Текст книги "Валентина"

ГЛАВА 24

Валентина мрачно смотрела на сад, залитый дождем. Уже больше недели непрестанно лились с неба потоки воды, и кожа оказывалась холодной и влажной на ощупь, как если бы кровь не струилась по жилам.

Девушка прошла на балкон и постояла, глядя на мокрый куст багряника.

– Я обещала тебе, Рамиф, что Хомед не узнает о твоей смерти, пока не закончится война, и тайна до сих пор не раскрыта.

Саладин и его военачальники покинули Напур. О Паксоне Валентина ничего не слышала с тех пор, как он обнаружил полные доверху кладовые и последовал за нею в Аламут. Освободившись от висевшей над ней угрозы, она должна была бы обрадоваться, но душа не находила успокоения. В последнее время девушка все больше и больше сомневалась в справедливости своих поступков. Какое право имела она держать народ Напура в неведении относительно смерти глубоко почитаемого всеми правителя? Не преувеличивал ли Рамиф жадность и злобу своего сына? И зачем только взвалила она на свои плечи всю тяжесть ответственности за решения, влияющие на судьбы других?

– О Рамиф, – прошептала Валентина, глядя на заветное место под кустом багряника, – если б только ты мог сейчас поговорить со мной! Скоро твой старый друг Мохаб присоединится к тебе в загробной жизни, и я потеряю еще одного дорогого мне человека.

Девушка вытерла слезы тыльной стороной руки, наблюдая, как дождь стучит по листьям багряника. Неожиданно дождь прекратился, и внезапный порыв ветра согнул куст так, что ветви коснулись земли.

Валентина напрягла зрение, ей показалось, в саду кто-то есть. Неужели нашлись желающие прогуляться в такую погоду? Она прищурилась и увидела Хомеда и Дагни. Снова порывисто подул ветер, и Дагни ухватилась за одну из длинных ветвей, чтобы удержаться на ногах. Когда порыв ветра стих – так же быстро, как и налетел, – Валентина услышала женский голос:

– Говорю тебе, твой отец похоронен здесь, под этим кустом. Зачем иначе Мохаб приходит сюда молиться? Я притащила тебя сюда в эту ужасную бурю, потому как все уверены, что никто не отважится выйти из дома в такую погоду. Ну, Хомед, теперь видишь? Если присмотреться, можно заметить, землю здесь копали, она не так плотно утоптана!

Необыкновенный свет озарил сад, и сияние напомнило Валентине огни в море, которые видела она во время плавания. Девушка понимала, что должна немедленно покинуть балкон и бежать в сад, но оказалась не в силах пошевельнуться и застыла в ожидании ответа Хомеда.

Вдруг она заметила Мохаба, старик крался по саду, освещенному этим призрачным светом. Что-то блестело в его руке. Бесшумно подбирался он к Хомеду.

Дагни оглянулась и увидела Мохаба как раз в тот момент, когда он занес длинную изогнутую саблю, нацелившись прямо в середину спины сына Рамифа. От пронзительного женского крика холод пробежал по спине Валентины.

Хомед обернулся и успел увернуться от удара. Вдруг появилась Розалан, она тоже направлялась в сад. Из-за полноты, вызванной беременностью, шаги у нее были тяжелыми, движения – неловкими.

– Мохаб, где ты? – звала бедуинка, не подозревая о драме, разыгрывающейся неподалеку.

– О Боже, нет! Нет! – возопила Валентина, осознав, какой опасности подвергается подруга.

Необычное сияние начало меркнуть, легкий ветерок вновь стал порывистым. Даже со своего места на балконе Валентина могла слышать звон серебряного колокольчика, привязанного к кусту багряника.

Последняя вспышка света медленно гасла. Колокольчик соскользнул с ветки и упал к ногам старика. Мохаб нерешительно шагнул вперед, распрямил сгорбленные плечи, бросился на Хомеда и глубоко вонзил саблю в его грудь.

Дагни прыгнула напавшему на спину и стала колотить кулаками по костлявым ребрам. Розалан появилась из-за поворота тропинки и кинулась защищать старика, схватив подругу убитого за волосы. В тот момент, когда бедуинка умудрилась выдрать пригоршню ярко-рыжих волос, Дагни скатилась со спины Мохаба, отбросив Розалан на землю.

