Текст книги "Когда наступит прошлый год"

Некоторое время они летели молча. Никому не хотелось говорить.

– Как вы думаете, что случилось бы, если бы не стало Молинари? – спросил наконец Эрик.

– Что ж, есть две возможности. Тот, кто займет его место, будет сторонником Лилистара в большей степени либо в меньшей. Других вариантов нет. А почему вы спрашиваете? Вы считаете, что мы потеряем нашего пациента? В таком случае, доктор, мы лишимся работы, может быть, даже и жизни. Ваше – и мое – существование зависит исключительно от некоего обрюзгшего итальянца средних лет, который живет в Шайенне, штат Вайоминг, с огромным семейством и восемнадцатилетней любовницей, страдает болями в желудке, любит есть поздно вечером гигантских креветок в тесте с горчицей и хреном. Меня не волнует, что вы слышали или подписали, но в ближайшее время вам не придется пересаживать Вирджилу Эккерману никакие искусственные органы. У вас просто не будет такой возможности, поскольку поддержание жизни Молинари – работа на полную ставку. – Голос Тигардена в темной кабине вертолета звучал раздраженно и отрывисто. – Я уже не справляюсь, Свитсент. Молинари займет всю вашу жизнь, заговорит вас до смерти, будет произносить речи на всевозможные темы, спрашивать вашего мнения обо всем, от противозачаточных средств до способов приготовления грибов, о Боге и о том, что было бы, если… И так далее. Для диктатора – а вы прекрасно понимаете, что он именно диктатор, хотя мы и не любим его так называть, – Моль весьма нетипичен. Во-первых, он, вероятно, величайший из ныне живущих политических стратегов, ибо как еще, по вашему мнению, смог бы достичь поста Генерального секретаря ООН? У него это заняло двадцать лет, полных неустанной борьбы. Молинари убирал каждого встреченного политического противника из всех стран, имеющихся на Земле. Потом он связался с Лилистаром – так называемая внешняя политика. Здесь наш архистратег потерпел поражение, поскольку именно в этот момент у него странным образом помутился разум. Знаете, как это называется? Невежество. Джино всю жизнь учился бить других по яйцам, а по отношению к Френекси подобная тактика бесполезна. С ним Молинари смог бы договориться не лучше, чем вы или я, а может, даже и хуже.

– Понятно, – сказал Эрик.

– Но Генсек не стал колебаться. Он блефовал, подписал мирный договор, втянувший нас в войну. У Молинари есть одно важное отличие от всех остальных толстых, надутых и напыщенных прежних диктаторов. Он взял всю вину на себя, не уволил ни одного министра иностранных дел, не расстрелял никого из государственных политических советников. Моль знает, что сам во всем виноват. Подобное осознание убивает его день за днем, по кусочку, начиная с потрохов. Он любит Землю, людей, причем всех, чистых и нечистых, обожает отвратительное стадо паразитов-родственников. Джино кое-кого убивает и многих арестует, но с явной неохотой. Молинари – весьма непростой человек, доктор.

– Смесь Линкольна с Муссолини, – сухо вставил Дорф.

– Для каждого он другой, – продолжал Тигарден. – Господи, Моль совершал столь подлые, по-настоящему низменные поступки, что при самой мысли о них волосы встают дыбом. Он вынужден был это сделать. О некоторых вещах никто никогда не сообщит общественности. Даже его политические противники смолчат. Именно из-за них он страдал. Вы слышали когда-нибудь о ком-то, кто действительно взял бы на себя всю ответственность и даже вину? Вы так поступаете? Или ваша жена?

– Вряд ли, – признался Эрик.

– Если бы мы – вы или я – полностью взяли на себя моральную ответственность за все, что совершили в жизни, то упали бы замертво или сошли с ума. Живые существа по самой своей природе не понимают того, что творят. Возьмем, к примеру, животных, которых мы давим на дорогах или просто едим. В детстве мне раз в месяц поручали разбросать крысиный яд. Вы когда-нибудь видели, как подыхает отравленное животное? И не одно, а целыми десятками, месяц за месяцем. Я ничего не чувствую. Ни вины, ни бремени. К счастью, до меня это не доходит. Если бы дошло, то я не смог бы больше жить. Именно так ведет себя все человечество, за исключением Моля. Линкольн и Муссолини, как его назвали. У меня же он скорее ассоциируется с другой персоной, жившей две с лишним тысячи лет назад.

