Текст книги "Исповедь чекиста. Тайная война спецслужб СССР и США"

Естественно, что я предложил гиду повести всех в мемориал, а сам остался с дамой. Так я ни разу больше в жизни и не имел возможности посетить этот мемориал.

В свою очередь я рассказал леди о своих впечатлениях после посещения мемориалов «Мамаев курган» в Сталинграде и Брестской крепости, где я служил.

Но каково мне было услышать от английских разведчиков, что в мемориале покоится тело только одного гражданина Великобритании – узника концлагеря Бухенвальд. Когда я об этом написал в отчете, то оказалось, что из сотрудников и руководства особого отдела КГБ 8-й гвардейской армии об этом также никто не знал. Boт такой инструктаж я получил перед ответственным заданием.

Благодаря англичанам я посетил музей Гете, музей карет, Национальную библиотеку и другие прекрасные места Веймара – этого изумительного города Германии. Кстати, англичане очень заинтересовались недостроенным домом, находившимся почти в центре города. С их слов, это здание начали возводить еще в годы войны нацисты. Якобы Геббельс неоднократно заявлял, что в нем будет шикарный ресторан, а в подвальном помещении будут камеры, в которых будут сидеть (и зрителям показывать) захваченные после победы над СССР члены советского правительства и диктор Левитан.

Правда это или вымысел? Для ответа следовало бы покопаться в немецких архивах. Однако за весь период существования ГДР это здание так и не было достроено. Хотя, повторюсь, что находилось оно почти в центре города, на перекрестке оживленных улиц и дороги на Эрфурт. Интересна судьба этой постройки в нынешнее время.

Подводя итоги первой встречи с профессиональными разведчиками вероятного противника, замечу, что они обещали пригласить меня в Потсдам на празднование годовщины своей королевы Елизаветы II. Но, наверное, как всегда, приглашение затерялось в кабинетах руководства УОО КГБ СССР по ГСВГ.

Возможно, причиной отказа послужил мой отчет на 30–35 печатных страницах с характеристикой всех членов английской делегации, офицеров военной миссии связи Великобритании. Ведь до сих пор наша военная контрразведка располагала только краткими установочными данными на этих сотрудников, которыми обычно обмениваются официально соответствующие стороны.

А возможно, причиной прекращения оперативного контакта стала гибель в автомобильной катастрофе генерала разведки К., которому я приглянулся.

Агентурно-оперативная разработка «Форст», или Работа совместно с коллегами МГБ ГДР

Пребывание советских войск в Германии так же, как и в других бывших социалистических странах – Венгрии, Чехословакии, Польше, не говоря уже об Австрии, можно рассматривать в нескольких аспектах.

В международном политическом – это было мощнейшим фактором национального демократического движения в этих странах и Европе в целом. Идеи коммунизма завоевывали массы и, обретя национальные особенности, способствовали революционному преобразованию народов Европы. Конечно, при поддержке советских танков и автоматов. Такова была международная практика до 1947 года, когда активно стал претворяться в жизнь план Маршалла по возрождению экономики Европы. Финансовый капитал международной буржуазии поддержал политические идеи США и Англии. Началась скрытая, а затем открытая экономическая война между СССР и практически всем международным капиталом.

Идеологически, политически СССР был силен. Международный авторитет был огромный. Но военный и особенно экономический потенциал был значительно, во много десятков раз слабее работавшего на полную мощность, прогрессирующего американского и английского.

Стареющий И. Сталин был занят внутригосударственными разборками. Поэтому социализм, принесенный в Европу на штыках Красной армии, был фактически обречен с самого начала. Европой нельзя было управлять сталинскими методами, проявившимися в коллективизации и индустриализации СССР. Но история человечества должна сохранить реальный факт: Советский Союз предоставил возможность народам Европы создать государство равноправных граждан, ликвидировать вековое, наследственное политическое и экономическое неравенство граждан, ликвидировать сословную спесь.

Что делать, если человек желает жить с удобствами уже сегодня. Европа не прошла гражданской войны, точнее, чистилища гражданской войны, через которое прошли народы бывшей Российской империи, а затем СССР. Европа не восприняла иезуитски-масонский лозунг: «Все как один умрем в борьбе за ЭТО!» И это правильно! Нормальный человек живет один раз. И желает прожить как можно лучше. А что будет потом, после него? Так для этого он детей делает. Пусть новое поколение решает само возникшие перед ним проблемы.

