Текст книги "Янтарный телескоп"

Глава восьмая
Водка

 
…я стал пришельцем в чужой земле.
 

Исход

Когда Барух умер, Бальтамос почувствовал его смерть в то же мгновение. Он громко закричал и взмыл в ночное небо над тундрой; он бил крыльями и рыдал, изливая свое горе тучам. Не скоро совладал он с собой и вернулся к Уиллу, который не спал и с ножом в руке вглядывался в сырую холодную мглу.

– Что такое? – сказал Уилл, когда рядом с ним опустился дрожащий ангел. – Опасность? Встань позади меня.

– Барух умер! – закричал Бальтамос. – Мой милый Барух умер.

– Когда? Где?

Бальтамос не мог сказать; он знал только, что половина сердца у него сгорела. Он не мог оставаться на месте: снова взлетал, озирая небо, словно искал Баруха то в одной туче, то в другой, и звал его, плакал и звал; потом ему становилось стыдно, он спускался и уговаривал Уилла спрятаться, затаиться, обещал стеречь его без устали; а потом под тяжестью горя падал на землю, вспоминал все поступки Баруха, где проявлялась его доброта и доблесть, а их были тысячи, и он ни одного не забыл; и кричал, что такая душа не может погибнуть, и снова взлетал в небо, и неистово метался там, забыв об осторожности, вне себя от горя, проклиная самый воздух, облака, звезды.

В конце концов Уилл сказал:

– Бальтамос, иди сюда.

Ангел беспомощно повиновался. В сумраке тундры мальчик, дрожавший от лютого холода в своем плаще, сказал ему:

– Хватит, утихомирься. Ты же знаешь, там могут напасть на тебя, если услышат шум. С ножом я могу защитить тебя, если ты рядом, но если нападут в небе, я не смогу помочь, а если ты тоже умрешь, тогда конец всем делам. Мне надо, чтобы ты помог найти Лиру. Пожалуйста, не забывай этого. Барух был сильным – и ты будь. Прошу, будь таким, как он.

Бальтамос ответил не сразу.

– Да. Да, конечно, я должен. Ложись спать, Уилл, я буду стоять на страже, я тебя не подведу.

Уилл поверил ему; ничего другого не оставалось. И вскоре опять уснул.

Когда он проснулся, весь мокрый от росы и до костей продрогший, ангел стоял рядом. Солнце только-только поднималось и уже позолотило верхушки тростника и болотных растений. Не успел Уилл пошевелиться, как Бальтамос сказал:

– Я решил, что мне надо делать. Я буду находиться при тебе днем и ночью, охотно и с радостью, ради Баруха. Я проведу тебя к Лире, если смогу, а потом вас обоих провожу к лорду Азриэлу. Я прожил тысячи лет и, если меня не убьют, проживу еще много тысяч; но я никогда не встречал такой души, как Барух, – никто не вселял в меня такого горячего желания делать добро, быть добрым. Много раз я оказывался недостойным, но всякое мое прегрешение искупалось его добротой. Теперь его нет, я должен стараться сам. Наверное, я не всегда смогу быть на высоте, но все равно постараюсь.

– Тогда Барух гордился бы тобой, – дрожа, ответил Уилл.

– Полететь мне вперед, посмотреть, куда мы попали?

– Да. Лети высоко и расскажи мне, что там впереди. Похоже, этим болотам не будет конца.

Бальтамос поднялся в воздух. Он не высказал Уиллу всех своих опасений – не хотел его волновать; но он знал, что у ангела Метатрона, Регента, от которого они едва спаслись, лицо Уилла накрепко засело в памяти – и не только лицо, но и все, что способны увидеть ангелы, включая ту часть его существа, которую Лира назвала бы его деймоном. Теперь Метатрон представлял для него большую опасность, и когда-нибудь Бальтамос должен будет сказать ему об этом; но не сейчас. Это слишком трудно. Решив, что он быстрее согреется ходьбой, чем если будет собирать топливо и ждать, пока разгорится костер, Уилл вскинул на спину рюкзак, поплотнее закутался в плащ и двинулся на юг. Тут была тропинка, грязная, изрытая, в колдобинах, – видно, люди когда-то здесь ходили. Но плоский горизонт был так далек со всех сторон, что Уиллу казалось, будто он топчется на месте.