– Первый раз слышу, чтобы кто-то сравнивал Джино Молинари с Христом, – сказал Эрик. – Такого не позволяет себе даже верноподданническая пресса.

– Возможно, потому, что я единственный известный вам человек, который находится рядом с Молинари двадцать четыре часа в сутки, – ответил Тигарден.

– Не говорите Мэри Рейнеке про это сравнение, – предупредил Дорф. – Она скажет вам, что Джино – обычный сукин сын. Свинья в постели и за столом, похотливый насильник средних лет, которому место за решеткой. Она его терпит… из милосердия.

Дорф рассмеялся.

– Нет, – возразил Тигарден. – Мэри не сказала бы так, разве что была бы очень раздражена, а такой она бывает одну четвертую часть суток. Не знаю, что заявила бы Рейнеке. Возможно, она даже не стала бы себя утруждать. Эта женщина принимает его таким, какой он есть, пытается сделать его лучше, но все равно любит, даже когда ей это не удается. Она знает, что Моль никогда не изменится. Вам уже знаком подобный тип женщины, которая замечает в мужчине определенные возможности? При соответствующей помощи с ее стороны…

– Да, – сказал Эрик.

Доктору хотелось сменить тему, поскольку ему вспомнилась Кэти. Думать о ней у него не было никакого желания.

Вертолет продолжал лететь в сторону Шайенна.

Полусонная Кэти лежала в постели одна и глядела, как лучи восходящего солнца по очереди освещали обои и мебель в спальне. Все цвета, хорошо ей знакомые за годы супружеской жизни с Эриком, ярко выделялись в солнечном свете. В своей квартире Кэти поселила могущественных духов прошлого, плененных в артефактах минувших времен – в старинной лампе из Новой Англии, комоде из настоящего клена с «птичьим глазом», шкафу от Хепплуайта… Она лежала, полуприкрыв глаза, вспоминая каждый предмет и все связанное с тем, как ей удалось его раздобыть. Каждый из них означал победу над соперником, неким проигравшим конкурентом-коллекционером. Эту коллекцию без особого преувеличения можно было счесть своего рода кладбищем, вокруг которого парили духи побежденных. Ей не мешало их присутствие в доме – в конце концов, Кэти была сильнее их.

– Эрик, – сонно пробормотала она. – Ради бога, встань, поставь кофе и помоги мне выбраться из постели. Столкни меня или скажи что-нибудь.

Она повернулась в его сторону, но там никого не было.

Кэти тут же села, затем встала с кровати, дрожа от холода, пошла босиком к шкафу за одеждой и уже с трудом натягивала через голову светло-серый свитер, когда поняла, что на нее смотрит какой-то мужчина. Пока она одевалась, он стоял в небрежной позе на пороге, не двигаясь с места, чтобы не выдать своего присутствия, и радуя взгляд видом ее наготы.

– Миссис Свитсент? – спросил этот человек и шагнул к ней.

Ему было лет тридцать. Взгляд его карих глаз, чуть поблескивающих на простоватом смуглом лице, не предвещал ничего хорошего. К тому же на нем был серо-оливковый мундир, и Кэти поняла, что это сотрудник тайной полиции Лилистара, действовавшей на Земле. С ними она сталкивалась впервые в жизни.

– Да, – почти беззвучно ответила она, закончила одеваться и села на кровать, чтобы надеть туфли, не отводя взгляда от пришельца. – Я Кэти Свитсент, жена доктора Эрика Свитсента. Если вы не…

– Ваш муж в Шайенне.

– В самом деле? – Она встала. – Мне нужно приготовить завтрак. Пропустите меня, пожалуйста, и покажите мне ордер, который дал вам право сюда войти.

Она выжидающе протянула руку.

– Мой ордер дает мне право обыскать эту квартиру в поисках нелегального наркотика под названием йот-йот-сто восемьдесят. Фрогедадрин, – заявил лилистарский агент. – Если он у вас имеется, то прошу мне его отдать и мы поедем прямо в полицейское управление в Санта-Монике. – Он заглянул в блокнот. – Позавчера вечером в Тихуане, на Авила-стрит, сорок пять, вы приняли наркотик в обществе…

– Я могу позвонить своему адвокату?

