Текст книги "Россия и кочевники. От древности до революции"

Присоединение «кочевых» регионов к России (вторая половина XV – конец XVIII в.)

Правление Великого князя Ивана III (1462—1505) стало переломным в отношениях России и Великой степи. Стояние русских и ордынских войск на реке Угре 1480 г. считается окончательным освобождением Великого княжества Московского от ордынской зависимости. К этому времени сама Орда распадается на множество независимых государств, в том числе Большую Орду (затем от нее отпало Астраханское ханство), Ногайскую Орду, Казанское, Сибирское, Крымское, Казахское, Узбекское ханства.

После этого Россия начинает движение в Великую степь. По мнению Г.В. Вернадского, экспансия на восток происходила с середины XVI в., и «первым шагом России было обеспечение контроля над всем течением реки Волги»[353]. Но можно сказать, что этот процесс начался раньше – в начале XVI в., когда Иван III отвоевал у Литвы Курск, Рыльск и прилегавшие к ним южные земли. Хотя это не был «восток» в географическом смысле, но это был выход на «Восток» в смысле цивилизационном – путь в Великую степь, на бывшую территорию Орды, на земли, где с самого начала своей истории Русь взаимодействовала с кочевниками.

В период правления Ивана IV (1533—1584) начинается присоединение к России земель, которые раньше не просто принадлежали Золотой Орде, но составляли ее «сердцевину», основу.

В 1552 г. к России было присоединено Казанское ханство. На восток от него располагались земли, населенные башкирами, которые занимались в основном кочевым скотоводством и охотой. Завоевание Иваном IV Казанского ханства произвело огромное впечатление на западных башкир, которые отрядили своих представителей к царскому воеводе в Казань. Приблизительно в 1554—1555 гг. западные башкиры официально были приняты в число российских подданных. Они остались под управлением своих властителей (биев), а подчинение царю в то время ограничивалось выплатой небольшого ясака. Узнав о столь необременительных условиях пребывания в составе Московского царства, примеру соплеменников последовали и некоторые племена Южной Башкирии. Режим их вступления «под высокую руку белого царя» оказался еще более выгодным. Царь закрепил за башкирами, по их прошению, брошенные ногаями кочевья, которые первые уже фактически к тому времени заняли. Таким образом, к 1558 г. бóльшая часть Башкирии перешла под власть России[354].

В 1556 г. к России была присоединена Астрахань. Формально Астраханское «царство», как и Казанское, не прекратило своего существования. Их правителем теперь считался московский царь, а вместо татарских династий ими стали управлять царские воеводы (эти «царства» были заменены губерниями в ходе административных реформ Петра I в начале XVIII в.). После бегства татарского населения требовалось заселить бывшую столицу Астраханского ханства и ее окрестности, чтобы русский гарнизон мог получать содержание и пропитание от местных жителей, не полагаясь во всем на поставки из «верховых» городов. Астраханские воеводы И. Черемисинов и И. Выродков разными способами – и насильственным захватом «в полон», и переманиванием (например, обещанием «кормить», когда в степи царил голод) – привлекли в город и его окрестности кочевников-ногаев, которые сформировали тюркский компонент новой, российской Астрахани. Во второй половине XVI в. и в XVII в. Астраханское воеводство оставалось в сущности российским анклавом в Степи. Русские переселенцы здесь селились по берегам Волги, обживая ее берега, острова, протоки и рукава, а окрестные степи, неудобные для земледелия, оставались за кочевниками[355]. Складывались – а точнее, продолжались – контакты русских с кочевниками. Разумеется, владея положением, русские теперь были в более выгодной ситуации, чем в домонгольский и тем более ордынский период.

В 1582—1598 гг. к России было присоединено Сибирское ханство, основную часть населения которого составляли полукочевники – сибирские татары, башкиры, ханты, манси. На рубеже XVI и XVII вв. на бывших землях Сибирского ханства были основаны русские крепости Березов, Обдорск и Мангазея. Приобские угорские народы отличались невысоким уровнем этнической консолидации. Их «княжества» были обособленными, а сами угры совершали походы друг на друга с целью наживы[356]. Такая разобщенность способствовала установлению российской власти над ними.