Бессильно взирать на происходящее Валентине было невыносимо, и она выкрикнула имя Ахмара – он в это время входил в сад, отправляясь на поиски возлюбленной. С диким воплем Ахмар схватил Дагни за руку и отшвырнул ее к дереву. Валентина услышала стук головы о дерево и хруст шеи.

В саду неожиданно воцарилась тишина. Ветер стих, и мелкий град посыпал с неба, серый туман заклубился в листве. Мохаб наклонился и поднял крохотный колокольчик. Он медленно вошел во дворец, прижав найденное сокровище к сухой и морщинистой щеке. Ахмар поднял на руки всхлипывающую Розалан.

Валентина помчалась по коридорам навстречу старику. Она прижала Мохаба к себе, ее взгляд упал на кулачок, в котором был зажат колокольчик. Валентина отвела старика в покои эмира и осторожно помогла опуститься в любимое кресло Рамифа. Мохаб погрузился в мягкие подушки и закрыл глаза. Его лицо выражало полное изнеможение.

Наконец старик приподнял веки и слабо улыбнулся.

– Еще немного, и Рамиф придет за мной. Смотри, – сказал он, показывая вверх тонким пальцем, – он идет! Как медленно! А на туфле у него только один колокольчик! Скорее, Валентина, привяжи колокольчик и к моей туфле! Мы будем тогда с ним на равных, правда ведь?

Рыдания рвались из груди девушки, но она спокойно ответила:

– Конечно, Мохаб!

Глаза старика закрылись, и Валентина привязала колокольчик к его туфле, по ее щекам струились слезы. Услышав невнятное бормотание, она вскинула голову.

– Долго же ты шел ко мне, Рамиф! Хорошо выглядишь, друг! Но никаких хитростей на этот раз! У меня тоже на ноге колокольчик, и мы с тобой на равных! Аллах позаботится, чтобы ты больше не надувал меня, мошенничая, – слабым голосом ворчал Мохаб. – Я готов, Рамиф!

Валентина не смогла сдержать рыдания и уронила голову старику на колени. До ее слуха донесся слабый звон, и вдруг залилось звоном множество колокольчиков. Девушка сердцем поняла, что двое стариков, пританцовывая, направились на небеса. Друзья снова вместе – и теперь уже навечно!

Нескоро поднялась Валентина с колен и вытерла слезы. Ей нужно было найти Ахмара и Розалан, чтобы рассказать им о смерти Мохаба. Похоронить старика следовало под кустом багряника – рядом с другом всей его жизни. Она медленно подняла глаза и посмотрела на пол. Колокольчик, привязанный к туфле Мохаба… исчез!

Снова опустившись на колени, девушка обшарила весь пол. Колокольчик пропал! Улыбнувшись, Валентина взглянула вверх.

– Это последнее, что ты мог сделать для своего старого друга, Рамиф, – тихо прошептала она, и вновь слезы навернулись ей на глаза.

Валентина разыскала Ахмара и Розалан и поведала им о новом горе.

– Бедный старик! – зарыдала бедуинка. Возлюбленный принялся ее утешать.

– Хомед мертв, и Дагни тоже, она сломала себе шею о дерево, – с сожалением сообщил Валентине Ахмар: было видно, что он не собирался убивать эту женщину. – Побудь с Розалан, пока я закопаю где-нибудь тех двоих. Лучше, если никто не увидит их трупы, потому как на некоторые вопросы порой весьма затруднительно отвечать!

Когда Ахмар вернулся, все трое молодых людей тихо обсудили, как провести похороны Мохаба. Вдруг Ахмар что-то вспомнил, нахмурился и, запинаясь, проговорил:

– Госпожа, мы с Розалан слышали нечто очень странное.

Валентина ждала, уже догадавшись, в чем собирается признаться Ахмар.

– То был звон сотни колокольчиков! Они звенели светло и радостно. Их заливистый звон, казалось, раздавался со всех сторон.

– Я тоже слышала. Это Рамиф пришел проводить своего старого друга к Аллаху.

Ахмар посмотрел на Валентину, подозревая, что госпожа шутит, но не увидел в ее мокрых от слез глазах ни малейшего намека на шутку и улыбнулся:

– Конечно, другого объяснения и быть не может!

