Текст книги "Вспомнить всё (сборник)"

– Так вы не вернете ее? – Кертис решил снова попытать судьбу.

– Ты зря ждешь от меня сочувствия к девушке, – пожал плечами его сын. – Джули все-таки моя мать. И теперь я знаю, что они имели в виду, когда говорили, что «мельницы богов мелют медленно». И я бы искренне желал, чтобы мы мололи не в такую мелкую пыль – хотя бы некоторых из тех, кто попадает между жерновами. Но если бы ты увидел все нашими глазами, ты бы нас понял. Мы поддерживаем хрупкое равновесие во вселенной, и наша шахматная доска огромна.

– Настолько огромна, что судьба одного человека ничего не значит? – горько спросил Кертис.

Его сын задумчиво нахмурился. Кертис вспомнил, что выглядел точно так же, когда пытался объяснить мальчику что-то слишком сложное для его возраста. Он искренне надеялся, что у Тима получится лучше, чем у него в таких ситуациях.

– Дело не в этом, – наконец ответил Тим. – Для нас она не мертва. Она по-прежнему здесь, просто на другой клетке шахматной доски – клетке, которую ты не видишь. Она там всегда и была. И всегда будет. Фигуры никогда не убирают с доски. Даже самые незначительные.

– Для вас незначительные, – сказал Кертис.

– Да. Мы же не на доске, а над ней. А может так случиться, что наш талант будет присущ каждому человеку. Если это случится, никто не станет горевать и делать трагедию из смерти.

– А пока этого не произошло?

Сердце Кертиса заныло – он неимоверно сильно желал, чтобы Тим согласился. Он буквально заставлял его согласиться – чистой силой воли.

– У меня нет твоего таланта. Для меня она мертва. Клетка доски, на которой она стояла, пуста. Джули не может встать на ее место. Никто не может.

Тим молчал. Казалось, он погружен в размышления, но Кертис чувствовал, что его сын мечется в поиске альтернативных вариантов будущего, которые могли бы послужить опровержением его слов. Наконец, он снова посмотрел на отца и печально кивнул.

– Я не могу тебе показать, на какой клетке доски она сейчас находится, – сказал он. – А твоя жизнь пуста при любом варианте развития событий. Кроме одного.

И Кертис услышал, как кто-то идет через кусты. Обернулся – и Пэт бросилась в его объятия.

– Вот этого, – сказал Тим.

Псионик, исцели мое дитя!

Это был худой мужчина, среднего возраста, с жирными волосами и жирной кожей. Зажатая в зубах сигаретка дымила, левая рука вальяжно лежала на руле. Машина – выкупленный у фирмы наземный грузовик – гудела громко, но без перебоев и споро ползла вверх по съезду к будке, которая стояла на границе территории коммуны.

– Притормози, – сказала жена. – Вот там на ящиках охранник сидит.

Эд Гарби ударил по тормозам, и машина мрачно решила, что сейчас самое время для бокового заноса. Она так и съехала – постепенно, небыстро – и остановилась прямо перед охранником. На заднем сиденье волновались и дергались близнецы – их и так уже донимала влажная жара. Раскаленный воздух задувал через верх и через опущенные окна машины. По гладкой шее жены катились крупные капли пота. Младенец у нее на руках извивался и дергал ручками и ножками.

– Как она? – тихо спросил Эд жену, кивая головой на болезненно-серого цвета головку, более похожую на ватный муляж, которая торчала из грязного одеяла.

– Да жарко ей – прям как мне.

Охранник неспешно подошел к ним с совершенно равнодушным видом. Рукава по такой жаре он закатал, винтовка болталась за плечом.

– Ну чо? Куда едем? Наружу собрались, да? – И он расслабленно положил ручищи на опущенное окно и со скучным лицом оглядел кабину – мужа, жену, детишек и оборванную обшивку салона. – Пропуск покажи.

Эд вытащил мятую бумажку и вручил ее охраннику.

– У меня тут… это… ребенок больной.

Охранник внимательно изучил пропуск и отдал его.

– Давай, вези ее сразу на шестой уровень. У тебя есть право на получение медицинских услуг в лазарете. Ты ж в такой же дыре, как и все мы, живешь.

