Текст книги "Советская нация и война. Национальный вопрос в СССР. 1933—1945"

Советская нация – испытание на прочность войной

Политика укрепления великодержавия в период Великой Отечественной войны сопровождалась воплощением в жизнь разработанной в предвоенный период идеи формирования в СССР единой советской нации – на «фундаменте» русского народа. В стране усилилось сращивание понятий «русский» и «советский»⁶⁵⁸. Власть призывала всех граждан СССР, вне зависимости от их национальности, испытывать не только «чувство пламенного советского патриотизма», но и «русской национальной гордости»⁶⁵⁹. Такие идеи в целом положительно воспринимались в народе. Поэтесса М.С. Шагинян признавалась: «Хотя я армянка, но я русская по культуре, по духу» ⁶⁶⁰. Таким образом, понятие «русский» стало наднациональным, объединяющим фактором, приобретало то же значение, что и «советский», что было первым шагом к формированию единого «советского менталитета».

Одновременно советское руководство не упускало из виду работу по укреплению дружбы народов⁶⁶¹, и особенно «боевой дружбы советских народов»⁶⁶². Пропаганда подчеркивала, что война «показала всю действенную мощь советского патриотизма»⁶⁶³, и в военных условиях он «все ярче и ярче раскрывает» свои черты в виде «глубокой, неистребимой ненависти к врагам родины»⁶⁶⁴. Советский патриотизм был представлен как гораздо более мощная сила, чем дореволюционный. А.С. Щербаков в своем докладе 21 января 1943 г. отметил, что, хотя «история России знает немало примеров патриотизма», она никогда «еще не знала такого массового героизма, такого единодушия всех народов Советского Союза». Л.З. Мехлис в докладе 22 мая 1943 г. сделал вывод, что «общая беда привела… великую семью народов Советского Союза» не к раздорам, а сплочению. Особенно активно шла пропаганда дружбы народов в Красной армии как воплощения «братской семьи народов Советского Союза»⁶⁶⁵. Доказательством тому служили публиковавшиеся данные о национальном составе награжденных воинов, которые включали представителей 200 национальностей⁶⁶⁶.

В первый же день войны, 22 июня 1941 г., на всей территории СССР была объявлена мобилизация⁶⁶⁷. В целом она была осуществлена успешно во всех регионах страны, включая национальные. Так, в республиках Закавказья к середине июля 1941 г. было призвано 212 721 человек, что составляло 99 % плана. В Северной Осетии было призвано 40 тыс. человек, Кабардино-Балкарии – 25,3 тыс., в Карачае – 15,6 тыс., в Чечено-Ингушетии – 17 тыс. человек (хотя впоследствии процесс мобилизации на Северном Кавказе затормозился, и только к весне 1942 г. в СКВО удалось призвать 984 тыс. из 1002 тыс. человек, подлежавших призыву)⁶⁶⁸. Мобилизация в Карело-Финской ССР прошла успешно и была закончена уже к вечеру 23 июня 1941 г.: было призвано 100 тыс. человек⁶⁶⁹. В Крымской АССР было мобилизовано 93 тыс. человек⁶⁷⁰, в Эстонии – 33 тыс. человек⁶⁷¹, в Калмыцкой АССР за первые 8 месяцев войны было призвано 20 тыс. человек⁶⁷².

Прибытие в Красную армию представителей разных национальностей способствовало интеграции представителей разных народов в единую советскую нацию. Старший лейтенант Б. Кривицкий писал своим родным с фронта: «Россия, ее традиции – гордость не только русских, но и всех народов и народностей нашей страны. Чувство Родины стало всеобщим для нас. У бойцов разных национальностей в разговоре часто слышишь гордое: “Мы, русские”. И это совсем не от желания отречься от своей национальной принадлежности»⁶⁷³.

