Текст книги "Книга несчастной любви"

анна лусиа

Молчи, коль тебе и другая мила заодно, -

созданье прелестное может быть оскорблено,

и прахом пойдет многодневный твой труд: все равно

что речку пахал, по волнам рассевая зерно.

Книга благой любви, 564

Поскольку клин клином вышибают, то в 1981 год я возложил все свои надежды на курс в «Трене», который начинался в сентябре, ведь сентябрьские курсистки еще учатся в коллеже, а мне сказали, что учащиеся коллежа просто помирают от любви к преподавателям «Трены». И так как большинство преподавателей уже помирало от любви к учащимся в коллеже девчонкам, то смертность на курсе обещала быть очень высокой.

Зачисленным в сентябре оставалось еще так далеко до мартовских вступительных экзаменов, что первые дни своего пребывания в академии они использовали на то, чтобы заново пройти материал средней школы и усвоить то, что проходили за пять последних лет в коллеже, без нервов, без спешки, без ночных кошмаров. Все эти удовольствия еще дадут о себе знать накануне неизбежных экзаменов, но, по крайней мере, до декабря учащиеся спокойно могли сосредоточиться на учебе и на поиске пары для выпускного вечера.

Одной из подлинно перуанских традиций является бал, которым школьники празднуют окончание средней школы: живой стереофонический оркестр, новые элегантные платья, объяснения в любви с похоронным видом и дрожащие орхидеи, гнездящиеся на кружевах платьев. Как в кино. Правда, гринго придумали выпускные вечера еще раньше, а то мы бы уж дали всем прикурить. Перуанский Выпуск или Выпускной Перу? Как знать.

Быть приглашенным на выпускной было главной честью, которой ты мог удостоиться, и одновременно несомненным признаком победы над женским сердцем, ведь говорят, что перуанка, когда приглашает, целует всерьез. Каждый год я спал и видел, что какая-нибудь красивая ученица попросит меня пойти с ней на ее выпускной, и я, терзаемый любовными мыслями, купался в своих фантазиях. В мою пользу было то, что редкий преподаватель не получал хотя бы одного приглашения, а против – то, что я был, должно быть, редчайшим неудачником из всех преподавателей «Трены».

Кое-кому, например Сантьяго, удавалось сходить на одиннадцать выпускных вечеров в один год, в период между выпускными в коллежах «Гранд Слам» и «Копа Перу», в то время как мне не выпадало счастья попасть даже на один-единственный утренник в детском саду «Перес Аранибар».

Поэтому я направил все свои усилия на то, чтобы меня пригласили до декабря месяца, впрочем, для начала было бы неплохо, чтобы нашлась какая-нибудь девчонка, которая вдруг захотела бы пойти со мной. Хотя, по правде говоря, я был бы рад первой встречной, пусть даже если бы она искала лишь способа поразвлечься за мой счет или просто использовать меня в своих целях. Но, к сожалению, столь утонченные и роковые женщины встречаются разве что в телесериалах и плохих мексиканских фильмах.

В первые недели занятий я встревал во все компании, в которых общались мои ученицы, думая, что таким образом заполучу приглашение на выпускной через какую-нибудь подружку моих подопечных. Было начало октября, и ранние птахи, чтобы никто их не опередил, уже поспешили пригласить преподавателей, которые больше им нравились. Одно из двух: либо я никому не нравился, либо я нравился только самым ленивым. Я предпочитал быть оптимистом.

Мне не составило труда заметить, что учащиеся в «Трене» девушки делились на две большие группы: на тех, кто как угорелый вылетал из коллежа, чтобы принарядиться, сделать макияж и заявиться во всем великолепии в академию, и на тех, кто ходил на занятия в школьной форме со строгим выражением лица и с заплетенными в косичку волосами. И в то время как одни казались мне самонадеянными и неестественными, другие выглядели в моих глазах бесхитростными и намного более уверенными в самих себе. Меня привлекали вторые, потому что я догадывался, что только девочка с яркой индивидуальностью и без грамма заносчивости могла пригласить меня на свой выпускной.

Так что я обратил свой взор на Марию де лас Ньевес [123]123
  Мария де лас Ньевес – не лишним будет отметить, что Марией де лас Ньевес звали погибшую девочку в «Весенней сонате» Валье-Инклана. Это имя, данное в честь Девы Марии, напоминает о храме, воздвигнутом в честь Богоматери на склоне Эсквилинского холма у ворот Рима; легенда гласит, что однажды патрицию Иоанну и его жене, молившим о чуде, явилась Богоматерь и повелела им выстроить храм на той стороне холма, где поутру выпадает снег (nieve – снег [исп.).Это значение имени обыгрывается далее в тексте.