– Нет, – сказал Эд. – Я детку свою мясникам не отдам.

Охранник помотал головой, всем видом показывая, как не согласен:

– У них оборудование есть всякое. Ну, что с войны еще осталось – мощные штуки, скажу я тебе. Вези ее туда – и они помогут, помяни мое слово.

И он махнул рукой в сторону тянувшихся за будкой со шлагбаумом унылых холмов, поросших редкими деревьями.

– Ну и что вам там ловить, а? Вы что, выкинуть ее хотите? В овраг сбросить? Или в колодец? Дело не мое, конечно, но я бы туда собаку не выпустил, не то что ребенка взял.

Эд завел машину.

– Я еду за помощью. На шестом уровне из моей детки свинку лабораторную сделают. Поэкспериментируют, порежут ее на части, выкинут и скажут, что так и было. Извините пожалуйста, не смогли мы спасти вашего ребенка. В войну они небось так и делали – вот и по сю пору остановиться не могут.

– Ну дело ваше, я ж говорю, – сказал охранник, отступая от машины. – Я бы на вашем месте все-таки военврачу больше доверял – у них оборудование и все такое. А не психам всяким, которые в руинах живут. Они же дикие, к тому же язычники. Привяжут тебе к шее мешок с вонючим дерьмом, набормочут чуши и пойдут плясать и руками размахивать.

Машина тронулась, и он зло проорал вслед:

– Идиоты! Придурки! Назад в варварство возвращаемся, да?! Там на шестом доктора, между прочим! Рентген! Сыворотки всякие! Какого черта вы едете в руины?! У вас же цивилизация под боком! – И он мрачно поплелся обратно к ящикам. И тихо добавил: – Ну, то что от нее осталось…

Бесплодная земля, сухая и выжженная подобно мертвой коже, тянулась по обе стороны от колеи, которая здесь заменяла дорогу. Полуденный ветер скрипел ветками тощих деревьев, торчащих из растресканной, изнывающей от зноя почвы. Время от времени из густого кустарника вспархивали серо-коричневые птицы – крупная и упорная. Птицы с недовольным клекотом рылись в земле в поисках личинок.

Белые бетонные стены коммуны таяли в горячем воздухе – они отъезжали все дальше и дальше. Эд Гарби то и дело испуганно оглядывался. Когда за поворотом скрылись радарные башни, его руки судорожно сжались на руле.

– Черт, – выдавил он, – а может, он и прав… может, мы зря туда премся…

Его мучили сомнения. Путешествие – опасное дело. Даже на хорошо вооруженные отряды искателей нападали дикие хищные животные и стаи недолюдей, бродивших среди покинутых руин, оставшихся от прежних городов. А у него что есть? Только нож. Ну и как он защитит семью? Нет, конечно, он знал, как с тем ножом управляться. Зря, что ли, точил его на специальном станке – из древнего мусора, нарытого, между прочим! – каждый день семь дней в неделю? Но вот что делать, если грузовик заглохнет…

– Ну хватит тебе переживать, – тихо сказала Барбара. – Я туда часто ездила, и вот, живая вернулась и ничего со мной не случилось.

Он сразу почувствовал себя пристыженным. И виноватым: жена-то из коммуны сколько раз выбиралась, вместе с другими девушками и женами. Ну и с мужчинами тоже. Да что там, пролетариат бегал туда-сюда часто и безо всяких пропусков – лишь бы оказаться подальше от ненавистной рутины: бесконечно вкалываешь, а потом тебе еще и лекции читают, образовательные или как их там. Но тут же опять испугался. Дело было даже не в физической угрозе. И не в том, что он очень далеко отъехал от огромного подземного убежища из стали и бетона, в котором родился, вырос, провел всю жизнь, женился и работал. Он просто вдруг понял, что охранник-то был прав. Все дело в том, что он скатился обратно в невежество, к суеверному прошлому. И от этих мыслей Эд похолодел и покрылся испариной, несмотря на зной середины лета.

– Женщины всегда этим занимались, – сказал он вслух. – Мужчины конструировали машины, занимались научными исследованиями, города строили. А вы, женщины, зелья варили и всякие настои настаивали. Думаю, все, конец пришел времени главенства разума. Скоро ничего не останется от прежнего общества.

