Текст книги "Бразилия. Полная история страны"

Глава шестая
Зарождение стремления к независимости

Начало борьбы бразильцев за независимость от португальской короны принято отсчитывать от 1789 года, когда в Минас-Жерайсе[39]39
  Штат (область) на востоке Бразилии.


[Закрыть] был раскрыт заговор инконфидентов[40]40
  Inconfidência переводится как «неверность», «вероломство», «несогласие».


[Закрыть], но на самом деле все началось гораздо раньше – в шестидесятых годах XVII века, когда в Рио-де-Жанейро и Ресифи, независимо друг от друга, вспыхнули восстания, вызванные недовольством действиями португальских колониальных властей. Чиновники вели себя как им вздумается, всячески злоупотребляя своей властью, а найти на них управу было невозможно из-за крепкой корпоративной спайки – при любых обстоятельствах вышестоящие защищали нижестоящих. Доведенные до отчаяния жители нападали на резиденции местных правителей, отстраняли их и пытались установить свою, справедливую власть. В обоих случаях эти попытки провалились, поскольку восставшие не могли долго противостоять правительственным войскам и не имели четкой программы действий. Но, тем не менее, семена недовольства были брошены в почву.

По-хорошему, и генерал-губернаторам, и короне нужно было сделать выводы из случившегося, но верховная власть считала себя правой во всем, воспринимая любую критику в свой адрес как государственную измену. До поры до времени такая жесткая политика была эффективной, но, как известно, пружину нельзя сжимать бесконечно, рано или поздно она «выстрелит».

В 1684 году в капитанстве Мараньян восстали землевладельцы, недовольные политикой недавно созданной Companhia do Comércio do Maranhão, которая на двадцать лет взяла в свои руки всю торговлю и старалась выжать последнее из жителей этого небогатого региона. Самой крупной проблемой Мараньяна была нехватка рабочих рук, а компания, пользуясь своим монополистическим правом, сильно взвинтила цены на африканских рабов. Все прочее тоже продавалось очень дорого, а при этом сельскохозяйственная продукция скупалась по заниженным ценам. Грабительская политика компании (по сути – колониальных властей, поскольку компания пользовалась их поддержкой) вызвала сильное недовольство как у фазендейрос, так и у всех остальных жителей капитанства.

В феврале 1684 года, воспользовавшись отсутствием губернатора Франсиско де Са де Менезеша, двое помещиков – братья Мануэль и Томаш Бекман – подняли восстание. Повстанцы захватили правительственные здания, а также склад ненавистной компании, который был разграблен дочиста. Колониальные чиновники были арестованы, вся власть перешла в руки хунты[41]41
  Junta переводится как «совет», «собрание», «объединение». Вообще-то на португальском это слово произносится как «жунта», но при переводе используется испанский вариант, как более привычный для русскоязычных читателей.


[Закрыть], которую возглавил Мануэль Бекман. Состав хунты был весьма представительным – в нее входили не только землевладельцы, но и торговцы, а также представители духовенства. В целом порядки остались прежними, и никто не отвергал власть португальской короны, цель у повстанцев была одна – прекращение деятельности компании-монополиста и возвращение былой свободы торговли. Томаш Бекман отправился в Лиссабон для того, чтобы подтвердить верность королю Педру Второму и сообщить ему о злоупотреблениях Companhia do Comércio do Maranhão. Однако в Лиссабоне никто не собирался вникать в детали. Сразу же по прибытию Томаш Бекман был арестован как бунтовщик.

В середине мая 1685 года из Португалии, во главе крупного военного отряда, прибыл новый губернатор Гомеш Фрейре де Андраде, которому король поручил навести порядок в мятежном капитанстве, к тому времени целиком оказавшемся под правлением хунты. Порядок был наведен быстро, поскольку силы сторон были неравны. Мануэля Бекмана и его ближайшего помощника Хорхе де Сампайо де Карвалью повесили, Томаша Бекмана приговорили к изгнанию (все его имущество, как и имущество казненных, отошло короне), а прочих лидеров восстания – к заключению. Примечательно, что новый губернатор положил конец деятельности Companhia do Comércio do Maranhão, тем самым признав справедливость требований повстанцев. Так или иначе, но жители колонии поняли, что сопротивление может привести их к желаемой цели, пусть и не самым приятным путем.

