – Ей всего три месяца.

– Да хоть десять, – засмеялся Боб. – Лично мне дети всегда действовали на нервы, а ты, я смотрю, играешь роль образцового папаши.

– А ты все так же волочишься за девушками, как это было в университете? – засмеялся Дин.

– Можно подумать, что ты не волочишься? – парировал Боб. – Насколько я знаю, для вас, актеров, охота за женщинами входит в само понятие творческого процесса. Не будь этого, в вашу профессию мало бы кто пошел. Разве я не прав?

Вместо ответа Дин опять засмеялся. Затем они сошли с тротуара, чтобы не мешать прохожим, и Боб спросил:

– У добропорядочного папаши, конечно, нет времени, чтобы пообщаться с институтским товарищем?

– Почему нет? – искренне удивился Дин. – Вот сейчас отвезу дочь домой и вернусь к тебе. Там на углу есть хорошая кантина, где мы могли бы с тобой прекрасно пообщаться.

– Не хочу кантину, – покачал головой Боб. – В такую прекрасную погоду сидеть в темном и сыром подвале неразумно. На соседней улице я видел открытое кафе, вот там я тебя и подожду. О’кей?

Вместо ответа Дин развернул коляску и быстрым шагом направился к дому.

Когда спустя несколько минут Дин подошел к открытому кафе, Боб уже сидел за столиком и потягивал коктейль. Он выбрал место в самом углу площадки, откуда открывался прекрасный вид на площадь и на само заведение, которое в эти дневные часы было практически пустым. Дин опустился на стул и с ходу спросил:

– Какой ветер, Боб, занес тебя в Рим?

– Моя нынешняя пассия – итальянка, – ответил Боб, подвинув Дину бокал с его коктейлем. – Мы с ней путешествуем по Европе, но вчера она привезла меня сюда, чтобы познакомить со своими родителями.

– Значит, у вас серьезные отношения?

– Это она так думает, а меня держит возле нее ее непомерный бюст и упругая задница, – засмеялся Боб. – Увы, Дин, но я не рожден для брака. С этим смирились все, даже мои родители. Так что по части наследников у них теперь одна надежда – на мою младшую сестру Линду.

Дин отпил из бокала коктейль, оценил его отменное качество и вновь вернулся к прерванному разговору, задав другу неожиданный вопрос:

– Я слышал, твой отец сделал неплохую карьеру?

– Да, папашу взяли в госдепартамент, – кивнул Боб. – Не поверишь, но несколько месяцев назад я вот так же, как тебя, видел вблизи самого Джонсона. Папаша взял меня с собой на какой-то политический раут, и мы подходили к президенту, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Скажу тебе прямо, Дин, вблизи Джонсон еще неприятнее, чем на фото в газетах. Я буквально сдерживал себя, чтобы не рассмеяться, глядя на его шнобелину.

– Я думаю, если бы ты не сдержался, то поставил бы отца в неловкое положение.

– Плевал я на его положение, – усмехнулся Боб. – Он готов лизать задницу этим уродам, которые довели страну до маразма. Наших ребят тысячами убивают во Вьетнаме, а Джонсон день и ночь твердит, что враг терпит поражение. Какое, к черту, поражение, если наши тупоголовые генералы запросили во Вьетнам еще 200 тысяч солдат к тому полумиллиону, который сегодня там находится. Нам надо скорее драпать из Вьетнама, а не отправлять туда новое пушечное мясо.

– Уход из Вьетнама означает поражение Джонсона, – напомнил Дин собеседнику то, о чем он, судя по всему, и сам прекрасно был осведомлен.

– Еще год назад Америка восприняла бы этот уход как катастрофу, но сегодня подавляющая часть американцев отнеслась бы к этому с одобрением, – ответил Боб. – За войну сегодня голосуют разве что тупоголовые «ястребы» типа братьев Ростоу.

– Короче, Боб, я понял, что для отца ты отрезанный ломоть как по части наследников, так и по части идеалов, – улыбнулся Дин в ответ на страстный монолог своего приятеля.