В XVII и первой половине XVIII вв. русские достаточно быстро «проходят» и присоединяют к России огромную Сибирь и значительную часть Дальнего Востока. Так в составе страны появляются земли алтайцев, хакасов, бурят, якутов и других народов, которые вели кочевой или полукочевой образ жизни. Характерно, что территория обитания коренных народов признавалась государственной (или царской) собственностью[357].

В XVII в. из Джунгарии к границам России прикочевали примерно 60 тыс. семей калмыков[358]. Основная масса их обосновалась на Нижней Волге и образовала там новое ханство, вассальное по отношению к России. В 1664 г. царь удостоил калмыцкого хана Мончака булавой и знаменем – символами государственной власти. Калмыцкое ханство располагалось по обеим сторонам Волги от Астрахани до Самары и Царицына, охватывая донские и уральские степи вплоть до Яика. Оно делилось на улусы трех главных племен: Торгоутовский, Дербетовский и Хошеутовский. Улусы, возглавлявшиеся князьями-тайшами (с начала XVIII в. – нойонами), делились в свою очередь на округа-аймаки под руководством зайсангов[359].

Важнейшим результатом русской колонизации Северной Евразии в XVII и XVIII вв. стало то, что «над Степным поясом нависла с севера нарастающая мощь грядущей Российской империи»[360]. Великая степь стала одним из важнейших объектов внешней политики России.

В результате присоединения Поволжья, Урала и Сибири Россия начала граничить с землями казахов. В XVIII в. линии русских казачьих поселений-пикетов и крепостей начали заходить в казахские степи. В 1716 г. был основан Омск, в 1718 г. – Семипалатинск, в 1720 г. – Усть-Каменогорск[361].

У казахов в то время не было единого государства. Они делились на Старший, Средний и Младший жузы (племенные союзы). Каждый из них кочевал в определенной зоне степей и пустынь, хотя четко установленных границ между ними не было. Точно так же перемещались каждое родо-племенное подразделение внутри жуза и каждый аул[362].

В этот период казахи не только претерпевали внутренние неурядицы, но и вели тяжелую борьбу с Джунгарией (ойрат-монгольским государством, граничившим с землями казахов с востока). Выход казахи нашли в поиске поддержки от России. Осенью 1730 г. бии Младшего жуза собрались на сход. Хан Абулхаир[363], основываясь на настроениях части биев, направил в Санкт-Петербург грамоту с предложением о принятии в подданство России. В следующем году императрица Анна Иоанновна прислала Абулхаиру грамоту с положительным ответом. Однако российский посланник А.И. Тевкелев, прибыв к казахам, был вынужден вновь вести переговоры по этому вопросу не только с ханом, но и с султанами, биями и народом. Он сумел получить клятвенные обещания о вхождении в русское подданство от Абулхаира и еще нескольких десятков властителей Младшего жуза и направил их в Санкт-Петербург в январе 1732 г.[364]

В 1734 г. Анна Иоанновна подписала грамоту о принятии в российское подданство также и Старшего жуза. Однако территориальная отдаленность его от России и сложные отношения со среднеазиатскими государствами и Джунгарией затормозили этот процесс[365]. Таким образом, в подданство России, – фактически став вассалом, но не полностью интегрированной территорией, – в XVIII в. вошел только Младший жуз, территориально наиболее западный из всех казахских земель.

Политика Российского государства по отношению к казахским землям на практике первоначально выразилась в «военно-казачьей» колонизации края. Создавались «пограничные» линии, все больше и больше продвигавшиеся в глубь Степи, военные крепости, редуты, пикеты, посты. Эта политика «медленного» вторжения в Степь преобладала в ходе XVIII и первой половины XIX вв.[366] В 1750 г. была создана Пресногорьковская линия (от крепости Звериноголовской через Петропавловск до Омска), которая совпадала с границами казахских земель. В 1763 г. был издан указ о заселении земель по Бухтарме и Иртышу[367], который фактически и положил начало колонизации казахской степи.