– А что такое город? – спросил один из близнецов.

– Вон мимо как раз проезжаем, – ответил Эд. – И ткнул пальцем в пейзаж за окном. – Присмотритесь.

Деревья тут больше не росли. Спекшаяся бурая почва отсвечивала металлом. Сколько хватало глаз, тянулась кочковатая равнина, бесплодная, выцветшая – сплошные торчащие обломками кучи и ямы. Там и сям рос темный бурьян. Время от времени попадалась еще не обвалившаяся стена. А вот ванна – лежит, опрокинутая набок, словно беззубая челюсть мертвеца, от которого ни лица, ни даже черепа не осталось.

Искатели здесь все перерыли бессчетное число раз. Все ценное сложили в грузовики и вывезли в ближайшие коммуны. Вдоль дороги лежали аккуратные кучи костей – их собрали, да так и не утилизировали. Применение нашли обломкам бетона, железным скрепам, проводам, пластиковым трубам, бумаге, ткани – но не костям.

– Ты что, хочешь сказать, что люди жили здесь? – одновременно возмутились близнецы.

Личики перекосились от изумления и испуга:

– Но это же жуть какая-то…

Дорога раздвоилась. Эд притормозил и стал ждать инструкций от жены – куда ехать?

– Это далеко? – хрипло поинтересовался он. – А то у меня здесь аж мурашки по коже. Мало ли что тут по здешним подвалам прячется. Мы, конечно, в девятом году тут все газом потравили, но, может, уже выветрилось.

– Направо, – сказала Барбара. – За тем холмом.

Эд переключился на первую скорость и аккуратно объехал яму. И свернул на боковую дорогу.

– А ты и вправду думаешь, что эта старуха что-то такое может? – беспомощно спросил он. – Я просто столько всего слышал – и черт ногу в этом сломит, непонятно, что правда, а что чушь собачья. То есть знаешь, во всех сказках же есть такая старуха, которая там мертвых воскрешает, будущее предсказывает и хворых излечивает. Люди о таком уже пять тысяч лет рассказывают байки.

– И в течение этих пяти тысяч лет подобное действительно происходит, – уверенным, мягким голосом отозвалась жена. – Они всегда рядом и готовы прийти на помощь. Мы просто должны сами прийти к ним. Я видела, как она исцелила сына Мэри Фулсам: у него была парализована нога и он ходить не мог. Врачи его чуть до смерти не залечили!

– Ну, это тебе Мэри Фулсам сказала, – свирепо пробормотал Эд.

Машина пробивалась, раздвигая капотом ветви древних деревьев. Руины остались позади, дорога вдруг нырнула в мрачные заросли плюща и кустарника, солнечный свет скрылся из виду. Эд слепо помигал, потом включил фары – слабенькие, как оказалось. Они метались по тропе, пока машина с трудом взбиралась на изрытый колеями холм, вписывалась в крутой поворот… а потом дорога вдруг кончилась. Совсем.

Они приехали. Дорогу перегораживали четыре ржавые машины. Другие стояли на склоне холма и между перекрученных деревьев. За машинами виднелась группа людей. Они молчали. Все, как один, в безликой форме рабочих коммуны. Мужчины с семьями. Эд нажал на тормоз и на ощупь принялся искать ключ зажигания, не в силах отвести взгляд от собравшихся. Да тут люди со всех коммун приехали! Из ближайших, из дальних – таких дальних, что он из них никогда и людей не видел… кто-то из этих молчащих и ждущих приехал за тысячи миль…

– Здесь всегда очередь, – сказала Барбара.

Она пинком открыла погнутую дверь и осторожно выскользнула из машины, бережно придерживая ребенка.

– Люди приезжают сюда за помощью – у кого какая нужда.

Толпа стояла перед грубо сколоченной деревянной хибарой, дряхлой и полуразвалившейся – видимо, наскоро построенным убежищем времен войны. Ждущих своей очереди людей приглашали подняться по шатким ступеням и пройти в здание, и Эд в первый раз за все время увидел, к кому люди обращаются за консультацией.

