Текст книги "Монахиня секс-культа. Моя жизнь в секте «Дети Бога» и побег из нее"

Глава 10
После прочтения сжечь

Мы уже шесть лет жили в Хак Са, и за это время жалкие лачуги, которые мы увидели тут, благодаря нашим усилиям превратились во вполне сносные жилища. Кроме наших родственников, здесь живет от пятидесяти до двухсот членов Семьи.

Родители по-прежнему являются Пастырями Дома, но теперь у нас также есть руководители отделов – взрослые, которые отвечают за определенную сферу: уход за детьми, приготовление еды, уборку, а также сбор средств. Жизнь в комбо более регламентирована, она напоминает кибуц[21]21
  Кибуц – сельскохозяйственная коммуна в Израиле, характеризующаяся общностью имущества и равенством в труде и потреблении.


[Закрыть].

Дети больше не живут в семьях: все дни они находятся в группах, как в школе-интернате. С родителями мы общаемся только один час во время ужина и семейного отдыха. Впрочем, мой отец никогда не проводит время с семьей, и я встречаю его только на Молитвенных Собраниях или на Ферме.

Многочисленность нашего населения означает, что приходится кормить больше ртов – мы уже давно вышли из бюджета маленького денежного довольствия моего отца. Каждую неделю дядя Майкл и один из мальчиков, обычно Джош или Калеб, отправляются на фургоне в Макао на поиски продуктов. Целыми днями они обходят разные магазины и супермаркеты, владельцы которых с симпатией относятся к нашим убеждениям и приберегают для нас почти просроченные продукты.

Ферма обеспечивает себя сама за счет посетителей, готовых платить за уроки верховой езды на наших трех австралийских скакунах и пони. А вот в остальном бюджете нам приходится экономить каждый цент.

Каждые выходные мы продолжаем собирать пожертвования, давая представления и продавая компакт-диски с музыкой Семьи. Некоторые из новообращенных вносят в общий котел деньги, которые присылают им из США родственники и друзья.

Никто из взрослых в Семье не задумывается о таких вещах, как выход на пенсию, сбережения или приобретение какой‑нибудь собственности. Тем более что у Семьи есть задачи поважнее: каждый месяц приходят новые Письма Мо с напоминаниями о надвигающемся восстании единого мирового правительства Антихриста и указаниями на знамения этого, которые происходят в мире. Так, октябрьские обвалы мировых фондовых бирж, по мнению дедушки, свидетельствуют о том, что мир балансирует на грани краха и Антихрист вмешается, чтобы его спасти. Мы готовимся изо дня в день. У нас много консервов, и наши спасательные сумки упакованы. В них хранятся предметы первой необходимости на случай внезапного бегства: сменная одежда, фонарик. Отец отвечает за то, чтобы бросить в свою сумку паспорта членов семьи и немного денег из сейфа. Иногда у нас проводятся учения, и тогда все хватают свои спасательные сумки и бегут к назначенному месту встречи.

Чем многолюднее становится наш дом, тем больше времени для подготовки нам необходимо. Все в Семье следуют Божьему повелению «плодитесь и размножайтесь», и детей теперь в два раза больше, чем взрослых. Дети подрастают, и всплывает одна общая проблема, которая объединяет практически всех девочек Семьи подросткового и предподросткового возраста. Многие из них чувствуют себя травмированными сексуальными контактами со взрослыми мужчинами.

Бывшая няня Давидито – тетя Сара, которая теперь стала ведущим лидером Всемирной службы, рассылает новое письмо только для взрослых под грифом «После прочтения сжечь». Оно называется «Свобода или Камни преткновения» и содержит тезисы изменений сексуальной политики Семьи.

В письме говорится о том, что сексуальные отношения между взрослыми и детьми младшего школьного возраста, по-видимому, оказывают разрушительное воздействие на психику последних, особенно девочек, которые боятся забеременеть. В связи с этим фактом и с учетом преследований, с которыми Семья сталкивается во всем мире из-за заявлений о жестоком обращении с детьми, теперь взрослые не должны заниматься сексом с детьми, не достигшими пятнадцати-шестнадцатилетнего возраста. При желании дети и подростки по-прежнему могут заниматься сексом друг с другом, но обязаны соблюдать осторожность, чтобы не привлекать внимание правоохранительных органов.