Забегая намного вперед, хочу запечатлеть один разговор, состоявшийся примерно в 1973–1974 гг. с одним из сотрудников отдела госбезопасности ГДР в городе Йена. К этому времени, т. е. за три-четыре года совместного общения, мы с немецкими коллегами о многих вещах говорили очень откровенно.

Так вот, этот коллега спросил меня, какой идиот издал, да еще таким массовым тиражом с переводом на все языки мира книгу Н. Островского «Как закалялась сталь»? При этом он назвал ее самой антисоветской книгой, которая разрушает в нормальном человеке желание жить при социализме. На мой недоуменный взгляд и вопрос он пояснил: «Посмотри, герой книги молодой рабочий отдал свою жизнь революции. Он был неоднократно ранен, стал инвалидом, заболел туберкулезом, потерял зрение, потерял юношескую любовь. Жизнь закончил в 32 года на больничной койке. При этом он написал вторую книгу, будучи слепым, которая бесследно исчезла. Советское государство не проявило никакой заботы о человеке, отдавшем за него здоровье и жизнь. И все это на фоне благополучной жизни новых советских приспособленцев. Кто же из нормальных людей, прочитав эту книгу, пожелает себе такой судьбы?»

Этот разговор заставил меня задуматься и более внимательно посмотреть вокруг на все увеличивающуюся тенденцию «прибарахления» со стороны командного состава воинских частей. Было над чем задуматься человеку, воспринимавшему образ Павки Корчагина только как героя. Вспомните идиотизм снабжения дровами Киевской железной дороги. Группа отчаянных юношей рубит лес и спит в разваленном бараке. После чего половина из них умерла от тифа или туберкулеза. А кто должен был организовать работу железной дороги? Где партия и советские органы? За что деньги они получали?

Заметим, что разноаспектного анализа, критики политических и экономических факторов, приведших к провалу политики СССР в постройке социализма в Европе в период 1945–1989 гг., сделано более чем много. И еще будет эта тема в пользовании, пока идеи социализма не загонят в забытье с помощью тех же танков, атомной бомбы и финансовых средств.

Вторым аспектом пребывания группы советских войск в европейских странах следует назвать нормальную, обычную для всех воинских частей всех стран мира деятельность по поддержанию своей боеготовности. Есть воинский закон: войсковая часть должна быть готовой выполнять боевую задачу, офицеры должны уметь командовать, солдаты – содержать оружие в боеспособном состоянии и уметь выполнять поставленную командиром задачу.

Здесь сразу можно подчеркнуть вопрос: а кому она мешает, эта нормальная жизнедеятельность войск по поддержанию боеготовности? Ответ найти несложно. Она мешает тому, кому пребывание советских войск в Европе как кость собаке в горле. И, coответственно, спецслужбы противника делали все для подрыва и ослабления боеготовности советских группировок в Европе. (Методы разнообразные и давно всем известные: диверсии, убийства, склонение к измене Родине во всех формах, идеологически враждебная пропаганда против военнослужащих и членов их семей и т. п.).

Кто сейчас будет отрицать тот факт, что идеологическая диверсия, целенаправленная буржуазная пропаганда стали основным фактором развала социалистического лагеря, а затем гибели СССР? Конечно, не без помощи предателей из числа партийных функционеров, разрабатывавших и претворявших в жизнь якобы «научно обоснованную программу построения и перестроения социализма в СССР».

Напомним, что защита войск от подрывной деятельности спецслужб противника всегда возлагалась на органы военной контрразведки.

Отсюда вытекает третий фактор пребывания советских войск в странах Европы. Войска были одним из основных объектов разведывательно-подрывных устремлений спецслужб противника. Их защита в контрразведывательном аспекте не могла эффективно осуществляться без взаимодействии советской военной контрразведки с местными органами государственной безопасности.

Когда я учился в Высшей Школе КГБ СССР и жил в общежитии для слушателей в Москве, то видел и немцев, и кубинцев, и венгров и др. Сотрудники органов безопасности дружественных стран проходили спецподготовку в СССР. И это естественно. Кто же еще их мог обучать? В середине XX века трудно, невозможно начинать с нуля, когда противник имеет академии…

Моя благосклонная судьба позволила мне познакомиться, работать и приобрести лучших, искренних, настоящих друзей среди коллег – сотрудников службы безопасности ГДР в городах Йена, Вайсенфельс, Наумбург. В этих городах дислоцировались части нашего воинского соединения, которые обслуживались в контрразведывательном отношении особым отделом КГБ, в котором я служил пять лет старшим оперуполномоченным.