– Это та самая старушка? – спросил он, когда на крыльце мелькнул тоненький сгорбленный силуэт.

Старушка оглядела ждущих людей и кого-то подозвала. Поговорила с пухлым мужчиной, потом к разговору присоединился мускулистый гигант.

– О боже, – пробормотал Эд. – У них что, целая организация?

– Каждый из них занимается разными вещами, – невозмутимо ответила Барбара.

Крепко прижав к себе младенца, она аккуратно прокладывала себе дорогу в толпе.

– Извините, но нам к целителю, мы должны стоять вон с теми людьми, да, которые справа, да, у того дерева…

Портер сидел на кухне, покуривая и прихлебывая кофе, задрав ноги на подоконник. Он рассеянно смотрел, как шаркающая людская очередь втягивается в дом и растекается по комнатам.

– Что-то сегодня народу много, – сказал он Джеку. – Говорю же – надо плату за вход брать, выгоднее будет.

Джек сердито что-то проворчал и потряс роскошной блондинистой шевелюрой:

– А ты чего тут сидишь и кофе дуешь? Кто помогать будет?

– А будущее щас чего-то никого не интересует…

И Портер звучно рыгнул. Он был полный и рыхлый, голубоглазый, с вечно мокрыми прямыми волосами.

– А если кому невтерпеж будет узнать, сумеет ли он разбогатеть или получить в жены красавицу – я буду к его услугам в будочке предсказателя.

– Осталось только по картам на успех погадать, – пробормотал Джек.

Он сложил огромные руки на груди и мрачно поглядел в окно.

– Вот до чего мы опустились.

– Ну я же не виноват, что они об этом спрашивают. Один старикашка пожелал знать, когда умрет. Я и ответил: так, мол, и так, через тридцать один день. Так он покраснел, как свекла, и как пошел на меня орать! И кстати – я всегда говорю правду. Я говорю им все как есть. А не то, что они хотят услышать. – И Портер ухмыльнулся. – Так что я не шарлатан.

– А как давно тебя спрашивали о чем-нибудь по-настоящему важном?

– Ты хочешь сказать, о чем-нибудь… абстрактном таком? – И Портер лениво потянулся и задумался. – Ну, вот на прошлой неделе один парень спросил: а появятся ли опять межпланетные корабли? А я ответил, что ничего такого в будущем не вижу.

– А ты его не предупредил, что твое «не вижу» гроша ломаного не стоит? Ты ж на полгода вперед максимум предвидишь…

Жабье лицо Портера расцвело в довольной ухмылке:

– А он меня об этом не спрашивал!

Худая, сухонькая старушка быстро прошла в кухню:

– Господи ты боже, – пробормотала Тельма, плюхнулась в кресло и налила себе кофе. – Я так устала! А ведь снаружи еще пятьдесят человек, не меньше! – И она оглядела трясущиеся руки. – Два случая костного рака в один день – ф-фух, хуже не бывает. Думаю, младенец выживет. А вот второй… там все слишком далеко зашло. Даже для меня. А младенца пусть еще раз привезут… – Она еле говорила от усталости. – На следующей неделе…

– Завтра будет полегче, – предсказал Портер. – Из Канады придет буря, и все останутся сидеть по коммунам. А вот потом… – тут он примолк и с любопытством оглядел Джека. – А ты чего такой беспокойный? Чего-то вы все сегодня разворчались…

– Я только что от Баттерфорда, – мрачно ответил Джек. – Хочу еще раз сходить попробовать.

Тельму передернуло. Портер отвернулся – ему тоже стало не по себе. Он не любил, когда разговор заходил про беседы с человеком, чьи кости лежали кучей в подвале хибары. Провидца терзал смутный, почти суеверный страх – до дрожи в полном теле. Одно дело – заглядывать в будущее. Смотреть вперед – это нормально. Это годный, прогрессивный, позитивный талант. А вот возвращаться в прошлое, к уже умершим людям, стертым с лица земли городам, обратившимся в пепел и развалины, участвовать в давно забытых событиях – было в этом что-то невротическое, болезненное. Зачем ворошить ушедшее? Зачем копаться в костях – причем в прямом смысле этого слова – прошлого?