– Нет.

– Это означает, что у меня нет абсолютно никаких прав?

– Идет война.

Ей стало страшно, но она все же сумела внешне спокойно спросить:

– А могу ли я позвонить шефу и сказать, что сегодня меня не будет на работе?

Агент в сером кивнул. Кэти подошла к видеофону и набрала номер дома Вирджила Эккермана в Сан-Фернандо. Вскоре она увидела его птичье, иссохшее лицо. Он по-совиному моргал, наверное, только что проснулся.

– А, это ты, Кэти. Который час? – Вирджил начал оглядываться по сторонам.

– Помогите мне, мистер Эккерман, – сказала Кэти. – Лилистарская…

Она замолчала – агент быстрым движением руки прервал связь. Женщина пожала плечами и положила трубку.

– Миссис Свитсент, я хотел бы представить вам мистера Роджера Корнинга. – Он сделал неопределенный жест рукой, и в комнату вошел лилистарец в обычном деловом костюме, с папкой под мышкой. – Мистер Корнинг, это Кэти Свитсент, жена доктора Свитсента.

– Кто вы такой? – спросила она.

– Тот, кто может снять вас с крючка, дорогая, – приятным голосом произнес Корнинг. – Может, сядем в гостиной и поговорим?

Кэти прошла на кухню и поставила программатор на приготовление яиц всмятку, тостов и кофе без сливок.

– В этой квартире нет никакого йот-йот-сто восемьдесят. Разве что вы сами его подбросили ночью.

Она принесла на одноразовом подносе готовый завтрак. Аромат кофе заглушил остатки страха и растерянности. Кэти слегка осмелела, почувствовала себя увереннее.

– У нас полностью задокументирована ваша встреча на Авила-стрит, сорок пять. С того момента, когда вы поднимались следом за Брюсом Химмелем по лестнице. Первые ваши слова звучали так: «Привет, Брюс. Кажется у нас сегодня вечеринка…»

– Не совсем, – ответила Кэти. – Я назвала его Брюси. Я всегда так к нему обращаюсь, потому что он придурок и шизик. – Она отхлебнула кофе, уверенно держа одноразовый стаканчик. – Ваши документы подтверждают, что было в капсулах, которые мы приняли, мистер Горнинг?

– Корнинг, – добродушно поправил он. – Нет, Кэтрин. Но об этом говорят показания двух других участников встречи. Или скажут, когда будут даны под присягой перед военным трибуналом. Это дело выходит за пределы юрисдикции ваших гражданских судов, – пояснил он. – Мы сами им займемся.

– Почему? – поинтересовалась она.

– Йот-йот-сто восемьдесят можно получить только от врага. Поэтому тот факт, что вы его принимали – а мы можем доказать это трибуналу, – означает поддержание отношений с врагом. В военное время суд, естественно, потребует за это смертной казни. – Корнинг повернулся к агенту в сером мундире. – Показания Плаута у тебя?

– Они в вертолете. – Агент направился к двери.

– Я всегда считала Криса Плаута сволочью, – заявила Кэти. – Теперь задумываюсь и насчет других. Кто еще из них оказался таким? Хастингс? Нет. Саймон Илд? Нет, не он…

– Всего этого можно избежать, – сказал Корнинг.

– Но я не хочу ничего избегать, – возразила Кэти. – Мистер Эккерман слышал меня по видеофону. Корпорация пришлет адвоката. Мистер Эккерман – друг Генерального секретаря Молинари, так что не думаю…

– Мы можем вас убить, Кэти, – сказал Корнинг. – Еще до вечера. Заседание трибунала может состояться сегодня утром. Все уже подготовлено.

– Почему? – спросила Кэти, отрываясь от еды. – Неужели я настолько важная персона? Что такого в этом йот-йот-сто восемьдесят? – Она поколебалась. – То, что я пробовала вчера, подействовало не слишком сильно.

Внезапно она пожалела, что Эрика нет с ней. Женщина поняла, что ничего вообще не случилось бы, будь он здесь. Они просто побоялись бы прийти.

