Текст книги "Рубин во мгле"

Глава вторая
ПАУТИНА

Прошло несколько дней. Состоялось предварительное слушание по делу о смерти мистера Хиггса, на котором Салли пришлось присутствовать; миссис Риз была этим сильно раздосадована, потому что именно на это утро (по случайному совпадению) был назначен их визит к мисс Таллет. Салли честно отвечала на все вопросы судьи: она разговаривала с мистером Хиггсом о своем отце, когда он неожиданно упал замертво. Никто не задавал ей трудных вопросов и не пытался загнать ее в тупик. Она поняла: если притвориться слабой и напуганной и при этом постоянно промакивать глаза кружевным платочком, она сможет легко уклониться от затруднительных вопросов. Ей это очень не нравилось, но другого оружия не было – кроме револьвера. Но против ее врага, которого нельзя было увидеть, оно было бесполезно.

Как бы там ни было, никто особенно не удивился кончине мистера Хиггса. Был вынесен вердикт о естественной смерти: вскрытие выявило серьезную сердечную недостаточность, и дело было прекращено в течение получаса. Салли вернулась в Айслингтон, и жизнь потекла своим привычным чередом.

Но не совсем. Сама того не подозревая, она задела край паутины, и паук проснулся. Пока же она пребывала в своем неведении (сидючи в неуютной гостиной мисс Таллет и слушая, как эта достойная леди на пару с миссис Риз перебирает ее по косточкам), произошло три события, которые еще немножко встряхнули паутину и заставили паука обратиться своим взором и мыслью к Лондону и Салли.

Во-первых, некий джентльмен в холодном доме прочел газету.

Во-вторых, старая – как бы нам ее назвать?.. Впрочем, пока мы не познакомимся с ней поближе, у нас нет причин в чем-либо ее упрекать, так что назовем ее просто старой леди, – так вот, эта немолодая леди пригласила некоего стряпчего к себе на чашку чая.

И в-третьих, один моряк в очень затруднительном, если не сказать больше, положении сошел на берег в Ист-Индских доках и занялся поиском места, где бы переночевать.

Упомянутый выше джентльмен (слуги, когда таковых у него был полный штат, звали его Майором) жил на побережье, в доме, стоявшем над угрюмой полосой земли, затопляемой приливом, заболоченной и пустынной во время отлива. В жилище его не было ничего, кроме самого необходимого, так как состояние майора со временем претерпело весьма болезненный ущерб. Честно сказать, оно находилось при последнем издыхании.

В этот день он сидел у подоконника в своей нетопленой гостиной. Окно выходило на север, на унылое и пустынное море, и все-таки что-то его постоянно тянуло на эту сторону дома, заставляя рассматривать проплывающие вдали волны и корабли. Однако сейчас он не смотрел на море, а читал газету, поданную единственной оставшейся служанкой: кухаркой и одновременно экономкой, столь озабоченной выпивкой и столь нечистой на руку, что никто более не соглашался нанять ее.

Равнодушно пролистывая страницы, он старался держать газету таким образом, чтобы на нее падали последние лучи исчезающего света, все откладывая тот момент, когда придется зажечь лампу. Его глаза пробегали заголовки статей без всякого интереса, пока он не наткнулся на репортаж о происшествии в судоходной конторе, заставивший его сразу подскочить на месте.

Отрывок, более всего заинтересовавший его, гласил:

Единственным свидетелем произошедшего была мисс Вероника Локхарт, дочь покойного мистера Мэтью Локхарта, бывшего совладельца фирмы.

О смерти самого мистера Локхарта, постигшей его во время крушения шхуны «Лавиния», мы писали в августе.

Джентльмен прочел это дважды и протер глаза. Затем он поднялся и отправился писать письмо.

За лондонским Тауэром, между верфью Святой Екатерины и Шедвеллским новым доком, находился квартал под названием Уоппинг – лабиринт кишащих крысами переулков, убогих гостиниц и ночлежек, пристаней и складов, узких рядов строений, единственные двери которых находились на уровне второго этажа, с поперечными балками и блоками для подтягивания к ним грузов. Глухие кирпичные стены и устрашающе выглядевшие приспособления над ними производили впечатление какого-то кошмарного застенка, в то время как свет, проникая сквозь воздух, мутный от угольной пыли, казалось, исходил откуда-то издалека – словно из верхних, забранных решетками окон.