– Ну и что он сказал? – поинтересовалась Тельма.

– То же, что и всегда, – ответил Джек.

– И сколько раз он уже так отвечал?

Джек скривился:

– Одиннадцать. И он в курсе – я ему сказал.

Тельма пошла из кухни в коридор.

– Пора за работу.

Она задержалась на пороге:

– Одиннадцать раз – и ничего не меняется. Я сделала вычисления. Сколько тебе лет, Джек?

– А на сколько я выгляжу?

– Где-то на тридцать. Ты родился в 1946 году. Сейчас – 2017. Значит, тебе семьдесят один. Я бы сказала, что я разговариваю с третьей по счету сущностью – ну, за все время. Где находится твоя текущая сущность?

– Ты сама знаешь где. Там. В 1976 году.

– И что с ней?

Джек не ответил. Он прекрасно знал, что его текущая, 2017 года, сущность делала там, в прошлом. Старик, которому был семьдесят один год, лежал в больнице при одном из военных центров, и его лечили от прогрессирующего воспаления почки. Он быстро глянул на Портера – станет ли провидец раскрывать полученную из будущего информацию.

Портер сидел с расслабленным, ничего не выражающим лицом, но это ровным счетом ничего не значило. Надо попросить Стивена просканировать Портера – только тогда можно будет узнать что-то наверняка.

Подобно работягам, которые каждый день выстраивались в очередь, чтобы узнать, разбогатеют ли они или там удачно женяться, он страстно желал, чтобы ему назвали дату его собственной смерти. Он должен был знать – и дело было не только в любопытстве.

И он встал с Портером лицом к лицу:

– Так. Давай начистоту. Что ты видишь в моем будущем в ближайшие шесть месяцев?

Портер зевнул:

– Мне что, прямо все в деталях перечислить? Несколько часов займет, знаешь ли.

Джек разом расслабился. И облегченно вздохнул. Что ж, значит, он проживет еще шесть месяцев. По крайней мере. За этот срок он сумеет прийти к соглашению с генералом Эрнстом Баттерфордом – главнокомандующим Соединенных Штатов Америки. Он протолкнулся мимо Тельмы и вышел из кухни.

– Куда это ты? – спросила старушка.

– Обратно к Баттерфорду. Хочу попытаться снова.

– Только это от тебя и слышу! – сварливо пробурчала Тельма.

– А я всегда только это и говорю, – отрезал Джек.

И буду говорить, подумал он. Пока не умру. Горькая мысль. В нем говорила обида. Да, он будет жить, пока находящийся в полубессознательном состоянии старик в больнице Балтимора, штат Мэриленд, не умрет. Или его не умертвят и не выкинут, чтобы освободить койку для какого-нибудь раненого рядового, которого в товарном вагоне привезли с фронта, – обожженного советским напалмом, парализованного нервным газом, обезумевшего от металлической пыли. Когда дряхлое тело выбросят – а это случится уже совсем скоро, – уже не получится вести дискуссии с генералом Баттерфордом.

Сначала он спустился к кладовым в подвале хибары. Дорис спала на своей угловой кровати: темные волосы паутиной раскинулись по кофейно-смуглому лицу. Одну руку она закинула за голову, смятая одежда небрежной охапкой валялась на кресле. Она открыла глаза и заспанно потянулась. Потом присела:

– Который час?

Джек поглядел на часы:

– Полвторого.

И он принялся открывать хитроумный замок, запирающий их сокровища. Потом он выкатил металлический ящик по рельсам вниз на бетонный пол. Подтолкнул поближе лампочку на шнуре и включил ее.

Девушка с интересом наблюдала за ним.

– Что ты делаешь?

Она откинула покрывала и поднялась на ноги. Потянулась и босиком прошлепала к нему.

– Ты бы сказал – я бы сама его тебе выкатила.

Их обложенного изнутри свинцом ящика Джек вынул аккуратно рассортированные кости и остатки личных вещей: бумажник, документы, фотографии, перьевую ручку, обрывки военной формы, золотое обручальное кольцо, мелкие серебряные монеты.

– Он трудно умирал, – пробормотал Джек.