– Да уж, мы с ним расходимся во всем, – кивнул Боб. – У тебя, кстати, та же история.

– Ну, я отцу хотя бы внучку подарил.

– Нужна она ему, – отмахнулся Боб. – Главное, чего хотят наши отцы, – это чтобы мы были во всем на них похожи. А я не хочу быть похожим на своего отца. И я в гробу видел его работу в этом вшивом госдепартаменте.

– А чем он там занимается? – поинтересовался Дин.

– Восточной Европой. Сейчас у него буквально голова пухнет от того, что происходит в Чехословакии. Ты, наверное, слышал, что чехословаки собираются отколоться от Советов?

– Слышал, конечно, – ответил Дин.

– Слышал, да не все. Ты, например, знаешь, что Джонсон не собирается помогать чехословакам, чтобы не портить отношения с русскими? А я вот знаю.

– Откуда? – насторожился Дин.

– Случайно услышал разговор отца по телефону. Оказывается, Джонсон отдал приказ, запрещающий наращивать воздушное или наземное патрулирование вдоль чехословацких границ или предпринимать какие-либо действия, которые могли бы быть истолкованы Советами как поддержка режима… забыл, как его зовут…

– Дубчека, – помог другу Дин.

– Точно, Дубчека. Джонсон готовится к подписанию договора по ОСВ и хочет, чтобы все прошло гладко. Таким образом он хочет помочь своему преемнику от демократов на ноябрьских выборах. Идиот, он думает, что это ему поможет. Да демократы все уже давно просрали!

Последнюю фразу Боб произнес так громко, что люди, проходившие по площади рядом с их столиком, даже стали оглядываться в их сторону. Поэтому Дину пришлось легонько толкнуть приятеля ногой по ботинку, чтобы он успокоился. Но это было уже лишним, поскольку Боб и сам понял, что слишком разошелся, и следующие свои слова сказал почти шепотом, всем телом подавшись к своему собеседнику:

– Дураку понятно, что следующим президентом станет кандидат от республиканцев. Потому что самый главный фаворит от демократов братец Кеннеди получил пулю в голову.

Дин прекрасно знал, о чем идет речь. В последние полгода Америку, да и весь мир, потрясли два циничных убийства: 4 апреля в Мемфисе был застрелен известный борец за права негритянского населения Мартин Лютер Кинг, а спустя два месяца, 5 июня, в Лос-Анджелесе был так же хладнокровно расстрелян младший брат Джона Кеннеди Роберт, который шел от демократической партии в президенты страны. Причем уверенно шел: на предварительных выборах он набрал 46 процентов голосов и имел все шансы победить и на Национальном съезде демократов в Чикаго. Однако спустя несколько часов после победы в Лос-Анджелесе Кеннеди-младший был застрелен неким иммигрантом из Иордании Сирхан Сирханом. И хотя тот категорически утверждал, что являлся убийцей-одиночкой и Кеннеди убил исключительно по личной инициативе, в это никто не верил. В те дни среди американцев ходила версия, что с Робертом расправились те же люди, что убили и его старшего брата, – представители военно-промышленных кругов, которые не хотели прекращения войны во Вьетнаме, поскольку та приносила им баснословные барыши. Например, прибыли только от одного производства авиабомб к 1964 году вдвое превысили их доход за весь период Второй мировой войны.

– А твой отец никак не комментировал убийство Кеннеди? – спросил друга Дин, когда тот наконец отвлекся от своего бокала с коктейлем.

Однако ответа на свой вопрос Дин не дождался. В этот момент за соседний столик сели две девицы в мини-юбках, и Боб какое-то время весь был поглощен разглядыванием их оголенных ляжек. После чего разговор о политике был немедленно свернут, и Боб обратился к приятелю с неожиданной просьбой:

– Дин, ты меня обязательно должен познакомить с кем-нибудь из своих актрисулек. Я пробуду в Риме еще неделю и надеюсь потратить это время не впустую.

– У тебя же есть женщина с огромным бюстом и упругой задницей, – усмехнулся Дин.