Конечно, в тяжелых условиях начала войны проявились и такие негативные явления, как уклонение от службы в армии, дезертирство, переход на сторону врага⁶⁷⁴ – проявлялись они в основном среди граждан СССР, недовольных коллективи-визацией, раскулачиванием, политическими репрессиями, насаждением атеизма, ускоренной политикой советизации на вновь присоединенных к Советскому Союзу территориях⁶⁷⁵. Так, в первые дни войны дезертировала половина из 7 тыс. бойцов Эстонского корпуса Красной армии⁶⁷⁶. Это происшествие породило недоверие властей ко всем прибалтам, служившим в Красной армии, хотя среди них было много таких, кто хотел сражаться с германским агрессором, – отметим, что половина бойцов Эстонского корпуса все-таки не дезертировала, а осталась в советских войсках. Тем не менее в сентябре 1941 г. прибалтийские территориальные корпусы Красной армии были расформированы и разоружены⁶⁷⁷. Воины-прибалты были переведены в запасные и тыловые части (кроме командиров, занимавших высокие должности)⁶⁷⁸. Так, до 25 тыс. военнообязанных эстонцев были направлены в строительные батальоны и рабочие колонны в Архангельском и Уральском военных округах⁶⁷⁹.

Однако уже вскоре советское руководство приняло решение восстановить в Красной армии прибалтийские воинские части, которые стали первыми национальными частями, вновь созданными в советских войсках в период войны. Причина такого шага была в том числе идеологической – показать вклад литовского, латышского и эстонского народов в борьбу с нацистской Германией. 3 августа 1941 г. была сформирована 201-я латышская дивизия, 51 % воинов которой составляли латыши по национальности. Дивизия вела успешные боевые действия, в октябре 1942 г. получила звание гвардейской. К осени 1944 г., в связи с потерями на фронте и исчерпанием призывного контингента из числа латышей, их процент в дивизии снизился до 36,3 %. С декабря 1941 г. началось формирование 16-й литовской стрелковой дивизии, 36,3 % воинов которой составляли литовцы. К сентябрю 1942 г. был сформирован 8-й эстонский стрелковый корпус, который можно назвать самым национальным из всех прибалтийских частей: на ноябрь 1942 г. эстонцы составляли 88,5 % личного состава корпуса, то есть больше, чем в довоенной Эстонии (88,1 % на 1934 г.). Это соотношение сохранялось с небольшими изменениями всю войну. Языком службы был эстонский, при этом служившие в корпусе неэстонцы также им владели⁶⁸⁰.

13 ноября 1941 г. Государственный Комитет Обороны принял решение о формировании национальных воинских соединений в республиках Средней Азии, Казахстане, Башкирии, Кабардино-Балкарии, Калмыкии и Чечено-Ингушетии. Главная причина создания таких частей заключалась в том, что к осени 1941 г. среди призывников многих союзных и автономных республик обнаружилось немало людей, слабо владевших русским языком или совсем не знавших его. Это серьезно затрудняло их обучение военному делу, удлиняло сроки подготовки боевых резервов. Поэтому важно было наладить работу с личным составом на родном языке⁶⁸¹, что было возможно сделать только в рамках национальных воинских частей.

Всего за годы войны в Красной армии было создано значительное количество национальных подразделений – 2 стрелковых корпуса, 21 стрелковая дивизия, 20 кавалерийских дивизий, 15 отдельных стрелковых бригад, 2 стрелковых полка, авиаполк, 2 отдельных стрелковых батальона, кавдивизион, авиаэскадрилья, общим числом военнослужащих 770 тыс. человек⁶⁸². Большинство таких формирований просуществовало недолго. Уже в 1942 г. были расформированы 15 национальных дивизий и 10 национальных бригад⁶⁸³. Основная причина ликвидации национальных частей состояла в том, что по мере обучения их бойцов военному делу и русскому языку надобность в существовании таких воинских подразделений отпадала. Другая причина заключалась в отмене призыва в армию представителей некоторых народов СССР. 19 сентября 1941 г. Закавказский фронт получил такое предписание в отношении аджарцев, хевсуров, курдов, сванов и мохевцев. 26 июля 1942 г. был отменен призыв коренных народов Чечено-Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Дагестана. Представители этих народов, которые уже были на фронте, остались в Красной армии до конца войны (кроме представителей репрессированных народов). Причина ограничения призыва состояла в обвинении представителей этих народов в «нелояльности»⁶⁸⁴ и «неэффективности» и на фронте⁶⁸⁵.

