Текст книги "За русский народ! Национальный вопрос в Великой Отечественной войне"

Федор Синицын
За русский народ! Национальный вопрос в Великой Отечественной войне

Предисловие

Национальная политика и национальные отношения в нашей стране всегда играли особую роль. Однако после Октябрьской революции национальная политика в СССР была огульно сведена к определенным образом понимаемому «интернационализму». Советское государство, возникшее на развалинах Российской империи, рассматривалось не как самоценная и суверенная держава, а только как удобный плацдарм для дальнейшего раздувания «мирового пожара», развертывания «мировой революции» с целью создания «всемирной пролетарской республики». Дореволюционная Россия получила клеймо «тюрьмы народов», а русский народ – статус угнетателя, который должен был расплачиваться по своим долгам перед другими народами, «порабощенными» во времена царской империи. Были отвергнуты многие прогрессивные завоевания русской истории, а сама она была заклеймлена и вычеркнута из списка достойных для преподавания наук.

Однако мировая революция не удалась, и вскоре от нее отказались, перейдя к политике построения социализма «в одной стране». Такие изменения в политике вынудили руководство Советского Союза взять курс на осторожное возвращение к патриотическим ценностям. Без укрепления патриотизма невозможно было добиться успеха в экономическом развитии страны и ее защите от враждебного окружения. Понятие «Родина» (с приставкой «советская») было вновь введено в государственный лексикон. Отечественная история была восстановлена в правах учебной и воспитательной дисциплины. Русскому народу – государствообразующему в СССР – официально был возвращен статус «великой и передовой нации», присвоен титул «старшего брата в семье советских народов». Положительно были оценены деятельность таких исторических личностей как Александр Невский, Козьма Минин, Дмитрий Пожарский, Петр I и роль ряда исторических событий прошлого, в частности Отечественной войны 1812 г.

В массы внедрялась установка, что «где и при каких бы условиях Красная Армия ни вела войну, она будет исходить из интересов своей Родины». В мае 1941 г. была опубликована написанная еще в 1934 г. статья И.В. Сталина «О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”», в которой глава Советского государства обрушился на «классика» с критикой его русофобских высказываний. Тогда же центральная и местная печать получила указание расширить публикацию материалов «на тему о советском патриотизме».

Выбранный в качестве идеологии «советский патриотизм» трактовался как «преданность социалистической родине, братская солидарность советского народа с трудящимися массами, которые еще томятся под игом капитала, верность партии большевиков, преданность советской власти, преданность Сталину, ненависть и непримиримость к врагам народа». Советское руководство пыталось каким-то образом связать «советский патриотизм» с «пролетарским интернационализмом», от которого она не думала отказываться. В мае 1941 г. Сталин в беседе с руководителем Коммунистического Интернационала Георгием Димитровым сказал о необходимости «развивать идеи сочетания здорового, правильно понятого национализма с пролетарским интернационализмом», который «должен опираться на этот национализм».

Однако политика балансирования между «пролетарским интернационализмом» и «патриотизмом» не была эффективной. Главное политуправление Красной Армии в начале 1941 г. указывало на непреходящее наличие в массах «вредного предрассудка» о том, что «будто бы в случае войны население воюющих с нами стран обязательно и чуть ли не поголовно восстанет против своей буржуазии, а на долю Красной Армии останется пройтись по стране противника триумфальным маршем и установить советскую власть». Такие настроения были губительны, ведь к этому времени была понятна вся призрачность расчетов на «мировую революцию». Изменилось в негативную сторону и восприятие СССР в мире после раздела Польши, советско-финской войны 1939–1940 гг. и присоединения Прибалтики. Как сказал один плененный во время Великой Отечественной войны финский офицер, «если бы 10 лет тому назад солдаты моей роты должны были бы воевать против Красной Армии, они бы все перешли на вашу сторону», однако после Зимней войны настроения финских солдат изменились диаметрально¹.

В этой ситуации, когда новая политика, направленная на развитие «здорового, правильного национализма», в связке с «советским патриотизмом», только набирала обороты, наша страна вступила в самую жестокую и кровопролитную войну в ее истории.

Глава I
ВОЙНА И «РУССКИЙ ФАКТОР»

«Они сражаются не за нас»
Преодоление катастрофы начала войны

22 июня 1941 г. перед советским правительством встала задача морального сплочения и мобилизации народов страны на защиту Отечества. В первый же день войны состоялось выступление по радио заместителя председателя Совета Народных Комиссаров В.М. Молотова, который подчеркнул, что Советский Союз вступил в «отечественную войну», – это означало, по сути, войну во имя Родины и нации, а не абстрактных «мировой революции» и «мирового пролетариата».