Через какое-то время, когда посветлело, рядом раздался голос Бальтамоса:

– В полудне пути отсюда – широкая река и город с пристанью. Я летел высоко и видел реку на большом протяжении, она течет с юга на север. Если бы устроиться на судно, ты бы двигался быстрее.

– Отлично, – с энтузиазмом отозвался Уилл. – Эта дорожка ведет к городу?

– Она проходит через деревню с церковью, фермами и фруктовыми садами, а дальше – к городу.

– Интересно, на каком языке тут говорят? Надеюсь, меня не посадят в тюрьму, если я не понимаю по-ихнему.

– Я буду твоим деймоном, – сказал Бальтамос, – и буду переводить тебе. Я освоил много человеческих языков; наверняка пойму и тот, на котором здесь говорят.

Уилл пошел дальше. Дорога была трудная и однообразная, но, по крайней мере, он двигался, и каждый шаг приближал его к Лире.

Деревня оказалась захудалой: горстка изб и огороженные выпасы с северными оленями и собаками, залаявшими при его приближении. Из жестяных труб шел дым и низко стлался над драночными крышами. Земля была топкая, нога вязла – по-видимому, здесь недавно было наводнение, и стены до уровня середины дверей хранили следы ила, а поломанные деревянные балки и оторванные листы рифленого железа указывали на места смытых веранд, сараев и других надворных строений.

Но не это было самым странным в деревне. Сперва он подумал, что у него помутилось в голове, и даже раз или два споткнулся: дома стояли не вертикально, а наклонившись на несколько градусов, причем все – в одну сторону. Купол церквушки треснул. Или тут было землетрясение?

Собаки исступленно лаяли, но не осмеливались подойти. Бальтамос, войдя в роль деймона, принял вид большого белого косматого пса с черными глазами и, завернув хвост кренделем, рычал так свирепо, что настоящие собаки держались поодаль. Они были тощие и облезлые, а олени тоже в каких-то колтунах и вялые.

Уилл остановился посреди деревеньки и стал оглядываться, не зная, куда идти дальше. Пока он стоял, появились несколько мужчин, тоже остановились и уставились на него. Это были первые люди, которых он увидел в мире Лиры. Одеты они были в тяжелые меховые шубы, грязные сапоги, меховые шапки и глядели недружелюбно.

Белый пес превратился в воробья и сел на плечо Уилла. Местные и глазом не моргнули: у всех тут, понял Уилл, есть деймоны, по большей части собаки – такой уж это мир. Бальтамос у него на плече шепнул:

– Иди вперед. Не смотри им в глаза. Опусти голову. Так будет вежливо.

Уилл пошел дальше. Он умел вести себя незаметно; это был его главный талант, и, пока он шел к ним, люди потеряли к нему всякий интерес. Но потом открылась дверь самого большого дома на дороге, и человек что-то громко сказал. Бальтамос шепнул:

– Священник. Прояви уважение. Стань к нему лицом и поклонись.

Уилл так и сделал. Священник был громадный седобородый мужчина в черной рясе, и на плече у него сидел деймон – ворона. Быстрые внимательные глаза священника пробежали по лицу Уилла и по всей фигуре. Он поманил его к себе.

Уилл подошел к двери и снова поклонился.

Священник что-то сказал, и Бальтамос перевел вполголоса:

– Он спрашивает, откуда ты идешь. Отвечай, что хочешь.

– Я говорю по-английски, – медленно и отчетливо произнес Уилл. – Других языков не знаю.

– Англичанин! – радостно воскликнул священник уже по-английски. – Милый юноша! Добро пожаловать в наше село, наше маленькое и уже не перпендикулярное Холодное. Как тебя кличут и далеко ли держишь путь?