Однако основная причина такой «неэффективности» состояла не в том, что работа с призывниками и военнослужащими «нерусских» национальностей порой была организована очень слабо. 7 августа 1943 г. А.С. Щербаков на сборе агитаторов, работающих среди бойцов «нерусской» национальности, отметил, что в 1941–1942 гг. работа по укреплению дружбы народов в армии «была поставлена плохо», произошло немало «чрезвычайных происшествий». Этот вывод подтверждают докладные записки НКВД от 12 апреля 1942 г. и Политуправления Южного фронта от 8 мая 1942 г., которые указывали на случаи национальной розни в армии, «пренебрежительного отношения» некоторых командиров и политработников «к бойцам – грузинам, азербайджанцам, дагестанцам и узбекам»⁶⁸⁶.

Летом и осенью 1942 г. в армии «было распространено мнение о природной небоеспособности узбеков, армян, азербайджанцев и др.». Среди части военных бытовало мнение, что «карелы сплошь все предатели», так как они «помогали» финским оккупантам. О калмыках ходили слухи как о «сплошных бандитах», в связи с чем даже были предприняты попытки выселения калмыков из двух сел в прифронтовой зоне Калмыкии, которые вышестоящему командованию пришлось пресекать. На Закавказском фронте была «распространена “теория”, что якобы кадры нерусской национальности не умеют и не хотят воевать». По причине таких настроений, в частности, в ЧИАССР в сентябре 1942 г. командование партизанского движения избегало представителей титульных национальностей при подборе кадров для партизанского движения. Только к середине ноября 1942 г., после принятия мер, в партизанских отрядах удалось довести долю чеченцев до 26,8 %, ингушей – до 9,8 %. Отрицательное отношение к национальным частям провоцировали и отдельные факты измены среди их бойцов. К июню 1942 г. доля красноармейцев «нерусских» национальностей, призванных в Закавказье и Средней Азии, составляла до 79,8 % среди всех перебежчиков. На Южном фронте факты умышленного членовредительства были отмечены в основном среди красноармейцев «нерусской» национальности⁶⁸⁷.

В июне 1942 г. Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) издало докладную записку «О недостатках партийнополитической работы в Красной армии», в которой старое руководство Главполитуправления РККА (Л.З. Мехлис)⁶⁸⁸ было обвинено в том, что «недостаточно уделяло внимания воспитательной и агитационно-пропагандистской работе в тех частях, где имеется значительное число бойцов из национальных республик»⁶⁸⁹. Чтобы решить эту проблему, 17 сентября 1942 г.

Главное политуправление Красной армии издало директиву «О воспитательной работе с красноармейцами и младшими командирами нерусской национальности»⁶⁹⁰. К воинским подразделениям были прикомандированы агитаторы, владеющие национальными языками, была осуществлена массовым тиражом публикация политической и художественной литературы на национальных языках⁶⁹¹. В 1942–1943 гг. в действующей армии издавались 50 газет на национальных языках⁶⁹².