Действительно, других объяснений не было.

* * *

Розалан, отяжелевшая от беременности, стояла рядом с Ахмаром и Валентиной у могилы Мохаба. Слезы текли по щекам бедуинки, и она не скрывала своего горя, глядя на только что засыпанную могилу. Хвалебные слова были сейчас ни к чему. Все трое молодых людей успели полюбить старика, столь преданного Рамифу и каждому из них. Мохаба похоронили под кустом багряника, который защищал теперь уже две могилы от палящего солнца и проливных дождей.

Розалан положила на могилу первую весеннюю розу и начала петь молитву по усопшему, голос ее дрожал, она едва сдерживала слезы. Ахмар вторил ей тихим шепотом, с выражением глубокого горя на лице. Ведь он тоже потерял доброго друга. Валентина молча ждала окончания молитвы. В руке она сжимала кубик для игры в кости – старик так любил эту игру!

Многое случилось с нею в этой дивной стране. Жизнь придворной дамы поразительно изменилась с тех пор, как она, сопровождая королеву, оказалась в древнем городе Акре. Здесь, на Востоке, Валентина обрела беззаветных друзей и грозящих гибелью врагов. Девушка не задавалась вопросом, таков же был бы ее выбор, если б ей пришлось испытать все заново, но в ответ наверняка последовало бы твердое «да», потому что в этой стране, где мужчины вели войну, она отыскала свою любовь – Менгиса.

При одной только мысли о нем ее сердце переполняла нежность. Скоро, скоро они снова будут вместе! Хомед мертв, Напур спасен, и когда станет известно о смерти Рамифа, ее клятву, данную старому эмиру, можно будет считать выполненной. Никто не поинтересуется причинами смерти Дагни, потому что в этой стране смерть невольницы из гарема не имеет большого значения, и единственная забота теперь – как сокрыть обстоятельства смерти Хомеда?

Тело сына эмира вывезли под покровом ночи, и Ахмар закопал его где-то в долине. Прежде чем сообщить о смерти Рамифа, следует, решили заговорщики, распустить слух о том, что Хомед пал жертвой разбойничьего нападения в пустыне.

Войскам Ричарда Валентина помогла продовольствием в зимнее время, а с наступлением весны недостатка в провизии у крестоносцев не ожидалось. «Скоро, скоро, – пело ее сердце, – скоро я окажусь свободна и полечу прямо в объятия Менгиса».

Розалан и Ахмар закончили молитву, их руки переплелись, и Валентина испытала глубокую грусть: когда она видела нежные взгляды, которые бросали влюбленные друг на друга, ее тоска по Менгису становилась сильнее.

Валентина вспомнила о кубике, зажатом в руке. Не говоря ни слова, девушка наклонилась и, сделав ямку, закопала кубик.

– Теперь старики снова смогут играть в кости, – прошептала она, и слезы вновь заструились по бледным щекам.

Розалан повернулась к Ахмару и спрятала лицо у него на груди. Тот обнял возлюбленную, стараясь ее утешить. Валентина наблюдала за своими друзьями, и тоска по Менгису перерастала в наваждение. Наконец-то наступил этот день – она свободна, и в ее власти полететь к любимому, чтобы оказаться в его объятиях и отныне жить, наслаждаясь любовью.

Лишь покинув двор конюшни вместе с устремившейся следом Шадьяр, девушка подумала о Розалан и Ахмаре и поспешила себя успокоить: они смогут все уладить и без нее, она же пришлет им весточку позже.

Валентина ехала на арабском скакуне – вперед, к своей любви, и сердце ее ликовало, а следом за ней бежала белая пантера.

* * *

Добравшись до вершины горы, Валентина зарыдала, счастье переполняло ее сердце. Луна светила тускло, и подъем в темноте оказался более трудным, чем ожидала девушка, зато теперь она – спустя несколько минут – увидит Менгиса!

Безудержно текли слезы, волнение переполняло душу. Жизнь только начиналась – ее настоящая жизнь!

– Менгис! Менгис! – позвала Валентина, ожидая, что любимый появится, подбежит к ней, заключит в объятия и заставит растаять от поцелуев. – Менгис!