– Бюсты и задницы хороши тогда, когда их много, – философски заметил Боб. – К тому же в списке моих любовниц еще не было ни одной актрисы.

– Поверь мне, Боб, актрисы в сексе ничем не отличаются от остальных женщин, – огорошил своим заявлением приятеля Дин. – Так что тебе проще искать себе любовниц среди рядовых итальянок.

Друзья просидели в кафе еще полчаса, но разговор уже не клеился. У Дина из головы никак не выходили слова Боба о чехословацких событиях, поэтому на все последующие вопросы приятеля он отвечал вяло и без особого энтузиазма. Ему хотелось вернуть Боба к разговору о политике, но тот этого явно не хотел. Когда Дин, как бы нечаянно, попытался это сделать, Боб огрызнулся:

– К черту политику! Лучше я умру от сифилиса, чем от политической импотенции. Разве я не прав?

Дин не стал возражать приятелю, но после этого понял, что к интересующей его теме возврата уже не будет.

В течение оставшегося дня Дин не находил себе места, переваривая в уме то, что он услышал от Боба по поводу Чехословакии. Дин внимательно следил по газетам за событиями, происходившими в этой стране, и понимал, что эти события имеют огромное значение для всего Восточного блока. Говорил он об этом как-то и с Винчини, который, как и большинство в Итальянской компартии, был целиком на стороне реформаторов во главе с Дубчеком.

– Чехословаки хотят реформировать свое общество и сделать его более жизнеспособным, – говорил Винчини. – Ведь Москва слишком жестко диктует свои законы, что негативно сказывается на развитии этой страны. Русские стремятся контролировать все: и политику, и экономику. Например, они заставляют чехословаков расширять отрасли тяжелой промышленности, поскольку эта продукция выгодна Советскому Союзу. В итоге Чехословакия производит той же стали вдвое больше, чем может продать, поскольку ее продукция не имеет рынков сбыта за пределами Восточного блока.

– Однако, преследуя экономическую независимость, чехословаки затем сделают следующий шаг – захотят реформировать и свою политическую сферу, – заметил Дин. – И в итоге все сильнее будут дистанцироваться от Москвы, идя по пути Румынии и Югославии.

– Согласен с тобой, но не вижу в этом ничего страшного. Этой дистанцией Москва может манипулировать, используя все те же экономические рычаги. Русские могут держать чехословаков на ресурсной, топливно-энергетической привязи: то есть по-прежнему продавать им недорогое топливо и покупать у них задешево товары. А лояльность их политиков попросту покупать либо использовать иные способы воздействия. Короче, им надо использовать любые ресурсы, кроме военного. Ведь реформы в Чехословакии могут принести Москве выгоду и на международной арене.

Заметив во взгляде Дина немой вопрос, Винчини попытался объяснить свою мысль более подробно:

– Нынешняя ситуация в Европе открывает перед русскими прекрасные перспективы. Возьми ту же Францию. Ее президент де Голль идет на сближение с Москвой и выводит свою страну из НАТО (это случилось в 1966 году. – Ф. Р.). В мае этого года сначала во Франции, а потом и в других европейских странах проходят студенческие бунты, которые ясно указывают на то, что молодежь проникнута левыми идеями. На ее знаменах нарисованы Ленин, Че Гевара и Мао. Авторитет Советского Союза в глазах мировой общественности взлетает на невиданную высоту, поскольку СССР идет в авангарде прогрессивного движения: выступает против войны во Вьетнаме, помогает арабам в борьбе с израильскими агрессорами, выступает за разоружение. И в Чехословакии перемены начались именно на этой волне. Вот почему Москва должна их поддержать, а не давить танками.

– В твоих словах есть резон, однако это всего лишь слова, – после некоторой паузы, понадобившейся ему, чтобы обдумать слова собеседника, произнес Дин. – Реальность же может сложиться совершенно иначе, и реформы в Чехословакии могут стать тем детонатором, который взорвет Восточный блок. Такие взрывы уже были: в 48-м в Югославии и в 56-м в Венгрии. Тогда русским удалось с ними совладать. Но третий взрыв может стать роковым.