За пять лет я по службе не продвинулся, но приобрел достаточные навыки профессионала-контрразведчика. Причиной первого был мой несговорчивый характер. Или, как было записано в характеристике еще после окончания школы военных контрразведчиков № 311, – «в отношениях с товарищами не тактичен». С начальниками своими водку не пил и «сувениры» им не обеспечивал. Я занимался только службой. Отношения со своими у меня были только служебные и товарищеские. С начальниками было хуже. Но как я мог относиться дружественно к тем, кто обманывал в глаза, лгал вышестоящим начальникам, был барахольщиком или под дулом пистолета и с угрозами «отправить мужа в 24 часа из ГДР в Сибирь» насиловал жен офицеров? Правда, последний еще был и сыном маршала СССР! Но у меня была своя личная честь и понятие «советского офицера»!

Ко времени моего появления в ГДР, т. е. к 1970 году, оперативная обстановка в этой стране изменилась. О диверсиях, убийствах солдат и офицеров стало почти не слыхать. Население ГДР говорило: «Мы живем не так роскошно, как в ФРГ. Но зато уверенно и спокойно. Мы социально защищены и ночью ходим по улицам без страха».

Соответственно, в группу войск и военную контрразведку хлынули бывшие партийные функционеры, всегда отличавшиеся стремлением прибарахлиться.

К примеру, за пять лет службы в гарнизоне в Вайсенфельсе поменялось четыре командира и начальника политического отдела. Каждый уезжавший командир ракетной бригады увозил до последнего гвоздя всю мебель из клуба офицеров гарнизона. Каждый начальник политического отдела вычищал «комнату дружбы СССР и ГДР». Мне, как оперработнику со знанием немецкого языка, приходилось почти каждый год объяснять немецким друзьям (местная власть и сотрудники МГБ) о коварстве предыдущего командования и важности создания комфортабельных условий для отдыха офицеров и организации встреч советских офицеров и членов их семей с местным населением в «комнате дружбы».

При этом я восхищался умением немецких друзей сдерживать смех и серьезно разговаривать с новым советским барахольщиком. Нашим командирам и политработникам казалось, что они первые, что до них была пустыня, что немцы не видели еще их подлости. Когда же они уезжали, упаковывая в контейнеры мебель, заработанную солдатами и доставленную немцами в дом офицеров гарнизона, их уже не интересовали последствия этого грабежа. Какое им было дело до того, что думали о них постоянно проживающие в ГДР немцы.

Между строк замечу, что в пехотном полку в Вайсенфельсе сверх срока командовал полковник, известный последнему солдату как законченный алкоголик. Все рассказывали, как анекдот, случай, когда в 10.00 утра он выскочил в трусах из своей квартиры, забрал из рук офицера бутылку пива и жадно ее допил. Офицеры, которые стояли вокруг также по причине необходимости легкого похмелья, молча на все это смотрели, но потом расхохотались до без удержу.

А чего этого командира полка за пьянку не уволили и не отправили во внутренний округ? А потому что, когда приезжали проверки, все заработанное солдатами он без жадности отдавал проверяющим. Теперь подумайте, сколько могли заработать около 5 тыс. солдат на военной инженерной технике под видом учений или оказания помощи немецким друзьям? Кто же из высшего командования, особенно их жен, откажется от такого бесплатного кормильца? При чем здесь боеготовность и честь командира полка?

От таких командиров немногим отличались некоторые руководители органов военной контрразведки. Кто из оперработников видел деньги, предназначенные для оперативных потребностей, оплаты услуг немецкой агентуры? Лично я за пять лет получил от начальников по соответствующей статье только 50 марок. И то после серьезного разговора с таким начальником, будучи секретарем парторганизации особого отдела КГБ.

Обленившиеся, потерявшие профессиональную бдительность руководители советских органов военной контрразведки компенсировали, точнее, скрывали свои недостатки, отсутствие конкретных оперативных материалов простым щеконадуванием, недомолвками и ссылками на невозможность разглашать немецким друзьям высшие советские секреты.

