Текст книги "Большая книга хирурга"

Глава 16
Искусство быть хирургом

Хирург живет в не покидающих его заботах и тревогах за судьбы больных. От волнений и забот, связанным с тем или иным больным, хирург, по существу, не бывает свободным ни один час.

Я только что закончил тяжелую операцию, мокрая рубашка липнет к спине, ноги чугунные… Принял душ, иду в кабинет, чтобы выпить стакан чаю. Не успел сесть за стол, расслабить тело, входит секретарша.

– Федор Григорьевич, вас срочно просят в операционную. Больному стало хуже.

Бегу в операционную. Больной бледен, пульс у него частит… Что это? Внутреннее кровотечение или вторично развившийся шок? Если первое, нужна немедленная операция; второе – ни в коем случае оперировать нельзя! Начинаем анализировать, сопоставлять все симптомы. Ошибиться это смерти подобно.

Разобрались… Справились… Состояние больного улучшилось…

Делаю обход. Заведующий другим отделением тревожным голосом просит срочно спуститься этажом ниже, в послеоперационную палату. Там больному, которому вчера удалили пораженное раковой опухолью легкое, сегодня вдруг стало катастрофически плохо. У него появляется пневмония в оставшемся легком! Очень коварное и опасное осложнение! Снова борьба за человеческую жизнь.

Поздно вечером пришел в клинику, осмотрел всех тяжелых больных. Слава богу, никаких ЧП, вроде бы все благополучно… Можно спокойно поработать и выспаться… Однако ночью будит телефонный звонок!

– Федор Григорьевич! Пожалуйста, придите в клинику. У больного митральным стенозом, которого намечали на операцию в конце недели, развился тяжелый отек легкого. По-видимому, придется делать экстренную операцию…

– Кровопускание проводили?

– Выпустили триста кубиков. Больному стало намного легче, но отек не проходит. До утра опасно оставлять. Может, целесообразнее сделать операцию в экстренном порядке? Операционная уже готова. Как, Федор Григорьевич?

– Хорошо. Сейчас еду.

Одеваясь, выхожу на ночную улицу, отпираю гараж, благо шофера не надо, с 1951 года сам вожу машину. Срочно еду в клинику, мысленно стараюсь предугадать: какие неожиданности могут быть при операции?

Неизмеримо возрастает ответственность хирурга, если он является старшим в хирургическом коллективе, руководит всей работой врачей… Десятки глаз обращены на него, каждый его поступок, каждое решение в центре всеобщего внимания. Его слово тут – главное, мнение – окончательное. Иначе нельзя. Руководить должен один. Он обязан всех выслушать, но решать, как поступить, ему. И ответственность нести – ему. Остальные должны строго и четко выполнять его указания, подчиняясь им так, как, например, в армии…

Особенно это важно в операционной. Ассистент может что-то напомнить хирургу, что-то подсказать. Но не имеет права в ходе операции спорить, возражать, настаивать на своем, ему необходимо лишь точно выполнять все распоряжения хирурга. Внимание того всецело направлено на больного, на спасение его жизни; внимание же всей операционной бригады должно быть подчинено работе, действиям, распоряжениям хирурга. В этом залог успеха.

В хорошо слаженной операционной бригаде не обязательно отдавать распоряжения голосом. Протянул хирург руку, и сестра должна вложить в нее тот инструмент, который ему в этот момент нужен. Хирургу потребовалась нитка, и она уже у него в руках… Хирургу плохо видно в верхнем углу раны, и анестезиолог уже направляет поток света как потребуется. Хирург взял в руки электронож, а ассистент без подсказки нажимает на кнопку включатель… И чем опытнее ассистенты и операционная сестра, чем более натренирован персонал, тем хирургу меньше приходится давать устных распоряжений. Все выполняется по его воле, выраженной действием его рук, направлением его взгляда… Но, конечно, несмотря на безмолвность работы во время операции, на кажущееся спокойствие, все здесь напряжено до крайнего предела. Каждый понимает: одно неверное движение из тысячи, которое он делает, – и может разразиться катастрофа. Надо ежесекундно быть наготове, если уже нельзя предупредить осложнение, то необходимо его как можно быстрее ликвидировать, не допустить, чтобы оно свело на нет все усилия бригады…

Из собственной практики знаю, что иногда, чтобы разобраться в болезни лишь одного больного, приходится проштудировать гору книг. И вопросы возникают повседневно: одни решаешь, а в это время встают перед тобой новые, более неотложные!

