Текст книги "Советская нация и война. Национальный вопрос в СССР. 1933—1945"

Краеугольным камнем советской политики и пропаганды, направленной на «нерусские» народы оккупированной территории СССР, была историческая, братская связь с русским народом⁵⁹⁵, что обеспечивало реализацию единства советской нации и в захваченной части страны. Вторым аспектом было сочетание «советского» и «национального» факторов⁵⁹⁶.

На Украине одним из главных направлений стала дискредитация ОУН, приверженцы которой именовались «губителями украинского народа» и «верными псами каннибала Гитлера»⁵⁹⁷. Пропаганда стремилась противодействовать восприятию оуновцев как «национальных освободителей»⁵⁹⁸ и объяснить, что ОУН «старается разжечь национальную вражду против наших родных братьев – великого русского и польского народов»⁵⁹⁹. По воспоминаниям подпольщицы В.Д. Варягиной, работавшей в период оккупации в Львове, «бороться против немцев было тяжело, но против националистов было бороться еще тяжелее, так как борьба с немцами была открытой борьбой, а борьба с националистами была борьбой замаскированной»⁶⁰⁰ – очевидно, в связи с значительной популярностью идей украинского национализма в Галиции. Украинских коллаборационистов советские подпольщики убеждали, что «каждый честный украинец отвернется от них с презрением», потому что они по приказу немцев пошли «против своих же братьев русских, украинцев, белорусов»⁶⁰¹.

В советской пропаганде, реализованной на оккупированной территории Белоруссии, интересным фактом является использование «общерусского фактора» – так, листовка, изданная на белорусском языке и адресованная коллаборационистам-полицейским, гласила: «Ты русский человек, и твое место в рядах борцов за честь и свободу нашего народа, за его независимость». В 1944 г. велась пропаганда против созданной оккупантами «смехотворной Белорусской центральной рады». Глава БЦР Р. Островский именовался немецким «шпиком, подлым врагом белорусского народа». Одновременно белорусам сообщали о сущности объявленной нацистскими властями мобилизации: «Гитлеровские мошенники хотят заставить вас воевать против ваших же братьев – бойцов Красной армии и народных мстителей, ведущих священную борьбу за освобождение Белоруссии от немецкого ига»⁶⁰².

Советская политика среди казачьего населения была направлена на предотвращение «разлагающей деятельности» германской пропаганды. Казаков предупреждали, что оккупанты будут пытаться сбрасывать листовки, засылать эмигрантов и агитаторов, в связи с чем призывали «усилить бдительность»⁶⁰³. Казакам-коллаборационистам внушалось – с использованием русского национального фактора, – что нацисты дали им в руки немецкое оружие, чтобы они «им убивали русских, своих же братьев и отцов, чтобы… помогли Гитлеру отнять у русских богатые кубанские степи, вольный широкий Дон, чтобы… осквернили и запачкали вековую славу русского казачества». Казаков предупреждали, что если они не хотят «умереть подлой смертью изменника от русской же казачьей пули», то они должны «уйти от немцев, перейти на сторону… русских братьев»⁶⁰⁴.

Прибалтика была «трудным» фронтом для советской политики. В этом регионе и население было менее «советизированным», и нацистская политика проводилась более мягко, чем в других частях оккупированной территории СССР. Поэтому здесь советская пропаганда имела особые методики. Во-первых, осуществлялось убеждение тех людей, «которые ждали немцев», в том, что их надежды не оправдались. Во-вторых, проводилась дискредитация «местного самоуправления», созданного на территории Прибалтики германскими властями. «Самоуправление» получило следующую характеристику: «Это уничтожение свободы и независимости эстонцев… массовое убийство и ограбление граждан Эстонской ССР немцами… умерщвление эстонцев голодом и нищетой»⁶⁰⁵. В-третьих, осуществлялось воспитание ненависти к немецким колонистам, ввезенным оккупантами в Прибалтику, и акцентировался геноцид прибалтийского населения, как цель германских оккупантов⁶⁰⁶. В-четвертых, ввиду распространенных в Прибалтике ожиданий помощи со стороны «западных демократий», советская пропаганда в этом регионе делала акцент на том, что Великобритания и США являются надежными союзниками СССР⁶⁰⁷.