– Значит, ты против реформ? – не скрывая своего раздражения, спросил Винчини.

– Я не против реформ как таковых, но чехословаки в своих действиях слишком радикальны. Они выдвинули идею создания Национального фронта, в который войдут несколько партий, но руководить им будут коммунисты. Но где гарантия, что эти партии потом не оттеснят коммунистов от власти? И русские вполне справедливо могут опасаться подобного поворота.

– Я же говорил, что у русских есть множество рычагов воздействия на внутриполитическую ситуацию в Чехословакии. И радикализм пражских политиков можно контролировать без военного вмешательства. А если они применят силу, то окончательно отпугнут от себя тех западных политиков, кто выступает за «австриизацию» Европы, за отрыв ее от Америки. Франция уже вышла из НАТО, а значит, точно так же могут поступить и другие европейские державы, если Москва проявит разум и гибкость в чехословацком вопросе. Но если она пошлет в Прагу армию, то все эти планы будут похоронены.

После этого разговора Дин понял, что их взгляды с Винчини на события в Чехословакии диаметрально разнятся. Несмотря на то что в словах Винчини были определенный резон и логика, однако все они перечеркивались одним доводом: поспешностью, с которой чехословаки хотели реформировать свою страну. Радикализм пражских реформаторов наводил Дина на мысль, что все эти перемены в итоге приведут к неминуемой западнизации Чехословакии. Конечно, социализм, который строили в Советском Союзе, не вызывал у Дина безоговорочного восторга: он находил в нем массу недостатков и даже пороков. Но в то же время он понимал, что любая попытка выйти из-под влияния Москвы сыграет только на руку ее врагам, у которых наверняка возникнет соблазн расширить брешь, пробитую в монолите Восточного блока чехословаками. И те просто могут не заметить, как окажутся не обновителями социализма, а его могильщиками.

Под влиянием этих мыслей Дин решил довести информацию, которую он узнал от Боба, до советских дипломатов. До этого он уже дважды успел побывать в советском посольстве в Риме, расположенном на окраине города, на улице Номентана, по делам сугубо творческим (прощупывал почву на предмет своих возможных гастролей в СССР), поэтому новый его поход в посольство не должен был вызвать подозрений у итальянской контрразведки СИД (пришла на смену СИФАР), которая с недавних пор – после громкого скандала 1967 года, когда внутри Службы военной разведки СИСМИ был разоблачен агент КГБ Ринальди, – усиленно следила за всеми передвижениями вокруг советского постпредства.

Позвонив по телефону в советское посольство, Дин попросил аудиенции у атташе по культуре, что не должно было вызвать опасений у СИФАР, если она сумела зафиксировать этот звонок. Аудиенция состоялась спустя час после звонка. Однако едва атташе услышал о том, на какую тему пришел общаться с ним гость, он тут же объявил, что эта тема не в его компетенции, и проводил Дина в кабинет, расположенный на другом этаже здания. Как понял Дин, это был кабинет службы внешней разведки КГБ.

Хозяин кабинета, мужчина средних лет в светлом костюме из дорогой ткани, назвавшийся Павлом, на довольно сносном английском пригласил Дина сесть в удобное кресло напротив стола и, прежде чем начать разговор, предложил Дину на выбор любой из напитков: коньяк, вино или русскую водку. Дин выбрал вино, херес, в то время как его собеседник налил себе в бокал знаменитый испанский коньяк «Фунандор». Пригубив из своего бокала, Дин отставил его в сторону и подробно рассказал то, что услышал вчера от Боба. Павел выслушал его рассказ внимательно, ни разу не перебив. Когда Дин замолчал, Павел спросил:

– Почему вы решили рассказать нам об этом?

– Потому что я с симпатией отношусь к вашей стране, – честно ответил Дин. После чего вновь пригубил из своего бокала и спросил: – Или вы в этом сомневаетесь?

– Ни в коем случае! – сделав энергичный жест рукой, ответил хозяин кабинета. – Мы хорошо знаем вас, мистер Рид, как активного борца за мир и нашего друга. Но то же самое знают про вас и наши противники.