Взрослые читают это письмо за закрытыми дверями. Нам о нем сообщают только несколько месяцев спустя, когда отец собрал подростков, живущих в нашем Доме, чтобы объяснить новые правила.

Я испытываю облегчение, хотя никому в этом не признаюсь. Несмотря на то, что мне всего десять лет, я ужасно нервничала из-за того, что через два года мне придется стать женщиной и заниматься сексом со взрослыми мужчинами. Ни одна из старших девочек не говорила со мной об инициации[22]22
  Инициация – система ритуалов и обрядов, обозначающих изменение социального, полового или возрастного статуса в рамках какой-либо общественной группы или общества.


[Закрыть], так что я предполагаю, что это что‑то плохое. Одна только мысль о том, что взрослый мужчина будет ко мне прикасаться таким образом, вызывала у меня тошноту. Пятнадцать лет еще совсем не скоро.

Моя тревога постепенно рассеивается – правда, далеко не так быстро, как хотелось бы. Однажды на Ферме появляется Дядя Т, как его здесь называют все. Это высокий, темноволосый, красивый мужчина. Дядя Т – музыкант и маленькая знаменитость в Семье, особенно в латиноамериканском регионе. Каждый раз после своих проповедей мы продаем кассеты с записями его песен, а дома уже много лет смотрим детское шоу «Время дяди Т», которое он ведет.

Я не могу оторвать от него глаз, когда он вдохновенно поет во время Молитвенных Собраний. Но ни разу не замечала, чтобы он обращал на меня внимание. Поэтому когда дядя Т на кухне подозвал меня, я судорожно пыталась понять, что я могла сделать не так. Не слишком ли я ерзала во время его выступления?

Когда я подошла, он взял меня за плечи и наклонился так, что наши глаза оказались на одном уровне. Я готовлюсь к наказанию, но он вдруг чмокает меня в губы. В Семье поощряются любые проявления симпатии, и нас всех призывают обниматься и целоваться, но поцелуй в губы – это же совсем другое. Я отшатываюсь назад.

«Ты когда‑нибудь целовалась по-французски?» – с заговорщицкой улыбкой спрашивает он. Я отвожу взгляд и ничего не отвечаю. Да, я знаю, что такое французский поцелуй, но никогда так не целовалась.

«Посмотри на меня», – настаивает он.

Я поднимаю голову, а он наклоняется ко мне и снова прижимает свой рот к моему. Я чувствую, как его влажный язык давит на мои губы, и еще сильнее их сжимаю.

Он отстраняется и смотрит мне в глаза. «Поцелуи и нежность – вот как мы показываем Божью любовь. Ты что, отказываешься это делать?» На последнем вопросе его голос падает, и я слышу неудовольствие, свидетельствующее о близком наказании. Мне нечего этому противопоставить. Конечно, я считаю, что должна демонстрировать людям Божью любовь. Конечно, я хочу сделать Иисуса счастливым.

«Открой рот», – приказывает он.

Словно робот, я открываю рот, и он просовывает внутрь свой язык. Я стараюсь оставаться неподвижной и сдерживать рвотные позывы. После того как его скользкий как угорь язык, казалось, целую вечность похозяйничал у меня во рту, дядя Т говорит, что я могу идти. На улице я бросаюсь к шлангу и долго-долго полощу рот, чтобы избавиться от неприятного привкуса. Мои мысли возвращаются к тому вечеру, когда я оказалась в постели с дядей Джеффом. Так вот чего хочет дядя Т?!

Поклонение моему герою моментально превращается в отвращение. Меня охватывает смятение и беспокойство. После этого случая я стараюсь не проходить через кухню, где дядя Т может снова застать меня в одиночестве. Я облегченно вздыхаю, когда через шесть недель он уезжает. Я пытаюсь выбросить эту историю из головы. Противно, конечно, но все кончено, его здесь больше нет.