– Меня зовут Уилл, а иду на юг. Я потерял семью, хочу их найти.

– Тогда будь моим гостем, подкрепись, – сказал священник и, положив тяжелую руку на плечи Уилла, толкнул его в дверь.

Ворона, его деймон, сильно заинтересовалась Бальтамосом.

Но ангел не ударил лицом в грязь: он сделался мышью и юркнул под рубашку Уилла, якобы от застенчивости.

Священник провел его в накуренную горницу, где на столике сбоку тихо шумел самовар.

– Как тебя зовут? Скажи еще раз.

– Уилл Парри. Но я не знаю, как вас зовут.

– Отец Семен, – сказал священник, поглаживая Уилла по плечу и подводя к стулу. – Отец – потому что я служитель Святой Церкви. Звать меня Семеном, а отца моего звали Борисом, стало быть, я Семен Борисович. А как твоего зовут?

– Джон Парри.

– Джон – это Иван. Выходит, ты Вил Иванович, а я отец Семен Борисович. Откуда ты идешь, Вил Иванович, и далеко ли направляешься?

– Я заблудился, – сказал Уилл. – Мы с родителями ехали на юг. Отец – военный и арктический исследователь, но потом что-то случилось, и мы потеряли друг друга. Поэтому я иду на юг – я знаю, что потом мы туда собирались.

Священник развел руками и сказал:

– Военный? Английский путешественник? Грязные дороги нашего Холодного веками не видали таких интересных людей, но нынче, когда в мире все пошло кувырком, кто знает, – может, он завтра тут появится. А ты будь мне гостем, Вил Иванович, заночуешь у меня, будем с тобой есть и беседовать. Лидия Александровна! – крикнул он.

Молча вышла пожилая женщина. Он что-то сказал ей на своем языке, она кивнула и налила из самовара стакан горячего чая. Поставила перед Уиллом и подала блюдечко варенья с серебряной ложкой.

– Спасибо, – сказал Уилл.

– Вареньем чай подсласти, – сказал священник. – Черничное, Лидия Александровна сама варила.

Чай получился противно-сладкий, но Уилл стал понемногу отхлебывать. Священник разглядывал его, подавшись вперед, трогал его руки – не замерз ли, – гладил по колену. Чтобы отвлечь его, Уилл спросил, почему наклонились дома в деревне.

– По земле трясун прошел, – сказал священник. – Все предсказано в Откровении Святого Иоанна. Реки вспять потекли… Тут рядом большая река, всегда текла в Ледовитый океан. Тысячи и тысячи лет текла, с тех пор, как Господь Бог сотворил землю, – и текла она на север аж с самых гор Центральной Азии. Но когда земля затряслась, пришел туман и наводнение, все переменилось, и целую неделю река текла на юг, пока обратно на север не повернула. Мир вверх тормашками встал. А ты где был в это время?

– Далеко отсюда, – сказал Уилл. – Я не понял, что творится. Когда рассеялся туман, родителей не было, и я не знаю, где я сейчас. Вы сказали мне название деревни, но где это? Где мы?

– Подай-ка мне большую книгу с нижней полки, – сказал Семен Борисович. – Сейчас покажу.

Священник подтянул свой стул к столу, лизнул палец и стал листать толстый атлас.

– Вот, – он показал грязным ногтем на точку в Сибири, далеко к востоку от Урала. Река здесь, как он и сказал, текла от северных предгорий Тибета в Арктику.

Уилл внимательно смотрел на Гималаи, но не увидел ничего похожего на карту, нарисованную Барухом.

А Семен Борисович все говорил и говорил, расспрашивал Уилла о его жизни, о родителях, о доме, и Уилл, опытный обманщик, отвечал ему вполне подробно. Потом экономка принесла свекольный суп с черным хлебом, священник прочел длинную молитву, и принялись за еду.

– Ну, как время проведем, Вил Иванович? – сказал Семен Борисович. – Сыграем в карты или лучше поговорим?