Кэти беззвучно расплакалась, сгорбившись над тарелкой. Слезы текли по ее щекам и падали на стол. Она даже не пыталась закрыть лицо ладонями, подперла рукой лоб и ничего не говорила.

«Вот дерьмо», – подумала Кэти.

– Ваше положение весьма серьезно, но не безнадежно, – сказал Корнинг. – А это не одно и то же. Мы можем договориться. Потому я и здесь. Перестаньте плакать и послушайте. Я попробую все объяснить.

Он расстегнул портфель.

– Знаю, – сказала Кэти. – Вы хотите, чтобы я шпионила за Мармом Хастингсом, преследуете его, потому что недавно он высказывался по телевидению за заключение сепаратного мира с ригами. Господи, да у вас же шпионы по всей планете. Никто не может чувствовать себя в безопасности.

Она отчаянно всхлипнула и пошла в спальню за платком, все еще шмыгая носом.

– Вы стали бы шпионить для нас за Хастингсом? – спросил Корнинг, когда Кэти вернулась.

– Нет, – покачала головой Кэти.

«Через мой труп», – мысленно добавила она.

– Речь идет не о Хастингсе, – сказал лилистарский агент.

– А о вашем муже, – заявил Корнинг. – Мы хотим, чтобы вы полетели в Шайенн и снова стали с ним жить. Делить стол и ложе – так, кажется, говорят на Земле? Причем как можно быстрее.

Кэти вытаращила глаза.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что мы расстались. Он меня бросил.

Она не понимала, как они могут об этом не знать, если в курсе насчет всего остального.

– Подобного рода супружеские разлады всегда можно свести к минутному недоразумению, – тоном усталого мудреца проговорил Корнинг. – Мы направим вас к одному из наших психологов. На этой планете находятся несколько выдающихся специалистов. Он поможет вам устранить последствия вашей ссоры с Эриком. Не беспокойтесь, Кэти, мы знаем, что здесь вчера произошло. Собственно, нам это даже пошло на пользу. Теперь мы можем поговорить с вами с глазу на глаз.

– Нет, – покачала головой Кэти. – Мы никогда больше не будем вместе. Я не хочу жить с Эриком, и никакой психолог, даже ваш, этого не изменит. Я ненавижу Эрика и все то дерьмо, в которое вы вляпались. Я терпеть не могу вас, лилистарцев, точно так же, как и все остальные жители Земли, и предпочла бы, чтобы вы убрались с нашей планеты. Мы зря позволили втянуть себя в вашу войну.

Она с бессильной злобой посмотрела на него.

– Спокойно, Кэти, – невозмутимо произнес Корнинг.

– Господи, как жаль, что здесь нет Вирджила. Он вас не боится! Это один из немногих людей на Земле…

– Никто на вашей планете не обладает подобным могуществом, – рассеянно сказал Корнинг. – Пора спуститься с небес на землю, Кэти. Знаете, мы можем забрать вас к себе на Лилистар, вместо того чтобы убивать. Вы рассматривали подобный вариант?

– Боже!.. – Кэти вздрогнула.

«Не забирайте меня на Лилистар, – подумала она. – Позвольте мне хотя бы остаться на Земле, среди людей, которых я знаю. Я вернусь к Эрику, стану его умолять, чтобы он принял меня обратно».

– Послушайте, – сказала она вслух. – Меня не волнует Эрик и не пугает то, что вы можете с ним сделать.

«Я боюсь только за себя», – мысленно добавила она.

– Мы знаем, Кэти, – кивнул Корнинг. – Поэтому наше предложение должно вас в конечном счете обрадовать, когда вы спокойно его обдумаете. Кстати. – Он достал из портфеля горсть капсул, положил одну из них на стол, она покатилась и упала на пол. – Без обид, Кэти, но… – Агент пожал плечами. – Наркотик вызывает зависимость. Даже после одного приема – того, что вы позволили себе позавчера на Авила-стрит, сорок пять. А Крис Плаут больше не сможет вас им снабжать.

Он поднял с пола капсулу йот-йот-180 и протянул ее Кэти.