Однако одних воспитательных мер было недостаточно, так как проблемы с национальными частями были вызваны не только и не столько недостатками с агитацией среди воинов-«националов». Участники заседания Военного совета Закавказского фронта, которое состоялось около станицы Ищерской 28 декабря 1942 г., призвали к решительному пресечению провокационных и клеветнических измышлений о национальных частях, «охаиванию» воинов «нерусской» национальности (в частности, прозвучала такая фраза: «Командир роты сбежал, а клевещет на азербайджанцев»). Бойцы национальных частей в своей массе были названы «советскими патриотами, проявившими стойкость в обороне». Было отмечено, что, хотя боеспособность национальных частей по сравнению с другими подразделениями «неудовлетворительна», главная причина этого заключалась «не в бойцах и тем более не в каких-то национальных особенностях». Участники совещания указали на истинные причины этой ситуации: «Своевременно не навалились на подготовку к наступлению национальных частей. Не готовили, не верили в них», поэтому «бойцы плохо подготовлены, заданий не знают… Они не овладели военной техникой, а недавно большинство даже трактор редко видели (в горах)… Командный состав национальных соединений, особенно младшего и среднего звена, слабо подготовлен. То же – политсостав». Эти обстоятельства привели к тому, что бойцы «тяжело переживают тяготы». Особое внимание было обращено на питание воинов, в организации которого необходимо «учитывать национальные привычки и традиции»⁶⁹³. Действительно, свинина, которая входила в рацион воинов Красной армии, была категорически неприемлема для бойцов из «мусульманских» регионов страны, и они отказывались есть свиную тушенку и другие содержащие свинину или свиное сало продукты.

Проблему, связанную с приведением боеспособности национальных частей в надлежащее состояние, командованию Красной армии пришлось решать в кратчайшие сроки. На упомянутом совещании Закавказского фронта 28 декабря 1942 г. было объявлено, что «воевать и немцев изгонять с Северного Кавказа придется с этими, а не с какими-либо другими воинскими частями. Поэтому их никак нельзя выводить за скобки». Командующий Закавказским фронтом генерал армии И.В. Тюленев определил, что «отношение к национальным кадрам – [это] вопрос политический». Видный советский деятель Л.М. Каганович (член Военного совета Закавказского фронта) итогом совещания поставил такие задачи: «Укрепление политического состава частей и усиление политработы… Особое внимание к обеспечению национальных воинских частей теплыми вещами, обмундированием… Организация питания национальных частей, учитывая традиции, привычки их бойцов, и соответственно дифференцируя отпуск продукции. Свинина – долой»⁶⁹⁴.

Основные недостатки в работе с национальными частями удалось в основном ликвидировать к началу 1943 г. Среди форм работы, которые показали наибольшую эффективность, были «вечера дружбы народов», организация национальной художественной самодеятельности, встречи вновь призванных бойцов с «бывалыми» бойцами своей национальности⁶⁹⁵.

Воинов русской национальности постоянно призывали «крепить дружбу с красноармейцами нерусской национальности». Пропаганде дружбы народов в армии также служила литература. По указанию ЦК ВКП(б), в армии была повсеместно распространена изданная тиражом 200 тыс. экземпляров⁶⁹⁶ пьеса А. Корнейчука «Фронт», в которой одно из главных мест занимала сцена в окопе, где плечом к плечу воевали четверо солдат, все разной национальности⁶⁹⁷, демонстрируя реальное воплощение дружбы народов СССР. Было усилено патриотическое воспитание будущих воинов и призывников нерусской национальности. На это нацеливала изданная 10 августа 1943 г. директива ЦК ВКП(б), направленная в партии союзных республик⁶⁹⁸.

Моральной мобилизации «нерусских» воинов служило проведение митингов представителей разных народов СССР (организация таких митингов была уникальной особенностью советской политики во время Великой Отечественной войны). Цель этих митингов состояла в напоминании «бойцам всех национальностей СССР, где бы они ни сражались», о том, «что они защищают свою великую общую родину»⁶⁹⁹. В январе и декабре 1942 г. были проведены митинги белорусского народа, в марте 1942 г. – общественных деятелей Эстонии, 31 мая 1942 г. – литовской молодежи, в котором приняли участие военнослужащие Красной армии, партизаны, студенты, в июле 1942 г. – молдавской интеллигенции, в августе и сентябре 1942 г. – народов Закавказья и Северного Кавказа, в сентябре 1942 г. – украинского и якутского народов. Тон митингов был выдержан в выражении решимости «вместе с великим братским русским народом» и другими народами страны «разгромить подлого врага». Митинги представителей славянских народов (10–11 августа 1941 г. и 4–5 апреля 1942 г.) и еврейского народа (24 августа 1941 г. и 24 мая 1942 г.) служили идеологическому воздействию на представителей этих народов не столько внутри страны, сколько за рубежом. Материалы митингов и обращения, принятые на них, публиковались в центральной прессе и даже распространялись на оккупированной территории СССР. О значимости этих мероприятий можно судить по резолюции Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), в которой с сожалением говорилось о невозможности публикации материалов митинга якутского народа в центральной прессе, так как они были присланы в Москву слишком поздно⁷⁰⁰.