Он налил еще стакан чая, и Уилл нерешительно его взял.

– Я не умею играть в карты, – сказал он, – я спешу, мне надо двигаться дальше. А если я выйду к реке, как вы думаете, там можно попасть на пароход, который идет на юг?

Большое лицо священника омрачилось, и он мелко перекрестился.

– В городе неладно, – сказал он. – Тут приходила сестра Лидии Александровны из города и сказала, что вверх по реке идет судно с медведями, с бронированными медведями. Они приплыли из Арктики. Ты видел на севере бронированных медведей?

Священник смотрел на Уилла испытующе, и Бальтамос шепнул, чтобы было слышно только ему: «Будь осторожен».

Уилл сразу понял, почему он сказал так: сердце у него застучало, когда Семен Борисович заговорил о медведях, ведь он уже знал о них от Лиры. Лучше не выдавать своих чувств. Он сказал:

– Мы были далеко от Свальбарда, а медведи были заняты своими делами.

– Да, так я слышал, – к его облегчению, согласился священник. – Но теперь они ушли со своего острова и направляются на юг. У них пароход, а городские не хотят давать им топлива. Они боятся медведей. Да как их не бояться? Это же исчадия дьявола. Все, что с севера, – все от дьявола. Ведьмы хотя бы – дьявольское отродье! Церковь должна была давно их перебить. Ведьмы – боже упаси иметь с ними дело, слышишь, Вил Иванович? Знаешь, что они делают, когда ты в возраст войдешь? Они стараются тебя соблазнить. Все свои хитрости и уловки пустят в ход, будут соблазнять тебя своим телом, своей гладкой кожей, нежными голосами и заберут твое семя. Ты понял меня? Высосут из тебя все, оставят одну кожуру! Отнимут у тебя будущее, твоих детей, которых ты породил бы, ничего тебе не оставят. Казнить их надо, всех до одной.

Священник протянул руку к полке позади своего стула и взял бутылку и два стаканчика.

– Теперь хочу предложить тебе немного выпить, Вил Иванович. Ты молодой, поэтому только стопку-другую. Скоро будешь взрослым, надо всякое узнавать, например, какова на вкус водка. Лидия Александровна в прошлом году собрала ягоды, а перегонка – мое дело. И вот тебе результат – единственное, на чем отец Семен Борисович сошелся с Лидией Александровной!

Он засмеялся, откупорил бутылку и наполнил стаканчики до краев. Это предисловие ужасно смутило Уилла. Что делать? Как отказать, не проявив невежливости?

– Отец Семен, – сказал он и встал, – вы очень добры, и я хотел бы побыть у вас подольше, попробовать ваш напиток и послушать вас, потому что вы интересно рассказываете. Но понимаете, я скучаю по родителям и мне не терпится их найти, так что лучше я пойду, хоть и жалко.

Бородатый священник надул губы и нахмурился, но потом пожал плечами и сказал:

– Что ж, раз надо, так надо. Но прежде чем уйдешь, ты должен выпить свою водку. Давай вместе! Возьми и – залпом.

Он опрокинул стаканчик, осушил его в один прием, после чего грузно поднялся и встал вплотную к Уиллу. В его толстых грязных пальцах стаканчик казался совсем крохотным; но он да краев был наполнен прозрачной жидкостью, и Уиллу ударил в нос острый запах спиртного, остывшего пота, пятен от еды на рясе, и его затошнило еще до того, как он сделал глоток.

– Пей, Вил Иванович! – с угрожающей сердечностью крикнул священник.

Уилл поднял стакан и без колебаний, залпом выпил обжигающую жидкость. Теперь ему предстояло сдерживать подступающую тошноту.

Но его ожидало еще одно тягостное дело. Наклонившись с высоты своего громадного роста, Семен Борисович схватил Уилла за плечи.

– Мальчик мой, – сказал он, после чего закрыл глаза и стал нараспев читать то ли молитву, то ли псалом. От него разило табаком, алкоголем и потом, а стоял он так близко, что его густющая борода при каждом слове задевала лицо Уилла. Уилл задержал дыхание.