Какое-то время в Бразилии было тихо, но в октябре 1710 года вспыхнуло восстание в капитанстве Пернамбуку, одном из ведущих производителей сахара, наряду с областями Баия и Рио-де-Жанейро. Экономическая ситуация здесь была хорошей, совсем не такой, как в Мараньяне, но все торговые «вершки» снимали португальские купцы, в то время как местным торговцам доставались условные «корешки». Подобная практика была распространена во всех колониях – метрополия доминировала и забирала все лучшее. Но времена меняются, и настал день, когда бразильские торговцы выступили против засилья «рейноес». Надо сказать, что к началу XVIII века концепция «все мы португальцы» уже не работала. Креолы не ощущали себя португальцами, они были бразильцами, которых португальцы всячески угнетали. Да и португальские чиновники не воспринимали креолов, как своих – для них они были чужаками, беспокойными жителями колоний, которые спят и видят, как бы причинить короне какое-нибудь неудобство. Хороший креол должен был безропотно платить налоги, бремя которых возрастало год от года, и понимать, что португальцы – как чиновники, так и торговцы, являются людьми первого сорта и заслуженно пользуются своими множественными привилегиями. Правда, с течением времени хороших, то есть лояльных, креолов оставалось все меньше и меньше.

Восстание в Пернамбуку вошло в историю под названием «Войны коробейников», поскольку его движущей силой выступили мелкие торговцы, несмотря на то что во главе восстания встали фазендейрос, которые были недовольны политикой португальских купцов не меньше торговцев. Беспорядки в Ресифи вынудили губернатора Себастьяна де Кастро-и-Калдаш бежать в Байю. Один из лидеров повстанцев, сержант-майор Третьего Пальмарисского полка Бернарду Виейра де Мелу, призвал к созданию независимой республики на территории капитанства и то был первый официальный призыв к независимости, провозглашенный на бразильской земле. У повстанцев был и запасной вариант – переход под руку какой-то иной европейской державы, которая будет вести себя более уважительно по отношению к бразильцам (и наиболее вероятным новым сюзереном выглядела Британия, которой очень хотелось закрепиться в Южной Америке).

На сей раз дело закончилось «малой кровью». В октябре 1711 года в Пернамбуку из Португалии прибыл, с военным отрядом, новый губернатор Феликсу Мачадо, но все повстанцы, за исключением Мелу, были амнистированы – корона начала проявлять осторожность в отношениях с колониями. Мелу под стражей отправили в Лиссабон и поместили в тюрьму Лимуэйру,[42]42
  Главная тюрьма Португалии, бывшая местом заключения до 1974 года.


[Закрыть] где он и умер в 1718 году.

У всех антипортугальских восстаний, вне зависимости от места и обстоятельств, была одна общая черта – возглавляли их видные представители бразильского общества, чаще всего – крупные помещики, а не какие-нибудь маргиналы или выходцы из низших слоев общества. Фазендейрос, чувствовавшие себя полноценными хозяевами на своей земле, более не желали мириться с диктатом португальской короны – пусть король правит в метрополии, какое ему дело до нас? Надо сказать, что интересы фазендейрос не всегда совпадали с интересами других слоев бразильского общества, порой случалось так, что люди были вынуждены искать у португальских властей защиту от произвола помещиков, которые считали себя королями на своей земле и творили все, что им вздумается. Но дело было не во взаимоотношениях между бразильцами, а в том, что появились новые претенденты на власть в колониях. Королевская власть пока еще была крепка, но тревожные звонки звенели со всех сторон. Настанет день, и эти звонки сольются в громоподобный клич героического бразильского народа[43]43
  De um povo heróico o brado retumbante («громоподобный клич героического народа») – вторая строка бразильского национального гимна.