Еще одним уникальным средством советской пропаганды, направленной на моральную мобилизацию воинов-«националов», стали «письма народов воинам» и «письма воинов своему народу». Первым из которых стало «Письмо узбекского народа к бойцам-узбекам», опубликованное в октябре 1942 г. Затем, в период с февраля по август 1943 г., было выпущено значительное число таких «писем», которые выражали «любовь к великому русскому народу», благодарность за его помощь, признавали его «старшим братом» и «желанным собратом», апеллировали к исторической «боевой дружбе» с русскими, утверждали, что угроза «Великой Русской земле» «всегда была угрозой и нам». В «Письме бойцам-таджикам» М.В. Фрунзе был назван «русским полководцем» (не «советским»). Известна и такая форма пропаганды, как «письмо воинов-калмыков великому вождю и полководцу советского народа тов. Сталину»⁷⁰¹.

Характерной особенностью «писем народов» являлось то, что в их подавляющем большинстве среди фамилий лиц, их подписавших, были фамилии представителей не только «титульных» народов, но также русского и других народов (например, в Азербайджане – армянского). Таким образом выражалось проявление советской общности и предотвращались гипотетические обвинения в «национальной узколобости» составителей этих писем.

Власти придавали «письмам народов» большое значение. Текст каждого письма проходил утверждение в ЦК ВКП(б). Проекты писем, которые не соответствовали задачам идеологии, отвергались, как это было в декабре 1943 г. с проектом письма «Украинский народ – великому русскому народу». Текст этого письма был признан негодным из-за игнорирования «существования многонациональной семьи народов Советского Союза» и отрицания роли русского народа как единственного «старшего брата» (авторы письма вставили в него фразу о том, что «ведущими народами в Советском Союзе являются два народа – русский и украинский»)⁷⁰².

В результате принятых мер в зимней кампании 1943 г. воины «нерусской» национальности показали лучшие боевые качества, существенно уменьшилось число перебежчиков⁷⁰³. Генерал-лейтенант В.И. Чуйков, командующий 62-й армией, защищавшей Сталинград, отмечал, что этот город «оборонялся… теми самыми сибиряками, украинцами, узбеками и другими национальностями, приехавшими в Сталинград защищать Советскую власть»⁷⁰⁴. Тем не менее вклад многих народов СССР в Победу был существенно ограничен изданным 9 октября 1943 г. постановлением ГКО об освобождении от призыва граждан «коренных» национальностей Грузинской, Азербайджанской, Армянской, Узбекской, Казахской, Киргизской, Туркменской, Таджикской ССР, а также Дагестанской, Кабардино-Балкарской, Северо-Осетинской, Чечено-Ингушской АССР, Адыгейской, Карачаевской и Черкесской АО⁷⁰⁵. На наш взгляд, эта мера была вызвана в основном тем, что в связи с освобождением территории центральных областей РСФСР и Левобережной Украины появилась возможность осуществить массовый призыв в Красную армию с этой территории.