Семен Борисович крепко обнял его и поцеловал в щеки – в правую, в левую, еще раз в правую. Уилл почувствовал острые коготки Бальтамоса на своем плече и стоял смирно. Голова у него кружилась, живот схватило, но он не шевелился.

Однако всему приходит конец: священник отстранился и оттолкнул Уилла.

– Ну, с Богом, – сказал он, – иди на юг, Вил Иванович. Иди.

Уилл взял свой плащ и рюкзак и, стараясь ступать ровно, вышел за порог и зашагал по дороге, вон из деревни.

Он шел два часа, тошнота потихоньку отступала, и на смену ей пришла медленно пульсирующая боль в голове. В какой-то момент Бальтамос заставил его остановиться, положил прохладные руки ему на лоб и затылок, и боль немного утихла; однако Уилл пообещал себе больше никогда не пить водку.

К концу дня дорожка расширилась, вышла из тростников, и Уилл увидел впереди город, а за ним водный простор, такой широкий, как будто это было море.

Даже издали стало заметно, что в городе неспокойно. То и дело из-за крыш поднимался клуб дыма, а через несколько секунд долетал звук пушечного выстрела.

– Бальтамос, придется тебе опять стать деймоном. Держись рядом со мной и будь начеку.

Он вошел на окраину неопрятного городка, где дома покосились еще заметнее, чем в деревне, а наводнение оставило свои грязные следы на стенах выше его головы. Окраина была безлюдна, но по мере того как он приближался к реке, крики, вопли, винтовочная стрельба становились все громче.

Наконец он увидел людей: некоторые смотрели из окон верхних этажей, другие опасливо выглядывали из-за углов, и все взгляды были устремлены на берег, туда, где над крышами торчали шеи подъемных кранов и мачты больших судов.

Стены вздрогнули от взрыва, из окна поблизости выпало стекло. Люди попрятались, потом снова стали выглядывать, и дымный воздух огласился новыми криками.

Уилл дошел до перекрестка и увидел набережную. Когда дым и пыль частично рассеялись, показалось ржавое судно поодаль от берега; оно работало машиной, удерживаясь против течения, а на пристани вокруг большой пушки толпились люди, вооруженные винтовками и пистолетами. На глазах у Уилла пушка выстрелила – вспышка, орудие дернулось назад, и возле судна поднялся водяной столб. Уилл поднес к глазам ладонь козырьком. На судне виднелись фигуры, но… – он потер глаза, хотя знал, чего ожидать, – фигуры были не человеческие. Это были громадные металлические создания или животные в толстой броне. На носовой части палубы вдруг вспыхнул огненный цветок, и люди испуганно закричали. Пламя с дымным хвостом оторвалось от палубы, оно взлетало все выше, приближалось, рассыпая искры, и наконец упало и разлилось возле пушки. Люди с криками бросились врассыпную – некоторые, охваченные огнем, побросались в воду, и их унесло течением. Уилл увидел рядом с собой человека, похожего на учителя, и спросил:

– Вы говорите по-английски?

– Да, да, конечно…

– Что тут происходит?

– Медведи атакуют, мы пытаемся их отбить, но это трудно, у нас всего одна пушка и…

Огнебой на судне метнул еще один ком горящей серы, и этот упал еще ближе к пушке. Сразу же раздалось три мощных взрыва – они означали, что огонь попал на снаряды. Артиллеристы отбежали, а ствол пушки бессильно опустился.

– Ох, плохо дело, – простонал сосед Уилла, – теперь не смогут стрелять…

Командир развернул судно и направил к берегу. В толпе раздались крики отчаяния; они стали еще громче, когда на палубе возник новый огненный шар, и люди с винтовками, дав несколько выстрелов, бросились наутек. Но на этот раз медведи не метнули свой снаряд, а судно, работая против течения, стало бортом к пристани.