Суть «азиатской доктрины» России применительно к казахским землям заключалась в том, чтобы не только утвердить власть над Степью, но расширить пределы русских владений на юго-востоке до ближайших «культурных» земледельческих государств, т.е. среднеазиатских ханств, и установить с ними добрососедские отношения[368]. После захвата китайцами Джунгарского ханства в 1759 г. точка противоречий между Россией и Китаем также переместилась в Среднюю Азию[369]. Задача проникновения в этот регион была окончательно решена Россией позднее, в XIX в.

В конце XVIII в. по результатам Русско-турецких войн в состав России вошло Крымское ханство, на территории которого проживали кочевники – ногайцы.

В целом большинство кочевых народов воспринимали вхождение в состав России как свободный выбор, взаимовыгодный договор. Башкиры подданство царю рассматривали как результат взаимного согласия с Москвой[370]. Калмыки после принятия русского подданства продолжали жить в рамках своего самостоятельного ханства. От казахских владетелей русское правительство кроме присяги на верность, небольших даров и присылки аманатов (заложников) не требовало других знаков верности. Русско-казахские отношения в рамках протектората (с 1731 г. по начало XIX в.) можно обозначить как номинальное подданство. Казахские степи оставались вне пределов Российской империи, хотя и были полукольцом охвачены линиями русских военных укреплений. Русское правительство не вмешивалось во внутреннее управление казахов, а старалось влиять на Степь через казахских же ханов, сделав их орудием своей восточной политики[371].

При всех сложностях во внутриполитических и межэтнических отношениях Россия в глазах ее подданных порой выглядела носительницей свободного и справедливого правления. Так, башкиры первоначально расценили монархию Ивана IV как менее жесткую политическую систему по сравнению с прежним ногайским наместничеством на своих землях. В таком же ключе сравнивали власть цинского богдыхана и русскую власть монголы, переселившиеся из Китая в российскую Сибирь. В середине и второй половине XVII в. наблюдалось бегство зависимых калмыков в соседние русские селения и города. Там они оказывались вне досягаемости своих ханов, нойонов и тайшей[372]. Казахи, опасаясь одновременных военных действий против них России и Китая, стояли перед выбором – подчиниться одной из сторон, найдя таким образом защиту от второй. Бóльшая часть казахов предпочли российское подданство[373]. Таким образом, при вхождении кочевых народов в состав России в основном не проявлялся какой-либо антагонизм между ними. Кочевников не особенно пугало то, что Россия – это «оседлое» государство.

Важным вопросом в присоединении «кочевых» территорий и их освоении является оценка роли русского казачества. Британский историк А. Тойнби оставлял ему заслугу в покорении Великой степи и «победе над кочевниками»: «Казаки дали достойный ответ на вызов кочевников Великой степи на юго-восточных границах православного христианства». Они, «одержав эту беспрецедентную победу, были пограничниками русского православия, противостоящими евразийским кочевникам… В неравном союзе с Московией, которая усиливала свою экспансию, но не лишила казаков свободы, казацкие владения распространились до сибирских рек, впадающих в Ледовитый океан»[374]. Можно согласиться с такими выводами, однако необходимо уточнить, что сибирские владения были не казацкими, а российскими. Казаки не были самостоятельным субъектом международных отношений. Все их земли к моменту начала освоения Сибири были включены в состав России. Освоение и заселение окраин государства казаками чаще всего происходило с санкции российских властей.

Но есть у А. Тойнби и весьма спорные выводы – например: «Подобно тому как современные западные “строители империи” подавили своих примитивных противников превосходящей индустриальной мощью, казаки подавили кочевников, опираясь на развитую культуру земледелия»[375]. Известно, что казаки в земледелии как раз не были сильны. Изначально они вообще им не занимались, т.к. получали пропитание и доходы, в основном, за счет войны и набегов. Слабость казачьего земледелия в степях отмечалась вплоть до конца XIX в., о чем будет сказано далее в книге.