[Закрыть]. В самом начале борьбы за независимость требования выдвигали только белые бразильцы, индейцам и африканцам, озабоченным борьбой за выживание, было не до «высоких материй». Но со временем они начнут принимать участие в освободительной борьбе, и тогда эта борьба примет воистину всенародный характер.

Часть вторая
От вице-королевства к империи

Глава седьмая
Бразильская золотая лихорадка

Клондайк и Эльдорадо[44]44
  Клондайк – область на северо-западе Канады, к востоку от границы с Аляской, здесь в 1896 году было обнаружено месторождение золота, и это открытие послужило началом Клондайкской золотой лихорадки. Эльдорадо (в переводе – «позолоченный») – мифическая южноамериканская страна, богатая золотом и драгоценными камнями, легенды о которой испанские завоеватели слышали от туземцев.


[Закрыть] известны всем, но об Ору-Прету[45]45
  Ouro Preto переводится как «черное золото».


[Закрыть], в основном, знают только бразильцы, хотя бразильская золотая лихорадка стала самой массовой и наиболее продолжительной в истории человечества. Более четырехсот тысяч старателей с девяностых годов XVII века до двадцатых годов XIX века искали свое счастье на бразильской земле и, что самое удивительное, некоторым из них на самом деле удалось разбогатеть. Некоторым из сотен тысяч. Считается, что во время бразильской золотой лихорадки было намыто около тысячи тонн золота, но можно с уверенностью предположить, что реальная добыча была гораздо больше, ведь старательское дело не любит широкой огласки. Возможно, причина относительно малой известности бразильской золотой лихорадки заключается в том, что у нее не было такого известного «летописца», как Брет Гарт[46]46
  Фрэнсис Брет Гарт (1836–1902) – американский писатель, прославившийся рассказами, реалистично описывавшими жизнь калифорнийских золотоискателей. Считается одним из основателей жанра вестерн в литературе.


[Закрыть]. Но зато легенд о золотоискателях было сложено великое множество.

«Человек не может расстаться с заветной мечтой», сказал Алмейда Гаррет[47]47
  Жуан Баптишта да Силва Лейтан ди Алмейда Гаррет (1799–1854) – португальский писатель, родоначальник романтизма в португалоязычной литературе, сочетавший творческую деятельность с политической (был депутатом парламента и министром иностранных дел). Отличается разносторонностью творчества – от лирических стихотворений до пьес в прозе, некоторые из которых считаются непревзойденными образцами португальской драматургии.


[Закрыть]. Первые колонисты прибыли в Бразилию, надеясь найти здесь золото, серебро и алмазные россыпи, и их потомки питали те же надежды. Ну не может же не быть никаких сокровищ на столь огромной территории! Испанцы гребут золото и серебро лопатами, а португальцам остается только завидовать соседям и сетовать на несправедливость высших сил…

Жозе Фрейра. Виды региона Куяба. 1790

Сетования продолжались до тех пор, пока один бандейро не решил выпить воды из ручья Трипуи в горной области, известной в наше время под говорящим названием Минас-Жерайс[48]48
  Minas Gerais переводится как «главные шахты».


[Закрыть]. На дне бандейро увидел несколько крупных камней желтого цвета, которые оказались золотыми самородками. У безымянного героя легенды не хватило ума скрыть свою находку и продолжать добычу золота тайно. Нет – он поведал миру о своей удаче, и в горы хлынул поток золотоискателей. Даже не поток, а лавина, которая на сей раз не спускалась сверху, а поднималась снизу.

Вообще-то отдельные слитки или немного золотого песка в горных реках находили и прежде, об этом несколько раз упоминается в документах XVII века. Но находки оказывались единичными, словно бы ангелы клали их в воду для конкретных людей, а на сей раз в горах на юго-востоке были обнаружены мощные золотоносные жилы.