– Этого не может быть, – еле слышно проговорила она. – После одного раза? Я уже принимала десятки разных наркотиков, и никогда… – Она внимательно посмотрела на Корнинга. – Подонки. Я вам не верю. Даже если вы и говорите правду, то я могу вылечиться. Есть соответствующие клиники.

– Но не в случае с йот-йот-сто восемьдесят. – Корнинг убрал капсулу в портфель и бесстрастно добавил: – Только мы могли бы вас вылечить, но не здесь, а в одной из клиник в нашей системе. Может, позже нам и удастся это устроить. Либо вы сможете продолжать его принимать, а мы будем снабжать вас им до конца жизни. То есть не слишком долго.

– Я не полечу на Лилистар даже для того, чтобы избавиться от зависимости. Лучше пойду к ригам. Это их наркотик, вы сами мне так сказали. Наверняка они знают о нем больше вас, раз сами его создали. – Она повернулась спиной к Корнингу, подошла к шкафу в гостиной и достала пальто. – Я иду на работу. Всего хорошего.

Она открыла дверь в коридор. Никто из лилистарцев даже пальцем не шевельнул, чтобы ее остановить.

«Значит, это наверняка правда, – подумала она. – йот-йот-сто восемьдесят действует именно так, как они говорят. У меня нет никаких шансов. Они это знают, и я тоже. Мне придется пойти на сотрудничество с ними или пробираться через все линии фронта к кригам, создателям наркотика, хотя от зависимости это меня все равно не избавит. Я ничего на этом не выиграю, а риги, вероятно, меня просто убьют».

– Возьмите мою визитку, Кэти, – сказал Корнинг, подошел к ней и протянул маленький белый прямоугольник. – Вскоре вам снова потребуется наркотик, и придется заплатить за него немалую цену. – Он сунул визитку в нагрудный карман ее пальто. – Приходите ко мне за каждой дозой. Мы будем вас ждать, дорогая. – Он помолчал и добавил: – Естественно, этот наркотик вызывает зависимость, Кэти. Именно потому мы вам его и дали.

Он улыбнулся.

Кэти закрыла дверь и на ощупь направилась к лифту, ошеломленная настолько, что даже не ощущала страха. Она чувствовала лишь странную пустоту внутри, оставшуюся после пропавшей надежды, угасшей возможности хотя бы представить себе шанс спастись.

«Но Вирджил Эккерман может мне помочь, – подумала она, входя в лифт и нажимая кнопку. – Я пойду к нему. Он точно знает, что мне делать. Что бы там ни было с зависимостью, я никогда не стану работать на лилистарцев, не буду участвовать вместе с ними в заговоре против Эрика».

Но она уже заранее знала, что ошибается.

Глава 6

Кэти Свитсент почувствовала первые симптомы в начале дня, сидя в своем кабинете в корпорации и оформляя покупку некоего предмета, изготовленного в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Это была грампластинка студии «Декка» с «Für Mich Bist Du Schön» в исполнении сестер Эндрюс, находящаяся в относительно хорошем состоянии.

У Кэти странно потяжелели руки.

Она осторожно отложила в сторону хрупкую пластинку. Окружавшие ее предметы начали менять облик. На Авила-стрит, сорок пять, под воздействием йот-йот-180 ей казалось, что мир состоит из невесомых, изящных, легко проницаемых созданий, похожих на мыльные пузыри. Кэти могла, по крайней мере во время галлюцинаций, спокойно сквозь них проходить. Однако сейчас, в знакомой обстановке кабинета, она стала свидетелем зловещей трансформации. Обычные предметы, как бы она на них ни смотрела, будто становились плотнее и тяжелее. У нее создавалось впечатление, что она не смогла бы сдвинуть их с места, вообще сделать с ними хоть что-либо.

С другой стороны, ей казалось, что эта неприятная метаморфоза происходит в основном только с ее телом. С обеих точек зрения радикально нарушились пропорции между нею самой, ее физическими силами и внешним миром. Кэти чувствовала себя все более беспомощной, в буквальном физическом смысле этого слова. С каждой секундой она была способна на меньшее. Взять, к примеру, эту десятидюймовую пластинку. Она лежит на расстоянии вытянутой руки, но что случится, если действительно протянуть к ней руку? Потяжелевшая и неуклюжая ладонь сломала или разбила бы пластинку. Ни о каких замысловатых манипуляциях не могло быть и речи. Кэти больше не в состоянии была совершать точных движений; осталась лишь огромная, давящая масса.