Так было все годы. Мы ставили перед собой какую-нибудь большую проблему, бились над ней месяцами, годами… Но жизнь-то не терпит долгих ожиданий. Больные совершенно другого профиля заставляли нас на какой-то срок прерывать работу над этой проблемой и заняться другой, злободневной, неотложной, с тем чтобы через какое-то время, справившись с ней, снова вернуться к прежней. А новые проблемы всегда предполагают новые знания. Значит, опять книги, библиотека… И конечно, разработка новых технических приемов для не изученных пока, таящих много неизвестного операций. Отсюда вновь занятия в анатомическом зале, в экспериментальной лаборатории и, главное, тренировка… Без нее новая сложная операция может пойти с частыми ошибками. А это – дополнительные жертвы, а может быть, и провал новой проблемы. Я много раз убеждался в обязательности тренировок для хирурга.

Кроме всего прочего, хирургия – не только наука, но и искусство. А в искусстве, мы знаем, тренировкам придается решающее значение. По существу, без тренировки, без постоянной шлифовки своих способностей не могут рассчитывать на успех певцы и музыканты, актеры и художники, писатели…

Отлично сказал об особенностях нашей профессии ее гениальный представитель – русский хирург Сергей Сергеевич Юдин. Позволю себя привести это высказывание целиком: «…Все виды ремесел требуют особых навыков, но ни в одной отрасли человеческой деятельности не соединяется столько различных специальных свойств, как в хирургии. Тут нужны четкость и быстрота пальцев скрипача и пианиста, верность глазомера и зоркость охотника, способность различать малейшие нюансы цвета и оттенков, как у лучших художников, чувство формы и гармони тела, как у лучших скульпторов, тщательность кружевниц и вышивальщиц шелком и бисером, мастерство кройки, присущее опытным закройщикам и модельным башмачникам, а главное – умение шить и завязывать узлы двумя-тремя пальцами вслепую, на большой глубине, то есть проявляя свойства профессиональных фокусников и жонглеров. Ибо очень многие хирургические операции на конечностях уподобляются столярным работам, а многие случаи обработки и свинчивания костей требуют не только слесарных, а тонких механических приемов. Операции на лице, щеках, веках подобны художественным аппликациям или инкрустациям перламутром и драгоценными породами дерева, а глазные операции требует буквально ювелирной работы. Наконец, необычайная сложность брюшной топографии и патологии требует от абдоминального хирурга не только свойств, знаний и сообразительности архитекторов и инженеров, смелости и решительности полководцев, чувство ответственности юристов и государственных деятелей, высокого технического мастерства ориентировки, безупречной техники шитья и кройки и подлинного искусства при разгадке ребусов и китайских головоломок, каковыми представляются многие случаи кишечных узлообразований и заворотов».

Не худо бы тем, кто собирается стать хирургом, заранее знать эти, объемно и образно определяющие суть нашей работы слова С. С. Юдина. Знать, чтобы издали примериться: готов ли к такому? И если высверкнет в глубине собственного сердца: «Да, готов!» – иди, учись. Заколебался, сомневаешься, не уверен – лучше подбирай себе другое учебное заведение, которое ближе будет твоим привычкам и наклонностям…

Естественно, что все качества, необходимые, по мнению С. С. Юдина, хирургу, предполагают наличие любви к своей профессии и большой внутренней силы воли. Человек безвольный, зная пользу для себя утренней физзарядки, никогда не заставит себя делать ее. Хирург без воли с большей охотой отыщет любое другое занятие, чем будет настойчиво тренировать себя в отработке технических приемов. А некоторые вообще рассуждают приблизительно таким образом: «Тренировки для новичков! Не тренируюсь никогда, а ничего – оперирую!» Что тут ответить? Маляр тоже мажет красками, однако он далек от художника. И у нас оперируют многие, но лишь немногим удается добиться того, чтобы хирургия у них превратилась в искусство. А стоит ли говорить, что стремиться к этому должен каждый, ибо такое прежде всего в интересах больного и, конечно, в интересах хирургической науки.