Но какие могут быть секреты на уровне танковой дивизии, танкового или общевойскового полка? Советская военная контрразведка продолжала искать шпионов среди рядовых солдат и младших офицеров, а также кочегаров и немецких граждан, работавших в системе военторгов и мест контактов с советскими военнослужащими. А какие могли быть контакты, если советским военнослужащим, в отличие от американцев, англичан и французов, запрещалось общаться с местным населением?

В свою очередь, сотрудники органов МГБ ГДР говорили между собой: «Русские научили нас азбуке агентурно-оперативной работы. А алгебру и высшую математику мы освоим сами». Но об этом знали только те, кому немецкие коллеги доверяли. Немцы четко соблюдали дисциплину в общении с советскими коллегами. Лишнее, а точнее, правда никому не была нужна. В общем, в начале 1970-х годов каждая сторона знала, на какое взаимодействие она может рассчитывать.

К этому времени советская контрразведка в вооруженных силах существовала за счет авторитета, приобретенного бесстрашными сотрудниками СМЕРШа. Оперативная техника отсутствовала. В особых отделах бригад, дивизий и армии, кроме пистолетов, авторучек и пишущих машинок, ничего не было. Фотоаппараты, необходимые даже рядовому милиционеру в селе, оперативники обязаны были приобретать самостоятельно.

Особистов боялись за их право ходатайства перед командованием об откомандировании офицера из ГСВГ во внутренние округа на территории СССР. Обычно жены офицеров такого не прощали. Дела кончались разводами и таких офицеров в академию не посылали и на высшую должность уже никогда не назначали. А если к этому добавить, что до возведения Берлинской стены жены советских офицеров из Германии свободно ездили во Францию, то об остальном можно только догадываться.

Такой страх был основной причиной агентурного сотрудничества офицеров с военной контрразведкой. Конечно, патриотизм был на первом месте. Куда ни кинь и как не крути, а вокруг воинских гарнизонов проживали люди, которые либо сами воевали против СССР в 1941–1945 гг., либо имели воевавших старших родственников.

Но возвратимся к началу 1970 года. Группа молодых и достаточно хорошо подготовленных военных контрразведчиков после окончания первого офицерского набора Высшей школы КГБ прибыла в Управление Особых Отделов КГБ СССР по Группе Советских войск в Германии.

После почти двухнедельного ожидания перед нами выступил начальник КГБ по ГСВГ генерал-лейтенант Лялин. Какую же дебильную установочную беседу он с нами провел! На днях перед этим изменил Родине путем перелета в Западный Берлин летчик В. на истребителе. В Берлине был обнаружен тоннель, прорытый западными спецслужбами для подслушивания секретных разговоров советского военного командования и т. п. А нам рассказывал «целый» генерал-лейтенант, как на спящих советских караульных и часовых нападают ночью диверсанты…

Военная контрразведка должна была обеспечивать боеготовность частей. Какая боеготовность? Если высшее командование расквартировало ракетные дивизионы ракетной бригады по трем населенным пунктам на удалении 70 – 250 км, а ракетно-техническую базу с ракетными боеголовками расположили на удалении 250 км от боевых дивизионов? Практически и в мирное время к этой ПРТБ было добраться трудно. А что бы делали пусковые установки без ракет и боеголовок в военное время? Тем более что по этому 250-километровому маршруту в любой точке мог засесть снайпер-диверсант и одной нули было бы достаточно, чтобы армия лишилась своей ракетно-ядерной мощи.

Кто-то из высшего командования Вооруженных Сил СССР уже тогда побеспокоился, чтобы Советская группировка войск оказалась мощной только на бумаге.

В начале марта 1970 года я прибыл в гарнизон Йена-Форст. Он расположен в пригороде г. Йены, известного цейсовской оптикой, на господствующей высоте. До 1945 года в гарнизоне располагалась батарея зенитных пушек Вермахта. При немцах в гарнизоне функционировал бассейн. К моему прибытию он превратился в яму, а в подвалах домов офицерского состава круглый год стояла вода и летали комары размером до 3 см. Гарнизон окружен был деревянным забором постройки советского образца, т. е. сначала построили на скорою руку из подсобного материала, а потом все так и оставили. Да и зачем было строить красивый забор: часть была режимная, немецким гражданам появляться возле забора было категорически запрещено. А советские к своим порядкам давно уже привыкли. Как мне объяснило командование, гнилой деревянный забор невозможно преодолеть: он развалится и нарушитель получит травму. Логика в этом была. Но своеобразная.