Она разумно сообразила, что это кое-что говорит о йот-йот-180. Наркотик относился к средствам, возбуждающим зрительный бугор, таламус. Поэтому сейчас, в отсутствие наркотика, Кэти испытывала недостаток таламической энергии. Изменения, которые отмечали органы чувств как во внешнем мире, так и в теле, на самом деле были лишь мелкими метаболическими изменениями в ее мозгу. Но…

Это знание ничем не могло ей помочь, ибо перемены в ней самой и в ее мире не являлись иллюзиями. Это были реальные ощущения, передававшиеся через обычные каналы и навязываемые ее сознанию помимо воли. Этих стимулов невозможно было избежать. А трансформация мира продолжалась, ей не было видно конца.

«Чем все это кончится? – в панике думала Кэти. – Насколько хуже мне может стать? Наверняка ненамного».

Даже самые мелкие вещицы вокруг казались ей теперь полностью недоступными. Она сидела не шевелясь, не в силах двинуться с места, в окружении невероятно тяжелых предметов, давление которых становилось все сильнее.

Обстановка кабинета навалилась на Кэти всей своей массой. При этом на другом уровне она все больше отдалялась от нее неким странным образом, внушающим страх. Женщина поняла, что предметы утрачивают живую сущность, свою, скажем так, активность. Души, пребывавшие в вещах, покидали их по мере того, как Кэти теряла способность адекватно воспринимать окружающее. Предметы становились все более незнакомыми, холодными, далекими и враждебными. В пустоте, оставшейся после того, как прервались все их связи с Кэти, они перешли в состояние первобытной свободы от обуздывающих их сил, которыми обычно пользовался человеческий разум, обретали острые грани, которые могли резать, ранить, причинять смертельную боль. Она не смела шевельнуться. В каждом предмете таилась потенциальная смерть. Даже бронзовая пепельница ручной работы, стоявшая на столе, приобрела неправильную форму, выпустила торчащие острия, способные разодрать ее тело, будь она настолько глупа, чтобы к ним приблизиться.

Звякнул интерком, послышался голос Люсиль Шарп, секретарши Вирджила:

– Миссис Свитсент, мистер Эккерман просит вас зайти к нему в кабинет. Он советует захватить с собой новую пластинку с «Für Mich Bist Du Schön», которую вы сегодня купили. Она его очень интересует.

– Хорошо, – ответила Кэти, и это усилие едва ее не убило.

Она перестала дышать, чувствуя, как постепенно замирают в ней основные физиологические процессы. Однако ей внезапно каким-то образом удалось вздохнуть. Женщина наполнила легкие воздухом и шумно выдохнула. Пока что это удавалось, но становилось все хуже. Что будет дальше?

Она с трудом поднялась на ноги и подумала: «Значит, вот так чувствуют себя люди, зависимые от йот-йот-сто восемьдесят».

Ей удалось взять пластинку. Когда она несла ее по кабинету к двери, темные края врезались в ладони, словно острия ножей. Кэти вздрогнула, ощутив враждебность пластинки по отношению к ней, не выраженное, но явное желание причинить боль.

Пластинка выпала из рук.

Она лежала на густом ковре, похоже, целая и невредимая. Как теперь еще раз поднять эту вещицу, вырвать из ворса, окружающего ее? Ведь пластинка больше не была отдельным предметом. Она слилась с ковром, полом, стенами, всем помещением. Обстановка кабинета теперь составляла одну неразделимую непрерывную массу. Никто не мог бы пройти через это заполненное пространство. Все места были полностью заняты. Ничто не могло измениться, ибо застыло навечно.

«Господи, – подумала Кэти, глядя на пластинку, лежащую у ее ног. – Я не могу пошевелиться, так и буду здесь торчать. Меня найдут и поймут: случилось нечто ужасное. Каталепсия!»

Она все еще стояла на том же месте, когда открылась дверь и в кабинет быстро вошел Джонас Эккерман с радостной улыбкой на гладком юношеском лице. Он шагнул к Кэти, заметил пластинку, без всякого труда нагнулся, поднял ее и мягко вложил в протянутые руки женщины.