Форсированию интеграции разных народов СССР в единую политическую нацию способствовала эвакуация населения прифронтовых областей в тыл страны. 24 июня 1941 г. при СНК СССР был создан Совет по эвакуации⁷⁰⁶. 27 июня 1941 г. было издано Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О порядке вывоза и замещения людских контингентов». Первоочередными объектами эвакуации людей были определены детские учреждения, квалифицированные кадры рабочих и служащих, люди пожилого возраста, женщины с детьми. В результате проведенных мероприятий по эвакуации из Литвы было эвакуировано 20 тыс., Латвии – 40 тыс., с Украины – свыше 4 млн, из Белоруссии – 1,5 млн, Молдавии – до 300 тыс., Ленинграда – 773 тыс., Мурманской области – 211 тыс., КФССР – 500 тыс. (почти 90 % населения)⁷⁰⁷, Москвы – 2 млн, Эстонии – 23 тыс. человек. К 12 марта 1942 г. количество эвакуированных составляло 3 788 102 человека⁷⁰⁸. Эвакуация привела к перемешиванию в тылу СССР людей разных национальностей, которые раньше не сталкивались⁷⁰⁹. Она способствовала лучшему узнаванию народами СССР друг друга, укреплению их взаимопонимания и взаимоуважения. Следует отметить такие положительные факты, как, например, движение за усыновление эвакуированных детей-сирот разных национальностей в Узбекистане⁷¹⁰. Конечно, были и негативные аспекты. Размещение прибывших зачастую происходило за счет ухудшения жилищных условий местного населения. Некоторые эвакуированные отказывались от работы, вели праздную жизнь, требовали дополнительных льгот, проявляли брезгливость и высокомерие к местному населению⁷¹¹. В свою очередь, часть местного населения высказывала недовольство приездом эвакуированных, говоря в их адрес: «Без вас у нас было хорошо», «вы набили цены на продукты». В докладной записке ЦК КП(б)Э от 1 июня 1942 г. отмечались «не всегда нормальные» отношения между эвакуированными эстонцами и местными жителями⁷¹². Однако такие факты были исключением, а не правилом.

Ситуация, сложившаяся на оккупированной территории СССР, стала для советской нации наиболее сильным испытанием на прочность. Для патриотично настроенных людей естественными в дни тех тяжелейших испытаний были проявления паники, апатии, пессимизма, психологического шока⁷¹³, вызванные неудачным для СССР началом войны, которая пошла совсем не так, как представляли себе люди (например, по фильму «Если завтра война» 1938 г.). Такая ситуация породила высокий спрос населения захваченной территории Советского Союза на информацию. Даже к августу 1942 г. оккупационные власти отмечали, что «германская пропаганда не смогла утолить голод на новости», так как «русское население постоянно обнаруживает большую восприимчивость и емкость для пропагандистского воздействия». Это играло на руку нацистской пропаганде, которая смогла внести сумятицу в умы. В первое время она смогла удачно сыграть на негативном восприятии политических репрессий⁷¹⁴ и недовольстве гражданами СССР колхозной системой⁷¹⁵, а также ускоренной, «топорно» проведенной советизацией присоединенных в 1939–1940 гг. регионов.

В западных регионах, вошедших в состав страны в 1939–1940 гг., большинство местного населения пассивно отнеслось к приходу оккупантов⁷¹⁶, а в некоторых районах приветствовало их как «освободителей»⁷¹⁷. Такое же положение наблюдалось и среди антисоветски настроенной части населения основной территории СССР – русских⁷¹⁸, украинцев⁷¹⁹, белорусов⁷²⁰, крымских татар⁷²¹, калмыков⁷²², народов Северного Кавказа⁷²³.