[Закрыть], очень милую блондиночку, собиравшуюся поступать в университет Лимы, всегда улыбавшуюся мне с первой парты в левом ряду. Мария де лас Ньевес была девушкой изысканной красоты, и я терялся при виде того, как пряди ее челки золотом украшали бархатистые брови. Какой-то лазурный свет переливался в ее глазах, а ее величественный и круглый носик заставлял меня млеть от восхищения. Да все в Марии де лас Ньевес вызывало во мне восторг. Даже ее подружки.

Бегония – вечно трезвонящий бубенчик, чем и нравилась мне, впрочем, шутки у нее были дурные. Ана Лусиа, наоборот, – более хитрая и приземленная, чем Бегония и Мария де лас Ньевес. Ее лицо было не просто зеркалом, а историей души, души, которая застывала тревожной улыбкой на ее лице и которая тем не менее по капелькам сочилась из ее глаз, полируя их грустью. Общего у Аны Лусии, Бегонии и Марии де лас Ньевес было немного: значок коллежа Святой Урсулы, отсутствие пары для выпускного вечера и я, готовый пойти на вечер с любой из них.

Ана Лусиа порвала со своим возлюбленным, Марии де лас Ньевес никто не нравился, а Бегония не знала, кого пригласить. Выпускной застал всех троих в не лучший для них момент, и они должны были без лишних раздумий срочно искать себе пару. Это и был мой шанс, но над подобным вариантом девушки, впрочем, не задумывались всерьез.

– Какой ужас! Меньше двух месяцев до выпускного, а мы не пригласили никого, – отчаивались они.

– Ну, на крайний случай есть друзья, – прозрачно намекал я.

– Есть, но только на крайний случай, – отвечали они.

Ни Бегония, ни Ана Лусиа не были моими ученицами, поэтому я лелеял слабую надежду, что меня пригласит Мария де лас Ньевес. И на занятиях я блистал талантами, проявляя перед ней все свое чувство юмора, но с Марией де лас Ньевес ничего не проходило: ни шутки, ни прибаутки, ни передразнивания, ни каламбуры, ни карикатуры – словом, все то, что составляло непременную часть моего чувства любви. Это было несправедливо: интроверты, трагические личности, жертвы от рождения и меланхолики, к несчастью, толпами привлекали ее, как будто вокруг было мало красавцев, богачей, спортсменов и просто интересных людей той непостижимой категории, которая обычных мужчин так сильно приводит в недоумение, а очаровательных женщин так сильно восхищает.

Но жизнь, как поется в песне, «дает и забирает, забирает и дает» [124]124
  Слова из песни Рубена Бладеса (см. прим. к с. 38) «Учитель-жизнь».


[Закрыть], и вот однажды на перемене, приправленной тоской по случаю очередной осечки, ко мне подошла, вся дрожа, Бегония и спросила, не буду ли я так добр пойти с ней на ее выпускной. Тишина. Тишайшая тишина. Ангел пролетел, второй пролетел, и, наконец, третий отвесил мне оплеуху своей гитарой.

– Ты и вправду хочешь, чтобы я пошел с тобой на выпускной? – недоверчиво спросил я.

– Почему ты заставляешь себя упрашивать? – запинаясь, сказала она. – Ты не можешь?

И вот тогда-то меня охватило непередаваемое чувство блаженства, что-то похожее на мистическое озарение в индуизме, на нирвану, обещанную Буддой. На аскезу, на божественное откровение, на enthusiasmцs. Меня пригласили на выпускной – все, можно спокойно умереть! Говорят, на пороге смерти перед каждым мимолетно проносится фильм о прожитой жизни, и по киноэкрану моей памяти рядами прошествовали герои моей жизни и десятки тщательно отобранных актрис. Эвое, эвое! [125]125
  возглас, которым вакханки сопровождали свое шествие за Дионисом.


[Закрыть] Мария де лас Ньевес еще только созревала, а Бегония уже зацвела.

Выпускной – главное событие в жизни девушек, поэтому они никогда не приглашают никого просто так, наобум. Сначала они примечают кого-то, потом мечтают о нем, и если грезы получаются достойными, то тогда они вновь и вновь наслаждаются ими. Словом, если тебя пригласили на какой-нибудь выпускной, то девчонок ты уже ничем не сможешь удивить, потому что в их грезах все уже давно продумано до мельчайших подробностей. «И почему у женщин исполняются мечты?» – думал я. Приглашение Бегонии – единственная моя сбывшаяся мечта, но онейрические предчувствия Фрейда здесь были совсем ни при чем, потому что эта моя мечта приснилась мне наяву.