– Джонас, – медленно и хрипло проговорила Кэти. – Мне… нужна помощь врача. Я плохо себя чувствую.

– Что случилось? – с тревогой посмотрел на нее Джонас.

Кэти казалось, будто его лицо корчилось и извивалось, словно змеиное гнездо. Она ощутила, как эмоции этого человека давили на нее с отвратительной, ужасающей силой.

– Господи, – простонал Джонас. – Ну и выбрала же ты время – Эрика нет. Он в Шайенне, а замену ему мы еще не нашли. Но я могу отвезти тебя в правительственную клинику Тихуаны. Что с тобой? – Он ущипнул ее за руку. – Похоже, у тебя депрессия из-за того, что Эрик уехал.

– Отведи меня наверх, – с трудом пробормотала она. – К Вирджилу.

– Да ты и впрямь ужасно выглядишь, – заметил Джонас. – Да, с удовольствием провожу тебя к старику. Может, он знает, что делать. – Эккерман подвел ее к двери. – Однако все же возьму эту пластинку, а то ты, похоже, снова готова ее уронить.

До кабинета Вирджила можно было дойти за две минуты, но у нее это заняло куда больше времени. Когда Кэти наконец предстала перед боссом, она была измучена, тяжело дышала и не могла произнести ни слова. Ей просто не хватало сил.

Тот посмотрел на нее сперва с любопытством, затем с тревогой.

– Кэти, – сказал он высоким голосом. – Лучше иди сегодня домой, приготовь стопку женских журналов и чего-нибудь выпить, ложись в постель…

– Оставьте меня в покое, – услышала она собственный голос и добавила в отчаянии: – Господи! Мистер Эккерман, не бросайте меня!

– Что ж, решай, – ответил Вирджил, внимательно разглядывая ее. – Вижу, что отъезд Эрика в Шайенн…

– Нет, со мной ничего не случилось, – прервала она его, как будто почувствовав себя немного лучше. Кэти казалось, что она набралась от шефа сил, возможно потому, что они у него действительно нашлись. – У меня тут неплохое дополнение к Ваш-тридцать пять. – Она повернулась к Джонасу и протянула руку к пластинке. – Одна из самых популярных мелодий того времени. Почти как «Кружится музыка».

Женщина взяла пластинку и положила ее на большой стол шефа.

«Я не умру, – подумала она. – Все пройдет, и я снова буду здорова».

– Расскажу вам, какие у меня еще планы, мистер Эккерман. – Она села в кресло перед столом, желая сэкономить оставшиеся силы. – Я собираюсь достать личную запись, сделанную кем-то давным-давно, программу Александра Вулкотта «Городской глашатай». Так что во время очередного пребывания в Ваш-тридцать пять мы сможем послушать настоящий голос Александра Вулкотта, а не его имитацию, как было до сих пор.

– «Городской глашатай», – с детской радостью воскликнул Вирджил Эккерман. – Моя любимая программа!

– У меня есть основания полагать, что я сумею ее раздобыть, – продолжала Кэти. – Конечно, пока я не заплачу, могут появиться какие-либо препятствия. Чтобы решить последние формальности, я должна лететь в Бостон. Запись находится там. Ее владелица – довольно вредная старуха по имени Эдит Б. Скраггс. Эта дама сообщила мне в письме, что запись сделана на «Фонокорде» фирмы «Паккард-Белл».

– Кэти, – сказал Вирджил. – Бог свидетель, если ты действительно достанешь подлинную запись голоса Александра Вулкотта, то получишь повышение. Миссис Свитсент, дорогая, я люблю вас за то, что вы для меня делаете. Какая радиостанция передавала программу Уолкотта – WMAL или WJSV? Выясни это для меня, хорошо? Просмотри экземпляры «Вашингтон пост» за тридцать пятый год. Кстати, я кое о чем вспомнил – о той статье в «Американ уикли» про Саргассово море. Думаю, в Ваш-тридцать пять этого издания не будет, поскольку, когда я был мальчиком, мои родители не покупали газет Херста[13]13
  Уильям Рэндолф Херст (1863–1951) – американский медиамагнат и ведущий издатель.