В-пятых, в пропаганде для оккупированных территорий этого региона постоянно делался нажим на наличие в Красной армии прибалтийских национальных частей. Здесь пропаганда даже прибегала к некоторым преувеличениям. Так, в листовке на эстонском языке, датированной апрелем 1942 г., говорилось: «Недалек тот день, когда Красная армия совместно с эстонскими национальными частями освободит эстонский народ из-под ига немецких оккупантов»⁶⁰⁸. После прочтения листовки могло показаться, что на стороне СССР сражается некая самостоятельная «эстонская армия», чего на самом деле не было.

Советское руководство стремилось противодействовать нацистской пропаганде, широко развернутой в Прибалтике, разоблачая отождествление эвакуации части населения Прибалтийских республик в июне – июле 1941 г. с «насильственной депортацией»⁶⁰⁹. В ответ на организованное германскими властями празднование годовщины «освобождения» Прибалтики от советской власти советская пропаганда объясняла, что «“день освобождения” немецких оккупантов является для эстонского народа днем траура. В эти дни немецкие палачи издеваются над страданиями эстонского народа»⁶¹⁰. В качестве реакции на инспирированную оккупантами в ноябре 1943 г. «кампанию протестов» в странах Прибалтики против доклада И.В. Сталина от 6 ноября 1943 г. и решений Московской конференции союзников в ЦК ВКП(б) было проведено совещание с руководством компартий Прибалтийских республик, по результатам которого был выработан план широких контрпропагандистских мероприятий⁶¹¹, которые включали в себя распространение листовок, радиопередачи и пр.

Большое внимание советские власти уделяли противодействию коллаборационизму. Политику оккупантов по созданию военных формирований из представителей народов СССР объясняли населению оккупированных областей тем, что «людские резервы Гитлера на исходе», и поэтому «по селам и городам, захваченным немцами, рыщут гитлеровские агенты и вербовщики», которые «ложью и провокацией… стремятся заманить русских людей на службу в банду Власова». А.А. Власов именовался «предателем», «шкурой» и «немецким шпионом», который «помогает гитлеровцам разбить русских, гнать наших братьев и сестер на каторгу, истреблять наших людей… обманом и подкупом… зазывает в свою банду русских людей, толкает их на братоубийство»⁶¹², помогает оккупантам «отнимать последний кусок хлеба у русских людей». В листовке – обращении к солдатам РОА, изданной в июне 1943 г., утверждалось, что нацисты «хотят превратить русских в рабов, считая русских свиньями», а «Власов и его клика – душители русского народа», которые «заставляют… идти против родины, против русских»⁶¹³.

В Литве молодежь призывали не вступать в полицию, уходить в партизанские отряды⁶¹⁴. В Латвии советские партизаны ставили себе задачу «оторвать хоть часть… буржуазных националистов от немцев». Комиссар Латышской партизанской бригады О.П. Ошкалнс вспоминал, что с этой целью партизаны тоже «притворялись националистами» и говорили, что они «поднялись для того, чтобы не дать немцам разгромить зажиточных крестьян и интеллигенцию, и звали их… помогать». Во время празднования Мартынова дня, которое проводило местное население, включая коллаборационистов-полицейских, советские партизаны вместе со всеми пели «буржуазный гимн Латвии»⁶¹⁵. Латышей, завербованных в германские военные формирования, в свою очередь, звали «вернуться к своему народу»⁶¹⁶. По словам Л.П. Мятинга, командира одного из эстонских партизанских отрядов, они убеждали эстонцев, находящихся в рядах вермахта, «сбегать, не идти на пушечное мясо, не… воевать против Красной армии»⁶¹⁷.

Советские власти пытались воздействовать на польское население оккупированных территорий – прежде всего на Западной Украине, в Западной Белоруссии и Виленском крае⁶¹⁸. Особую озабоченность вызывала активизация деятельности в этих регионах Делегации польского эмигрантского правительства и Армии крайовой (АК). В указаниях ЦК КП(б)Б «О военно-политических задачах работы в западных областях Белорусской ССР» от 15 июля 1943 г. говорилось о необходимости разъяснить польскому населению, что «в единении славянских народов сила и залог сокрушения гитлеризма, свободного существования славянских государств», сделать известным «существование “Союза польских патриотов” на территории СССР и дивизии имени Тадеуша Костюшко», а также разлагать отряды АК изнутри⁶¹⁹. На польском языке было издано обращение руководства Литовской ССР к полицейским, старостам и другим коллаборационистам, гласившее, что военные планы Германии провалились, и призывавшее «где только можно, вредить немцам»⁶²⁰.