Проглядел ленту с данными, проверил, что она нигде не оборвана, а потом с грохотом захлопнул ящик.

– Я сказал ему, что принесу это. Конечно, он не вспомнит…

– Каждый новый раз стирает память о прошлом? – И Дорис убрела одеваться. – Это и вправду как переживать одно и то же мгновение, раз за разом?

– Один и тот же период времени, да, – согласился Джек. – Но материал не повторяется.

Дорис покосилась на него и полезла в узкие джинсы.

– Как же, не повторяется. Всегда ведь вылезает одно и то же – что бы ты ни делал. Баттерфорд идет и представляет свои рекомендации Президенту.

Джек ее не слушал. Он уже переместился в прошлое – пошел назад по временной шкале, шаг за шагом. Подвал, полуодетая Дорис заколебались и отдалились – словно бы он смотрел на них через донышко стакана, постепенно заполняемого непрозрачной жидкостью. Тьма – переливчатая, неоднородная – шла вокруг волнами, но он упрямо двигался вперед, прижимая к себе металлический ящик. На самом деле он, конечно, двигался назад, а не вперед. Он отступал вместе с потоком: переходил из места в место вместе в более молодым Джоном Тримейном, прыщавым шестнадцатилеткой, который не прогуливал старшую школу в году 1962 от Р.Х. в городе Чикаго, штат Иллинойс. Он так часто менялся личностями… На самом деле эта самая ранняя сущность уже, наверное, умерла. Но он тщетно надеялся, что Дорис закончит одеваться к тому времени, как в подвале на его месте окажется мальчишка.

Тьма, которая была не-временем, рассеялась, и он замигал под неожиданным ливнем желтого солнечного света. Все еще сжимая металлическую коробку, сделал последний шаг назад и обнаружил, что оказался в центре большой, наполненной эхом человеческих голосов комнате. Люди ходили туда-сюда, некоторые вытаращились на него, не в силах двинуться от изумления. С мгновение он стоял и не никак не мог сориентироваться – куда попал. А потом нахлынула память с горько-сладким привкусом ностальгии.

Он оказался в школьной библиотеке – в свое время он провел там много времени. Знакомое место – кругом книги, юноши с улыбчивыми счастливыми лицами, ярко одетые девушки хихикали, что-то читали и успевали при этом флиртовать… молодежь и думать не думала о надвигающейся войне. О том, что скоро от этого города не останется ничего, кроме гонимого ветром пепла.

Он торопливо вышел из библиотеки, прекрасно сознавая, как переполошил увидевших его людей. Было всегда не очень удобно совершать обмен сущностями, когда рядом толпились люди. Резкая трансформация шестнадцатилетки-школьника в здоровенного тридцатилетнего мужчину вызывала законное удивление – даже в обществе, в котором теоретически псионики не были чем-то из ряда вон выходящим.

Теоретически – потому что к этому времени рядовые американцы еще не выработали целостного отношения к проблеме. Люди пугались, не верили глазам своим – на псиоников еще не возлагали большие надежды. Пси-способности казались чем-то сродни чуду – но использовать эти способности во благо государства еще не начали, это случилось лишь через несколько лет.

Он вышел на шумную чикагскую улицу и подозвал такси. Рев автобусов, машин, металлические отблески на зданиях, толпы народу, яркие плакаты – все это кружило голову. Вокруг было очень людно и все куда-то спешили: рядовые граждане – по своим обычным безвредным делам, совершенно не связанным со старатегическими планами, которые разрабатывались в верхах. Людей, сновавших вокруг, совсем скоро предадут – и обрекут на гибель во имя химерической идеи международного престижа… да, жизнь в обмен на метафизические абстракции. Он назвал таксисту адрес гостиницы, в люксе которой остановился Баттерфорд, и приготовился к уже знакомой беседе.

Начиналась она всегда одинаково. Он предъявлял документы целой армии вооруженных охранников, их внимательно рассматривали, потом его обыскивали и вели в номер. Пятнадцать минут он сидел в роскошной прихожей, нервно курил и ждал. Все как всегда. Здесь он не мог ничего изменить: все возможные перемены должны были случиться потом.

– Вы знаете, кто я? – напрямик спросил он, когда из гостиной высунулась маленькая голова геренала Баттерфорда.