Несколько месяцев спустя я вернулась в пустой класс, чтобы забрать забытый свитер. Вдруг я ощущаю на своем плече большую тяжелую руку, вздрагиваю от неожиданности, а затем смеюсь, обернувшись и увидев, что это всего лишь дядя Билл – один из учителей младшей группы. Это высокий, худощавый, добродушный мужчина с забавными усами и редкими светлыми волосами. Я всегда относилась к нему с доверием. Но прежде чем я успеваю опомниться, он падает передо мной на колени, чтобы меня обнять, затем, схватив меня за плечи, засовывает свой язык мне в рот. Я не могу сдвинуться с места. И он туда же? Я не знаю, что делать, и не понимаю, является ли это богоугодным делом или нет. Я еще больше сбита с толку, когда несколько месяцев спустя взрослые проводят над дядей Биллом обряд экзорцизма, чтобы изгнать из него демона гомосексуализма.

После этого я стараюсь, чтобы рядом со мной всегда был кто‑то из других детей. Возрастной ценз для секса со взрослыми повышен, но, возможно, французские поцелуи не в счет? Но задать этот вопрос я не осмеливаюсь.

Я не знаю, откуда вдруг появляется эта странная книга.

Она выглядывает из кучи старой одежды, которую требуется выбросить, и я с любопытством беру ее в руки. «Таинственный сад»[23]23
  «Таинственный сад» – одна из самых известных книг английской писательницы Фрэнсис Элизы Бернетт. Это история осиротевшей девочки Мэри Леннокс, которая живет в доме дяди и чувствует себя очень одинокой. Пытаясь привыкнуть к новому окружению, девочка часто выходит на прогулки возле дома. Однажды она находит ключ от тайного сада, который пролежал в земле десять лет, – и перед ней распахивается целый мир.


[Закрыть] – одно только название приводит меня в трепет! Убедившись, что никто не смотрит, я засовываю ее под куртку и убегаю. Сердце в груди бьется, как пойманный воробей.

Отыскав тихий уголок, я открываю книгу. С первой же страницы я влюбляюсь. Литература Системы у нас запрещена, но от такой завораживающей книги я просто не в силах отказаться.

Боясь, что меня обнаружат, я не включаю свет, а читаю при свете солнца, проникающего сквозь пыльное окно на крыше, и погружаюсь в чудесный мир загородных поместий, потайных дверей и секретных ключей.

Живя в коммуне, переполненной детьми и взрослыми, довольно сложно незаметно улизнуть, и проходят дни, прежде чем у меня получается вернуться в свой запретный мир. Но я думаю о нем все время: во время занятий, работы по дому и даже стоя на богослужении. Эта книга даже лучше комиксов о дедушкином доме, которые я перечитывала тысячу раз, или библейских историй, знакомых мне настолько, что разбуди меня ночью, и я легко расскажу их все.

Но «Таинственный сад» – это совсем иное, новое. Это – мой самый первый роман. Каждую сцену из него я проживаю в течение нескольких дней до тех пор, пока не нахожу возможность прокрасться назад и прочитать следующую. Мое тело работает на ферме, на кухне, в классе, но мои мысли тем временем бродят по землям английского поместья. Подобно героине «Таинственного сада» я тоже пытаюсь найти потайную дверь. Но за лианами ипомеи, растущей на заборе Фермы, ничего такого нет.

Мэри – вечное бремя – становится подозрительной и буквально ходит за мной по пятам. Вскоре она ловит меня на чердаке. Услышав скрип ступеней, я засовываю книгу под одеяло, но уже слишком поздно. Уверенная, что я что‑то скрываю, Мэри силой отнимает у меня книгу.

Меня волокут к матери, чтобы я ответила за свое преступление. Она прочитала конец книги и зациклилась на слове «магия».

«Где ты взяла это?» – почти кричит она. Мама более эмоциональна, чем обычно, потому что накануне узнала, что снова беременна.

«Нашла», – буквально шепчу я.