Советская пропаганда, направленная на крымско-татарское население, в первый период войны была слабой⁶²¹. В 1942 г. было выпущено несколько воззваний, в которых от имени крымско-татарской интеллигенции и бойцов Крымского фронта содержались призывы «порвать с немцами». В дальнейшем, вплоть до освобождения полуострова, Крымский обком ВКП(б) издал около пятидесяти наименований антиколлаборационистских материалов на русском и крымско-татарском языках. Советская пропаганда пыталась убедить крымских татар в том, что оккупанты их обманывают, не собираясь предоставлять автономию, а, напротив, сжигают крымско-татарские деревни и уничтожают население⁶²². В период оккупации Северного Кавказа было развернуто советское радиовещание на кабардинском, адыгейском и осетинском языках⁶²³.

В марте 1943 г. Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) приняло постановление, в котором ряд направлений пропаганды, реализованной на оккупированной территории СССР в 1941–1942 гг., подвергло критике, как не соответствовавшие реалиям. В первую очередь это касалось оценки национальной политики германских оккупантов. Ранее распространявшиеся утверждения о том, что «немцы разрушают нашу культуру, закрывают школы, онемечивают и лишают русских, украинцев, белорусов и др. их национальной культуры», были признаны не соответствующими действительности. Такие утверждения, по мнению советских властей, могли оказать «только обратное воздействие», так как нацисты не раскрывали своих планов геноцида и уничтожения культуры народов СССР. Поэтому предписывалось сделать советскую пропаганду «глубоко национальной по своей форме», а также «сдирать “национальную” маску с лица немецкой пропаганды», используя такие факты, как «положение, в которое поставили немцы т. н. “самоуправление”, целый ряд наглых мер, специальные кино, магазины и т. п. “только для немцев”, положение “восточных рабочих” в Германии… высказывания фашистских главарей о славянских народах»⁶²⁴.

В заключительный период оккупации одним из главных направлений советской политики стало предотвращение ухода населения захваченной территории СССР с германскими войсками. Пропаганда убеждала советских граждан, что «всякого, кто уйдет с немцами, ждет неминуемая гибель», потому что «одни умрут с голоду, другие – от фашистских пыток, третьи – от пули». Во-вторых, было объявлено, что СССР не имеет намерений «наказывать тех, кто остался в селах и городах, занятых немцами», так как власти СССР знают, что эти люди не по своей воле «не смогли уйти с Красной армией» и что они вынесли «страдания и муки… под немецким сапогом»⁶²⁵. Латвийские партизаны призывали население республики «отстоять… свою страну от нависшей угрозы полного опустошения»⁶²⁶, которая грозила Латвии в случае ухода населения с германскими оккупантами.

В тылу СССР пропаганда старалась обойти стороной проблему коллаборационизма на оккупированной территории, говоря об отсутствии в стране «пятой колонны», разгром которой ставился в заслугу политике репрессий 1930-х гг., когда страна была очищена «от шпионов, убийц и вредителей, на содействие которых так рассчитывали германские фашисты»⁶²⁷. Было объявлено, что «ни у одного из народов СССР немецко-фашистские разбойники не нашли и не могли найти никакой поддержки»⁶²⁸, а также не смогли «разжечь национальную ненависть между народами СССР, поссорить их между собой, оторвать и противопоставить народы, населяющие нашу страну, великому русскому народу»⁶²⁹. Интересно, что власти упрощали действительность не только в материалах пропаганды, но и во внутренних документах, отмечая, что оккупантам не удалось «привлечь на свою сторону… широкие народные массы», «вызвать сколько-нибудь значительную вражду между советскими народами», а также «создать себе социальную опору ни в городе, ни в деревне». Так, секретарь ЦК КП(б) Латвии по пропаганде А. Пельше докладывал в ЦК ВКП(б) явно не соответствовавшую реалиям информацию, что «Квислингами Латвии является лишь кучка репатриированных еще до войны в Германию полулатышей-полунемцев, не имеющих никакой опоры в народе, поддерживаемых исключительно немецкими штыками»⁶³⁰.