– Вы думаете, что Боб работает на них? – после некоторой паузы, понадобившейся ему, чтобы понять значение услышанных от собеседника слов, спросил Дин.

– Почему обязательно работает, они могут использовать Боба без его ведома. Мы называем это «игрой втемную».

– Да нет, вы преувеличиваете, – покачал головой Дин. – Боб встретил меня совершенно случайно, а про телефонный разговор своего отца сказал без всякого умысла, между делом. И как я потом ни пытался снова вернуть его к разговору на политические темы, он больше к нему не возвращался. Никакой «игрой втемную» там и не пахло.

– Ну, хорошо, убедили, – улыбнулся Павел. – И клятвенно заверяю вас, что сегодня же доведу ваши слова до своего руководства в Москве.

Поняв, что на этом аудиенция закончена, Дин допил свой херес и поднялся из кресла. Хозяин кабинета поднялся следом за гостем и первым протянул руку для прощального рукопожатия.

Разведчик не обманул Дина: в тот же день его шифровка была отправлена в Москву, на Лубянку. В те июльские дни туда стекалась масса секретных сообщений из Европы и США, в которых агенты КГБ оповещали свое руководство о реакции политических кругов разных стран на события вокруг Чехословакии. Были среди этих сообщений и данные о возможной реакции руководства США. Подавляющая часть этих сообщений была идентична тому, что рассказал Дин: команда Джонсона была осторожна в своей реакции на чехословацкие события и не собиралась в них вмешиваться. И хотя среди американских политиков были и такие, кто настаивал на протягивании руки помощи Праге (например, сенатор Клейборн Пелл), президент и его команда придерживались другой стратегии. По их мнению, играть на двух фронтах одновременно – на вьетнамском и чехословацком – было бы неразумно. Тем более что у Америки были свои серьезные претензии к Чехословакии. Эта страна своей экономической и военной помощью поддерживала так называемые национально-освободительные движения в слаборазвитых странах – в том же Вьетнаме, например, и занимала 3-е место после СССР и Китая по оказанию такого рода помощи. Чуть позже госсекретарь США Раск в беседе с советским послом в США Добрыниным так выразится на этот счет: «Мы не хотим создавать впечатления, будто за событиями в Чехословакии стоят США или будто США пытаются поощрять антисоветизм в этой стране».

Была еще одна причина, скрытая от широких глаз, согласно которой США не собирались вмешиваться в чехословацкую проблему. Согласно ей Белый дом был заинтересован во вторжении советских войск в Чехословакию, предполагая использовать эту ситуацию в деле раскола международного коммунистического движения. Как теперь известно, этих целей американцы добьются.

Информация, пришедшая от Дина, была немедленно доведена до начальника Первого главного управления КГБ Александра Сахаровского. Ведь хотя в сведениях Дина и не было ничего сверхособенного (о подобном в те дни докладывали многие источники), однако сама личность американского певца вынуждала советских разведчиков поставить в известность своего начальника. А тот уже довел эти сведения лично до Андропова. Услышав это, председатель КГБ удивился:

– Это первый случай, когда Дин Рид вышел на контакт с нами?

– Да, Юрий Владимирович, – ответил Сахаровский. – Но мы не слишком ему верим. Я уже как-то докладывал вам, что еще при прежнем руководителе, Семичастном, на Дина Рида приходила информация от наших источников в Америке, что он может быть связан с тамошними спецслужбами.

После этих слов в кабинете повисла тишина, которая понадобилась для того, чтобы Андропов смог осмыслить услышанную информацию. После чего он сказал:

– Но Дин Рид, насколько мне известно, активно участвует в деятельности Всемирного совета мира и имеет там заслуженный авторитет. Если он агент американских спецслужб, то мы должны поставить в известность руководство Совета.

– Я полагаю, что это несвоевременно.

– Почему? – удивился Андропов.

– Дело в том, что полученная нами информация требует тщательной проверки. Поскольку другие источники ясно указывают на то, что Дин Рид наш активный сторонник. А все сведения о том, что он является вражеским агентом, могут быть лишь контригрой со стороны американской разведки.