Генерал глядел очень подозрительно. А Джек мрачно надвигался на него с ящиком в руках.

– Я двенадцатый раз к вам прихожу. Очень хочется добиться наконец результатов.

Маленькие, глубоко посаженные глазки Баттерфорда забегали под толстыми стеклами очков.

– Так вы – один из этих суперменов, – пискнул он. – Псиоников, да?

И он загородил проход всем своим тщедушным, затянутым в военную форму телом:

– Ну? Что вам надо? У меня слишком мало времени, чтобы тратить его по пустякам!

Джек уселся в кресло напротив генеральского стола и выстроившихся за ним помощников.

– Перед вами – мое личное дело, в котором описаны особенности моего таланта и биографии. Вы знаете, что я могу делать.

Баттерфорд неприязненно оглядел папку:

– Вы умеете путешествовать во времени. И что? – Глаза его прищурились: – Что вы хотите этим сказать – двенадцатый раз мы встречаемся? – И он вцепился в пачку документов. – Я вас в первый раз вижу. Говорите, что хотели, – и до свиданья. Я занят.

– У меня для вас подарок, – мрачно сказал Джек.

Он поставил металлический ящик на стол, откинул крышку и продемонстрировал его содержимое.

– Все это ваше. Давайте, вытащите это. Потрогайте. Проведите по ним руками.

Баттерфорд с отвращением оглядел кости.

– Это что, экспонат с антивоенной выставки? С каких это пор псионики примкнули к Свидетелям Иеговы? – И он зло вскрикнул: – Вы с помощью этого намерены меня убеждать, да?!

– Это ваши кости, черт побери! – заорал Джек ему в лицо. И опрокинул ящик.

Его содержимое рассыпалось по столу и попадало на пол.

– Дотроньтесь до них! Вы погибнете в ходе этой войны! В этой войне все погибнут! А вы умрете ужасной, медленной, мучительной смертью – через год и шесть дней вы попадете под действие биологического оружия! Но вы проживете достаточно долго, чтобы увидеть полную гибель цивилизации – а потом последуете за всеми остальными!

Было бы проще, если бы Баттерфорд оказался трусом. Но он сидел и смотрел на собственные останки, обрывки одежды, на монеты и фотографии и на рассыпающиеся в прах личные вещи, бледный, как смерть, прямой и неподвижный.

– Я не знаю, верить вам или нет, – сказал он наконец. – Я никогда не верил во все эти пси-штучки…

– Но ведь это неправда! – горячо возразил Джек. – На планете не сыщешь правительства, которое бы ничего не знало о псиониках! Вы и Советы с пятьдесят восьмого года пытаетесь нас организовать и привлечь на свою сторону! С того самого момента, когда мы заявили о себе!

Тут дискуссия перешла к материям, которые были Баттерфорду вполне понятны. Он яростно сверкнул глазами:

– В этом-то все и дело! Если бы вы, псионики, с нами сотрудничали – вы бы не притащили сюда эти кости! Их бы не было! – И он свирепо потыкал пальцами в бледную костяную кучу на столе: – Вот вы приходите сюда и вините меня в том, что началась война! Так вините себя – за то, что не поддержали нас! Как мы можем победить, если вы отказываетесь выполнять свою миссию?! – И он сердито подался вперед: – Говорите, вы из будущего прибыли? Так скажите мне, какую роль псионики сыграют в этой войне. Расскажите мне, что вы сделаете для победы.

– Ничего.

Баттерфорд торжествующе выпрямился:

– Так значит, вы решите постоять в стороне?

– Именно так.

– И вы еще смеете сюда приходить и обвинять во всем меня?

– Если мы будем помогать, – осторожно подбирая слова, проговорил Джек, – то на уровне принятия решений. А не в качестве наемных слуг. А если нет, то мы предпочтем не вмешиваться и ждать. Мы здесь, к нам всегда можно обратиться. Победа, возможно, и зависит от нас – потому что мы сможем рассказать, как эту войну выиграть. Или вовсе ее предотвратить.

И он с грохотом захлопнул ящик.