«Я поймала ее, когда она прятала книгу на чердаке!» – ябедничает Мэри с благочестивым выражением лица. Я бы с удовольствием врезала по ее самодовольной морде, если бы не была так отчаянно обеспокоена своей собственной безопасностью.

«Фейти, эта книга о колдовстве! Это – работа дьявола, пытающегося проникнуть в твой разум и повлиять на него. Неужели ты этого не понимаешь?»

«Но, мамочка, эта книга не имеет ничего общего с настоящей магией и заклинаниями. Колина исцеляют природа и физические упражнения. На самом деле, позитивное мышление похоже на молитву…» – я осекаюсь.

«Молчать! – рявкает мать. – Я уже достаточно наслушалась. Дьявол маскирует свою работу, чтобы тебя поглотить. Мы не можем позволить этим мирским влияниям развратить твое сердце. Ты, очевидно, понимала, что поступаешь неправильно, иначе бы этого не скрывала! Я конфискую эту книгу. Если я еще раз застану тебя за подобным занятием, мне придется обо всем рассказать твоему отцу».

«Да, мэм», – киваю я, опустив глаза, чтобы выглядеть подавленной и сожалеющей о своем проступке. По правде говоря, я закончила читать книгу как раз в тот момент, когда Мэри меня застукала. И, конечно, я не хочу видеть плоский конец Жезла Бога отца. Моя мама – не сторонница строгой дисциплины. Ей все это не по душе, в отличие от других взрослых, которые жаждут служить орудием Божьей кары. Но если она посчитает, что нарушение того заслуживает, то позовет отца.

Я ухожу разочарованная, что книгу забрали и я не смогу перечитать ее снова. Где бы раздобыть еще больше романов? Я обнаруживаю, что родители Чинг-Чинг – одной из девочек, живущей с нами, – не такие строгие, как наши. У них есть книга «Лев, колдунья и платяной шкаф» К. С. Льюиса, которую дедушка одобряет, так как это пересказ истории Иисуса. У них есть и другие книги этой серии, такие как «Принц Каспиан», но они не имеют такой очевидной параллели и вызовут подозрение. Поэтому я не беру книги домой, потому что боюсь, что их конфискует более строгий взрослый. Свернувшись калачиком в углу дивана в гостях у мамы Чинг-Чинг – тетушки Хоуп, – я читаю так быстро, как только могу. Эти несколько тонких томов, к сожалению, заканчиваются слишком быстро. К тому времени, когда я ухожу от тети Хоуп, мне уже опять отчаянно хочется вернуться в мир фантазий, созданный для меня книгами. Я должна найти еще, но я понятия не имею, как это сделать.

То, что мне нравится читать, – не единственный источник конфликта между матерью и мной. Она все больше и больше во мне разочаровывается. Ей жалуются на меня взрослые мужчины. «Почему ты не можешь быть более уступчивой? – спрашивает она. – Ты слишком заносчива».

Мое поведение в отношении мужчин резко изменилось после нескольких уроков французского поцелуя. Я притворяюсь, что их не замечаю, делаю вид, что не понимаю их намеков, да и вообще стараюсь никогда не оставаться с ними наедине. Мама не понимает причин такой холодности, и она ее расстраивает.

На ее расспросы я пожимаю плечами и говорю: «Постараюсь быть поласковее». Говорить‑то говорю, но знаю, что не смогу этого сделать. В тот момент, когда какой‑нибудь мужчина начинает со мной любезничать, меня начинает мутить, и я окатываю его ледяным равнодушием, на какое только способна.

Мама называет меня Снежной Королевой.

Представляя лед в своих венах, я чувствую себя немного сильнее, увереннее и в большей безопасности.

Кажется, что по мере того, как я все больше отдаляюсь от матери, Мэри становится все более покладистой.

Однажды днем я встречаю ее в коридоре, и она говорит: «Фейти, нам нужно поговорить. Ты можешь пойти со мной?»

Я исподлобья смотрю на Мэри, пытаясь понять, какую игру она затевает.