Вся жестокость и грязь этих трущоб будто сошлись в одном месте под названием Гиблая Пристань. Когда-то здесь была верфь, но эти времена давным-давно миновали, теперь здесь сохранился лишь ряд битком набитых жильцами домов и лавчонок, жмущихся к самому краю обрыва над рекой: бакалейная лавка, пирожная, контора ростовщика, пивная с громким именем «Маркиз Грэнби» и гостиница.

Надо сказать, что слово «гостиница» в Ист-Энде имеет целый ряд значений. В худшем случае она представляет собой комнату, насквозь пропитанную сыростью и отвратительным зловонием, с натянутой посередине бельевой веревкой. Безнадежные пьяницы и нищие могли заплатить пенни за счастье уснуть не на холодном и грязном полу, а стоя, привалившись к этой веревке. В лучшем случае вам предоставляли сравнительно чистое помещение, в котором простыни меняют так часто, как это вздумается хозяевам или прислуге.

Где-то посередине находилась гостиница миссис Холланд. Здесь койка на одну ночь будет стоить вам три пенса, на день – четыре, целая комната – шесть и завтрак – пенни. Но вам не придется скучать в одиночку. Если даже блохи не заинтересуются вашей грешной плотью, то клопы – не такие снобы и не пренебрегут никаким даром небес.

Именно в этот дом и пришел мистер Иеремия Блит, весьма осанистый и не менее подозрительный хокстонский стряпчий. С хозяйкой гостиницы он встречался и раньше, но в другом месте; это был его первый визит на Гиблую Пристань.

Стук вызвал к дверям девочку, уже невидимую в наступивших сумерках, так что мистеру Блиту видны были только ее большие темные глаза. Она приоткрыла дверь и спросила в щелку:

– Кто там?

– Мистер Иеремия Блит. Миссис Холланд ждет меня.

Девочка открыла дверь пошире, впуская гостя, и тотчас растворилась во мраке прихожей.

Мистер Блит вошел. Сперва в ожидании хозяйки он барабанил пальцами по тулье своей шляпы, затем уставился на пыльную гравюру «Смерть Нельсона», стараясь особенно не задумываться о происхождении пятен на потолке.

Вскоре вместе с запахом вареной капусты и старых кошек явилась хозяйка дома. Это была тощая старуха с запавшими щеками, щелястым ртом и пронзительным взглядом. Она протянула гостю крючковатую руку и что-то прошамкала, но что именно, Блит не мог разобрать – с таким же успехом она могла заговорить по-турецки.

– Простите, мэм? Я не совсем…

Она радостно гукнула и повела мистера Блита в крошечную гостиную, где кошачий запах достигал уже полной своей глубины и силы. Как только дверь затворилась, старуха сняла с камина маленькую оловянную шкатулку, достала оттуда искусственные зубы и вставила их в рот, причмокнув губами. Они были ей порядком велики, так что выглядело это довольно устрашающе.

– Так-то лучше, – сказала она. – Вечно я забываю свои зубы! А достались-то они мне от моего дорогого муженька. Настоящая слоновая кость, без обмана! Сделаны в Индии, тому лет двадцать пять назад, а может, больше. Глядите, какая вещица!

И она распахнула свою пасть, обнажив бурые клыки и серые десны над ними, щедро обдавая стряпчего звериным зловонием. Мистер Блит отступил назад.

– И когда он умер, мой бедный ягненочек, – продолжила она, – они чуть было не отправились за ним в гроб: никто и оглянуться не успел, как он умер. Холера, черт возьми! В неделю сгорел, бедный мой птенчик. Но я вырвала их прямо у него изо рта, прежде чем они нахлобучили на него крышку! Да вы посмотрите, их еще носить и носить!

Мистер Блит сглотнул.

– Да ну же, садитесь, будьте как дома. Аделаида!

Девочка выступила из тени. Ей не больше девяти, подумал мистер Блит, так что по закону она уже должна учиться в школе: новый закон о начальных школах, делавший обязательным обучение детей до достижения тринадцати лет, был введен как раз за два года до описываемых событий. Но совесть мистера Блита по своей призрачности была подобна этой девочке: слишком неосязаемая, чтобы задавать вопросы, слишком смутная, чтобы протестовать. Так что оба они – и совесть, и дитя – оставались безмолвными, пока миссис Холланд распоряжалась насчет чая, и столь же иллюзорны были их дальнейшие проявления.

Повернувшись наконец к своему гостю, миссис Холланд наклонилась и, легонько постукивая его по колену, произнесла:

– Ну? У вас ко мне есть дельце, не так ли? Не робейте, мистер Блит. Доставайте, что у вас там в портфеле – какие такие секреты.