Еще одно спорное утверждение А. Тойнби: казаки использовали против кочевников реки как оборонительные рубежи, потому что «реки были серьезной преградой для кочевников-скотоводов, не имевших навыков использовать их в качестве транспортных артерий»[376]. Действительно, казачьи укрепленные линии в Степи часто располагались вдоль рек – например, Яика и Иртыша. Это было сделано потому, что реки удобны для обороны. Однако, если кочевники не умели пересекать реки, как тогда монголы и другие кочевники-завоеватели смогли дойти из глубин Азии до Европы? Известно, что монголы предпочитали передвигаться зимой именно по замерзшим рекам и другим водоемам. Также известно, что в первой трети XVIII в. казаки на Яике претерпевали мощный натиск со стороны казахов[377]. Таким образом, казаки сдерживали кочевников вдоль рек не потому, что последние не умели пользоваться реками, а потому, что казаки исполняли приказ российских властей не позволять кочевникам эти реки переходить.

У казаков сложная история. Хотя Россия сама в середине XVI в. помогла основать твердыню казачества на Днепре – Запорожскую Сечь, та оставалась свободным квазигосударством. Запорожцы, хотя и были опорой православия на границе с мусульманским миром (Крымским ханством), пытались сохранить свою свободу, не переходили в подданство России и даже воевали с ней. Казаки заняли территории, где прежде жили печенеги и половцы, и их земли стали своеобразным наследником кочевой «буферной» зоны, существовавшей во времена Древнерусского государства[378]. Впоследствии, в ходе массового расселения казаков по всем южным границам России и создания казачьих войск, они стали одной из главных и надежных опор государства.

Вопрос о роли казаков в покорении Степи интересен еще и тем, что изначально казаки сами были «свободными людьми», по духу и образу жизни близкими кочевникам. Само слово «казак», как известно, имеет тюркское происхождение: от слова «каз» («кас») – «блуждать, скитаться, кочевать». Это слово являлось социальным термином, а не этнонимом, и обозначало «человека, отделившегося от своего государства, племени или рода и принужденного вести жизнь искателя приключений»[379]. Именно такими изначально и были казаки, которые сложились из бежавших в низовья Днепра и на Дон жителей России, принадлежавшей полякам Украины, а также других стран и регионов.

Интересно, что в некоторых тюркских языках слово «казак» означает «русский»[380]. Особенно это характерно для Сибири, где казаки действительно были «лицом» России.

В этногенезе казаков, кроме основного восточнославянского, был и тюркский компонент. Неспроста заметно созвучие слов «казак» и «казах». Слово «казах» (қазақ) как этноним для этого тюркского народа употреблялось с XIX в.[381], хотя в основном русские власти и ученые применяли применяли термин «киргиз-кайсаки» или просто «киргизы». При советской власти для обозначения казахов стали употреблять термин «казак» (но не «казах»). Конечно, он созвучен самоназванию казахов, однако, на наш взгляд, он отражает и тот факт, что со времен Гражданской войны русские казаки, массово поддержавшие Белое движение, для советской власти фактически стали врагами. Возможно, передачей этнонима «казаки» казахскому народу власти СССР хотели затушевать само существование русских казаков. Подчеркнем, что это только версия, которая требует дополнительного исследования, однако в ее пользу говорит характерный факт: в 1936 г. в СССР казахов официально перестали именовать казаками и присвоили им этноним «казахи» – и это произошло одновременно с официальной реабилитацией русского казачества, которое было признано «советским не только по государственной принадлежности, но и по духу, по устремлениям, по преданности советской власти». 20 апреля 1936 г. ЦИК СССР принял постановление «О снятии с казачества ограничений по службе в РККА».

Казахский историк К. Нуров высказал интересное мнение по поводу родства казаков и кочевников-тюрок: «В основе… казачьих вольниц России лежал древний тюрко-монгольский институт казачества. Множество кочевников из разных мест Великой степи, порывая с родными общинами и родоплеменной знатью, уходили в интернациональные казачьи коши ради военной добычи… Во время усиления репрессий против казачества со стороны московского правительства многие русские казаки бежали к казахским ханам в родную им степь, где царила столь ценимая ими казачья воля».