– Да, жалко будет, если Дин Рид окажется нашим врагом, – грустно резюмировал Андропов, откидываясь на спинку кресла. – Парень он симпатичный, да и певец отменный. Я был на его концерте в Театре эстрады два года назад и получил истинное удовольствие. Нашим людям он нравится, а это значит, что мы могли бы здорово использовать его харизму на благо нашей политики.

– Я придерживаюсь того же мнения, Юрий Владимирович, – согласился с доводами своего руководителя Сахаровский. – Так что будем надеяться, что та негативная информация, которая пришла на Дина Рида, не подтвердится.

После того как Сахаровский ушел, Андропов встал из кресла и подошел к окну, выходившему на Лубянскую площадь. Стояло теплое августовское утро, и город за окном жил своей привычной жизнью: по улицам проносились автомобили, десятки прохожих спешили по своим делам. Каждый раз, когда Андропов наблюдал из своего окна эту картину, он думал об одном и том же: что все эти люди даже не подозревают, какие политические страсти бушуют всего лишь в нескольких шагах от них, в стенах Лубянки. Страсти, которые напрямую могут изменить жизнь этих самых миллионов людей.

На душе Андропова было тревожно. Он всего лишь чуть больше года находился на посту председателя КГБ, и чехословацкий кризис был его первым серьезным испытанием в этой должности. Хотя сказать, что все происходящее было внове для него, было бы неправильно: в 1956 году, когда Венгрия пыталась выйти из Восточного блока, Андропов был там послом. И собственными глазами видел, к чему могут привести уступки ревизионистам: под окнами советского посольства оголтелые венгры-антикоммунисты убивали членов партии. Когда это увидела жена Андропова, с ней случился такой нервный срыв, что от него она потом будет страдать всю жизнь. Сам Андропов вынес из тех событий один вывод: в подобных ситуациях надо действовать решительно с самого начала, чтобы потом избежать еще большей крови.

В 56-м Андропов не ошибся, когда выдвинул кандидатуру Яноша Кадара на пост нового руководителя Венгерской компартии. Хрущев хотел видеть на этом посту другого человека – Ференца Мюнниха, но в итоге согласился с кандидатурой Кадара и впоследствии ни разу об этом не пожалел. А вот когда годом раньше в Чехословакии смещали Антонина Новотного и ставили на его место Александра Дубчека, Андропов сомневался в кандидатуре последнего, но Брежнев решил по-своему. «Я Саше доверяю», – сказал тогда Брежнев. К чему привело это доверие, все теперь прекрасно знают: именно Дубчек привел страну к произошедшему в то время кризису.

В отличие от Надя в 1956 году, Дубчек во всех своих заявлениях подчеркивал, что его правительство не собирается выходить из Варшавского договора или отказываться от социализма. На первых порах даже Андропов поверил в эти заявления, поскольку фигура Дубчека даже неожиданно для него обрела некий ореол борца за демократию. Андропову на какое-то время показалось, что Дубчек способен объединить вокруг себя здоровые силы и сделать Чехословакию еще более верным союзником Москвы, чем это было при сталинисте Новотном. Но спустя некоторое время Андропов вдруг понял, что глубоко заблуждался в отношении этого человека. Дубчек стал дистанцироваться от тех своих соратников, кто выступал за союз с Москвой, и привечать других – врагов такого союза. И тут же многие высказывания Дубчека Андропов стал расценивать уже совершенно иначе. Например, его заявление о том, что он хочет построить «социализм с человеческим лицом». Значит, в том же Советском Союзе этот социализм имеет другое лицо? Тогда какое? Андропов стал склоняться к мнению, что новые чехословацкие лидеры хотят в перспективе дистанцироваться от Москвы и образовать некую Малую Коммунистическую Антанту вместе с Румынией и Югославией. Если это произойдет, то Восточный блок ждут тяжелые времена. Поэтому допустить такого развития событий было нельзя ни в коем случае – история этого бы не простила советским руководителям.