Он не появлялся. Скорее в цитадель!

Двери ей открыли молчаливые стражники. В коридорах факелы создавали фантастические тени.

Как по волшебству распахивались перед нею двери комнат и залов, а она бежала и бежала сломя голову, выкрикивая имя любимого:

– Менгис! Менгис!..

Валентина искала его повсюду, но не находила, и от тревоги и растерянности неведомым ужасом наполнилось ее сердце. Девушка бежала по извилистым коридорам и полутемным переходам, взывая к возлюбленному.

Добравшись до конца одного длинного прохода, она неожиданно наткнулась на двоих федаинов. Они молча пошли рядом с нею и подвели к распахнутой двери, охраняемой несколькими торжественно застывшими стражами. Валентина устремила взгляд в темный зал и оцепенела от страха: в этом высоком зале со сводчатым потолком она уже была однажды – когда впервые оказалась в Аламуте.

Сладкий аромат курений плавал в воздухе, и Валентина вспомнила: такой же дурманящий запах наполнял комнату, когда, скрестив по-турецки ноги, на золотом троне сидел изможденный старик.

– Нет! Нет! О Боже! Этого не может быть! – воскликнула она, входя в комнату.

Сквозь завесу из бусин Валентина разглядела тот самый золотой трон, на котором сидел шейх аль-Джебал. Истерически всхлипывая, она бросилась к подножию трона и вскрикнула, пораженная увиденным:

– Менгис! Менгис!

Девушка упала на колени, слезы безудержным потоком заструились по ее щекам. Простирая руки к возлюбленному, умоляла она взглянуть на нее.

– Менгис! – всхлипывала Валентина. – Любовь моя! Спустись со мной с горы! Мы уедем отсюда. Ну пожалуйста! – молила она голосом, охрипшим от волнения. – Я поеду с тобой, куда ты захочешь, и стану делать все, что ты скажешь, только уедем отсюда. Я люблю тебя! Я люблю! И мы сможем всегда быть с тобой вместе, вечно, как ты говорил. Умоляю тебя!..

Он сидел неподвижно, как мертвый, и, казалось, ничего не видел и не слышал.

– Открой глаза, взгляни на меня! Ты меня слышишь? Я знаю, ты слышишь! – воскликнула Валентина. – Теперь я свободна. Свободна! Ничто меня теперь не держит! Все обязательства и клятвы выполнены! Я не хотела покидать тебя, когда ты просил меня остаться, и ты понимал это, я знаю, понимал… – рыдания сотрясали ее тело, от запаха курений становилось дурно.

– Менгис, любовь моя, – умоляла девушка. – Что станет со мной без тебя? Что я буду без тебя делать? Как же мне дальше жить? Неужели ты так легко можешь отнять у меня и любовь, и жизнь? Неужели я ничего для тебя не значу? Пожалуйста, Менгис, ну пожалуйста!.. Уедем!.. – она упала ничком, головой коснувшись его ног и, ожидая ответа, оставалась так, казалось, целую вечность.

Что-то мягкое коснулось ее лица, и, подняв глаза, Валентина увидела Шадьяр, с любопытством уставившуюся на нее желтыми глазами. Девушка вытерла слезы, встала и посмотрела на Менгиса, сердце ее разрывалось от боли. Она протянула руку и дотронулась до любимого, умоляя признать ее, но сарацин хранил молчание, в затемненной комнате слышалось его спокойное дыхание.

– Я знаю, ты слышишь меня, Менгис! Я ухожу, но мое сердце и любовь остаются с тобой, и так же, как ты понял, почему я должна была вернуться в Напур и выполнить данную клятву, я попытаюсь понять, почему ты делаешь это. Я оставлю тебе Шадьяр ад-Дарр. Моя любимица – единственное, что я могу подарить тебе, дорогой.

Валентина тихо поговорила с пантерой и приказала ей остаться. Затем девушка покинула полутемный зал – и свою любовь, жизнь, будущее…

Менгис скорее слышал, чем видел, как уходила Валентина. Если бы он открыл глаза, то непременно последовал бы за любимой, как она просила – спустился бы с горы, чтобы никогда не возвращаться. Однако, как у нее хватило сил сдержать данную клятву, так и он должен проявить мужество, чтобы исполнить свой долг.