К. Нуров отмечал, что в исторических документах XVI—XVII вв., где «речь идет о казахах и казаках, иногда путаются даже профессиональные историки, поскольку и те и другие фигурируют под названием казаков». И лишь с XVIII в. «из-за сознательного приписывания к казачьим войскам большого количества русских крестьян существенно снизилась… тюркская составляющая казачества “ордынского” происхождения». Тем не менее между казаками и казахами и далее не было жесткого антагонизма и сохранялись контакты, в том числе браки[382]. В 1875 г. войсковой наказный атаман Н.Г. Казнаков в своем отчете генерал-губернатору Западной Сибири писал, что местные казаки «научились поголовно киргизскому[383] наречию и переняли некоторые, впрочем, безвредные, привычки кочевого народа»[384].

Действительно, переимчивость казаков широко известна (так, кубанские и терские казаки переняли свой стиль одежды у народов Кавказа). Можно сказать, что неспроста казаки в степи даже в XIX в. не очень хотели заниматься земледелием (как и кочевники), а власти пытались ограждать их от контактов с соседними кочевыми этносами.

Таким образом, в XVI—XVIII вв. Россия покорила значительную часть «кочевых» территорий, ранее принадлежавших Орде, вышла в Сибирь и на Дальний Восток, к границам Китая и среднеазиатских государств. «Кочевые» регионы стали окраинными территориями страны и с севера, и с юга – двумя длинными и широкими (в некоторых местах) полосами.

В основном кочевые народы перешли под власть России мирным путем (особенно это касалось народов, у которых не было государственности). Однако часть их была покорена силой – в том числе это относится к завоеванию Астраханского и Сибирского ханств. С одной стороны, в ходе этого процесса многие народы лишились независимости, попали под «чужую» власть, были вынуждены платить этой власти налоги, их земли стали заселять выходцы из центральной части России. Однако, с другой стороны, политика России в основном ограничивалась подчинением вошедших в ее состав народов (иногда – достаточно условным) и сбором налогов (ясака и пр.). Россия не вела политики геноцида в отношении какого-либо народа, включая кочевые этносы. Для ряда народов присоединение к России действительно было лучшим выбором среди всех имевшихся.

Для многих кочевых народов, тем не менее, после вхождения в состав России ситуация существенно изменилась. Государства, к которым они ранее принадлежали, были в основном кочевыми. Так, Золотая Орда (хотя часть ее населения и перешла к оседанию) была основана кочевниками, которые и позднее составляли значительную часть ее населения. Россия же – государство «оседлое». Таким образом, кочевым народам, которые вошли в ее состав, теперь пришлось иметь дело с совершенно другим типом государства, что породило сложности и для той, и для другой стороны.

Политика «мягкой силы» по отношению к кочевникам (XVI—XVIII вв.)

Термин «мягкая сила» получил широкое распространение в течение последних трех десятителий. Американский политолог Джозеф С. Най определил ее как оппозицию «жесткой силе», которая проявляется, когда один субъект международных отношений приказывает другим субъектам, что и как делать. Носитель же «мягкой силы» не приказывает, а делает так, что другие субъекты сами начинают «хотеть» того же, что и он. Эта сила осуществляется путем применения «мягких ресурсов» – в современном мире ими являются культура, идеология и деятельность международных организаций[385]. В рамках отношений, построенных на «мягкой силе», выгоду получают обе стороны[386] (система «Win – win»[387]). Подходят ли взаимоотношения Российской империи и кочевых народов в XVI—XVIII вв. под этот формат? Очевидно, да.

Одним из главных аспектов российской «мягкой силы» было сотрудничество с местной знатью «кочевых» регионов. В Башкирии осталась в неприкосновенности вся местная верхушка, и российская политика в этом регионе осуществлялась через волостных биев («старшин»)[388]. На Севере правительство сделало ставку на родоплеменную знать хантов и манси, что весьма облегчило управление этими народами[389].

В Калмыцкой степи выплата жалованья местным владельцам была одним из средств удержания их в повиновении. Сначала жалованье рассматривалось просто как оплата услуг по охране юго-восточных рубежей страны и за предоставление калмыцкого войска для войн, которые вела Россия. Затем оно стало использоваться как рычаг воздействия с целью приобщения калмыцких владельцев к общеимперским ценностям. В Казахстане процесс вовлечения местной элиты в общеимперское пространство начался сразу же после принятия российского протектората (т.е. с начала 1730-х гг.)[390].