– Кое-что есть, кое-что… – согласился стряпчий. – Хотя, строго говоря, никаких особенных секретов, ведь наша договоренность составлена на вполне законных основаниях…

Голос мистера Блита обладал свойством постепенно стихать к концу каждого пассажа, так что казалось, он всегда готов был пойти на попятный в самый последний момент. Но миссис Холланд энергично закивала головой.

– Точно, – сказала она. – Чистая игра, без всяких фокусов и выкрутасов. Вот это по мне. Валяйте дальше, мистер Блит.

Мистер Блит распахнул свой кожаный портфель и вытащил какие-то бумаги.

– Я ездил в Суэлнес на той неделе и заручился согласием известного нам джентльмена на условиях, оговоренных в прошлую встречу…

Тут в комнату вошла Аделаида с чайным подносом, и стряпчий умолк. Девочка поставила поднос на замусоренный маленький столик, сделала реверанс миссис Холланд и безмолвно вышла. Пока старуха разливала чай, мистер Блит продолжил:

– Гм-м… Теперь условия… Оговоренный предмет будет положен на хранение в банк Хаммонда и Витгроува на Винчестер-стрит.

– Какой такой оговоренный? Не виляйте, мистер Блит. Давайте-ка без этих штучек.

Спряпчий, по мере сил избегавший называть вещи своими именами, был, кажется, обескуражен подобной прямотой. Он понизил голос, подался вперед из своего кресла и оглянулся, прежде чем начать говорить.

– Гм-м… Рубин будет положен в банк Хаммонда и Витгроува и оставлен там вплоть до смерти вышеназванного джентльмена, после чего в сроки, установленные им в завещании, надлежащим образом мы – я и э-э-э… миссис Троп – засвидетельствуем…

– Кто такая? Соседка?

– Служанка, мэм. Правда, не очень надежная: она пьет, как я понимаю, но ее подпись на документе будет, конечно, вполне действительна… Гм! Рубин будет, как я сказал, у Хаммонда и Витгроува до самой смерти вышеуказанного джентльмена, после чего он станет вашей собственностью.

– И все по закону, верно?

– Совершенно верно, миссис Холланд…

– Ни сучка ни задоринки? Никаких «вдруг»?

– Будьте уверены, мэм. У меня с собой копия этого документа, собственноручно им подписанная. Предусмотрены все, так сказать, неожиданности.

Она взяла бумагу и подозрительно ее просмотрела.

– Похоже, все в порядке. Отлично, мистер Блит. Вы знаете, я честная женщина. Дело сделано – я плачу. Каковы ваши издержки?

– Издержки, мэм? А… конечно. Мой клерк как раз готовит счет, мэм. Я должен проверить, чтобы все было прописано надлежащим образом…

Итак, все было обговорено, и минут через пятнадцать мистер Блит поднялся со стула. После того как Аделаида препроводила его к двери, миссис Холланд осталась в маленькой гостиной, чтобы еще раз прочесть принесенный документ. Затем она вынула зубы, прополоскала их в чайнике, спрятала в коробочку и стала разглядывать доверенность Хаммонда и Витгроува, банкиров с Винчестер-стрит.

Третий наш новый знакомый звался Мэтью Бедвелл. В прошлом второй помощник капитана с грузового судна, осуществлявшего чартерные перевозки на Дальнем Востоке, ныне он находился в крайне плачевной ситуации.

Он блуждал в лабиринтах сумрачных улиц за Вест-Индскими доками. За плечом у него болтался мешок с вещами, тонкая куртка, плотно застегнутая доверху, едва защищала его от холода, однако он и помыслить не мог, чтобы вытащить из мешка что-нибудь потеплее: ведь тогда пришлось бы остановиться, пусть даже на полминуты, что в тот момент представлялось Бедвеллу подобием самоубийства.

В кармане у него лежала бумажка с адресом. Время от времени Бедвелл доставал ее и сверялся с названием улицы, прежде чем пройти еще немного, затем все повторялось. Тот, кто наблюдал бы за ним со стороны, мог подумать, что моряк в стельку пьян, однако в воздухе вокруг не чувствовалось ни малейшего запаха алкоголя. Более сострадательный наблюдатель мог предположить, что он болен или ему очень плохо, и это было бы ближе к истине. Но если бы кто-нибудь мог заглянуть к нему в голову и почувствовать всю неразбериху, которая там царила, он подивился бы, каким образом Бедвелл вообще держится на ногах. Было две задачи, намертво сцепившиеся с его сознанием: одна швырнула его за пятнадцать тысяч километров в Лондон, другая заставляла драться за каждый сантиметр пути.