Медленно, тихо поднял шейх аль-Джебал руку и опустил ее на голову белой пантеры.

* * *

Для Валентины время тянулось бесконечно медленно. Теперь не было у нее нужды подниматься на гору – судьба лишила ее Менгиса и возможности предаваться любви. Девушка занималась повседневными хлопотами, не выходя из состояния транса.

Отовсюду доносился до нее опасливый шепот, люди спрашивали о здоровье старого эмира, но все вопросы оставались без ответа. Дворец гудел от разговоров – эмир умер! – но доказательств не было, и никто не осмеливался провести расследование. Эмиру направлялись прошения, и они возвращались с его печатью. Чернокожие евнухи вопросительно поглядывали друг на друга. Женщины гарема самодовольно ухмылялись, но дворец надежно хранил свою тайну.

Утомленная монотонной обыденностью дворцовой жизни, Валентина стала пугливой и недоброжелательной. Она продолжала безрассудно помогать христианам запасами зерна и провизии, и скоро о ее отваге знали во всех, даже самых глухих местах. Стало известно всем, что у Ричарда есть благодетель среди мусульман, однако, как всегда, после опустошения кладовые чудесным образом заполнялись снова.

Валентина начала замечать во дворце странные лица. За ней наблюдали и отмечали каждый ее шаг. Она знала, это федаины – люди, посланные Менгисом. И чем безрассуднее она себя вела, тем пристальнее они за ней наблюдали.

Когда одиночество становилось невыносимым, Валентина носилась, как ветер, на белом арабском скакуне по равнине и возвращалась, падая от изнеможения, потом засыпала, но все равно снился ей всегда только высокий темноволосый человек с пылким взором, и просыпалась она в слезах.

Шейх аль-Джебал помогал своей возлюбленной, в полной уверенности, что где-то поблизости притаился Паксон, чтобы завлечь ее в западню.

ГЛАВА 25

Весна вернулась в Святую землю. Уже пятый год желто-черные знамена Малика эн-Насра пересекали Иордан. Бурую траву на равнинах сменила свежая зеленая трава, и на ней уже паслись овцы. Ручьи, замутненные грязью и глиной, намытой зимними дождями, снова стали кристально чистыми. Как одинокие часовые, стояли кедры и тополя у подножия холмов и горных цепей. Жара была мягкой, пчелы лениво жужжали в лугах. Однако кое-кто из мужчин, носивших кольчуги, обращал свои мысли к войне – войне, начало которой терялось во мраке времен, а конец уходил в неведомые дали.

Среди крестоносцев пронесся слух, что в Святой усыпальнице на Пасху случилось чудо: Саладин совершил к усыпальнице паломничество, чтобы посидеть перед затемненной гробницей, где висели незажженные светильники, и те внезапно зажглись на глазах у мусульман. Христиане не сомневались: то знак свыше, и победа останется за ними, крестоносцами.

Поздней весной дозоры Ричарда начали рыскать по равнинам. Английский король атаковал форт Дарум, в стенах которого были убиты все оказавшиеся там мусульмане. Затем крестоносцы направились к садам Газы. Воины поговаривали, что Ричард Львиное Сердце собирается покинуть Святую землю и вернуться в Англию. Он получил донесение, в котором сообщалось, что его брат Джон Лакленд в сговоре с Филиппом Французским решил лишить английского короля престола. Филипп якобы не мог простить Ричарду отказ наступать на Иерусалим, но ходили слухи, будто гораздо большим оскорблением стал для французского монарха повышенный интерес английского короля к какому-то музыканту.

Пасхальные праздники продолжались, и крестоносцы проедали месячный запас провизии, правда, весьма скудный. Мусульмане же тем временем собирались в крепостях и городах вокруг Бет-Набла.

* * *

Валентина распахнула двери хранилища и отступила, позволяя Паксону убедиться, что кладовые полны провизии. На губах ее играла улыбка. Оседлав своего белого скакуна, она предоставила султану Джакарда самому закрывать хранилище.

Паксон запер тяжелые двери и, зло прищурившись, глянул на Валентину.

– Я знаю, как ты устраиваешь это! – холодно произнес он.