Принято говорить о четырехстах тысячах старателей, но к этому количеству надо добавить не менее полумиллиона рабов, труд которых широко применялся на рудниках. Бедняки покупали раба в складчину – одного на двоих или на троих, чтобы он делал самую тяжелую работу, а богатые ставили дело на широкую ногу, превращая рудники в подобие плантации, где за рабами надзирали надсмотрщики, а учет добытого вели конторщики. Корона не ограничивала добычу золота, а вот с алмазами дело обстояло иначе – для того, чтобы избежать обвала цен, на алмазном руднике запрещалось использовать более шестисот рабов.

Люди бросали привычные занятия и устремлялись на юго-восток, где к 1725 году сосредоточилась половина населения Бразилии. Одни добывали, другие продавали, третьи охраняли или грабили, в общем – каждому находилось дело. Внезапно разбогатевшие бедняки, на которых богатство буквально свалилось с неба, легко тратили деньги, проще говоря – швыряли их налево и направо, что стимулировало развитие торговли и ремесел. На поиски счастья в Минас-Жерайс прибывали не только бразильцы, но и европейцы – иммиграция резко возросла, и мало кто возвращался на родину, большинство иммигрантов оставались в Бразилии. Тем, кто не нашел счастья, попросту было не на что возвращаться, а удачливые добытчики понимали, что за те деньги, которые на родине придется выложить за небольшой участок земли, в Бразилии можно обзавестись ранчо, границы которого не обскачешь за день[49]49
  «Границы которого не обскачешь за день» – традиционное бразильское выражение, используемое для характеристики больших земельных угодий.


[Закрыть].

Разумеется, колониальные власти сразу же попытались взять добычу золота под строгий контроль, но к каждому старателю невозможно было приставить чиновника, поэтому о полном контроле не могло быть и речи. Тем не менее принятые меры были довольно жесткими. На приисках были учреждены интендантства, руководители которых напрямую подчинялись Лиссабону. Границы областей, где добывались золото и алмазы, патрулировали вооруженные стражники, которые не столько боролись с бандитами, сколько следили за тем, чтобы старатели не выносили утаенную добычу. Не сильно надеясь на совесть подданных, королевское правительство устанавливало минимальные квоты ежегодных поступлений в казну, составлявших пятую часть от добытого. Если минимум не набирался, недостающее изымали силой, у всех подряд, без разбору. «Богатый не тот, кто нашел много золота, а тот, кто хорошо спрятал найденное», – шутили старатели.

Бенедиту Калишту де Жезус. Потрет Жозе Бонифасиу ди Андрада-и-Силва. XIX век

Вопреки пословице, гласящей, что радости приходят поодиночке, а беды всегда заявляются толпой, на сей раз радости шли одна за другой. Впору было подумать, что высшие силы собрались щедро вознаградить бразильцев за их терпение. В 1719 году золото нашли далеко на западе, можно сказать, на очень диком западе в реке Куяба, впадающей в Сан-Лоренсу[50]50
  Река Сан-Лоренсу является притоком реки Парагвай, течет она в южной части бразильского штата Мату – Гросу.


[Закрыть]. Некоему Мигелю Сутилу удалось добыть здесь за день более семи килограммов золота, которое буквально валялось под ногами, ожидая, пока его подберут. Очень скоро на Куябу прибыло около семи тысяч старателей. Не надо удивляться относительно небольшому их количеству, ведь дорога от Сан-Паулу до этих благословенных мест составляла три с половиной тысячи километров (по суше и по рекам) и, в основном, пролегала по неосвоенным местам – десять раз подумаешь, прежде чем отправляться в такую глушь. Ежемесячная добыча составляла около шести тонн золота, но то, что легко добывается, заканчивается быстро – к концу тридцатых годов XVIII века «куябское» золото закончилось.

Вот история, показывающая, что урвать свой кусочек счастья хотели все, вплоть до португальских чиновников, контролировавших золотодобычу. В 1728 году в Лиссабон, в рамках очередной выплаты коронной пятой части, прибыли сундуки с золотом, добытым на Куябе. Открыв сундуки, королевские казначеи обнаружили в них… свинец. Конкретного виновника найти так и не удалось, но ясно, что это сделали не простые старатели.