Из всех альбомов – крещения, первого причастия (ах, Камила), свадебного и после рождения ребенка – у девчонок всегда есть еще один, самый интимный и личный: альбом выпускного вечера. В нем сначала идут фотографии, где они, жизнерадостные и благоухающие, в новых нарядах, сначала одни в своей комнате, затем на лестнице, в гостиной, на пороге дома перед самым отъездом. Потом идут фото с родителями, с бабушкой, фото братьев и сестер, мамы и папы. И напоследок фото со своим парнем: на лестнице со всей семьей, в гостиной вместе с родителями и на улице у машины. Парень всегда фотографирует папу с дочкой на пороге дома, и отцу всегда приходится снимать свою дочь с ее парнем, когда они садятся в машину. Это обычный ритуал, но он все-таки не может избавить от самых худших патриархальных страхов племени: отец думает, что парень, дай ему волю, залезет к нему в дом, а парень думает, что старикан, дай ему волю, драпанет сейчас на своей машине.

В альбомах выпускного вечера спят белыми снами орхидеи, подаренные на вечерах. Никогда я не понимал, почему надо дарить орхидеи. Возможно, потому что в Соединенных Штатах они дорого стоят и их не достать, но в Перу их за гроши продают на каждом углу. Как в Китае, где орхидеи – символ эротизма и плодородия. Никто не дарит ирисы, туберозы или лилии – цветы, которые не будучи столь красивыми, ранят душу своим нежным ароматом. И вот эти орхидеи скрипят между страницами альбомов выпускного вечера, крошась в мягкую и блеклую осень, которая когда-то была весною в сердце.

Ана Лусиа и Мария де лас Ньевес первыми узнали, что меня пригласила Бегония, и на первой же перемене запорхали вокруг. Ана Лусиа улыбалась мне, сожалея, что уже не может пригласить меня, а Мария де лас Ньевес повторяла снова и снова – она, мол, так и знала, что Бегония меня пригласит. Видно, что они были недовольны, но притворялись, что им весело. Можно быть трагиком и не быть при этом печальным, и в тот день Ана Лусиа и Мария де лас Ньевес только и делали, что смеялись, хотя радости у них не было ни на грош.

Следующие дни прошли в напряженной подготовке: я купил льняные рубашки, шелковые галстуки, туфли из аргентинской кожи, подтяжки и отрез английской материи, чтобы сшить себе серый костюм-тройку. В портновской мастерской у итальянцев с меня сняли мерку, а в японской оранжерее я заказал орхидею. Мама растерянно наблюдала за мной и даже сказала, что неужели я весь такой из себя ради какого-то простого выпускного, а если свадьбой тут пахнет, то с этим давай к своей бабушке. («Крестник, не волнуйся, для этого есть твоя крестная мать. Какая радость, дорогуша!» – подбадривала меня тетушка Нати.) Курс в «Трене» подходил к концу, и нетрудно было понять, что на выпускной в Святой Урсуле приглашены и другие мои друзья и преподаватели академии – Сантьяго, Педро, Исайа, Густаво. Для них речь шла об еще одном выпускном, но для меня же это был ВЫПУСКНОЙ, the expected one [126]126
  Здесь: долгожданное событие (англ.).


[Закрыть], долгожданный Аль-Махди [127]127
  Махди Мухаммед (868 -?) – последний из двенадцати имамов, почитаемых шиитами, которые верят, что Аль-Махди не умер, что он вернется в конце времен для того, чтобы восстановить справедливость на земле.


[Закрыть], о котором говорят арабские предания. У меня было с кем пойти, был костюм, была орхидея. Все у меня было, чтобы чувствовать себя счастливым, но, однако же, мне было невесело.

Когда закончились занятия в «Трене», до выпускного в Святой Урсуле оставалось чуть больше недели, и вот тогда-то Мария де лас Ньевес пригласила меня к себе домой на вечеринку, самую что ни на есть перуанскую, которую она пожелала закатить по случаю окончания курса.

– Ты не пригласила Бегонию? – удивленно спросил я Марию де лас Ньевес, увидев, что на вечеринке нет Бегонии.

– Не вижу смысла приглашать ее,– ответила она. – А почему ты спрашиваешь? Влюбился, что ли, в Бегонию? Если влюбился, то в любви давай-ка признавайся ей на выпускном.

Это прозвучало как приказ и одновременно как издевка, такой тон разговора меня смутил, ведь внешность Марии де лас Ньевес всегда ассоциировалась у меня со скромными и нежными, почти музыкальными чувствами. Ее глаза ярко засветились голубым кобальтом, и я догадался, что это было только началом.