Однако в первые дни войны советской идеологии еще не удалось избавиться от въевшегося в нее «пролетарского интернационализма». В упомянутой выше речи Молотов почти расшаркивался перед народом Германии: «Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских предателей Германии». Советские газеты голословно утверждали, что «рабочий класс Германии ненавидит фашистскую авантюру». Сообщалось о том, что немецкий народ якобы пытается выразить свою «солидарность» с трудящимися СССР путем совершения мнимых актов саботажа в германской военной промышленности. Пропаганда благодушно пыталась отделить народ Германии от гитлеровцев, которые якобы «превратили немецкий народ в рабов».

Интернационалистические иллюзии нашли отражение в листовках, которые Главное политуправление Красной Армии выпускало для вражеских солдат в первые недели войны: «Вас гонят на несправедливую войну. Вас, рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели, заставляют воевать с рабочими и крестьянами Советского Союза, которые защищают свое правое дело»; «Немецкие рабочие и крестьяне в шинелях! Не боритесь против русских рабочих и крестьян, ваших братьев!»; «Братья румыны! Зачем вам воевать со страной, где земля, фабрики и заводы принадлежат народу?». В августе 1941 г. была издана листовка в виде «Открытого письма немецким рабочим от рабочих СССР», в которой советские пропагандисты пытались «давить на совесть» солдата вермахта: «Ты напал на страну социализма. Ты воюешь против первого в мире и в истории человечества рабочего государства». Предполагалось, что немецкому солдату должно было стать стыдно «перед рабочими всего мира» за то, что он пошел по воле Гитлера «на самую преступную из всех преступных войн, на войну против социалистической страны» и стал «контрреволюционным разбойником и врагом социализма»².

Тем не менее такая пропаганда была лишь отголоском уже отброшенной политики. Утром 22 июня 1941 г. Сталин дал руководителю Коммунистического Интернационала Георгию Димитрову указания, которые категорически не соответствовали миссии Коминтерна как проводника «мировой революции»: «Партии на местах развертывают движение в защиту СССР. Не ставить вопрос о социалистической революции. Советский народ ведет Отечественную войну против фашистской Германии». В тот же день Коминтерн направил компартиям всего мира установку «развернуть широкую кампанию за безграничную поддержку Советского Союза», который «ведет отечественную, справедливую войну», а также не призывать «ни к свержению капитализма в отдельных странах, ни к мировой революции»³. Принимая во внимание предыдущую деятельность Коминтерна, которая была направлена на раздувание «мирового пожара», такие указания зарубежным коммунистам могли говорить только об одном: Советский Союз кардинально поменял свою политику.

Руководство страны быстро осознало всю тяжесть положения страны и угрозу самому существованию советской власти. Гитлеровская пропаганда, утверждавшая, что германская армия «освободит» народы СССР от «еврейско-большевистского ига», находила понимание среди значительного числа жителей западных территорий Советского Союза, которые встречали немцев с цветами, как «освободителей». Гитлеровские войска, опираясь на коллаборационистов из числа местного населения, быстро продвигались вперед по советской территории.

Выход из катастрофической ситуации советское руководство увидело в пропаганде национально-патриотических ценностей, которые можно было бы противопоставить гитлеровской пропаганде, и постепенном отбрасывании «пролетарского интернационализма». Основные положения новой политики прозвучали уже в первом военном радиообращении Сталина к советскому народу 3 июля 1941 г. Тон его речи был необычным с самого начала: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры!». В этом обращении в один ряд встали партийное, общегражданское и церковное приветствия. Сталин объявил, что гитлеровцы несут прямую угрозу «разрушения национальной культуры и национальной государственности» Советского Союза, поэтому все народы страны встали на «отечественную освободительную войну против фашистских поработителей». По свидетельству очевидцев, речь Сталина люди слушали с огромным вниманием, она вдохновила на ликвидацию «благодушно-мирных настроений». Эта речь стала знаковой как символ новой советской национальной политики.