Каждая операция сопряжена с риском для больного, и разница только в степени его. Что к любой, самой незначительной по объему и характеру операции надо относиться со всей серьезностью, не забывая, что в хирургии нет мелочей, нет пустяков, усвоено мною еще «с хирургических пеленок» и закреплено собственным опытом. Это положение старался никогда не нарушать. За свою многолетнюю хирургическую деятельность я, несомненно, ошибался и в объеме операции, и в показаниях к ней, мог недооценить свои силы или силы больного и тем причинить ему непоправимый вред. Но никогда не смотрел на операцию легкомысленно, всегда считал, что это вещь серьезная и опасная вне зависимости от ее объема.

Среди хирургов существует такой афоризм: «Большая подготовка – малая операция, малая подготовка – большая операция». Это значит, что если ты хорошо подготовился к операции, прочитал нужную литературу, продумал возможные отклонения и осложнения и подготовил для этого необходимый инструментарий, пригласил – на всякий случай – наркотизатора, сделал точно в нужном месте и нужной величины разрез, – ты провел всю операцию так, она прошла совершенно гладко, как «малая операция».

Но вот хирург решает, что операция для него пустяк, готовиться к ней не надо, что он из небольшого разреза моментально «выковырнет» то, что полагается, и быстро кончит операцию, «которую он уже делал много раз»… Но операция оказывается значительно сложнее, а хирург и вся бригада к этому не готовы – над больным нависает смертельная опасность…

У меня перед глазами стоит хирург, с которым мне пришлось не однажды сталкиваться. Он был в молодости высокомерен, но с возрастом его высокомерие стало принимать уродливые формы, накладывало отпечаток на все его поступки, в том числе и на хирургическую деятельность. У больных он не вызывал доверия: надменный вид, закинутая вверх голова, важная походка. Ему пели дифирамбы – главным образом те, кто стоял по служебной лестнице ниже его и положение которых от него зависело. Товарищи, равные с ним по хирургическому рангу, относились к нему сдержанно, а подчиненные боялись его мстительной натуры. В нем не было того внутреннего благородства, которое всегда встретишь у людей, сознающих собственное достоинство и уважающих других. Его высокомерие было не чем иным, как внутренней потребностью возвысить себя путем унижения другого. В одном он был искусный мастер: как-то удивительно ловко умел приспосабливаться к обстоятельствам, направляя их на службу своему благополучию.

Основу культуры человека, как известно, составляет вера в человека, в самого себя. В мире науки, и даже в гуманнейшей из научных сфер – медицине, порой встречаешь человека без идеала, не верящего ни в себя, ни в других. Относясь к окружающим людям, к их делам скептически, с иронией, такие люди всегда выступают не как критики, а как критиканы. Личное благополучие для них превыше всего, и ради достижения оного они подчас не брезгуют ничем.

К категории таких людей относится и мой коллега. Но в нашей профессии такие лихачи вынуждены сталкиваться с судьбами людей. Трудно всегда рассчитывать на удачный случай и постоянное везение. Хирургу требуются большие знания, большое искусство.

Вот как однажды случай наказал гордеца. Придя на работу, он увидел в своей приемной человека, перед которым в обычной обстановке заискивал, дружбы с которым добивался.

– Я к вам, – поднялся навстречу доктору пациент.

– Проходите в кабинет, я к вашим услугам.

Возраст пациента близился к шестидесяти, но этого не замечалось: столько силы, энергии, боевитости было в его коренастой, подвижной фигуре! Широкий в плечах, с борцовской грудью, он имел излишний вес, но полным не выглядел. Красиво посаженная голова на короткой шее, шапка густых волос с небольшой проседью подчеркивали волевой характер. Высокий лоб, выразительные глаза, решительные жесты – все говорило о недюжинном уме и большой культуре. Началась беседа.

– Уже давно у меня выделяется кровь, – начал больной. – Я не обращал внимания. Думал – геморрой. Много приходится сидеть. Пешком почти не хожу. Все на машине. Мой врач посылает меня к специалисту. Вот и пришел к вам посоветоваться.

– Ну и правильно сделали. Пройдите в соседнюю комнату и разденьтесь. Я вас посмотрю. – Осмотрев пациента, сказал: – Вам надо сделать небольшую операцию.

– Вот это новость! Что же у меня?

– Небольшой полип. Его надо удалить.

– Но я сейчас не могу лечь на операцию. У меня самый ответственный момент в работе. Откладывать дела нельзя.

– А вам и не придется этого делать. Это лишь звучит громко: операция. А на самом деле – пустяки! Мы сейчас же – в амбулаторном порядке.