Она стала упрекать меня в бесхребетности, в отсутствии терпения. Неужели мне было непонятно, что она также хотела пригласить меня на выпускной? Она была обижена, раздражена и прямо-таки прекрасна в своей ярости. По-видимому, Мария де лас Ньевес думала, что не должна мне достаться слишком легко, и притворилась безразличной, когда вдруг – бац! – и ей вставили палку в колеса, пригласив меня раньше ее. А я, понятное дело, как кретин, взял и обрадовался, да еще и у всех на глазах. У всех на глазах обрадовался или у всех на глазах кретин? Нет, мне она этого не сказала.

Безжалостная Мария де лас Ньевес выставила в мою сторону свой нос Клеопатры. Она хотела раздавить меня носком своей туфельки, а на самом деле возносила до небес своим царственным носиком. Эта необычайно красивая девчонка выставляла меня тряпкой перед всеми, но никто не понимал того счастья, которое я ощущал, будучи тряпкой в ее руках. Она любила меня, посудное мочало с характером мокрицы. И я любил ее, этого снежного сфинкса с носиком царицы.

Любовь допускает парадоксы и откровения. Откуда мне было знать, что Мария де лас Ньевес хотела пригласить меня на выпускной? Уже ничего не поправишь. Даже дружбы не вернешь. Ситуация была трагической, но я не грустил, ведь по теории выпускных вечеров, связанной с толкованием снов, где-то там в одной из грез на выпускной я шел с Марией де лас Ньевес. Вот такие бредни терзали мою голову, когда рядом со мной прозвучал ласковый голос Аны Лусии:

– Ах, бедненький… вот оно как все разом тебе привалило. Потанцуем, может, все и переменится, а?

Ана Лусиа говорила со мной соблазнительным тоном человека, который все-то знает и все-то понимает, она стала танцевать, не прекращая смотреть мне в глаза. Если Мария де лас Ньевес была невозможной, то Ана Лусиа – немыслимой. Мысль о ней никогда не приходила мне в голову. Но после откровения судьба приготовила мне еще и парадокс: без всякого на то повода Ана Лусиа взяла и поцеловала меня. Это был нежный и робкий поцелуй в губы, который огорошил меня, одарил радостью амебного существования и прогрессирующим параличом. Так как целовали меня впервые, то две мысли обрушились на мою голову: первая – чистый бред во плоти («Неужели я превратился в принца?»), а вторая – сама правда жизни («Теперь я должен буду жениться»).

Есть иные, более подходящие и потайные, места для поцелуев и ласк, но к таковым ни в коем случае не относятся вечеринки накануне выпускного, куда школьницы приглашают своих преподавателей из академии. Ана Лусиа выпила лишнего, и очень скоро я заметил на себе десятки недобрых взглядов, полных изумления и осуждения. Прежде чем я что-либо понял, три девчонки увели Ану Лусию, и Мария де лас Ньевес попросила меня, чтобы я-по-жа-луй-ста-сию-ми-ну-ту-ос-та-вил-ее-дом. Всего за несколько часов я превратился в распутника, подлеца и ничтожную личность. В ловкача, который соблазняет женщин, убаюкивая их своими дурацкими россказнями, в проныру, который пользуется любым случаем, чтобы поразвлечься за их счет, и который подкатывает к выпившим чуть-чуть больше нормы девчонкам. Жаль, что эта незаслуженная, но столь желаемая слава обрушилась на меня в такой неподходящий момент.

На следующий день мне позвонила Бегония и с раздражением в голосе сказала, что она разговаривала с Марией де лас Ньевес, и теперь ни о каком выпускном не может быть и речи, она уже не желает идти со мной и просто в ярости оттого, что потеряла столько времени с такой крысой, как я. В подобных обстоятельствах мне оставалось уповать либо на крысомор, либо на звонок Ане Лусии. (А если она все-таки приглашает меня на выпускной? – подумал я.)

Набирая ее номер, я вспомнил ту тоску, которая нападала на меня всякий раз, когда я слышал о любовных злоключениях моих друзей по коллежу, по «Трене» или по университету, когда они смеялись над девчонками, которые названивали им после какой-нибудь вечеринки, чтобы узнать, «было» ли у них или «не было», вместе они теперь или не вместе, и как быть с бессчетным количеством поцелуев, которыми они одаривали друг друга под музыкальные рулады.

– Ана Лусиа, помнишь?

– Да ничего я не помню.