Замечу, что за пять лет через этот забор во внутрь гарнизона никто не предпринял попытку проникнуть. А из гарнизона солдаты уходили в самоволку через КПП. Правда, в мое время эти походы ограничивались посещением ближайшего гастштета, расположенного в 600 метрах от гарнизона. Самоволки со смертельным исходом начались после моего убытия в СССР.

Итак, часть пребывала в ГДР около десяти лет. Но в оперативном деле (литерном деле на объект) было только несколько документов об обстановке в окружении, т. е. в местах контактов с местным населением.

А откуда они, эти документы, могли появиться в деле? Мой предшественник был из числа сотрудников КГБ, обслуживавших лагеря заключенных. За полтора года он спился до такой степени, что замертво падал с мотоцикла, как только выключал зажигание. На мотоцикле он ездил на «автопилоте». Советская военная автоинспекция его знала и не останавливала, а немецкая полиция советских офицеров на мотоцикле не трогала. Кабинет был прокурен и провонял пивом.

Перед этим ракетный дивизион обслуживал совершенно гражданский человек. Как я ранее отмечал, была такая практика: в мирную ГДР направляли по «блату» сотрудников, работавших в территориальных органах КГБ. Они не имели понятия об отношениях в воинских частях, среди военнослужащих. За хорошую взятку они получали возможность пять лет пополнять гардеробы своих жен немецкими товарами, получать двойную зарплату, а потом возвращаться в Москву, Киев. Одессу, Львов, Тбилиси…

Такая практика называлась обменом сотрудниками между территориальными органами КГБ и органами военной контрразведки. Служить в диких гарнизонах они не желали. Но на пять лет съездить в Группу войск за рубежом – с большим удовольствием.

А кто видел, чтобы командировочные работали? Вот и не было оперативных материалов по местам контактов офицеров части с местным населением.

Отношение командования и офицеров к таким оперработникам было соответствующее. Достаточно сказать, что меня с женой и трехмесячной дочкой разместили в комнате с разбитым окном и протекающим потолком. В ней мы прожили почти две недели, пока мой предшественник не упаковал вещи и не отправил в Союз контейнер.

Передал он мне на связь одного доверенного из числа местных полицейских. Завел полицейского в кабинет, который располагался в здании штаба режимной ракетной части, и сказал: «Знакомьтесь, а я сейчас». И вышел. Разговор у нас был оригинальный: я не знал ни одного слова по-немецки, а он знал пару слов по-русски («водка», «пиво», «сигареты», «дружба»).

Отдал он мне напечатанную на листке информацию, что-то говорил. Но на это ушло две минуты. Сидим и смотрим один на другого. Проходит минут 10–15, возвращается мой предшественник. В руках бутылка водки и два пива. Достал из стола стаканы, разлил. Выпили. Достает пачку сигарет и отдает немцу. Оба закурили. Сказать, что они разговаривали на немецком или русском, у меня не хватает нахальства.

Когда они допили водку и пиво, он хлопнул немца по плечу, ткнул пальцем на меня, и таким образом состоялась передача тайного помощника.

Но еще больше я удивился, когда увидел, как немецкий полицейский, причем не простой, а заслуженный полицейский республики, сел пьяный на мотоцикл и поехал исполнять служебные обязанности.

За пять последующих лет я выучил немецкий язык, приобрел несколько агентов из числа немцев и необходимое число доверенных лиц, т. е. друзей, не оформленных в качестве негласных сотрудников. Такая категория информаторов есть в каждой спецслужбе любого государства. Все было поставлено на свои места. И гарнизон стали называть в Управлении ОО КГБ СССР по ГСВГ не иначе как «санаторий Форст».

Но так продолжалось недолго. На мое место снова прислали сотрудника из территориальных органов КГБ. Без всякого понятия об армейской жизни. Беда не заставила себя долго ждать. Через три месяца после моего отъезда в СССР группа солдат достала местных жителей своими мародерскими набегами. Немцы налили в бутылки из-под алкоголя ядохимикаты, используемые для опрыскивания сада. В итоге очередной самоволки пять солдат умерло и десять отправили в госпиталь с серьезными отравлениями.