– Ну, если так…

Из кабинета врача пациент позвонил на работу, сказал, чтобы дело без него не приостанавливалось, – пусть только помощники будут внимательны. И даже домашним решил ничего не говорить, чтобы не волновать «по пустякам» жену и престарелую мать.

Поскольку операция предполагалась амбулаторной, то ни особых исследований, никакой подготовки к ней не проводилось. У пациента заныло в груди: спешка. Все ли будет благополучно?

– А наркоз тут не понадобится? – спросил ассистент.

– Зачем? Убрать полип – всего-то! Сделаем под местной анестезией.

Сделав местную анестезию, хирург, как принято у нас говорить, подошел к полипу. И сразу же увидел, что картина более серьезная, чем он предполагал. Полип оказался не на узкой ножке, которую прошить легко, а на широком основании. Он выглядел как сосок, а его широкое основание глубоко уходило в подслизистый слой. Стенка полипа сильно кровоточила. И чем больше вытирали кровь, тем больше травмировали его поверхность.

Сомневаться не приходилось: при таком строении полипа прошивать его у основания бесполезно! Операция не принесет больному облегчения, наоборот – может спровоцировать превращение полипа в рак. Но в то же время убрать его вместе с основанием со стороны кишки будет, по-видимому, очень трудно. Неизвестно, на какую глубину он распространяется, – ведь рентгеновского исследования не провели, а пальцем – из-за мягкости стенки – ничего прощупать не удалось.

Хирург забеспокоился. Больной потерял уже порядочно крови, к тому же он заметно выражал беспокойство, постанывал, жаловался на боль – ведь местная анестезия не рассчитана на столь травматичные манипуляции.

– Обеспечьте больному переливание крови и дайте наркоз! – распорядился врач.

– Ответственного наркотизатора в больнице сегодня нет, – подавленно ответил ассистент. – У него грипп. Имеется только практикант…

– Хорошо, зовите его!

А пациент стонал уже громко, в какие-то моменты от нестерпимой боли и потери крови терял сознание. Скоро началось падение давления.

– Перенесите больного в операционную! И поскорее наркоз!

Практикант-анестезиолог стал готовить аппаратуру к наркозу… Бежало дорогое время.

Чтобы как-то выйти из положения, хирург решил ограничиться полумерой: прошить и отсечь сам полип, а основание оставить – с тем чтобы удалить его уже при другой операции, через новый разрез – сверху. Однако, как только он прошил полип и попытался его перевязать у основания, рыхлая ткань разорвалась, и полип здесь же, у основания, был срезан ниткой, как бритвой. Кровотечение – неудержимое! Попытки захватить кровоточащие места зажимами ничего не давали – ткань угрожающе расползалась.

Хирург растерялся. А тут еще практикант не справляется со своей задачей.

– Когда же, наконец, дадите наркоз?

– Не можем вставить трубку в трахею. Шея у больного толстая, короткая, голова совсем не запрокидывается назад. При таком положении ничего не удается сделать…

– Попробуйте через маску!

– Язык западает и закрывает гортань. Как только начинаем давать масочный наркоз – больной синеет…

И тут врач совсем теряет самообладание:

– Черт бы вас взял, таких помощников! Я не могу продолжать операцию под местной анестезией! Что угодно делайте, только дайте поскорее наркоз! Больной уже в шоке!

Хирург решается на отчаянный шаг – удаление всей кишки. И это все из-за полипа-то!

Сделав круговой разрез, он стал выделять опухоль снаружи – вместе с кишкой. Но она плотно примыкала к кончику, никак не поддавалась. Тогда хирург пошел на еще больший риск для больного: вскрыл ему брюшную полость и попробовал удалить кишку изнутри. На помощниках лица не было. Гнетущая атмосфера повисла в операционной. Интратрахеальную трубку ввести так и не удалось. Не поступает в трахею кислород. Кислородное голодание и кровопотеря привели к развитию тяжелого шока. Сердце больного сдает, несмотря на могучий организм. А вдруг совсем не выдержит? От этой мысли хирург похолодел… Спокойствие его покинуло окончательно. Он понимал, что страшная беда нависла над… ним!

Надвигалась гроза! Слишком уж отчетливо предстанет перед всеми его легкомысленный поступок, который нельзя простить даже студенту-медику! Где, в чем, у кого он найдет оправдание своим действиям?!