Два матроса (люди, не медведи) спрыгнули на берег и захлестнули швартовы за тумбы; горожане встретили этих людей-предателей злобным шипением и криками. Матросы, не обратив на них внимания, побежали спускать сходни. Когда они поднимались на борт, где-то рядом с Уиллом прогремел выстрел, и один из матросов упал. Его деймон, чайка, исчез, как огонек задутой свечи.

Медведей это привело в ярость. К огнебою снова поднесли запал, повернули его в сторону берега, пылающая масса взлетела в небо и рассыпалась огненным ливнем над крышами. А наверху сходней появился медведь, размерами превосходящий всех остальных, – видение закованной в железо мощи, и пули, осыпавшие его, с визгом и звоном отлетали от брони, не оставляя на ней ни малейшей царапины.

Уилл спросил соседа:

– Почему они напали на город?

– Им нужно топливо. Но мы не хотим иметь дела с медведями. Они покинули свое королевство и плывут вверх по реке – кто знает, что у них на уме? Поэтому мы вынуждены драться. Пираты… грабители…

Огромный медведь спустился по сходням, а позади него уже сгрудились другие, тяжестью своей накренив судно. Уилл увидел, что люди на пристани вернулись к орудию и загоняют в казенник снаряд.

В голову ему пришла идея – он выбежал на пристань, на ничейное пространство между артиллеристами и судном.

– Стойте! – закричал он. – Не стреляйте. Дайте мне поговорить с медведем.

Наступило затишье. Все застыли в изумлении перед этим сумасшедшим. Сам медведь, уже напружившийся для броска, не двинулся с места, хотя дрожал от ярости. Могучие когти впились в настил, а черные глаза в щели стального шлема горели огнем.

– Кто ты такой? Что тебе надо? – рявкнул он по-английски, поскольку Уилл говорил на этом языке.

Люди недоуменно переглядывались, а те, кто понимал чужой язык, переводили другим.

– Я буду драться с тобой один на один, – если ты уступишь, бой должен прекратиться.

Медведь не шелохнулся. Что до толпы, то, как только до нее дошел смысл слов Уилла, она разразилась криками, издевательским смехом и улюлюканьем. Но продолжалось это недолго. Уилл невозмутимо повернулся к горожанам, обвел толпу холодным взглядом, и смех смолк. Он чувствовал, как дрозд-Бальтамос дрожит у него на плече.

Когда все стихло, он крикнул:

– Если я заставлю медведя уступить, вы продадите им топливо. Они поплывут дальше и оставят вас в покое. Соглашайтесь. Не согласитесь – они вас всех перебьют.

Он знал, что медведь-исполин стоит всего в нескольких шагах за его спиной, но не обернулся; он наблюдал за тем, как переговариваются, спорят, размахивают руками городские, и через минуту в толпе раздался голос:

– Малый! Заставь медведя согласиться!

Уилл повернулся кругом. Он сглотнул, набрал в грудь воздуха и крикнул:

– Медведь! Соглашайся. Если ты мне уступишь, бой прекратится, ты сможешь купить топливо и мирно плыть дальше.

– Невозможно! – рявкнул медведь. – Мне стыдно с тобой драться, ты слаб, как устрица без раковины. Я не могу с тобой драться.

– Верно, – согласился Уилл. Сейчас его вниманием безраздельно владело это огромное свирепое существо. – Это будет нечестное состязание. Ты весь в броне, а у меня ее нет. Ты сможешь снести мне голову одним движением лапы. Так сделаем честнее. Дай мне часть свой брони, какую хочешь. Шлем, например. Тогда шансы немного уравняются, и тебе не стыдно будет сразиться со мной.

С рычанием, в котором смешались ненависть, гнев и презрение, медведь поднял лапу и длинным когтем отстегнул цепь, удерживавшую шлем.

Все затихло на берегу. Никто не издал ни звука, никто не пошевелился. На глазах у горожан происходило что-то невиданное, и они не могли понять, что.

Слышно было только, как плещется вода о деревянные сваи, стук судовой машины и беспокойные крики чаек над головой. Затем медведь с грохотом швырнул шлем под ноги Уиллу.