«Если это произойдет, то, значит, те сотни тысяч советских солдат, которые погибли при освобождении Чехословакии от фашизма, погибли зря, – размышлял Андропов. – У Дубчека и его людей, видно, короткая память. Они забыли, что их страну американцы не стали спасать от фашизма, побоявшись проливать кровь своих солдат. И тогда это сделало советское руководство. И миллионы чехословаков с радостью встречали наши войска, а потом, после войны, сами же выбрали путь развития своей страны – социалистический. Почему же сейчас горстка каких-то ревизионистов должна пересматривать итоги истории и под флагом построения „социализма с человеческим лицом“ реставрировать капитализм?

Двадцать лет мы живем без войны, однако это относительный мир, – продолжал размышлять Андропов. – На самом деле война бушует – холодная. И в этом противостоянии любая попытка кого-то из наших союзников дистанцироваться от нас может привести к перевесу сил в пользу нашего противника. А ведь саму эту войну затеяли не мы. Советское руководство было готово и дальше поддерживать со своими союзниками по Антигитлеровской коалиции партнерские отношения. Об этом было заявлено еще в январе 45-го во время переговоров Молотова с послом США, об этом же говорил и сам Сталин в сентябре того же года во время встречи с американскими конгрессменами. Сталин даже готов был пойти на беспрецедентные политические уступки – постепенный вывод советских войск из Восточной Европы. Но Запад выбрал войну. Причем воевать он собирался отнюдь не с коммунистическим режимом, а с Россией как цивилизацией. Причем это совсем не скрывалось. Как писал один из американских политиков: «Россия – азиатская деспотия, примитивная, мерзкая, хищная, воздвигнутая на пирамиде из человеческих костей, умелая лишь в своей наглости, предательстве и терроризме». И это писал человек, предки которого сами построили свое государство на крови и костях миллионов коренных жителей Американского континента – индейцев. Это писал человек, предки которого специально привозили из Африки сотни тысяч рабов для того, чтобы те работали на плантациях белых. Наконец, это писал человек, современники которого сбросили атомные бомбы на жителей двух японских городов, за считаные минуты уничтожив несколько миллионов человек.

Конечно, чехословаки вольны сами выбирать свой путь государственного развития. Однако знает ли подавляющая часть населения этой республики, в какое светлое завтра могут привести их нынешние реформаторы? Цели у них, конечно же, благие. Однако выбор путей небогат: либо социалистический, либо капиталистический. А чем последний лучше? Мнимой свободой? Нет этой свободы в природе и никогда не было. Есть право сильнейшего определять жизнь слабейших. Захочет Запад заставить чехословаков жить по своим законам – и они будут по ним жить. Разделять их идеологию, которая ничем не лучше нашей, а во многом и антигуманнее ее. Разве нынешняя война во Вьетнаме не указывает на это? Нет, Чехословакию мы отдавать ни в коем случае не должны. Странно, что это не понимают не только многие чехословацкие руководители, но и даже кое-кто из наших».

Андропов был всего лишь кандидатом в члены Политбюро, поэтому не входил в узкий круг главных руководителей страны, принимавших окончательные решения. В этот круг входили Брежнев, Косыгин, Подгорный, Суслов и Шелест. Однако информацию, которой Андропов снабжал «пятерку» по всем важным вопросам политики, эти люди старались не игнорировать. Но выводы делали разные. К примеру, если Шелест выступал за принятие радикальных мер воздействия на чехословацкое руководство, то Косыгин являлся сторонником умеренных действий. Ему казалось, что Дубчек проводит в жизнь социал-демократическую программу и стремится в итоге превратить Чехословакию в Югославию, а затем во что-то похожее на Австрию. Андропов считал иначе и требовал принятия решительных мер, поскольку любое промедление, по его мнению, будет стоит дорого. На заседании Политбюро 19 июля Андропов даже схлестнулся на этой почве с Косыгиным. Председатель КГБ тогда заявил: «Правые во главе с Дубчеком стоят твердо на своей платформе. И готовимся не только мы, а готовятся и они, и готовятся очень тщательно. Они сейчас готовят рабочий класс, рабочую милицию. Все идет против нас…»