Это же явится крушением всей его карьеры, которая так блестяще развивается у него… И что с ним произойдет? Ведь когда он сам судил подобные дела – он был беспощаден, за ошибки в сто раз меньшие требовал самого сурового наказания, и ему нравилась эта роль – «неподкупного» ревнителя правды и «защитника» больных…

А сейчас? Здесь даже не ошибка… хуже! И никто другой не виноват – он один! Конечно же, его спросят: почему так произошло? И главное, кто делал операцию?

Из величественного, недоступного для окружающих, каким его все знали, он в считаные минуты превратился в жалкого, подавленного, несчастного, не знающего, что предпринять…

– Постарайтесь закончить операцию скорее, – робко заметил ассистент. – Трубку ввести никак не удается, а через маску давать наркоз трудно. И у больного совсем слабый пульс…

– Я не могу быстро кончить операцию! Она продлится долго. Пошлите-ка за анестезиологом в клинику Вознесенского!.. Кстати… – хирурга осенило, – кстати, пригласите самого Вознесенского! Скажите, что я очень прошу его приехать!

Хирург понимал: при таком состоянии больного еще несколько дополнительных часов операции – ничего обнадеживающего!.. Западня! И он сам ее сделал! Он был достаточно опытен, чтобы осознать это. А сознавая, еще лихорадочнее уцепился за мысль спрятаться за спину Вознесенского. Ведь если будет известно, что больного оперировали два хирурга и один из них Александр Иванович Вознесенский, который весьма популярен как отличный клиницист, – тем самым суждения о необоснованной и совершенно неправильной операции будут смягчены. Спасение в нем, в Вознесенском… Лишь бы он появился, пока больной еще жив!..

И хотя хирург понимал, что лишний час пребывания больного на операционном столе только усугубляет и так роковое ее состояние, что вся надежда на спасение только в самом быстром окончании операции, в этом хоть маленький шанс, – он, затампонировав рану брюшной полости и рану в области кишки, отошел от операционного стола и стал, прохаживаясь, ждать приезда второго хирурга.

Проходит полчаса… час… Кровотечение продолжается. Все тампоны набухли. Но врач не подходит к больному. Лишь бы нашли Вознесенского. Конечно, отношения с Вознесенским у хирурга не очень теплые, больше того, между ними случались размолвки. Однако Александр Иванович из врачей-«рыцарей», ради спасения больного он обязательно приедет.

А тем временем Александр Иванович Вознесенский после напряженного рабочего дня был на пути к своей даче. «Волга», управляемая опытным шофером, шла быстро. Тем не менее они заметили, что за ними, сев на «хвост», спешит другая машина – да еще сигналы подает! Вознесенский сказал водителю: «Сверните на обочину, пропустите! Надоело – без конца гудит!»

Как только освободили проезжую часть дороги, шедшая сзади машина сразу же обогнала их, затормозила, из нее быстро выскочила молодая женщина и подбежала к Александру Ивановичу:

– У нас тяжелый больной! Вас просят…

Александр Иванович пересел в другую машину…

Зайдя в операционную, он увидел хирурга, сидевшего у окна. Быстро осмотрел больного. По характеру операции он подумал, что она предпринята по поводу рака. И тут с ужасом узнает, что все это делается из-за полипа!

– В таких случаях лучше удалить кишку вместе с копчиком. Это менее травматично. Я всегда так делаю, – подал свой первый совет Александр Иванович.

– А я никогда копчик не резецирую, – буркнул под нос хирург, продолжая делать по-своему.

Александр Иванович недоумевал. Он видел, что только точное и сверхнежное обращение с тканями давало какие-то надежды на благоприятный исход, а тут – ни того, ни другого! «Зачем он позвал меня?» – пронеслось в голове. Он еще несколько раз пытался давать советы, но хирург молча упорно делал по-своему…

На седьмом часу операции сердце больного остановилось… Александр Иванович, потрясенный, еще стоял некоторое время у операционного стола, затем, когда принятые меры по оживлению не дали результата, направился к выходу. В дверях он повернулся, посмотрел на хирурга и, ничего не сказав, вышел. Помимо хирургической, этот факт производит глубокое впечатление своей моральной стороной. Как и большинство преданных своему делу хирургов, я никогда не прельщался манящим шансом, спасая больного, поднять свой престиж и никогда не думал о нем. Поэтому особенно горько сознавать, что есть такие в нашей среде, которые о престиже думают больше, чем о больном. Это глубоко осуждается всеми честными, любящими свое дело хирургами, поэтому так потрясло всю медицинскую общественность поведение хирурга и было тяжело перенесено всеми нами. Во-первых, потому, что так глупо погиб большой человек, и, во‐вторых, из-за недостойного поступка нашего коллеги-хирурга. Этот случай, хотя и прошло уже много лет, до сих пор в памяти всех, кто знал о нем. До сих пор он поражает всех своей дикостью и тяжелыми последствиями. Время не изгладило этого впечатления.