Советская пропаганда в первый период войны отставала по своему воздействию от нацистской. Во-первых, содержание некоторых ее материалов не отражало реалий оккупации. Когда она говорила об оккупантах как тупых садистах, желающих восстановить в России монархию, это не только не достигало своей цели, но и способствовало развитию недоверия к советской пропаганде⁷²⁴. Многие советские листовки носили общеполитический характер, были недостаточно конкретны и запаздывали с реагированием на факты, происходившие на оккупированной территории страны⁷²⁵. Особенно это относилось к «новым территориям» СССР. Так, в Прибалтике летом 1942 г. была массово распространена советская листовка «Воззвание к народам Прибалтики», посвященная двухлетию вхождения в СССР (например, только в районе латвийского города Талей было обнаружено 60 кг этих листовок). Германские власти выяснили, что содержание этой листовки обсуждалось населением и в целом «было отклонено» – латыши «смеялись над [советскими] обещаниями» и отпускали саркастические замечания в адрес “профессора Синагогенштейна” (имелся в виду председатель Президиума ВС Латвийской ССР А.М. Кирхенштейн). Нацисты считали, что эстонское население также было маловосприимчиво к советской пропаганде – как минимум, до осени 1942 г. эстонцы «не обращали… внимания» на советские листовки – очевидно, их содержание не вызывало интереса и доверия. Безусловно, в снижении эффективности советской пропаганды сыграли свою роль успехи вермахта, отмечавшиеся в первый период войны. Так, оккупанты отмечали, что к сентябрю 1942 г. в Латгалии, где было много просоветски настроенных жителей, советская пропаганда «утратила позиции после побед германских войск». В Латвии, несмотря на то что к концу 1942 г. распространение советских листовок здесь значительно усилилось, они привлекали мало внимания со стороны местного населения⁷²⁶.

Во-вторых, донесению содержания советской политики до населения оккупированных территорий машали технические затруднения – в том числе недостаточное распространение печатной пропаганды, которая часто не доходила до большинства населения, недостаточно широкое проведение митингов и бесед на полях, лугах и других местах работы сельского населения⁷²⁷. Так, 1 млн экземпляров из числа изданных к сентябрю 1941 г. 15 выпусков газеты «За Радянську Украшу» вообще не был распространен. Многие советские листовки содержали материалы, построенные на юморе и карикатурах, что «не всегда отвечало обстановке и настроениям населения»⁷²⁸. Эффективность советской радиопропаганды ослабило то, что германские власти изъяли у населения оккупированной территории радиоприемники⁷²⁹.

Тем не менее рост отрицательного отношения к оккупантам стал отмечаться уже с первого периода войны, и в дальнейшем он постоянно усиливался. Германские власти отмечали, что если «во время наступления (имелся в виду 1941 г. – Ф. С.) население оккупированных областей относилось к немцам весьма дружелюбно», то затем такое отношение «потеряло почву». В донесениях советской разведки, в свою очередь, отмечалось, что к концу 1942 г. «даже антисоветские элементы, которые ждали прихода немцев, уже объелись немецкой власти, немцы им противники», и они «выражают недовольство к оккупантам». К апрелю 1943 г. выяснилось, что «если известная часть населения… вначале рассуждала, что “немцы – тоже люди”, то теперь эти заблуждения рассеялись»⁷³⁰. В «Докладной записке Райнхардта» (ноябрь 1943 г.) было прямо указано на крах надежд оккупантов на поддержку их населением Советского Союза⁷³¹. Так, объявленная германскими властями вербовка в РОА была расценена «как признак слабости немцев»⁷³². Германские власти отмечали, что «русские относятся к материалам [оккупационной] пропаганды очень критично»⁷³³. Сельское население Калининской области не выписывало и не читало издававшиеся оккупантами газеты⁷³⁴, в Воронежской области организованные германскими властями собрания, как правило, «проходили при гробовом молчании присутствующих». Население этого региона также саботировало не только мероприятия германских властей, но и введенные ими в оборот оккупационные марки. В Смоленской области некоторые «полицаи» в разговорах с местными жителями «пытались оправдаться, доказывая, что их… вынудили пойти на это дело в лагере для пленных, что иначе им… грозила гибель». Новые попытки оккупационных властей провести вербовку местных жителей в полицию не давали результатов⁷³⁵.

Произведенный германскими властями анализ писем украинского населения показал, что в 95 % из них содержались выводы, «неблагоприятные для Германии», – «разочарование населения Германией», так как «немцы… хуже, чем большевики, они обещали многое, но ничего не выполнили». К октябрю 1942 г. на Украине оккупанты отмечали, что «круг тех, кто верит в возможность сотрудничества между украинцами и немцами по строительству страны, непрерывно сужается»⁷³⁶.