Что же касается алмазов, то с ними вышла еще более удивительная история. В 1695 году старатель по имени Антоний Ардао, нашел на территории современного города Диамантина[51]51
  Город в бразильском в штате Минас-Жерайс, название которого переводится как «Алмазный».


[Закрыть] необычные прозрачные камушки. Все помыслы доброго малого были заняты золотом, поэтому он не сообразил, что это алмазы, но, тем не менее, сохранил найденное, чтобы использовать для нехитрой игры, в которой один участник зажимал в кулаке камушки, а другой угадывал – четное количество или нечетное. Но, к счастью, не все золотоискатели были такими простаками, как Ардао, и в середине двадцатых годов XVIII века в Минас-Жерайсе к золотой лихорадке добавилась алмазная.

Алмазов в Бразилии добывали гораздо больше, чем в Индии, которая на протяжении двух веков была единственным их поставщиком в Европу. С алмазами дело обстоит лучше, чем с золотом, – новые месторождения находят по сей день, правда, большинство их находится в труднодоступных местах, о которых бразильцы говорят: «там, где черти вакежаду[52]52
  Вакежада – народная забава, распространенная на северо-востоке Бразилии. Два ковбоя, которых здесь называют «вакерос», зажимают быка своими лошадьми и ведут таким образом до очерченной на арене зоны, в которой быка нужно повалить. Первые письменные упоминания о вакежаде в Бразилии относятся к семидесятым годам XIX века, считается, что вакежада пришла сюда из Мексики. В ходе вакежады быка не убивают, но, тем не менее, в октябре 2016 года Верховный суд Бразилии постановил, что вакежада является незаконной, поскольку противоречит Конституции Бразилии, 225‑я статья которой запрещает жестокое обращение с животными.


[Закрыть] устраивают». Пик же добычи золота пришелся на период с 1741 по 1760 год, а дальше начался постепенный спад, и к двадцатым годам XIX века Бразилия «излечилась» от золотой лихорадки.

Во время золотой и алмазной лихорадок статус Бразилии поднялся до вице-королевства. Собственно, титул вице-короля Бразилии встречается в документах с 1640 года, но его присвоение было эпизодическим – не все генерал-губернаторы становились вице-королями. Но с 1763 года, в котором столица была перенесена из Сальвадора в Рио-де-Жанейро, Бразилией стали управлять вице-короли – колонии, которая по своему богатству превосходила метрополию, было несообразно находиться под властью «простого» генерал-губернатора. Перенос столицы тоже был обусловлен «лихорадками» – золото и алмазы отправлялись в Португалию через Рио-де-Жанейро, ставший основным связывающим звеном между колонией и метрополией, так что правительственным учреждениям было удобнее располагаться здесь.

Надо сказать, что золотая и алмазные лихорадки приносили бразильской экономике не только пользу, но и вред. В начале XVIII века многие северные районы практически обезлюдели, плантации и ранчо приходили в запустение, потому что на них некому было работать. Рабов начали ввозить в невиданных прежде количествах – по пятьдесят тысяч в год, но все они оставались на рудниках. Покупка рабов для использования на сельскохозяйственных работах стала очень дорогим «удовольствием», но ведь золотом невозможно питаться, и одежду из него не сошьешь… К счастью, повальное безумие длилось недолго, да и цены на продовольствие и прочие сельскохозяйственные товары резко возросли, что побудило многих искателей счастья вернуться к традиционным занятиям отцов и дедов.