Конечно, этот случай исключительный и вряд ли он еще где-либо повторялся, но мы должны делать все от нас зависящее, чтобы такие случаи никогда не имели места.

Мы поражаемся, как много и упорно работает музыкант, прежде чем его допустят к самостоятельному концерту. Помимо теории музыки, он должен превосходно освоить элементы игры, а освоив, долго и неустанно тренироваться. Ни одному исполнителю не придет в голову, изучив ноты, выступать с концертом, не проиграв вещь десятки раз. Но у хирурга операция – это нечто неизмеримо большее, чем у музыканта. А потому и тренироваться перед ней он обязан не меньше, чем музыкант перед выступлением. Тем более что в нашем деле что ни больной – то своя особенность в операции. И необходимо предвидеть любое отклонение от типичного хода ее, подготовиться к борьбе с любым осложнением…

Мой добрый знакомый, народный артист СССР Борис Тимофеевич Штоколов рассказал о том, как он «жестоко» тренируется на протяжении почти двух десятилетий.

– Когда я поступил в консерваторию, – говорил он мне, – за пение имел пятерку. Через три года получал уже тройки. Я понял, что учат меня неверно, что надо работать над собой. Но как?

Он перечитал литературу по технике пения, познакомился со всеми методами и способами обучения и тренировки певцов. Больше всего импонировала ему система развития голоса Карузо. Последний полагал, что для сохранения и постановки голоса следует изменить положение отдельных органов глотки. В частности, нужно осадить корень языка, чтобы тот не стоял на пути звука и ротовая полость вместе с гортанью составляла бы единую трубу. Штоколов с упрямством одержимого надавливал на корень языка различными предметами, иногда травмируя себе эту область до крови, – и пел! Через десять лет такого потрясающего труда он добился того, что смог увидеть в зеркало свой надгортанник, уже не надавливая на корень языка. Еще пять лет тренировки – и увидел свои голосовые связки! Он показал мне их. Действительно: язык уходит куда-то глубоко на дно ротовой полости, и голосовые связки хорошо различимы. Невообразимо!

А Борис Тимофеевич, улыбаясь, говорит:

– Еще лет пять мне надо работать над собой. Только после этого могу считать, что тренировка в основном будет закончена – начнется истинное искусство…

Но уже теперь он добился того, что на сцене не думает о технике пения. Его мысли лишь о том, как глубже, сильнее передать чувства своего оперного героя. Его голос послушен ему, как скрипка хорошему музыканту. Когда он поет – у него нет ни напряжения, ни усталости. Но народный артист, достигший больших высот в вокальном искусстве и доставляющий слушателям истинное наслаждение, считает, что он еще не достиг совершенства, и продолжает каждодневные изнурительные тренировки. Я спросил опытного специалиста по ухо-горло-носу:

– Видели ли вы когда-нибудь человека, который бы, открыв рот, показал вам свои голосовые связи – без всяких зеркал?

– Нет, таких людей я не видел, – ответил врач, наблюдавший на своем веку тысячи гортаней.

Пример Бориса Тимофеевича Штоколова мне импонирует, я люблю таких людей, ценю их за упорство, за вечное стремление к высотам, которые может и должен достичь человек.

Коллектив нашей клиники, занимаясь вопросами легочной, а позже и сердечной хирургии, ни на один день не отвлекался и от большой работы по лечению общехирургических, то есть обычных, не торакальных больных. А в болезнях обычных часто заключено столько неизвестных, что для достижения нужного результата требовалось мобилизовать все свои силы и знания. Особое же место в сложной и напряженной деятельности хирургической клиники – снова возвращаюсь к этому – занимали дежурства по «Скорой помощи»…

Врачи, и в частности хирурги, хорошо знают, что это за работа! И можно лишь удивляться, что она в здравоохранении никак не выделена, не регламентирована, а считается рядовой, что называется повседневной… Между тем каждое дежурство по «скорой» – это огромное истощение физических и душевных сил врача. Взгляните на хирурга (а я включаю сюда и акушера-гинеколога) в дни его занятости по «Скорой» после суточного или даже двенадцатичасового дежурства. На кого он похож? Его работа не сравнима ни с какой самой изнурительной работой!