В тот же вечер в пабе «Лион» в Мирафлорес я спросил Ану Лусию, чувствовала ли она что-нибудь ко мне. Она с улыбкой посмотрела на меня и сказала, что ничего особенного, что все проходит и с ней уже все нормально, что один поцелуй ничего не значит и что сегодня ты, а завтра я. Мне захотелось сказать ей, что для меня это было важно, что с того момента я только и думаю о ней, что сегодня я и завтра тоже я, но мне показалось, что, как ни старайся, все будет впустую. Кто поверит, что менее чем за один час я, уже будучи приглашенным Бегонией, оказался востребованным Марией де лас Ньевес и поцелован Аной Лусией? Я был так робок, что не смел сопротивляться никому.

Целуются без всяких обязательств, а машину водят без прав; однако влюбляешься тоже без всяких прав и обязательств. Я влюбился в Марию де лас Ньевес, когда увидел ее; влюбился в Бегонию, когда она меня пригласила на выпускной, и влюбился в Ану Лусию, когда она меня поцеловала. Если бы меня целовали регулярно, то, возможно, я бы и не влюблялся так скоропостижно.

В день выпускного вечера я как ни в чем не бывало вышел из дому, сфотографировался с родителями, с братьями-сестрами, сфотографировался возле машины. Мама настояла на том, чтобы я – будь любезен, пожалуйста, – сделал побольше всяких разных фотографий с Бегонией, потому что тетя Нати попросила у нее три фото, и я простился, как выходящий на арену матадор, и ушел, вдыхая аромат импортного одеколона и японской оранжереи. Никто не заметил книжку у меня в кармане и никто не заметил, что этой книжки нет на полке. После многих лет, если кто-нибудь возьмет мой распотрошенный экземпляр «Пармской обители» [128]128
  «Пармская обитель» – роман французского писателя Стендаля (1783 – 1842).


[Закрыть], то он найдет среди листьев осени скрипящую орхидею давно минувшей весны.

ребека

Тьму песен, что сложены мной, пели девы испанские,

а также плясуньи еврейские и мавританские,

и чуть ли не все инструменты мне их басурманские

знакомы, равно как привычные нам христианские.

Книга благой любви, 1513

Бежало лето 1982 года, и однажды мягкий женский голос произнес мое имя на перемене в «Трене». «Ты не помнишь меня?» – не голос, а музыка. И так как я за всю свою жизнь не видел девчонки более красивой, пришлось мне с тяжелым сердцем признать, что в своей жизни я ее видел. «Ты помнишь меня?» – настаивала она. Можно было сказать, что нет, и выставить себя последним идиотом, но я предпочел ответить «да» и выставил себя законченным недоумком.

«И как меня зовут?» – игриво упорствовала она, не зная, что играет пока только сама с собой. «М-м-м…» «И даже не помнишь, где мы познакомились?» – нетерпеливо, с явной издевкой понукала она меня. «М-м-м!…» «В махане в Санта-Эулалия!» – уже грубо ответила она. «М-м-м?…» «Летний лагерь, тупица! Ты уже забыл, когда мы были в летнем лагере?» И поскольку в тот момент я едва не умер от желания побывать с ней в летнем лагере, я ответил, убежденный в своем позоре:

– Прости, а ты знаешь, кто я?

– Да. Кретин из «Радио Разинутые Рты». И он еще меня за дуру держит.

И она ушла, оставив меня совсем как радио – с разинутым ртом. И как я мог вычеркнуть из памяти такую очаровательную девчонку? И что это был за лагерь в Санта-Эулалии? Где я раньше слышал слово «махане»? Впервые я влюбился в кого-то, после того как меня послали. И это меня обнадежило, ведь самое худшее уже было позади.

Самым срочным образом надо было узнать, кем была моя божественная спутница по летнему лагерю, и я тут же предложил свои услуги разнести учебные материалы по классам «Трены». Было далеко не просто в единый миг пронзить насквозь одним только взглядом каждый класс, но когда ты влюблен, все пять чувств обостряются, и я встретил ее в эпохе тихоокеанских открытий. У меня уже был ее образ, ее голос, ее запах, и я на крыльях полетел в канцелярию, чтобы добыть ее имя, ее телефон и ее адрес. Если я желал прийтись ей по вкусу, мне следовало иметь чувство такта. И наоборот.

Любовь всей моей жизни звали Ребекой, оказалось, что прежде она училась в «Леон Пинело», коллеже еврейской колонии в Лиме. Возможно ли было такое по прошествии стольких лет? После моего поступления в университет у меня появились хорошие друзья среди евреев – Соня, Ишо, Эвелин, Борис, Лесли и Исидоро, – и я всегда неподдельно восхищался историей еврейского народа, их героями, их артистами и их учеными; но когда я стал преподавать в «Трене», мне представился случай сблизиться с еврейской общиной благодаря Джеки, лидеру молодежи еврейской колонии и одному из моих лучших друзей.