В Литве оккупанты отмечали «пассивное сопротивление» населения. К осени 1942 г. в этом регионе ходили слухи, что он «будет аннексирован Германией». Население Литвы было крайне обеспокоено начавшейся реализацией планов германской колонизации. Крестьяне опасались экспроприации их имущества немецкими поселенцами, а городские жители – того, что им придется переселяться в худшие квартиры, так как немцы занимали хорошие квартиры в центрах городов. Литовцы в целом пессимистично оценивали перспективы войны для Германии⁷³⁷.

Бургомистр Риги Беннер на совещании 12 марта 1942 г. отметил: «Ранее хорошие отношения между немцами и латышами постоянно ухудшаются… В последние недели произошло резкое ухудшение настроений… Среди латышей отмечается большое беспокойство и раздражение, которое основано на неправильных методах управления, применяемых германскими властями». Оккупанты отмечали, что «сельское население [Латвии] повесило голову, в то время как в городе развилось пассивное сопротивление»⁷³⁸.

Значительное недовольство населения Эстонии было вызвано отсутствием перспектив независимости этого региона. Германская пропаганда, которая требовала проявлений «чувства благодарности эстонцев к немецкому народу» за «освобождение», выглядела в глазах населения «принужденно и неловко и оставалась в народе без резонанса». По данным германских властей, к августу 1942 г. пропаганда в Эстонии имела «относительно слабое влияние»⁷³⁹.

Со временем эффективность советской пропаганды существенно возросла. В августе 1942 г. оккупанты отмечали: «Советская пропаганда работает очень интенсивно… и постоянно имеет успех, так что напуганное слухами население воздерживается от сотрудничества с германскими органами». Нацисты выявили «устойчивый… эффект» советской пропаганды⁷⁴⁰, «которая изображает немцев как чужеземных угнетателей» и «находит… благодатную почву» (особенно когда оккупанты плохо обращаются с населением)⁷⁴¹.

В дальнейшем, после достижения коренного перелома в войне, успехи Красной армии на фронте показали населению оккупированной территории СССР, что страна борется и побеждает. Это усилило авторитет советской власти, вдохнуло силы в людей, которые ранее находились в состоянии апатии⁷⁴². Воздействие национального фактора советской политики ярко иллюстрируют слова из письма советских девушек, угнанных с оккупированной территории СССР в Германию (их письмо, адресованное советским солдатам, было найдено в Белостокской области в августе 1944 г.): «Здравствуйте, братья русские!.. Вы боретесь за русскую родину, за независимость, свободу русского народа». Эффект советской политики выразился в положительном восприятии возвращения дореволюционной армейской формы как элемента «великодержавия». Так, жительница Краснинского района Смоленской области восхищалась красноармейцами: «Одеты красиво, с погонами»⁷⁴³.

Сильными были просоветские настроения на основной территории Украины. В Запорожье жители города подбирали советские листовки, сброшенные с самолетов, «жадно читали и передавали из рук в руки… рискуя жизнью, размножали и распространяли их». По советским данным, это было «массовым явлением», как и коллективное слушание советского радио⁷⁴⁴. 22 июня 1942 г. высший руководитель СС и полиции РК «Украина» Х.А. Прютцман отметил, что «совершенно точно установлено, что значительный процент украинцев, русских и поляков распространяет вражескую пропаганду и тем самым вызывает волнения и беспорядки»⁷⁴⁵. В Киеве такие настроения отмечались даже «среди отдельной части украинских националистов-“самостийников”», часть которых была «готова идти даже к партизанам»⁷⁴⁶. К началу 1943 гг. разочарование политикой оккупантов среди украинских националистов достигло такой степени, что германские власти отмечали их «сближение с бандами большевистского происхождения»⁷⁴⁷, то есть с советскими партизанами. Советские подпольные группы появились и на Западной Украине – во Львове действовала «Народная гвардия», которая апеллировала к помощи «советских патриотов – украинцев и поляков». Некоторые жители Львова при вступлении Красной армии «активно помогали» ей⁷⁴⁸. Просоветские настроения были распространены на оккупированной Румынией территории СССР⁷⁴⁹.