Прежде всего, здесь огромная моральная и юридическая ответственность, а условий для работы в том объеме, который предъявляет хирургу жизнь, у него нет.

В самом деле. Одновременно поступает несколько больных, требующих неотложного хирургического вмешательства. Но ведь каждая операция по «Скорой помощи» – это нечто непредвиденное, не предполагаемое заранее, и никогда нельзя сказать, сколько времени она займет. А другие больные – на очереди. И они такие, что промедленье, затяжка грозят серьезными осложнениями…

Утром же администратор, сам ни разу в жизни не испытавший, что значит дежурство хирурга по «Скорой помощи», будет по записям в истории болезни проверять, сколько времени прошло от поступления больного в приемный покой до операции, и ровным, бесстрастным голосом давать хирургу наставления. При этом никому, в том числе и этому администратору, нет дела до того, что дежурному врачу не создано элементарных условий для работы. Аптека в это время не работает, а иных лекарств оставляют на дежурство так мало, что не знаешь, как их поделить между больными. Врач не обладает способностями Иисуса Христа, который мог кормить массу людей пятью хлебами. Но это еще не самое высшее проявление бюрократизма…

Несколько лет назад чьим-то приказом было запрещено дежурному врачу отделения, в том числе и хирургу, во время дежурства питаться в больнице. Замечу, что питание дежурного врача в больнице – традиция русской медицины. Она была продиктована – если подойти к ней с самых высоких позиций – гуманизмом, ибо направлена для пользы больного, для пользы дела. Все те, кто дежурил но «скорой», знают, что день врача бывает так насыщен, настолько напряжен, что он чаще всего не может выкроить десяти минут, чтобы съесть готовый обед. Где уж там отлучиться в столовую или домой!

И вот этот приказ! Фактически во время дежурства врач обрекается на голодание, так как у него нет ни времени, ни возможности, ни морального права, чтобы покинуть тяжелого больного…

Отменив существующую традицию, забыли о том ущербе, который наносится здоровью врача или здоровью того же больного, которого врачу придется покинуть, чтобы где-то, может, далеко от больницы, отыскать столовую и съесть там тарелку супа. А если дежурит женщина-хирург, как она пойдет вечером искать себе ужин? Кстати, о женщинах-хирургах.

Тот, кому приходилось лежать в больнице, знает, как благотворно влияет на суровую атмосферу больничного уклада присутствие в палатах женщин-врачей. Однако мало кто знает, какую тяжесть несут они на своих хрупких плечах.

Хирургия – и это бесспорно – слишком тяжелый труд для женского организма. Изнурительные операции, не покидающая тревога за судьбу того или иного больного, необходимость все свободное время отдавать клинике, беречь руки, больше того, тренировать их… Легко ли женщине подчинить себя такому ритму? А если подчинит, великой силой воли добьется крупных успехов на хирургическом поприще и получит известность – это чаще всего значит, что принесена в жертву семья. Ведь воспитывать детей – это тоже огромный и, сказал бы, всеобъемлющий труд, который с полным правом можно сравнить с таким же ответственным трудом хирурга. И попробуйте без ущерба для них обоих совместить эти два самоотверженных занятия!

Известно, что беременность, роды и кормление ребенка – сложный физиологический процесс, который отражается на психике женщины и приводит к глубоким физиологическим изменениям в ее организме. Природа так заботлива по отношению к потомству, что если у матери не хватает нужного для ребенка питания, получаемого из пищи, она отдает ему все необходимое из своих тканей. Поэтому если женщина во время беременности ведет напряженную умственную работу, если она врач и занимается операциями, дежурит, то есть тратит очень много энергии, которую не в состоянии пополнить достаточно калорийной едой и продолжительным отдыхом, она безвозвратно теряет множество клеток и тканей своего организма, которые, разрушаясь, идут на пополнение организма плода. А это, особенно при разрушении мозговых клеток, предполагает сильное истощение нервной системы.