После этого пошла взаимная неприязнь и месть. Скандалы вышли за пределы района и гарнизона, дошли до высшего военного командования. Репрессии вызывали побеги солдат из гарнизона… Как мне потом передавали, в бывшем «санатории Форст» почти безвыездно находился заместитель начальника особого отдела КГБ СССР по 8-й Гвардейской армии в звании полковника. Некому было подсказать, что неграмотный опер из числа «пиджаков» (так называют военные контрразведчики территориальщиков) и командировочный полковник никогда не смогут установить нужные отношения со строевыми офицерами и солдатами. Надо жить их проблемами, переживать за них, помогать им, а не делать «показатели» в оперативной работе.

Как уже подчеркивалось, мне удалось наладить дружественные отношения с коллегами из местных районных органов МГБ ГДР. Режимный ракетный гарнизон всегда и везде привлекает внимание, как агентуры вражеских спецслужб, так и простых любопытных. Чтобы их различить и разделить на две группы, предварительно необходимо было их зафиксировать, установить, задокументировать их интерес к военному объекту.

Могу утверждать, что совместно с немецкими друзьями и только благодаря их неограниченным возможностям доставать необходимую спецтехнику мне удалось создать уникальную систему документирования всех лиц, появляющихся на расстоянии 100–150 м от забора по периметру объекта.

Установленная кино– и фотоаппаратура срабатывала от сигналов, поступающих от сейсмической аппаратуры, реагирующей на колебания земли, от шагов людей, а тем более – проезжающих автомобилей. В нашем распоряжении была оптическая техника, которую завод Карла Цейса изготавливал по заказу СССР для космических аппаратов.

Но что меня особенно удивляло? Когда я посмотрел на этот космический телеобъектив, с которым не знал, как обращаться, сотрудник МГБ, и задал «типично советский» вопрос: «А что будет, если вдруг приведем его в негодность?» Мой немецкий коллега ответил очень буднично, что работа есть работа. Если поломаем, то отвезем на завод Карла Цейса и там его отремонтируют. Без всяких эмоций.

Теперь пусть читатель вспомнит, как в Советском Союзе на всех уровнях руководства и во всех отраслях народного хозяйства и вооруженных сил подавлял инициативу принцип «Не надо ничего трогать, ничего делать. Лишь бы ничего не случилось». Особенно характерным это было в авиации после гибели летчика Чкалова. Когда любую поломку или аварию рассматривали, как диверсию врагов народа.

Немцы еще раз продемонстрировали свой принцип – работать уверенно, спокойно, с умом. Кстати, решение об использовании этого космического телескопа принято было на уровне начальника отдела безопасности самого завода Карла Цейса. В советской контрразведке такую санкцию надо было бы испрашивать в Москве. И кроме ругани и проблем, вряд ли что иное можно было бы ожидать.

О деловом подходе немецких коллег может служить еще один пример. Когда мы строили свою систему наблюдения, на советскую сторону была возложена задача доставки железобетонных элементов. Наши солдаты в подавляющем большинстве, проделав запланированный 500-километровый марш в колонне, больше к машинам не допускались. Разъезжали только машины командования. Соответственно, никакой практики вождения машин в городе солдаты не имели.

И вот я сел за старшего машины с одним из таких водителей. Выехали на городскую трассу. Водитель сразу вспотел и вцепился за руль. Скорость менее 40 км в час. Я его успокаиваю и приказываю увеличить скорость хотя бы до 60 км в час, чтобы не тормозить городское движение. Какое там! Солдат сообразил застопорить машину на самом оживленном перекрестке. Не ограничиваясь этим, он дал задний ход. В итоге мы столкнулись с ехавшей за нами немецкой легковой автомашиной.