«Ладно». Я пожимаю плечами и следую за ней в пустую детскую спальню.

«Ну, чего ты хочешь?» – недоверчиво спрашиваю я. После Джоша Мэри – самый непослушный ребенок на Ферме, но – что еще хуже – она болтушка номер один. Какие неприятности она заготовила для меня на этот раз? Я до сих пор злюсь на нее за то, что она сдала меня с книгой.

«Я просто хочу сказать, что ты – моя сестра, и я тебя люблю. Хочу извиниться за то, что ссорилась с тобой все наше детство и ябедничала на тебя».

От удивления я не могу произнести ни слова. Она что‑то замышляет, думаю я. Не может быть, чтобы это было сказано искренне.

«Я начинаю новую жизнь и приношу извинения всем тем, кого обидела. Отныне наши отношения будут другими», – с серьезным видом продолжает она.

Что бы это значило? Вдруг это ловушка, которую я пока не в состоянии разглядеть? Я неохотно целую и обнимаю ее, и говорю: «Я тоже тебя люблю».

Теперь каждый раз, когда я встречаю Мэри, она улыбается мне и говорит: «Я тебя люблю». Это приятное облегчение – не находиться в состоянии войны. Но это и очень странно. Может ли вредная, сварливая, коварная девушка за одну ночь превратиться в спокойную, любящую, идеальную христианку? Всегда позитивно настроенная, всегда усердно молящаяся и восхваляющая Бога. Я все жду, когда она сбросит маску, но дни проходят и ничего не меняется.

По странному стечению обстоятельств теперь Мэри служит мне ярким примером для подражания. Слыша, как взрослые делают ей комплименты, и видя ее счастливое (но мне кажется – самодовольное) лицо, я обижаюсь и ревную. А потом мне становится за себя очень стыдно. Может быть, я напрасно ее подозреваю. Возможно, Иисус действительно преобразил Мэри. Единственное объяснение, которое мне приходит в голову, это то, что она обратила внимание на Джоша и на все более суровые наказания, выпадающие на его долю.

Пятнадцатилетний Джош дерзок как никогда. Кажется, он не способен держать рот на замке или руки подальше от неприятностей. Он саркастичный и грубый, и даже украдкой употребляет алкоголь и курит сигареты с детьми Лока Кина.

Мамочка Эстер постоянно заставляет нас проводить над ним обряды экзорцизма, оставляя его в течение трех дней до этого без пищи, чтобы он относился к этому обряду серьезно, – агония для вечно голодного подростка. Отец часто отправляет его в Каменный дом, где он содержится в запертой комнате, как заключенный. За последние три года он провел взаперти в общей сложности почти год.

К счастью для взрослых, другие мальчики поступают в соответствии с принятыми правилами настолько, насколько только способны полные жизни подростки, хотя взрослые многого не знают.

Калеб по-прежнему следует за Джошем, когда тот не сидит под замком, но он умеет молчать. Нехи с неизменными фотоаппаратом Nikon и гитарой погружен в свой собственный мир грез. Аарон (Скелет) все такой же клоун: дурачится и корчит рожи, пытаясь всех рассмешить.

Если не брать в расчет Джоша, кажется, что Ферма – хорошее место для того, чтобы заставить подростков подчиняться.

К нам часто отправляют на перевоспитание детей высокопоставленных чиновников. У этих «золотых» мальчиков и девочек часто оказываются серьезные проблемы с наркотиками, и предполагается, что мы можем оказать на них положительное влияние. Они работают с нами на Ферме, чистят стойла и катаются на лошадях, здесь для них что‑то вроде центра социальной адаптации. Я не знаю, успешны ли наши усилия по их реабилитации; обычно они надолго не задерживаются, слишком тяжела для этих неженок физическая нагрузка.

Но отец хвастается всем, кто готов его слушать: «Благодаря нашим добрым плодам, нашим детям, мы понимаем, что образ жизни Семьи – правильный. В то время как другие семьи пребывают в отчаянии, не справляясь с детьми, которые употребляют наркотики, мы живем чистой жизнью в условиях напряженного труда и строгой дисциплины».