Уилл поставил рюкзак и приподнял шлем за один конец. Это стоило ему огромного труда. Шлем был сплошной, сделан из одного листа, темный, со щербинами, с прорезью для глаз наверху и массивной цепью снизу. Длиной он был с предплечье Уилла, а толщиной с большой палец.

– Так вот он каков, твой доспех. Кажется мне, он не очень крепкий. Не знаю, можно ли на него надеяться. Ну-ка, посмотрим.

Он вынул из рюкзака нож, приставил острием к передней части шлема и срезал уголок, словно масло.

– Так я и думал. – Уилл отрезал еще кусок, и еще, и за минуту шлем превратился в груду железных обрезков. Он захватил горсть, выпрямился и протянул медведю: – Это было твоей броней, – сказал он и ссыпал обрезки на кучу у своих ног, – а это – мой нож. И раз твой шлем мне не подошел, я буду драться без него. Ты готов, медведь? Я думаю, теперь мы в равных условиях. В конце концов, и я могу снести тебе голову одним ударом ножа.

Мертвая тишина. Черные глаза медведя горели, как смола, и Уилл почувствовал, как между лопаток у него потекла струйка пота.

Потом медведь покачал головой. Он сделал шаг назад.

– Слишком сильное оружие, – сказал он. – Против него не могу сражаться. Мальчик, твоя взяла.

Уилл знал, что через секунду горожане начнут свистеть, кричать и улюлюкать, поэтому, не дожидаясь, когда медведь договорит слово «взяла», он повернулся к ним и закричал первым:

– У нас был уговор. Займитесь ранеными и погасите пожар, а потом давайте топливо на судно.

Он понимал, что, пока его переведут и передадут из уст в уста его слова, пройдет несколько минут, и это помешает людям дать волю своему гневу и радости. Подействует, как защитная дамба из мешков с песком во время паводка. Медведь наблюдал за всем этим и понимал, что он делает и зачем, – понимал лучше самого Уилла, чего он добился.

Уилл спрятал нож в рюкзак и переглянулся с медведем, но на этот раз в их взгляде не было враждебности. Они подошли друг к другу, а медведи на судне принялись разбирать огнебой; к пристани подвалили другие два судна.

Горожане занялись расчисткой набережной, а несколько человек с любопытством окружили Уилла, разглядывая мальчика, который имеет такую власть над медведем. Пора было снова сделаться незаметным, и он употребил магию, которая отводила все виды внимания от его матери и годами оберегала их обоих. Конечно, никакая это была не магия, а просто способ поведения. Он замолчал, стал двигаться вяло, смотреть тупо, и через минуту люди потеряли к нему интерес, перестали обращать на него внимание. Им просто наскучил этот тупой ребенок, они отвернулись и забыли о нем.

Но внимание медведя было не чета людскому, он видел, что происходит, и понимал, что это – еще одно орудие в арсенале Уилла. Подойдя к нему, он заговорил тихо, низким голосом, рокочущим, как судовые машины.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Уилл Парри. Ты можешь сделать себе новый шлем?

– Да. Чего ты добиваешься?

– Вы плывете вверх по реке. Я хочу плыть с вами. Мне надо в горы, а это – самый быстрый путь. Возьмете меня?

– Да. Я хочу посмотреть нож.

– Я покажу его только тому медведю, которому доверяю. Я слышал, есть один медведь, которому можно верить. Он – король медведей, друг одной девочки – ее-то я и хочу найти в горах. Ее зовут Лира Сирин, а медведя – Йорек Бирнисон.

– Я Йорек Бирнисон.

– Я так и понял, – сказал Уилл.

Судно уже принимало топливо: к нему подтягивали вагонетки, опрокидывали над спускными желобами, уголь с грохотом валился в трюм, и в воздух поднималось облако черной пыли.

Не замеченный горожанами, увлеченно подметавшими стекло и спорившими о цене на топливо, Уилл поднялся за королем медведей на борт.