Перестройка политики набрала необходимые обороты к осени 1941 г., когда вермахт вплотную подошел к Москве. К этому времени стало очевидным, что основную ставку в войне Советское правительство сможет сделать в первую очередь на патриотизм и национальное самосознание русского народа. Только русские, составлявшие подавляющее большинство населения тыла СССР, могли обеспечить массовый призыв в армию и предоставить кадры для военной индустрии: за линией фронта к декабрю 1941 г. оказались 5 631 000 военнообязанных, а другие народы тыла СССР были относительно малочисленны, чтобы обеспечить массовый призыв. Фронт к этому времени проходил по территории, населенной в основном русскими. Поэтому советская национальная политика безоговорочно вынесла русский национальный фактор на первый план.

В материалах советской пропаганды (газеты, журналы, брошюры, листовки) русский народ получил титулы «первый среди равных» и «великий», хотя этими терминами манипулировали согласно конкретным задачам (например, в одной из газетных публикаций белорусы также именовались «великим народом»). Однако только за русскими была признана особая, священная роль нации, принявшей на себя главный удар врага и закрывшей своей грудью другие народы. Пропаганда присвоила русскому народу исключительные отличия: «великий строитель», «многосторонне развитый художник», «смелый преобразователь» и «новатор», «упорный исследователь», «пролагатель новых путей», «трудолюбивейший», «терпеливый, выносливый, упорный народ». Подчеркивалась «великая освободительная роль» русского народа, его «великие социальные преобразования», «научные открытия», «культурные достижения». Чем серьезнее была ситуация на фронте, тем сильнее советская пропаганда била на национальные и патриотические чувства русского народа.

Советское руководство понимало, что патриотизм народа, проявленный в войне, вел свою историю из далекого прошлого и не был связан со стремлением защитить именно советскую власть. В тяжелые дни сентября 1941 г. Сталин в разговоре с американским представителем в СССР А. Гарриманом признал: «У нас нет никаких иллюзий, будто бы они сражаются за нас. Они сражаются за мать-Россию»⁴. Советских вождей народ «защищал» лишь постольку, поскольку волею судеб СССР стал «преемником» тысячелетней России, открыто заявив об этом с началом войны. Советская пропаганда постоянно подчеркивала «неразрывную связь русской истории и советского настоящего», сравнивая начавшуюся войну с войнами прошлого: «Немецкие рыцари пытались захватить северо-западную Русь, но были вдребезги разгромлены Александром Невским. 600-тысячная наполеоновская армия напала на Россию, и только несколько тысяч оборванцев унесли свои ноги за русские рубежи». Между Александром Невским и Сталиным проводились исторические параллели.

Сталин санкционировал возрождение традиций старой русской армии, что проявилось в создании 23 июня 1941 г. Ставки Главного Командования, введении 8 августа 1941 г. поста Верховного Главнокомандующего, в мае 1942 г. – гвардейских званий. Для поднятия патриотического духа было допущено снисхождение к некоторым другим атрибутам «царского» прошлого. Например, 9 декабря 1941 г. по радио прозвучала симфония Чайковского «1812 год», которая ранее была запрещена из-за имевшегося в ней гимна «Славься ты, славься, наш русский царь!». В 1941–1942 гг. массовым тиражом был издан целый ряд книг о героическом прошлом русского народа и его борьбе с иноземными захватчиками.

В речах 6 и 7 ноября 1941 г. (на легендарном параде Красной Армии) Сталин обобщил национально-патриотический характер войны, сказав, что враги страны «имеют наглость призывать к уничтожению великой русской нации, нации Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова!». Сталин благословил советских солдат такими словами: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!». Неизменный в прошлом призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» в речи Сталина вообще не прозвучал. Характерно, что в дальнейшем Сталин часто провозглашал здравицу сначала Родине («Да здравствует наша славная Родина, ее свобода, ее независимость!»), а только затем – коммунистической партии.

Воздействие речи Сталина на параде 7 ноября 1941 г. было беспрецедентным. Как отмечал комендант Москвы К.Р. Синилов, «после парада настроение совершенно изменилось», «появилась уверенность», «произошел перелом в разговорах, настроениях»⁵. Люди должным образом восприняли новую политику, поставленную на национально-патриотические рельсы.