Глава восьмая
Бразилия во второй половине XVIII века

Настает день, когда повзрослевшие дети начинают превосходить своих родителей, и именно это произошло с Бразилией в середине XVIII века. Бразилия богатела и развивалась, в то время как Португалия совершенно некстати ввязалась в Войну за испанское наследство[53]53
  Войной за испанское наследство называется масштабный европейский конфликт, начавшийся в 1701 году после смерти последнего испанского короля из династии Габсбургов Карла Второго. Карл завещал все свои владения внуку французского короля Людовика Четырнадцатого Филиппу, герцогу Анжуйскому, впоследствии ставшему испанским королем Филиппом Пятым, однако с этим не согласился другой представитель дома Габсбургов император Священной Римской империи Леопольд Первый, предъявивший права на испанские владения («испанское наследство»). Леопольда поддержали Англия, в 1707 году ставшая Королевством Великобритания, Голландия, Пруссия, Португалия и ряд других европейских государств. По итогам войны Филипп Пятый остался королем Испании, но лишился права наследования французского престола, что разорвало династическую унию французской и испанской корон, а Священной Римской империи (то есть австрийской ветви династии Габсбургов) досталась бÓльшая часть испанских владений в Италии и Нидерландах (так называемые Испанские Нидерланды).


[Закрыть] на стороне Англии. Никаких выгод из этой войны Португалия не извлекла, напротив – попала под сильное британское влияние, которое с годами все усиливалось и усиливалось. Ничего удивительного в этом не было, ведь Великобритания динамично развивалась, в то время как Португальское королевство пребывало в стагнационном упадке, поскольку не могло избавиться от феодальных пережитков, тянущих его назад. Жизнь требовала перемен, требовала перехода от феодализма к капитализму, но Португалия не была готова к этому. Верность традициям – хорошее качество, до тех пор, пока она не превращается в оковы, препятствующие развитию. Вдобавок португальская государственность сильно ослабла в период Иберийской унии, когда португальскими территориями управляли испанцы.

Домингуш Антониу де Секейра. Портрет Жуана VI. (1802–1806)

Короче говоря, к середине XVIII века Португалия уже не была одной из сильнейших морских держав. От былого величия остались только воспоминания. В Индии она сохраняла свои колонии, но влияние в этом регионе полностью перешло к Британии. В Индонезии португальцев теснили голландцы. Да что там говорить! Португалия не смогла удержать даже ближайшую свою колонию – город Сеуту[54]54
  Сеута – автономный город на северном побережье Африки, прямо напротив Гибралтара, в настоящее время принадлежащий Испании.


[Закрыть], который испанцы оставили у себя после расторжения Иберийской унии, и Лиссабону пришлось смириться с этим наглым грабежом.

Стремясь удержаться на плаву, Португалия сделала ставку на союз с Великобританией, который был скреплен рядом торговых договоров, выгодных только на первый взгляд, – сотрудничество с британцами наносило крупный политический ущерб, превращая Португалию в британского сателлита.

Если в Португалии наблюдался регресс, то Бразилия активно развивалась. К концу XVIII века на долю Бразилии приходилось около восьмидесяти пяти процентов португальского колониального импорта и примерно половина всего импорта королевства. Порядки в колонии были не такими жесткими, как в метрополии, но проблем хватало, и главной из них было повсеместное использование малоэффективного рабского труда. Низкая производительность хозяйств, в которых трудились рабы, была всего лишь одной стороной медали. Наличие дешевой рабочей силы не располагало к внедрению технических новшеств, и таким образом тормозился прогресс.

Метрополия, державшая в своих руках всю внешнюю колониальную торговлю, была заинтересована в определенных товарах, ввиду чего бразильское хозяйство было узкоспециализированным, ориентированным на производство ограниченного ассортимента сельскохозяйственной продукции и добычу золота, алмазов, а также ценных пород дерева. Промышленность совершенно не развивалась, что давало метрополии возможность сбывать в Бразилии импортные промышленные товары по высоким ценам. Бразильцы традиционно используют мало соли, предпочитая подчеркивать вкус пищи при помощи малагеты[55]55
  Широко распространенная в Бразилии разновидность перца чили.


[Закрыть] и прочих пряностей. Считается, что эта привычка берет начало с давних времен, когда, из-за королевской монополии, соль стоила очень дорого и не всякий мог позволить себе вдоволь солить пищу.