– Что устраиваю? – Валентина улыбнулась, наклонившись вперед, чтобы султан мог получше расслышать ее слова. – Скажи, почему ты продолжаешь приезжать и мучить себя, хорошо зная, что кладовые Напура всегда полны?

– Я знаю, кто наполняет их! Ты продалась шейху аль-Джебалу за его помощь христианам! Во дворце повсюду федаины! Они охраняют тебя так, словно ты и есть шейх аль-Джебал! Любое твое желание исполняется немедленно! Как ты умна, Валентина! По лицу твоему ничего нельзя сказать! Да, у тебя было время научиться обманывать всех подряд! Ты смеешься, потому что я оказался в положении одураченного? Я хочу, чтобы ты была моей, а, совершая это предательство, ты губишь себя! Мертвые женщины никому не нужны, учти! Кроме того, тебе известно, я не решаюсь опорочить свое имя, признавшись, что с самого начала знал, кто ты на самом деле, но если будешь и дальше так вести себя, то заставишь меня пойти на убийство! – Паксон понизил голос. – Может быть, с твоей смертью я освобожусь от наваждения!

– Освободишься? Разве ты у меня в плену? – застенчиво спросила Валентина.

Гнев исказил красивые черты лица султана.

– Ты убиваешь мой народ, хотя и не сражаешься с оружием в руках!

– Какая честь! Ты приравниваешь меня к воину? – бесстрашно насмехалась над Паксоном Валентина.

– Кажется, у тебя много прозваний: королевская сводня, войсковая шлюха, потаскуха шейха, блудница… какое же больше тебе по нраву? А по душе ли тебе называться «убийцей мужчин?» – безжалостно оскорблял девушку султан Джакарда.

Сузив глаза, Валентина ухватилась за луку седла и, размахнувшись, ударила Паксона по щеке. Арабский скакун поднялся на дыбы. Натянув поводья, Валентина бросила коня вперед и умчалась в долину. Горячего жеребца понукать не приходилось, его грива развевалась по ветру, сухой воздух бил в лицо.

Обезумев от ярости, девушка все настойчивее гнала коня по долине. Краем глаза она видела, как Паксон взлетел на своего вороного скакуна, пускаясь за ней в погоню.

Они мчались по равнине, и копыта сильных коней преодолевали милю за милей. Белый арабский жеребец первым замедлил бег, высмотрев ручей, тихо струящийся между холмов. Соскользнув с седла, Валентина приникла к чистому потоку, наслаждаясь его прохладой. Подняв глаза, она увидела Паксона. Он смотрел на нее в упор.

– Валентина, королевская сводня, войсковая шлюха, потаскуха шейха, блудница…

Девушка поднялась на ноги, не обратив внимания на дерзкого сарацина, словно его и не было вовсе рядом. Отвернувшись, она протянула руку, чтобы ухватить поводья своего коня. Паксон резко развернул ее к себе.

– По этим твоим черным глазищам я вижу, что у тебя лишь одно на уме, – заметила Валентина. – Ты ведь совсем не интересуешься моим оскверненным телом, не так ли? – сыронизировала она.

Ветер раздувал яркий кафтан султана, делая его фигуру еще массивнее.

– Не может одна женщина быть лучше другой, – насмешливо произнес он. – Все они используются мужчинами для одной цели.

– Правда? – промурлыкала Валентина. – Что-то мне не верится! Все женщины разные! Это мужчины одинаковы! Мужчины, которые так думают! – прошипела она.

– Я уточню: одинаковы все шлюхи, – усмехнулся Паксон.

– Езжай прочь! Или ты попал в плен к шлюхе? – заметила Валентина.

Она смеется над ним! Никогда еще ни одна женщина над ним не смеялась! Когда он покорит ее, ей будет не смешно!

Испугавшись решимости, которую она прочитала в темных глазах, Валентина на шаг отступила, мысли заметались в голове. Слишком хорошо помнила девушка прикосновения этих рук к своему телу, но еще лучше помнила она, как откликалась ее трепещущая плоть на уверенные ласки возлюбленного. «Менгис, Менгис…» – изнывало сердце, а тело исходило тоской. Но вместе с тем Валентина понимала: любимый ушел от нее, больше он не принадлежит этому миру.