В Семье принимать наркотики или даже курить сигареты – смертный грех. Я не могу себе представить, насколько ужасными были бы последствия, если бы кого‑то из нас поймали с марихуаной или – тем более – героином или сигаретами.

Когда вышли статьи Линн Уотсон и нас занесли в черный список в Гонконге, у нас не было тех связей, что есть сейчас. Начальник полиции даже предупреждает нас, когда наверху решают провести формальный рейд по выявлению наркотиков. Хотя все знают, что у нас такого в доме быть не может. Но полицейские фургоны приезжают, люди в форме обыскивают дома и хозяйственные постройки, естественно, ничего не находят, извиняются и уезжают.

Но вот репортеров я боюсь значительно больше, чем полиции. Представители прессы думают, что раз мой отец – старший сын дедушки, то, значит, он – высокопоставленный руководитель Семьи, будущий преемник или, по крайней мере, знает, где прячется дедушка. Но даже если бы он и хотел, он не мог бы им ничего сообщить. Местонахождение дедушки – абсолютное Selah, даже для моего отца.

«Почему они продолжают нас травить? Я даже не знаю, как он выглядит!» – жалуюсь я маме.

«У меня есть идея. ― Я вижу в ее глазах тот озорной блеск, который обычно означает что‑то веселое и неодобряемое моим отцом или Семьей. ― Ты можешь хранить тайну? Ты не должна никому рассказывать о том, что я сейчас тебе покажу».

«Конечно», – почти возмущенно отвечаю я. Я храню секреты всю свою жизнь, чего нельзя сказать о матери.

Она ведет меня в кабинет моего отца, который оформлен в черном и красном цветах. Здесь очень душно и темно. Мама осматривается, чтобы убедиться, что мы одни, подходит к небольшому сейфу в углу комнаты и набирает шифр. Я не вижу, что лежит в сейфе, пока мама не достает оттуда несколько фотографий.

«Хотела бы ты увидеть, как на самом деле выглядит дедушка?» ― Ей не терпится поделиться своим секретом.

О Боже, еще бы! Как выглядит дедушка – самая большая тайна в Семье. Такая же, как и то, где он скрывается.

Я жадно рассматриваю две фотографии, которые мне протягивает мама. На первой дедушка один, смотрит в камеру. На второй он с несколькими женщинами. Мать указывает на невзрачного вида тетушку, сидящую рядом с дедушкой. «Это Мама Мария», ― шепчет она.

С минуту я смотрю, пытаясь запомнить их лица, затем она забирает у меня карточки и возвращает их в сейф. После этого она быстро выпроваживает меня из комнаты отца и берет с меня слово никому не говорить о том, что я сейчас видела. Я торжественно киваю.

Но я испытываю небольшое разочарование. Дедушка совсем не выглядит таким величественным, каким он представляется в Письмах Мо. Вместо окладистой внушительной бороды я вижу жидкую, как у козла, бороденку. У него глубоко посаженные глаза, как у моего отца, но нет в них того всезнающего могущества, которое запечатлено в «Настоящих детских комиксах».

Еще большее разочарование – Мама Мария. Сколько я себя помню, дедушка писал в своих Письмах о ее сексуальности и красоте. Но вместо распущенных локонов и идеальной симметрии лица с рисунков в Письмах Мо я увидела тусклые редкие волосы, неровные зубы и очки. Я чувствую себя обманутой и в отчаянии сжимаю кулаки. Но потом я позволяю гневу пройти сквозь кончики пальцев и растаять. Дедушка – пророк. Он разговаривает напрямую с Иисусом. По всей видимости, художники обязаны изменять их внешность в целях безопасности, рассуждаю я про себя.

Я иду по нашей деревне, смотрю на своих друзей, братьев и сестер, взрослых и понимаю, что никто из них не видел настоящего лица дедушки или Мамы Марии. Поэтому я чувствую себя особенной. Мне известно нечто значительное, нечто опасное.

Мама доверила мне наш первый большой секрет.