Какие-то отрасли хозяйства не развивались ввиду отсутствия соответствующих условий, а какие-то находились под запретом властей, как, например, культивирование оливковых деревьев (импорт оливкового масла приносил большие доходы португальским торговцам). Промышленная выработка тканей тоже была запрещена, поскольку они ввозились из метрополии. Бразильскими были лишь низкокачественные ткани кустарного производства, которые шли на одежду бедняков и рабов. Пожалуй, наиболее абсурдным из этих абсурдных ограничений был запрет на кораблестроение, и это в заокеанской колонии, которая сообщалась с миром (Европой и Африкой) водными путями и была богата корабельной древесиной.

В XVIII веке к сахарному тростнику добавились еще две популярные сельскохозяйственные культуры, без которых невозможно представить современную Бразилию – кофе и хлопок. Трудно представить Бразилию, без кофе, ведь сейчас на долю нашей страны приходится треть его мирового производства), но до 1723 года о нем здесь не знали и довольствовались мате[56]56
  Мате (он же – парагвайский чай) – напиток из высушенных и измельченных листьев падуба парагвайского, широко распространенный в странах Южной Америки.


[Закрыть], пока из Кайенны[57]57
  Кайенна – столица Французской Гвианы.


[Закрыть] не привезли первую партию зерен для посадки. Во второй половине XVIII века Бразилия уже импортировала и кофе, и хлопок. По мере затухания золотой лихорадки земли Минас-Жерайса начали отводить под земледелие и скотоводство и таким образом в Бразилии появился новый сельскохозяйственный регион.

Панорамный вид на Ору-Прету. Кон. XIX века

До определенного момента метрополия всячески старалась стимулировать эмиграцию за океан, поскольку неосвоенные земли – это ничьи земли, мало того, что они не приносят пользы, так еще их в любой момент могут захватить враги – испанцы, или, скажем, британцы. Но золотая лихорадка вызвала такой интенсивный отток населения из метрополии, что в 1732 году Совет заморских владений выразил беспокойство по этому поводу – мол, если дело пойдет и дальше такими же темпами, то скоро в Бразилии будет больше португальцев (имелись в виду и потомки португальских колонистов), чем в метрополии, а резкое сокращение численности населения метрополии было невыгодно короне. Однако же интенсивность иммиграции начала снижаться лишь по мере угасания золотой лихорадки, и к концу XVIII века в Бразилии проживало более трех миллионов человек (не считая рабов).

Если колония по экономическим показателям и по количеству населения начинает опережать метрополию, то рано или поздно она захочет стать самостоятельной, ибо сильным не пристало подчиняться слабым. Но всему свое время, как говорят бразильцы. Известный журналист Луис да Камара Каскудо, великий знаток бразильского фольклора и национальных традиций, писал в своей «Истории бразильской кухни», что «фасоль, сваренная с водой, мясом и солью – это еще не фейжоада,[58]58
  Фейжоада – традиционное для португалоязычных стран блюдо из фасоли, различных видов мяса, лука, чеснока и фарофы (маниоковой муки).


[Закрыть] а грубая фасолевая похлебка, которую могут есть лишь бедняки. Между такой похлебкой и фейжоадой существует огромная разница. Фейжоада подразумевает отбор и тщательное приготовление мяса, бобов и овощей». Точно также и борьба за независимость подразумевает, что общество должно дойти до определенной кондиции, чтобы откликнуться на призыв к свободе. Тщательную подготовку тоже нельзя сбрасывать со счетов, ведь серьезные дела не делаются наспех и наобум.