[Закрыть]. Я увидел этот журнал только…

– Одну минуту, мистер Эккерман, – прервала его Кэти, поднимая руку.

– Да?.. – Вирджил выжидающе наклонил голову.

– Я могла бы поехать в Шайенн и вернуться к Эрику?

– Но… – проблеял босс, разводя руками. – Ведь ты мне нужна!

– На какое-то время, – добавила Кэти.

«Возможно, этого хватит, и больше от меня ничего не потребуется», – подумала она.

– Вы позволили уйти Эрику, хотя он поддерживал вашу жизнь. Он намного важнее, чем я.

– Но Молинари нужен именно он, а не ты. Генсек не строит себе никакую страну детства, прошлое его вообще не интересует. Он полностью поглощен будущим, словно мальчишка. – Вирджил потрясенно смотрел на нее. – Я не могу без тебя обойтись, Кэти. В уходе Эрика тоже нет ничего хорошего, но с ним у нас договор. В случае каких-либо проблем я могу в любой момент за ним послать. Я вынужден был позволить ему уйти, это была моя патриотическая обязанность в военное время. Хотя, честно говоря, мне этого не хотелось. Без Эрика чертовски страшно. Но хоть ты со мной так не поступай. – В его голосе появились плачущие нотки. – Нет, этого я не вынесу. Когда мы были в Ваш-тридцать пять, Эрик клялся, что ты не захочешь ехать с ним.

Он умоляюще посмотрел на родственника.

– Джонас, убеди ее остаться.

Тот задумчиво потер подбородок.

– Кэти, ведь ты не любишь Эрика. Я разговаривал с тобой и с ним. Вы оба рассказывали о ваших семейных проблемах. Вы стараетесь держаться друг от друга как можно дальше, чтобы не совершить какого-нибудь явного преступления… Ничего не понимаю.

– Я тоже так думала, когда Эрик был со мной, но ошибалась, – сказала Кэти. – Теперь я знаю лучше и уверена, что он чувствует то же самое.

– Уверена? – рявкнул Джонас. – Тогда позвони ему. – Он показал на видеофон, стоявший на столе Вирджила. – Увидишь, что он скажет. Я лично считаю, что расставание вам только на пользу, и не сомневаюсь, что Эрик об этом тоже знает.

– Я могу идти? – спросила Кэти. – Мне хотелось бы вернуться в свой кабинет.

Она почувствовала, как к горлу подступает тошнота, и перепугалась. Ее измученное, зависимое от наркотика тело металось в поисках облегчения, управляя ее поступками и вынуждая отправиться следом за Эриком в Шайенн – независимо от того, что говорили Эккерманы. Она не могла сдержаться и даже в своем теперешнем состоянии отчетливо видела будущее. От йот-йот-180 ей никуда не деться. Лилистарцы были правы. Ей придется вернуться к ним, пойти по адресу, указанному на визитке Корнинга.

«Господи, – подумала она. – Если бы только я могла открыть все Вирджилу. Я просто должна кому-то об этом рассказать».

Тут ей пришло в голову вот что: «Расскажу Эрику. Он врач и сможет мне помочь. Именно за этим я и поеду в Шайенн, а вовсе не для них».

– Могу я попросить тебя об одной вещи? – спросил Джонас Эккерман. – Кэти, ради бога, послушай.

Он снова сжал ее руку.

– Слушаю, – раздраженно ответила она. – Только отпусти меня. – Женщина вырвала руку и отодвинулась от него. – Терпеть не могу, когда ко мне так относятся.

Кэти гневно посмотрела на внучатого племянника босса.

Джонас сказал, тщательно взвешивая каждое слово:

– Мы разрешим тебе поехать к мужу в Шайенн, если ты обещаешь подождать еще сутки.

– Зачем? – Она ничего не понимала.

– Чтобы прошел первый шок после расставания, – объяснил Джонас. – Надеюсь, через сутки у тебя в голове прояснится настолько, что ты откажешься от своих намерений. А пока… – Он посмотрел на Вирджила, который кивнул в знак согласия. – Я буду с тобой. Весь день и всю ночь, если потребуется.

– Даже думать не смей! – возмущенно ответила она. – Я не стану…