Теперь уже я вспотел. За ремонт немецких машин платил из своего кармана старший машин. Что делать? Припарковали мы свой грузовик и поврежденную немецкую легковушку и вызвали полицию. И тут мне в голову пришла мысль сообщить своим коллегам из отдела МГБ г. Йена о происшедшем. Я надеялся, что присутствие при полицейской разборке друзей позволит более объективно оценить причиненный ущерб. Сотрудник МГБ прибыл очень быстро. Разобрался в ситуации и сказал, чтобы я следовал дальше по маршруту и не привлекал своим специфическим железобетонным изделием внимания местного населения, а он сам разберется с инцидентом. Через пару часов он приехал ко мне в гарнизон Йена-Форст и сообщил, что ущерб составил несколько тысяч немецких марок (я в месяц получал около 900), но рапорта советскому командованию полиция подавать не будет. (Ежедневно по ГДР советские автомашины приносили существенный ущерб народному и личному хозяйству немцев. И катастроф случаюсь достаточно. По этим фактам ежедневно сводка информации докладывалась высшему командованию ГСВГ.) В конце он добавил, что с потерпевшим уже все обговорено, ремонт его машины и компенсацию отдел МГБ взял на себя. И все! Без истерики, без нашего обычного магарыча. Он помнил, что всякая работа может привести к причинению ущерба. Поэтому расходы были включены в смету строительства нашей совместной системы наблюдения.

В системе военной контрразведки это кончилось бы написанием рапорта на уровень руководства УОО КГБ СССР по ГСВГ дисциплинарным взысканием и, само собой, выплатой ущерба из моего жалования.

Через некоторое время совместной работы нами была создана с немецкими коллегами картотека и фототека на всех лиц, появлявшихся вокруг моего гарнизона. Была проведена систематизация лиц по периодам активности войск, выхода на учения, совершения дневных и ночных маршей молодых водителей, приезде в гарнизон высокого начальства и т. п. Из массива было отобрано несколько лиц, по которым были проведены специальные оперативные мероприятия.

В дальнейшем, учитывая ограниченные возможности советской стороны, немцы самостоятельно вели разработку подозрительных лиц. В результате они вышли на своего гражданина, попавшего в поле зрения другого органа МГБ ранее. Закончилось дело арестом местного жителя, имевшего ученое звание доктора технических наук.

Здесь следовало бы рассказать о методе получения советской военной контрразведкой показателей по разоблачению шпионской деятельности местных граждан. Наши руководители никак не могли примириться с тем, что немцы стали работать на более высоком профессиональном уровне, чем их прежние «учителя». Фактически роль советской стороны сводилась к созданию обстановки, в которой мог проявить себя шпион. Другими словами, советская сторона сообщала немецким коллегам время повышенной активности войск (выход на учения, маршрут движения воинской колонны, район учений), а все остальное осуществляли друзья: вели оперативное наблюдение, документировали появление подозрительных лиц, осуществляли их установку и т. д.

Когда собирались доказательные материалы шпионской деятельности и лицо арестовывалось, немцы сообщали об этом в советскую контрразведку. А дальше все шло отработанным советским методом. Наверх отправлялись отчеты о большой совместно проделанной работе, о личном участии руководителей всех уровней в разоблачении шпиона и т. д. Получалось, что и немцы, и советская сторона поймали по одному, т. е. уже двух шпионов.

Система очковтирательства и приписок была отработана долгими годами. Говорят, что начало ей было положено, когда красный командир Уборевич послал в Москву телеграмму на имя В.И. Ленина с сообщением о том, что на каждый выстрел врага в вождя революции Красная армия ответила досрочным освобождением его родного Симбирска. После этого в Москву посыпались телеграммы, а в обратную сторону пошли награды их авторам.

Конечно, в процессе нашей совместной оперативно-розыскной деятельности случались и казусы (курьезы). К примеру, на протяжении почти двух лет мы тратили огромные средства, задействовали войска, осуществляли круглосуточное наблюдение и другие мероприятия для проверки сигнала о шпионской деятельности одного местного жителя, занимавшего солидное положение в научном мире города Йены.

Его автомобиль был зафиксирован несколько раз на подступах к моему гарнизону. Машина всегда маскировалась в кустах подальше от проезжей части. Со временем было установлено, что подозреваемый всегда носит с собой бинокль, иногда появляется вдвоем с мужчиной. Подозреваемый был установлен по номеру машины. Появлялся подозреваемый только в позднее вечернее или ночное время. Профессионалы знают или могут представить трудности организации скрытого наблюдения за шпионом с помощью советских солдат. Сколько сил надо было потратить на их инструктаж. Да еще сделать так, чтобы они не догадывались, кого конкретно им следует зафиксировать, сфотографировать, оставаясь самим не замеченными. Командование тоже было не в восторге от необходимости отрывать солдат от прямых обязанностей.