– В противном случае мы можем испугаться, прямо как ученые в середине пятидесятых годов. И наш энтузиазм тоже может иссякнуть, и тогда… тогда мы превратимся в угрозу безопасности страны.

В голове Джека зазвучал тонкий и сердитый голосок – к нему обратился телепат из Гильдии, псионик из настоящего, прослушивавший беседу из офиса в Нью-Йорке:

«Отлично сказано. Но ты проиграл спор. У тебя не получилось направить его к нужным мыслям. Ты защищал нашу точку зрения – вот и все. Но ты даже не попытался изменить его мнение по проблеме».

А ведь и правда…

Джек в отчаянии проговорил:

– Я прибыл сюда не для того, чтобы озвучить позицию Гильдии – вы ее и так знаете! Я здесь для того, чтобы ознакомить вас с фактами. Я из 2017 года. Война завершилась. Выжила лишь крохотная часть населения. Таковы факты. Это действительно произошло. А вы порекомендуете Президенту, чтобы Соединенные Штаты посчитали ультиматум России по поводу Явы блефом. – Он очень четко выговаривал слова – холодным, безразличным голосом. – Только это никакой не блеф. Ваши действия вызовут мировую войну. Ваша рекомендация окажется ошибочной.

Баттерфорд вскипел:

– А что же нам, уступить им? Отдать им на растерзание весь свободный мир?

Двенадцать раз. Двенадцать раз подряд их разговор заходит в тупик. Он так ничего и не добился.

– Значит, вы готовы начать войну, даже зная, что победить в ней нельзя?

– Мы будем сражаться, – ответил Баттерфорд. – Лучше честный бой, чем бесчестный мир.

– Честных боев не бывает. Честь тут совершенно ни при чем. Война – это только смерть, варварство и массовая гибель людей.

– А мир бы вы как охарактеризовали?

– Мир – это процветание Гильдии. За пятьдесят лет мы сумеем изменить идеологию обоих блоков. Мы стоим над схваткой. И присутствуем в обоих мирах. Псионики живут и здесь, и в России, но мы сами по себе. Ученые могли занять такую же позицию. Но они решили сотрудничать с правительствами своих стран. А теперь настал наш час. Мы будем действовать иначе.

Баттерфорд покачал головой:

– Нет, – твердо ответил он. – Мы не поддадимся вашему влиянию. Это мы определяем политику государства. И вы будете действовать только согласно нашим указаниям. Или не будете действовать. Останетесь в стороне.

– Мы останемся в стороне.

Баттерфорд подскочил:

– Предатели! – заорал он вслед Джеку – тот развернулся и пошел из кабинета. – У вас нет выбора! Мы требуем, чтобы вы поставили свои способности на службу Родине! И мы перехватаем вас всех до единого! Вам придется сотрудничать с нами – как и всем остальным! Потому что на войне как на войне!

Дверь закрылась, и он вышел в прихожую.

«Нет, надежды нет. Никакой, – горько проговорил голос в его голове. – Я свидетельствую: ты двенадцать раз пытался сделать это. И при этом думаешь попытать счастья в тринадцатый. Хватит, достаточно. Приказ уже вышел – мы всех отзываем. Когда начнется война, мы встанем над схваткой.

– Мы должны помочь! – в отчаянии воскликнул Джек. – Не военным, а им – людям! Миллионы людей погибнут!

– Мы не можем им помочь. Мы не боги. Мы всего лишь смертные с паранормальными способностями. И мы поможем – если они примут нашу помощь, позволят нам помочь. Но мы не можем заставить их принять наши взгляды. Мы не можем ввести в правительства членов Гильдии – если сами правительства того не захотят.

Крепко держа металлический ящик, Джек на еле гнущихся ногах спускался вниз по лестнице. Потом он вышел на улицу. И направился обратно – в школьную библиотеку.

За ужином, когда за стенами хибарки уже сомкнулась темная ночь, он оглядел присутствующих – всех выживших членов Гильдии.

– Вот как обстоят дела. А общество вообще ничего не предпринимает. Не вредит нам – но и не помогает. Бесполезно! Все, что мы делаем здесь, бесполезно и никому не нужно!

И он изо всех сил треснул кулаком по источенной жучками столешнице.