– Хочешь, затеем спор: все ли мужчины одинаковы или женщины? – тихо спросил Паксон. – Но должен предупредить: я всегда выигрываю. Я мужчина, ты женщина и потому обязана мне подчиняться.

Валентина заразительно расхохоталась.

– Ты мужчина? Я вижу здесь лишь себя и двух коней, но ни одного мужчины! Я не подчинюсь твоим требованиям, что бы ты там ни говорил! – она снова расхохоталась низким гортанным смехом, от которого кровь быстрее побежала по жилам султана. – Но скажи, каков бы спор ни был, у кого ты хочешь выиграть? Скажи, мне интересно знать! У шлюхи? Спорить со шлюхой недостойно султана, и ты не должен преследовать меня, зная, что люблю я твоего брата, – спокойно произнесла девушка. – О, в твоей власти насиловать мое тело, но одного ты взять силой не сможешь: того, что женщина отдает сама – душу и полное самозабвение в любви. Этого ты от меня никогда не добьешься! И знай, я испытала экстаз любви в объятиях Менгиса, а в твоих, ты же помнишь, не испытала.

Паксон смотрел в глаза Валентины пылающим взором. Он понимал, она говорит правду: Менгис смог пробудить ее душу к любви, а он, Паксон, не смог!

– Ты моя, и раз я так говорю, так оно и есть! – прорычал султан.

– Что за чепуха!

– А я говорю, ты моя, и я требую тебя, как свою собственность!

Паксон облизнул пересохшие губы и приблизился на шаг. Он протянул длинную руку и, ухватившись за отворот кафтана девушки, сдернул его с плеч, обнажив молочно-белую грудь с коралловыми сосками.

Валентина, защищаясь, пнула султана ногой так, что он потерял равновесие. Во взоре сарацина запылал огонь, когда он снова приблизился к ней и, сдавив в крепких объятиях, обхватил ее и привлек к себе гибкое тело, впившись в рот жадным и нетерпеливым поцелуем, болезненным и обжигающим.

Валентина сопротивлялась, но загорелое лицо неумолимо надвигалось снова. Губы сарацина вновь прильнули к ее губам в жалящем, злом поцелуе – ни вырваться из жарких объятий, ни вздохнуть, ни шелохнуться! Остается только кричать! Руки девушки потянулись к головному убору Паксона и сбили его на землю. Волосы султана сразу же начал трепать сухой ветер. Валентина запустила пальцы в черные кудри и дергала и тянула их, чтобы оторвать от себя настойчивого сарацина, но он не желал ее отпускать, наоборот, поцелуи стали требовательнее, глубже, грубее.

Ноги девушки подогнулись, силы покинули тело. Паксон сжимал ее в объятиях, заставляя отвечать на поцелуи. Время остановилось, и теплые ветры, обвевавшие Валентину, показались ей ветрами веков. Ее сердце жаждало любви, плоть изнывала в мольбе об излияниях страсти. Темные волосы Паксона стали волосами любимого, губы – жесткие и требовательные, какими никогда не были губы Менгиса, – все же добились отклика, и на краткий миг руки султана превратились в руки его брата, и страсть, возносившая некогда Валентину на небеса – в страсть Менгиса.

Паксон оторвался от ее губ и осыпал поцелуями ей шею. Прижав к земле, он упал на нее сверху, наслаждаясь сладостью нежной плоти и приходя в восторг от прикосновений к прекрасной женской груди. Ветер развевал длинные волосы девушки, и они окутывали обнявшуюся пару, словно облако, благоухающее ароматом трав и цветов.

Ноги Валентины обвили тело султана, чтобы сильнее прижать к себе.

Никогда еще не желал Паксон женщину так сильно! Никогда слияние еще не приводило его в такой восторг. Простое прикосновение к коже будоражило чувства. И Валентина сама желала слияния! Она отвечала на его ласки, умоляла о любви и прижималась все сильнее, великодушно предлагая себя.

Девушка застонала и прошептала:

– Менгис! Менгис!

От резкого удара голова ее резко мотнулась в сторону, ладонь Паксона оставила красное пятно на лице.

– Так это Менгису ты раскрываешь свои объятия и отвечаешь на его ласки, забыв, что сейчас находишься со мной, а не с ним?! – разъяренный сарацин прерывисто дышал, взор пылал гневом.