Однако после освобождения части оккупированной территории скрывать факты сотрудничества граждан СССР с оккупантами стало труднее. Л.З. Мехлис на армейском совещании 6 ноября 1942 г. открыто заявил, что за время войны «оказалось много предателей»⁶³¹. Хотя пропаганда продолжала представлять факты коллаборационизма как «ничтожные исключения»⁶³², в советской прессе появлялась и противоположная, соответствовавшая реалиям информация – например, о создании оккупантами эстонского «самоуправления»⁶³³. В ряде материалов пропаганды упоминалась также проблема украинского национализма – однако опосредованно, в виде осуждения «украинско-немецких сепаратистов в Канаде», создавших там «Украинский канадский комитет»⁶³⁴, к членам которого было обращено предупреждение: «Прочь грязные руки от Украины!»⁶³⁵

Одним из характерных показателей воздействия «национально ориентированных» перемен, осуществленных в советской политике в период Великой Отечественной войны, является их оценка противником. Власти Третьего рейха с 1942 г. отмечали усиление «советско-русской пропаганды», в которой звучала «сильная патриотическая и национальная нота», построенная на использовании русского национального фактора⁶³⁶, – в ней использовались «священные национальные чувства, традиции русской истории и ее национальное величие»⁶³⁷. Нацисты выявили, что советская пропаганда «избегает неуклюжего возвеличивания большевизма»⁶³⁸, внушая народу, что война направлена не на «спасение большевизма», а является «Отечественной оборонительной войной против оккупантов»⁶³⁹. Так, национальный фактор широко использовался в передачах советского радио для Эстонии, проявлявшийся в «признании достижений и положительных качеств эстонца». В октябре 1943 г. Г. Гиммлер в своей речи перед сотрудниками СС высоко оценил изменения в советской политике. Он отметил, что «Сталин знает этот свой народ лучше всего» и поэтому говорит советским гражданам: «Сейчас вы должны терпеть, а потом будет лучшее государство. Немцы гораздо хуже, чем Сталин»⁶⁴⁰.

В 1943 г. оберайнзацфюрер СС В. Рейхард⁶⁴¹ в статье «Цели и содержание большевистской военной агитации»⁶⁴² писал: «Большевистские руководители были в достаточной мере реальными политиками, чтобы понять, что пропагандированием предлагаемого социалистического или коммунистического рая на земле можно, пожалуй, поднять производительность, но что для того, чтобы держать в руках народные массы в случае войны, нужны… другие лозунги». Автор статьи считал, что в этом лидеры СССР «взяли пример с Германии». Он отмечал, что «Сталин… вдохновляет… всю эту отвратительную национальную шумиху». Немецкий военнопленный, ефрейтор вермахта Э. Брист, говорил на допросе 22 ноября 1943 г.: «Момент, общеизвестный в Германии – определенная перемена, происшедшая в России, а именно – переход от интернационализма к национализму. Русский человек ведь не только коммунист – он, прежде всего, русский. Сталин продолжил то, на чем остановился Петр Великий. Говорят, что Сталин ведет чисто русскую политику… [В]место интернационализма наступил сильный русский национализм»⁶⁴³. В изданном в те же дни (26 ноября 1943 г.) документе абвера («Меморандум Райнхардта») говорилось, что «с помощью направленной пропаганды “Отечественной войны” Сталину удалось [добиться] невиданного за прошедшие 20 лет единства активных сил советской империи… Сейчас не один Сталин с маленькой кликой борется за осуществление бывшей всегда чуждой народу идеи мировой революции. Сейчас весь русский народ борется за сохранение своего свободного Отечества»⁶⁴⁴. Брошюра «Политическая задача немецкого солдата в России в разрезе тотальной войны» гласила: «Большевики с очевидным успехом апеллировали к национальному чувству русского народа»⁶⁴⁵. Германская служба пропаганды «Винета» в апреле 1944 г. отмечала, что «советская агитация и пропаганда прилагает усилия, чтобы возродить в армии и населении дух русского национализма и патриотизма, с целью воспитать готовность к самопожертвованию и лишениям ради родины»⁶⁴⁶. В таких заявлениях звучало признание высокой эффективности советской национальной политики.