Россия практиковала «косвенное управление» кочевниками, оставив у них «свое начальство», имевшее посреднические функции[391]. По отношению к местным элитам российские власти не применяли насилие, а старались организовать с ними эффективное взаимодействие[392]. Очевидно, что оно было взаимовыгодным. Это и есть одна из характеристик «мягкой силы».

Такая взаимная выгода проявилась в сохранении у кочевников и автономии, и родового деления. Ханты и манси вплоть до XVIII в. сохраняли определенную долю самостоятельности[393]. В Башкирии каждая волость (единица административного деления, введенного русскими властями) соответствовала, как правило, одному племени. Кроме того, башкиры имели значительную автономию. Например, для решения важных вопросов не всегда привлекали уфимского воеводу, а собирали волостной сход-йыйын (известны и общебашкирские сходы)[394]. Казахи сохраняли родо-племенные традиции управления, хозяйства и судопроизводства[395]. У них было введено военно-народное управление с кочевой спецификой, не нарушавшее цельность родо-племенной структуры. Исконно казахский титул «султан» не только сохранился, но получил новое звучание: султаны были причислены к российским чинам[396].

Интересным примером политики «встраивания» кочевых народов в структуру Российской империи являются реформы генерал-губернатора Симбирского и Уфимского наместничеств О.А. Игельстрома, которые были реализованы в отношении казахского населения. Целью реформ было в том числе включение традиционной родовой знати в российскую административную структуру. Для этого нужно было устранить от власти местную верхушку (хана и султанов), подчинив казахских родовых властителей русским военным начальникам. В конце ноября 1785 г. Екатерина II одобрила идею об упразднении ханской власти. Хан был вывезен в Уфу с запретом возвращаться в Степь.

О.А. Игельстром начал создавать новую систему управления, основным звеном которой должны были стать т.н. «расправы», в которых работали чиновники из числа и русских, и казахов (первые назначались, вторые – избирались народом). Расправы были созданы по родовому принципу, хотя предполагалось и их территориальное деление. Притом что целью реформ О.А. Игельстрома было усиление интеграции казахских земель в российскую административную структуру, его политика была направлена на «мирное завоевание Степи»[397]. Таким образом, после принятия казахами российского подданства традиционная родовая структура у них даже укрепилась, т.к. после ликвидации ханского владычества «точка власти» была перенесена на уровень рода[398].

У всех кочевых народов происходила постепенная интеграция кровно-родственных отношений в новую систему организации общества[399]. Традиционная жизнь кочевников сохранялась, только без ханов и других высших руководителей, чье место заняла российская власть. Таким образом, «простые» кочевники ничего не теряли и даже приобретали от усиления именно «низовой» власти.

Однако своя специфика была у русско-калмыцких отношений. Относительная самостоятельность привела калмыков к началу формирования полноценного государства в рамках Калмыцкого ханства[400]. Этому способствовало то, что воеводы ближайших русских городов практически не вмешивались во внутренние дела калмыков[401]. Однако после неудачи с достижением независимости и откочевки большей части калмыцкого народа из пределов России в 1771 г. (о чем будет сказано ниже) российские власти ликвидировали самостоятельность Калмыцкого ханства – в том числе из-за опасения рецидива эмиграции. Россия не хотела терять своих подданных.

В то же время в обмен на лишение самостоятельности Калмыцкого ханства Россия даровала местным властителям существенное усиление их прав. 6 декабря 1771 г. в Астрахани калмыцким нойонам был объявлен именной рескрипт Екатерины II. Им были даны неслыханные ранее привилегии и права по отношению к «простолюдинам». Нойоны стали полновластными хозяевами в своих улусах, а российская администрация из осторожности предпочитала не втягиваться и не вмешиваться в местные дела. В итоге в Калмыкии фактически было введено крепостное право, не свойственное кочевому обществу. Со стороны нойонов частым стал произвол по отношению к их подвластным[402].

Таким образом в Калмыкии ставка на местных властителей даже приняла гипертрофированные формы и привела к угнетению «простого народа». Отметим, что этот процесс соответствовал не только общему направлению русской политики в «кочевых» регионах, но и программе Екатерины II по предоставлению дворянскому сословию максимальных «вольностей» в ущерб правам основного населения империи (крестьян). Тем не менее настолько серьезное ухудшение положения «простого народа» в калмыцких улусах, очевидно, было скорее исключением, чем правилом для ситуации в «кочевых» регионах.