Джеки считал меня человеком талантливым и чрезвычайно искушенным в творческой материи, которой ему явно не хватало, чтобы пошить себе восьмой костюм, так что я превратился в шоумена, чтобы Джеки было в чем ходить. Шутки, песни, пародии были ударной силой нашего репертуара, который мы показывали на сцене Еврейского клуба и который мы повторяли с равным успехом на свадьбах, днях рождения и различных званых обедах. Как раз один из номеров – возможно, самый повторяемый и веселый – и назывался «Радио Разинутые Рты», мы отказались от него, как только моя публика променяла меня на телевизор.

В качестве единственного артиста у Джеки я не раз появлялся с гитарой на ярмарках, в летних лагерях и на экскурсиях в еврейской колонии, и в один из таких дней я, должно быть, и познакомился с Ребекой; но Ребеке тогда было лет тринадцать. Кто бы мне сказал, что одна из этих девочек превратится в столь очаровательную девушку? Да и как мне могло прийти в голову, что я пользовался успехом у женщин столь нежного возраста? И сейчас меня охватил такой восторг, что я уже не понимал, была ли моим идеалом девушка, такая как Ребека, или какое-нибудь тринадцатилетнее дитя. Моя возлюбленная стояла в одном ряду с Тамарой [129]129
  Тамара – так называл молодой Владимир Набоков Валентину Шульгину, дачницу в Выре, предмет своей нежной юношеской любви.


[Закрыть], Лолитой, Машенькой и Аннабеллой [130]130
  Лолита, Машенька и Аннабелла – героини произведений Набокова.


[Закрыть]. Что за унижение для Набокова: быть фурункулом нимфеток.

Джеки помог мне проплыть по тайным лакунам моей памяти: тот летний лагерь был примерно в 1979 году, когда Ребека училась в средней школе. Джеки не удивился тому, что она до сих пор меня помнит, ведь ни для кого не секрет, что – кроме эстрадной деятельности – я преподаю в «Трене»; но его обеспокоил мой странный интерес к Ребеке. А так как Джеки был отличным другом, то против долга пойти он не мог и потому предупредил меня, что если я не еврей, то шансов у меня никаких. Однако мираж покрыл пеленой мои глаза: всего-то и нужно – стать евреем.

– Это невозможно, – ответил категорично Джеки. – Ты не прошел брит-мила. Ты должен быть обрезанным, – упорствовал он.

И вдруг я вспомнил про фимоз, который когда-то обнаружили у моего старшего брата, и с тех пор всех мальчишек в нашей семье лишали крайней плоти. Мне уже ничто не мешало стать евреем. Я прошел через обряд обрезания!

– На это надо посмотреть.

– Как скажешь, Джеки.

– Идем в туалет!

Убедившись, что главное условие было выполнено, Джеки назначил мне встречу в следующий выходной в «Ханоаре», в центре сионистской молодежи Лимы, где мой друг был мазкиром. То есть главным. «Твой мифкад я возьму на себя лично», – сказал он мне. И меня потрясло, что сам мазкир берет на себя воспитание какого-то пришлого чужака.

Молодые люди в еврейской колонии собирались по субботам в «Ханоаре», куда они все приходили в белых рубашках и blue-jean – униформе организации. Чтобы не выделяться, я оделся так же и явился в точно означенное время в резиденцию на авениде Бразиль, где Джеки уже поджидал меня в компании мадрихим, или своих самых близких соратников. По-видимому, объединенные в ханага [131]131
  Ханага– руководство (ивр.).


[Закрыть] мадрихим [132]132
  Мадрихим– в еврейских молодежных организациях вожатые-инструкторы.


[Закрыть] решили, что я был слишком взрослым, чтобы быть ханих [133]133
  Ханих– обучающийся (ивр.).


[Закрыть], и слишком несведущим, чтобы быть мадрих, так что меня признали как богер [134]134
  Богер– в молодежных еврейских организациях обозначение человека, достигшего определенного этапа зрелости.


[Закрыть] с условием сотрудничества с тарбут [135]135
  Тарбут(от евр. «культура») – еврейская просветительская культурно-образовательная организация, под эгидой которой в период между двумя войнами была создана сеть образовательных учреждений на иврите.


[Закрыть] из Тнуа [136]136
  Тнуа – Сионистская социалистическая партия в Израиле 1944 года, в общем случае – движение


[Закрыть].

– С чем?

– С культурными акциями движения.

– А-а, конечно.