В результате изменения курса политики роль коммунистов в истории страны была подвергнута корректировке – они теперь были представлены как «глубокие патриоты родины», «продолжатели лучших патриотических традиций русского народа». Закономерно, что такие перемены были негативно встречены «ортодоксальными большевиками», для которых был неприемлемым отход от «идеалов». По их словам, они ждали, что «звериному национализму немецко-фашистских разбойников будет противопоставлено развернутое знамя революционного пролетарского интернационализма», что «вождь и руководитель обратится к великим именам Маркса, Энгельса и Ленина, к именам деятелей революции». Поэтому они не понимали, «почему надо было выкапывать из истории Дмитрия Донского, Александра Невского и Суворова», и считали, что призыв Сталина вдохновляться мужественным обликом «царских сатрапов» был бы уместнее «в 1914 г. в манифесте Николая II»⁶. С целью погасить такие проявления недовольства со стороны «ортодоксов» советское руководство стремилось сделать эффект от перемен в национальной политике не таким резким, сгладить «острые углы». В своих речах руководители партии иногда натянуто пытались сравнивать фашизм с режимом дореволюционной России, напоминали, что «старая царская Россия была тюрьмой народов».

После разгрома гитлеровцев под Москвой в январе – феврале 1942 г. и затишья на фронте весной 1942 г. советское руководство посчитало, что явная угроза стране миновала. 1 мая 1942 г. Сталин, пребывая в уверенности, что перелом в войне достигнут, приказал Красной Армии «добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли». Пропаганда русского национального фактора в период с февраля по май 1942 г. была ослаблена. Это подтверждает утилитарность советской национальной политики, которая давила на нужные ей рычаги, в первую очередь на русский национальный фактор, лишь тогда, когда это было обусловлено текущей ситуацией.

А.С. Щербаков, секретарь ЦК ВКП(б), начальник Главного политуправления Красной Армии (1942–1945)

После начала нового наступления гитлеровцев в мае 1942 г., которое через два месяца вновь поставило страну на грань катастрофы, советское руководство резко усилило меры по укреплению патриотизма и национального самосознания. 12 июня 1942 г. начальником Главного политуправления Красной Армии был назначен А.С. Щербаков взамен Л.З. Мехлиса, отставленного из-за провала порученной ему обороны Крыма. Косвенной причиной отставки могло быть противодействие гитлеровской пропаганде, которая вовсю оперировала фактом, что главный идеолог Красной Армии – еврей по национальности. (Тем не менее Мехлис был оставлен на службе в качестве члена военных советов ряда армий и фронтов.)

В самый катастрофический период отступления Красной Армии на Южном фронте 28 июля 1942 г. был издан знаменитый приказ № 227 «Ни шагу назад!», а на следующий день были учреждены ордена Суворова, Кутузова и Александра Невского – очевидно, для поддержания патриотического духа советских воинов, причем не только русских по национальности. Советская пропаганда утверждала, что имена русских военных деятелей «до́роги советскому народу». В советской печати продолжалась пропаганда лучших патриотических страниц истории русского народа.

Отдавая «русскому фактору» главное место в пропаганде, советское руководство осознавало, что в многонациональной стране нельзя упускать из виду работу по укреплению дружбы народов, которая в условиях войны переросла в «боевую дружбу». С этой темой была тесно связана пропаганда «советского патриотизма», который теперь, в отличие от довоенного времени, представлялся как явление, уходящее корнями «в далекое прошлое», возникшее на основе «замечательного патриотизма русского народа» и ставшее в результате достоянием всех народов СССР. Пропаганда подчеркивала, что война «показала всю действенную мощь советского патриотизма», который «двигает рабочими», «поднимает колхозников работать не покладая рук». Указывалось, что во время войны «советский патриотизм все ярче и ярче раскрывает» свои черты в виде «глубокой, неистребимой ненависти к врагам родины».

В пропаганде «дружбы народов» особое внимание уделялось духовной и исторической связи русского и других народов СССР, их вековой борьбе с немецкими захватчиками. В первую очередь это касалось укрепления дружбы между русскими, украинцами и белорусами: в 1941 г. славяне составляли 73 % населения СССР, при этом в Красной Армии славянское ядро насчитывало 84,7 % (русские – 61 %, украинцы – 19,6 %, белорусы – 4,1 %⁸). Постоянно пропагандировалась историческая связь русского народа с другими народами СССР – например, с эстонцами: «Опять плечом к плечу исторические союзники: эстонцы и русские!»⁹.