В целом политика России в отношении кочевников – в частности казахов и калмыков – была достаточно гибкой и характеризовалась разнообразием стратегий управления этими народами[403]. На юге России сложилась особая управленческая сфера международных связей – «дипломатия в общении с кочевыми народами». Одним из видных ее деятелей был В.Н. Татищев, астраханский губернатор в 1741—1745 гг. Позитивным моментом в управлении астраханских властей кочевниками было то, что первые всегда старались предотвращать конфликтные ситуации[404].

Интеграция кочевых народов в Российское государство на практике осуществлялась в нескольких направлениях, охватывая практически все сферы жизни.

Во-первых, это унификация законодательства и системы управления. В 1741 г. русское правительство обязало калмыцкого хана Дондук-Даши (1741—1761) разработать свод законов, который позволил бы упорядочить русско-калмыцкие отношения. В этом своде была отражена зависимость калмыков от русской экономики, закона и администрации[405]. В 1775 г. в России были приняты «Учреждения для управления губерний», которые определили в том числе административное деление и порядок управления «кочевых» регионов страны.

Во-вторых, введение российских налогов. В Сибири все мероприятия российской власти по отношению к местным народам сводились к обеспечению бесперебойного и максимального поступления ясака. Ясак платили также башкиры[406].

В-третьих, привлечение кочевых народов к государственной службе[407]. Башкирская знать получала от царей грамоты с подтверждением прав на вотчинное (наследственное) владение своими исконными землями в обмен на военную службу и уплату ясака[408]. Военную силу калмыков русское правительство использовало для охраны южных границ страны[409]. Были созданы башкирские, калмыцкие и другие казачьи подразделения. Власти пытались использовать военные и иные возможности калмыков для освоения новых территорий, для чего их переселяли в другие регионы – на Дон, Терек, Урал, в Оренбуржье, местности около Чугуева и Ставрополя-на-Волге[410].

Екатерина II планировала, что и казахи будут служить России[411]. О.А. Игельстром предлагал значительную часть казахов перевести в разряд служилого казачества и привлечь к охране как внешних границ, так и к наблюдению за спокойствием в регионах России[412]. Такая политика была закономерной, т.к. кочевники – хорошие воины, привычные к мобильности и хорошо знающие условия степного пограничья.

В-четвертых, правительство стремилось вовлечь представителей кочевых народов в российскую систему образования. Так, для казахов начальные школы были открыты даже раньше, чем для русских – в 1782 г. Интересно, что в этих школах внимание обращали не столько на обучение русской грамоте, сколько на то, чтобы дать казахам «определенное идейное направление». Первые школы были открыты при мечетях, а учителями были наняты тобольские татары, которые по плану российского правительства должны были нейтрализовать влияние на казахов со стороны среднеазиатских мулл. Кроме того, казахам был открыт полный доступ в русские училища[413]. В 1789 г. в Омске открылась «азиатская школа», где детей казахской знати обучали русскому языку и письменности. В школе были открыты топографический и землемерный классы[414].

Вопрос о взаимоотношениях России и кочевых народов в религиозной сфере является сложным, т.к. бóльшая часть кочевых народов не исповедовали православие, а принадлежали к другим конфессиям. Екатерина II считала, что ислам должен был быть поставлен на службу империи. Поэтому и производился набор татарских мулл для работы в казахских степях, с целью усилить лояльность казахов России и обеспечить их мирные намерения[415].

О.А. Игельстром добился создания в Уфе муфтията, к ведению которого были отнесены и казахи. Целью его деятельности в том числе было предотвращение возможности интеграции казахов на почве ислама со среднеазиатскими государствами и Османской империей. Однако это одновременно способствовало усилению влияния татарских мулл и купцов, ставших посредниками в русско-казахской торговле[416]. Тем не менее религиозность среди казахов было не очень сильна, и они как минимум до середины XIX в. оставались в своей массе равнодушными к религии[417]. Очевидно, одной из причин этого был и кочевой образ жизни.