Это был мой первый день, который я прожил евреем, и я в этот день был одержим тем неистовым безумством, которое вселяется в обращенных. На протяжении истории человечества миллионы людей вынуждены были отречься от иудаизма, чтобы быть принятыми в обществе, а я ради этого должен был чуть ли не первым принять иудаизм. Если бы я был более упорен в освоении наук и искусств, я мог бы даже стать Марксом, Фрейдом, Вуди Алленом [137]137
  Аллен Вуди (р. 1935) – американский актер, сценарист, кинорежиссер.


[Закрыть] или каким-нибудь другим гениальным еврейским комиком. Я уже думал о заоблачных высотах. Поэтому, когда кое-кто из моих учеников в «Трене» захотел узнать, что я делал в «Ханоаре», я гордо ответил, что я был там, потому что скоро стану евреем. И так как я уже знал, что они мне на это скажут, то гордости моей не было предела, когда я ответил им на их вопрос.

– На это нужно взглянуть.

– Как скажете, сеньоры.

– Идем в туалет!

Однажды Джеки позвонил мне, чтобы сообщить, что вот-вот начнется игра по захвату «дегеля», и почему бы мне не воспользоваться случаем и не присоединиться к группе. Честно сказать, игра была очень странной, поскольку не было ни мяча, ни экипировки, ни судьи, зато в беззвучной борьбе вокруг какого-то знамени участвовали все – от мала до велика. И вдруг я увидел ее: моя обожаемая Ребека находилась в бедственном положении, борясь с тремя мальчишками, которые со всех сторон наседали на нее. А поскольку из новообращенных евреев именно мне довелось нести дегель, я ринулся на площадку на защиту моего знамени.

В круговерти битвы я осознал, что бились здесь по-настоящему, и удары и пинки, которые я видел на самом верху, были ударами и пинками прежде всего в самом низу. Кто защищал дегель? Кто нападал на знамя? Этого нельзя было разобрать во всеобщей свалке. Мою Ребеку втаптывали в землю, и я, охваченный праведным гневом, понесся к ней.

Я бежал, уворачиваясь от сыпавшихся на меня со всех сторон ударов, пока меня не остановил захват сзади. Когда я обернулся, чтобы узнать, кто это такой, то тут же нарвался на полчища детишек, которые, словно пираньи, накинулись на меня. Сколько им было? Двенадцать? Тринадцать? Я так увлекся срыванием с себя последней пираньи, что не заметил, как сбоку подскочила одна толстушка и с размаху врезала мне в челюсть, опрокинула меня на пол, и всякий, кто потом пробегал мимо, не гнушался лишний раз что есть силы пнуть меня. Несмотря на побои, у меня все еще остались силы, чтобы дохромать до Ребеки, встать лицом к лицу с ее противниками и обратить их в безоглядное бегство. Никогда в жизни я не смог бы себе представить, что, увидев меня таким избитым и таким влюбленным, она так заедет мне ногой, что я как подкошенный грохнусь на пол. Впервые в жизни моя возлюбленная била меня, но я таки добился ее внимания.

Потом Джеки объяснил мне, что эта игра имела своей целью закалить тело и дух молодых людей из тнуа, поскольку многие из них отправятся в Израиль, и алия [138]138
  Алия(от евр. «восходить») – периоды репатриации евреев в Израиль.


[Закрыть] – это не пустяк. В «Ханоаре» эти подростки познавали одну из форм мошавы [139]139
  Мошава(от евр. «поселение») – исторически первый тип сельскохозяйственных поселений в Израиле в годы первой алии.


[Закрыть], чтобы познакомиться с жизнью в Израиле, и хахшару [140]140
  Хахшара– подготовка, которую проходят члены молодежных сионистских организаций, стремящиеся жить в Эрец-Исраэль в кибуцах.


[Закрыть], чтобы научиться защищать собственную жизнь и жизнь своего народа. И в этом воспитательном процессе не делалось различий между полами и возрастами. «Вот это и есть мифкад», – изрек он. В тот вечер я вернулся домой, ощущая себя полностью разбитым, и думаю, что я скорее потерял сознание, нежели заснул.

В следующий понедельник Ребека отыскала меня на перемене, чтобы спросить, правда ли, что я хотел стать евреем. «Этого я хочу больше всего», – ответил я, чувствуя неимоверное желание получить от нее еще один пинок. Ребека улыбнулась и попросила, чтобы я называл ее Беки, как все на свете. И тогда я ощутил себя единственным человеком на этом свете.

– А ты собираешься стать евреем ашкенази или сефардом?

– Как и ты, Беки.

– У нас дома все сефарды.