Король Жозе Первый, взошедший на португальский престол в июле 1750 года, был большим любителем охоты и оперного искусства. Скучные дела правления Жозе передал своему фавориту Себастьяну Жозе де Карвалью-и-Мелу, более известному как маркиз де Помбал. Маркиз проводил реформы в духе просвещенного абсолютизма, который приветствовал прогрессивные преобразования при условии сохранения абсолютной монаршей власти. Главной целью де Помбала было оздоровление португальской экономики и, как следствие этого, освобождение Португалии от британского влияния. Маркиз разрешил бразильцам строить мануфактуры – при нем здесь начали делать ткани, в том числе и парусные, строить корабли, занялись перегонкой спирта и многими другими, прежде недоступными делами. Другой положительной стороной новой политики стал образовательный прогресс – в Бразилии значительно увеличилось количество начальных школ, а ее уроженцы получили возможность обучаться в Коимбрском университете, старейшем высшем учебном заведении Португалии, где стали уделять больше внимания естественным и точным наукам[59]59
  Основными науками, излучавшимися в средневековых европейских университетах, были философия, богословие, юриспруденция и медицина, которая опиралась на античных авторов (Гиппократа, Цельса, Галена и др.).


[Закрыть].

Маркиз де Побмал отличался от многих реформаторов того времени настойчивостью и решительностью. Он всегда старался довести начатое до конца и не давал своим начинаниям «буксовать». В частности, маркиз задался целью окончательно искоренить практику обращения индейцев в рабство, которая все еще сохранялась в отдаленных уголках Бразилии. Это встретило сопротивление со стороны отцов-иезуитов, которые со временем превратились из защитников индейцев в их эксплуататоров. Миссионерская деятельность иезуитов практически сошла на нет, а их редукции превратились в прибыльные сельскохозяйственные предприятия, использующие труд порабощенных индейцев (давно канули в Лету те времена, когда иезуиты платили индейцам за работу по честным ставкам, теперь все шло по рабской схеме «труд в обмен на пищу, одежду и кров». Действия властей по освобождению индейцев иезуиты встретили в штыки. «В штыки» в прямом смысле слова, кое где доходило до вооруженных столкновений между обитателями редукций и теми, кто исполнял королевскую волю (то есть волю маркиза де Помбала, поскольку король Жозе Первый был далек от колониальных дел, настолько, что вряд ли смог бы перечислить все бразильские капитанства). Бразильских иезуитов поддержали их португальские «коллеги», развернувшие кампанию по очернению маркиза. Ответом Помбала стала ликвидация иезуитских миссий в португальских колониях, произошедшая в 1756 году. Редукции со всем их имуществом переходили под управление колониальных властей, а монахи изгонялись. А в 1759 году иезуитов вообще изгнали за пределы владений португальской короны. Скажи кто-нибудь лет десять назад, что такое может случиться, его бы объявили безумцем. Но подчеркнем еще раз, что освобождение индейцев от рабства было продиктовано не соображениями гуманизма, а стремлением увеличить число налогоплательщиков.

К сожалению, в 1777 году маркизу де Помбалу пришлось прекратить свою полезную для государства деятельность. Жозе Первый умер, а его дочь и преемница, королева Мария Первая, которую в Португалии называют «Благочестивой», а в Бразилии «Безумной» (второе прозвище более соответствует действительности»), придерживалась консервативно-реакционных взглядов. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, недруги Помбала составили против него заговор, результатом которого стало смещение маркиза со всех занимаемых им должностей и высылка из Лиссабона. С отстранением маркиза политические ветры подули в обратную сторону. В 1785 году были закрыты все бразильские промышленные предприятия, за исключением хлопчатобумажных мануфактур, на том основании, что их «слишком много». Кроме этого, иностранцам запретили въезд в Бразилию, что на корню подрубило торговлю с другими государствами в обход коронной монополии, которая начала развиваться при Помбале.

Все больше и больше бразильцев задумывалось о том, как славно было бы освободиться от гнета метрополии. Настал день, и люди начали переходить от размышлений к делам. Первым шагом стало возрождение различных промышленных предприятий, без которых уже было невозможно обойтись. Колониальные власти смотрели на это сквозь пальцы, не желая портить отношения с местной элитой, ну и взятки тоже играли свою роль, недаром же говорилось, что португальский чиновник сначала заглядывает в карман просителя и только потом читает поданное прошение.