Кроме печатных материалов, в советской национальной политике широко использовалось такое пропагандистское средство, как проведение митингов и «радиомитингов» представителей разных национальностей, которые призывали свои народы сражаться вместе с «великим русским народом и другими народами Советского Союза» против фашистских оккупантов. Целью проведения митингов было обозначено создание таких условий, чтобы «бойцы всех национальностей СССР, где бы они ни сражались, помнили, что они защищают свою великую общую родину». Ставилась задача разъяснить народам, особенно географически удаленным от фронта, что они должны «приложить все силы, чтобы разгромить врага столь далекого». В течение 1942 г. были проведены митинги представителей белорусского, украинского, якутского народов, народов Закавказья и Северного Кавказа, общественных деятелей Эстонии, литовской молодежи, молдавской интеллигенции. Выступавшие на митингах ораторы выражали решимость «вместе с великим братским русским народом» и другими народами страны «разгромить подлого врага». Материалы митингов и обращения, принятые на них, широко использовались в пропаганде. Они публиковались в прессе, а также, когда это было актуально, распространялись на оккупированной территории. О значимости митингов можно судить по резолюции Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), в которой с сожалением говорилось о невозможности публикации материалов митинга якутского народа в центральной прессе, так как они были присланы слишком поздно¹⁰.

На оккупированной территории СССР была развернута широкая пропагандистская деятельность в виде распространения печатных материалов и радиовещания: о размахе пропаганды на оккупированной территории говорит такой факт, что только в Белоруссии за первый год войны было распространено 5 млн экз. газет и 27 млн экз. листовок¹¹. Советская пропаганда взывала к патриотическим чувствам людей, оставшихся на оккупированной территории, призывала их развернуть борьбу против гитлеровцев. Несмотря на то что сама возможность сотрудничества с врагом со стороны советских людей (коллаборационизм) категорически отвергалась официальной пропагандой¹², руководство страны было прекрасно осведомлено о том, что на самом деле происходило на оккупированной территории. Поэтому один из основных ударов пропаганды был направлен по коллаборационистам, которых призывали помнить, что они русские люди, «рожденные на русской земле», «вскормленные русской матерью», поэтому они должны перейти на сторону советских партизан и Красной Армии. В ответ на начатую гитлеровцами кампанию по вербовке и угону населения на работу в Германию советская пропаганда утверждала: «Кто поедет в Германию – того ждет гибель»¹³.

Советские партизаны

Для Украины одним из главных направлений пропаганды была дискредитация Организации украинских националистов (ОУН), члены которой именовались «губителями украинского народа», «верными псами каннибала Гитлера». Пропаганда предпринимала все усилия, чтобы не дать оуновцам «увести» украинцев от братского русского народа и «разбить их вечную дружбу»¹⁴.

На территории Прибалтики советская пропаганда обращалась к тем людям, «которые ждали немцев», с целью показать крушение их надежд, а также разоблачала созданное гитлеровцами коллаборационистское «самоуправление». В ответ на развернутую гитлеровцами широкую кампанию по «разоблачению» эвакуации части населения Литвы, Латвии и Эстонии в советский тыл в начале войны, которую они именовали «насильственной депортацией», советские листовки пытались убедить прибалтов в том, что эта эвакуация была добровольной¹⁵.

В советской пропаганде на оккупированной территории Прибалтики постоянно делался нажим на наличие в Красной Армии прибалтийских национальных частей. Здесь пропаганда прибегала к преувеличениям. В листовке на эстонском языке, датированной апрелем 1942 г., говорилось: «Недалек тот день, когда Красная Армия совместно с эстонскими национальными частями освободит эстонский народ из-под ига немецких оккупантов»¹⁶. После прочтения листовки могло показаться, что на стороне СССР сражается некая самостоятельная «эстонская армия», чего на самом деле не было.

Итак, в первый период войны (июнь 1941 г. – ноябрь 1942 г.) советское руководство осознало, что только русский народ мог возглавить защиту страны: русские неизменно преобладали в национальном составе армии, основным ресурсом для дальнейшей мобилизации военных и трудовых сил был русский народ. При этом пришло понимание того, что аморфные «интернационалистические» лозунги более не работали.

Хотя советское руководство выбрало единственно верный путь, основав новую политику на традиционных для русского народа национально-патриотических ценностях, это не говорило о коренной перестройке государственной идеологии, которая осталась коммунистической. Русский национальный фактор использовался лишь утилитарно – нажим на него делался в моменты, когда положение на фронте было наиболее тяжелым (октябрь 1941 г. – февраль 1942 г. и с июня 1942 г.). Выбранный курс пропаганды, смещенной от «пролетарского интернационализма» к национал-патриотизму, был для коммунистической власти СССР лишь своеобразным «меньшим злом», уступкой национальным чувствам народа ради достижения поворота в войне.