– Так и я так же.

Ребека меня восхищала. Ученицей она была отменной, и ее поступление в университет не вызывало никаких сомнений; на неделе мы болтали на переменах, и она даже увлеченно, с горящими глазами преподала мне первые уроки иудаизма, но больше всего мне нравились пендели, которые она не скупясь отпускала мне, когда мы играли в завоевание дегеля в «Ханоаре». Каждый получал удовольствие от того, от чего мог. Мама же тревожилась, видя мои синяки, с которыми я в выходные приходил домой, и каждый раз заставляла меня клясться, что я снова не встал на ролики. Понятное дело, что-то у нее вызывало подозрение, и прежде всего, когда я ей говорил, что вот такой был хедер [141]141
  Хедер – начальная религиозная школа (ивр.).


[Закрыть] у квуцы [142]142
  Квуца– группа, отряд (ивр.).


[Закрыть], когда у нас была асефа [143]143
  Асефа– штурм (ивр.).


[Закрыть] в тнуа. В одну из суббот Джеки сказал мне, что раввин из «Минхаг Сефарад» уже узнал, что кто-то заявил, что хочет стать сефардом, и, стало быть, он желает познакомиться со мной. Поскольку Джеки был мазкиром, он ответил раввину, что я нахожусь под его покровительством, но раввин упорствовал, и Джеки передал мне его просьбу прийти на следующий день в синагогу сефардов.

– Почему ты не посоветовался со мной? – упрекнул меня Джеки. – Раввин ашкенази не такой придирчивый.

Но я всегда ладил со священниками, а раввины ничем от них не отличались.

– Не вздумай только сказать ему, что ты влюбился, – снова предупредил меня он. – Нельзя обратиться в иудаизм ради любви.

Но Джеки не знал, что ради любви я обращусь во что угодно.

Синагога сефардов находилась не в столь популярном районе, как Пуэбло Либре, но тем не менее она стояла на улице Энрике Вильяра в Мирафлоресе среди деревьев и кафе-мороженых. На пороге синагоги я еще раз проверил мой тильбошет [144]144
  Тильбошет– элемент костюма, рубашка мадрихим.


[Закрыть] и подвязал аниву [145]145
  Анива– галстук (ивр.).


[Закрыть] на шее, поскольку не хотел, чтобы раввин заметил мою оплошность с одеждой. Однако смысла в этом не оказалось никакого, потому что, завидев меня, раввин покачал головой и строго воскликнул, что евреям не нужна униформа. «Человеку веры достаточно талита [146]146
  Талит– молитвенное покрывало, набрасывается на плечи во время молитвы.


[Закрыть]», – подчеркнул он. Все начиналось не очень хорошо.

Меня удивило отсутствие меблированного и иконографического убранства, которое всякий предполагают увидеть в религиозных храмах, хотя я изобразил на лице абсолютную естественность и без малейшего промедления заявил раввину, что хотел бы обратиться в иудаизм. Привыкнув к деяниям апостолов и миссионерской восторженности монахинь, я ожидал, что раввин вытащит гитару и тут же торжественной одой отпразднует спасение еще одного грешника, однако, напротив, его всего перекосило, и он ответил мне скорее строго, нежели любезно: «Обращенные – это бич для иудаизма. Об этом говорит Йебамот [147]147
  Йебамот– иудаистский религиозный трактат.


[Закрыть]». Продолжение было еще хуже начала.

Вдруг мне пришли на память «Смерть и буссоль» и другие рассказы Борхеса о Зохаре [148]148
  Зохар(«Книга Сияния») – главная книга Каббалы, еврейского мистического учения.


[Закрыть] и Каббале, и я заговорил с раввином о моем интересе к хасидам, тетраграмматону [149]149
  Тетраграмматон– в иудаизме одно из имен Бога.


[Закрыть] и непроизносимому имени Бога. Даже не изменив выражения лица, раввин обвинил Борхеса в смешении талмудических канонов, потому что Яромир Хладик [150]150
  Яромир Хладик – герой рассказа Хорхе Луиса Борхеса «Тайное чудо».


[Закрыть] не мог быть «цадиком», как на то намекал автор в «Тайном чуде», экстаз хасида не мог сравниться с простым видением Алефа [151]151
  «Алеф» – рассказ Хорхе Луиса Борхеса.


[Закрыть], а имя Бога не было непроизносимым, его произношение было просто утеряно. «Невыразимое имя Бога – это Шем Хамефораш. Все остальное – его атрибуты», – непререкаемым тоном просветил меня он. Раввин был более начитан, чем какой-нибудь приходской священник. Все шло совсем скверно.