Германские власти считали, что политика СССР стала напоминать политику дореволюционной России. Однако воздействие советской политики на народ оказалось более сильным, потому что СССР «не только имеет армию, которая технически оснащена лучше царской армии, но также и… коммунистические лозунги, которые часто маскируются под “национальные”», с помощью которых «возможность деморализации других наций гораздо сильнее, чем у царской политики»⁶⁴⁷. Командование армейской группы «Курляндия» в марте 1945 г. отмечало, что «Сталин мобилизовал духовные резервы своих народов», а именно – «те духовные резервы, которые он до этого осуждал как реакционные и направленные против большевистской революции: любовь к родине, традиции (форма, ордена, звания, “матушка-Россия”, дух народности, церковь), поощряя тем самым… тщеславие, гордость и дух сопротивления. Этим изменением политической и идеологической линии… Сталин добился успеха»⁶⁴⁸.

«Национализация» советской политики была отмечена и в среде русской эмиграции, часть представителей которой отнеслась к новым веяниям положительно, поверив в «эволюцию “батюшки Сталина”»⁶⁴⁹. Однако другие эмигранты остались на прежних позициях, Так, священнослужитель РПЦЗ о. Павел (Лютов) в марте 1943 г. сделал вывод, что большевистская партия «защищается от своих врагов русским народом, как немцы в Бельгии и Франции, когда они заслонялись женщинами и детьми, взятыми из занятых ими мест». Он считал, что «нужно иметь превратные понятия о коммунистической] партии, чтобы верить в то, что она будет ценить заслуги перед родиной и народом, который ею самой рассматривается лишь как средство для достижения главной цели – вселенского пожара и штурма небес»⁶⁵⁰.

В самом Советском Союзе перемены в советской политике закономерным образом (как это было и в довоенное время) были негативно встречены теми кругами коммунистов, для которых был неприемлемым отход от «идеалов». В начале войны они «ждали, что звериному национализму немецко-фашистских разбойников будет противопоставлено развернутое знамя революционного пролетарского интернационализма», что И.В. Сталин «обратится к великим именам Маркса, Энгельса и Ленина, к именам деятелей революции»⁶⁵¹. Поэтому они не понимали, «почему надо было выкапывать из истории Дмитрия Донского, Александра Невского и Суворова, почему социалистическое государство, воюя против фашизма, разворачивало именно эти знамена»⁶⁵². Призыв И.В. Сталина «вдохновляться “мужественным обликом” царских сатрапов», по мнению таких коммунистов, «был бы уместнее в 1914 г. в манифесте Николая II»⁶⁵³. С целью погасить проявления недовольства со стороны «ортодоксальных большевиков» в течение всего военного периода прослеживалось стремление властей сгладить «острые углы», возникшие в результате «прославления» целого ряда достижений «царского прошлого». В частности, в своих речах И.В. Сталин иногда сравнивал фашизм с режимом дореволюционной России⁶⁵⁴, А.С. Щербаков напоминал, что «старая царская Россия была тюрьмой народов»⁶⁵⁵. Однако эти отсылки были не более чем «успокоительным жестом» для тех, кто считал, что возврат к «великодержавию» зашел слишком далеко.

Новый курс советской политики был основан на высоких моральных установках – любви к Родине, уважении к ее великому прошлому. Советская политика была эффективной и в то же время – достаточно утилитарной. Власть открыто говорила о том, что воспитание чувства национальной гордости «нужно для того, чтобы русский народ и все народы СССР до конца осознали свое превосходство… над фашистскими поработителями… и разгромили их оккупационную армию и их гитлеровское разбойничье государство»⁶⁵⁶. Расчет советского руководства был прост и доходчив: «Если народ и его армия знают и убеждены, что ведут справедливую войну, если их вдохновляет благородная и возвышенная цель, они способны преодолевать неимоверные трудности и лишения»⁶⁵⁷.