Страх охватил Валентину. Всхлипывающая, испуганная, она едва понимала, что же произошло в несколько последних мгновений, и сидела на земле, закрыв лицо руками. Ей было стыдно: тело изголодалось по ласке, и сердцу захотелось поверить, будто это любимый обнимает ее!

– Слезы не вернут тебе Менгиса. Не плачь! Я знаю так же хорошо, как и ты, что мой брат взошел на трон шейха аль-Джебала и теперь считается ушедшим из нашего мира. Ты оплакиваешь человека, который мертв! И ты предпочитаешь его мне? – лицо Паксона потемнело от гнева.

Он стоял над Валентиной и на фоне огромного голубого неба казался гигантом, безжалостным и опасным.

– Зная, что ты никогда вновь не будешь с ним, ты все равно предпочитаешь его мне? Отвечай! И от того, что ты скажешь, может быть, зависит твоя жизнь!

– Да, – беззвучно прошептала Валентина, – это так.

– Скажи громче, женщина! Я не слышу твоего ответа!

– Да! Да! Да! – потеряв над собой власть, закричала Валентина. – Я всегда буду предпочитать Менгиса любому другому мужчине! Я всегда буду предпочитать его тебе! Как ты не понимаешь, Паксон? Я люблю твоего брата, и у меня нет выбора. Аллах так повелел, и мой Бог на то согласился, и судьба потребовала, чтобы все сложилось именно так. Я люблю Менгиса!

Взгляд Паксона стал еще более грозным. Даже под страхом смерти эта женщина не отказывается от своей любви!

– Почему же ты предпочитаешь моего брата, Валентина? Как можешь ты рассказывать о спелости дыни, не отведав ее?

– Я все отведала, Паксон, той ночью в оазисе пустыни, после того как Саладин соединил наши руки. Еще одно слияние ничего не изменит. Я люблю Менгиса.

– Но может быть, новый опыт придется тебе по вкусу? – Паксон схватил ее и подмял под себя.

Сопротивление оказалось бесполезным, султан был слишком силен. Он рвал на ней одежду, пока та не превратилась в клочья. Валентина обнаженной лежала на песке. Неистовство Паксона потрясало и делало ее совершенно беспомощной. Хотелось воспротивиться, убить насильника, искалечить… но он был слишком силен, и страх нарастал – слишком долго опасалась она этого человека!

Паксон взял ее быстро, грубо, овладев ею с помощью своих губ, зубов и скрутив ей запястья. Ни один кусочек тела не остался неощупанным, невзирая на стыдливость девушки. Ей оставалось лишь плакать, вскрикивать и беззвучно молить Менгиса о спасении…

Валентина тихо лежала рядом с сарацином, прислушиваясь к его ровному дыханию. Обрадовавшись, что он крепко спит, она бесшумно поднялась и на цыпочках подобралась к своей разбросанной одежде и поджидавшим лошадям. Кафтан починить уже было бы невозможно, лохмотья едва прикрывали наготу. Но неподалеку валялась одежда, которую Паксон сбросил с себя до того, как накинулся на нее.

Быстро натянула Валентина его тунику и собрала всю остальную одежду султана, потом села на своего арабского скакуна и взяла за поводья коня Паксона. Поспешно, пока султан не проснулся и не остановил ее, подстегнула девушка коня и умчалась, уведя за собой вороного жеребца.

Султан вскочил на ноги, услышав стук лошадиных копыт и громкие понукания, но тщетной оказалась его попытка остановить похитительницу одежды и коня. Без сапог он очутился слишком уж в невыигрышном положении и догнать наездницу не смог. Его брань и непристойности долго раздавались в тишине пустыни.

На обратном пути пелена отчаяния окутывала одинокую всадницу. Когда вдали показались стены дворца, девушка остановила коней и наконец дала волю горестным слезам. Казалось, все внутри нее оборвалось, словно она умерла в тот момент, когда увидела Менгиса на троне шейха аль-Джебала, но никто до сих пор не удосужился ее похоронить. Любовь к одному человеку и ненависть к другому сразили бедняжку наповал, как если бы кинжал вонзился ей в сердце.