Вскоре вторая задача почти поглотила первую.

Бедвелл брел по узкой, грубо мощенной улице в районе Лаймхауса, вдоль черных от копоти и крошащихся от сырости кирпичных стен, когда вдруг приметил открытую дверь и пожилого человека, неподвижно сидевшего на ступеньке. Старик был китайцем. Он смотрел на Бедвелла и, когда моряк уже прошел мимо, двинул в его сторону головой и сказал:

– Твоя пыхнуть?

Бедвелл почувствовал, как каждая клеточка его тела рванулась к двери. Он качнул головой и закрыл глаза, потом ответил:

– Нет. Нет пыхнуть.

– Хороший цена один пых.

– Нет. Нет, – повторил Бедвелл и заставил себя идти вперед прочь оттуда. Он еще раз сверился со своей бумажкой и прошел сто метров или около того, прежде чем снова достать ее. Медленно, но уверенно он двигался, держа курс на запад, через Лаймхаус и Шедвелл, пока не оказался в Уоппинге. Он еще раз сверился с бумажкой, помедлил. Уже темнело; он взял немного левее. Неподалеку была пивная, и желтоватый гостеприимный свет притягивал его к себе, как мотылька.

Он заплатил за стакан джина и выпил его маленькими глотками, как лекарство: невкусно, но необходимо. И понял, что больше этой ночью он уже никуда не пойдет.

– Я ищу, где бы переночевать, – обратился Бедвелл к женщине за стойкой. – Думаете, можно что-нибудь найти поблизости?

– Двумя дверями дальше. Гостиница миссис Холланд. Но…

– То, что надо. Холланд. Миссис Холланд. Я запомню.

И он вздернул мешок на плечи. Женщина участливо посмотрела на моряка.

– Что с тобой, дружок? Я смотрю, вид у тебя не больно здоровый. Хлебни-ка еще джину.

Он помотал головой и вышел.

На стук Бедвелла вышла Аделаида и тихонько провела его в заднюю часть дома, в комнату с выходящим на реку окном. Стены сочились влагой, постельное белье было грязное, но ему было все равно. Аделаида принесла огрызок свечи и оставила его одного. Как только дверь за ней захлопнулась, он кинулся на колени и рванул свой мешок. В следующие несколько минут его трясущиеся руки были очень заняты; затем он повалился на кровать, глубоко вздохнул и почувствовал, как мир перед ним растворяется в сумраке забвения. Вскоре он окончательно погрузился в сон – столь глубокий, что более полусуток ничто на свете не могло бы его разбудить. Наконец-то он был в безопасности.

В Лаймхаусе он чуть было не поддался искушению. Чертов китаец со своим пыхом… Там, конечно, была опиумная курильня. А Бедвелл был рабом этого могучего зелья.

…Он спал, и что-то очень важное для Салли уснуло вместе с ним.

Глава третья
ДЖЕНТЛЬМЕН ИЗ КЕНТА

Спустя три ночи Салли снова приснился тот же кошмар. Приснился? Но она могла бы поклясться, что это был не сон, все происходило точно наяву…

Страшная жара.

Она не может пошевелиться, руки и ноги завязли, потонули в темноте…

Она слышит шаги.

И внезапный крик, так близко от нее!

Бесконечный крик.

Вдруг свет – мерцающий, приближающийся. За ним – лицо – два лица – белые саваны с жуткими распахнутыми ртами.

Голоса из темноты: «Смотрите! Смотрите на него! О боже…»

Она проснулась.

Вынырнула, как пловец выныривает из пучины, все еще помня смертельный ужас глубины. Ее сотрясали рыдания. Опомнись, сказала она себе, отца нет, никто тебе не поможет, надо быть сильной.

Невероятным усилием воли она задушила в себе плач. Отшвырнула в сторону душное одеяло, пропитываясь прохладным ночным воздухом. Только когда ее начала бить крупная дрожь, Салли поняла, что и кошмар, и жара, его наполнявшая, окончательно улетучились. Тогда она снова закуталась в одеяло, но еще долго-долго не могла уснуть.

Наутро пришло письмо. Как только закончился завтрак, Салли ловко ускользнула от миссис Риз и закрылась в своей комнате. Письмо было переправлено ей адвокатом, как и предыдущее, однако теперь марка была английская, а стиль и почерк выдавали образованного человека. Она разорвала конверт, развернула листок дешевой бумаги – и резко выпрямилась.

Форланд-хаус Суэлнес Кент

10 октября 1872 года

Дорогая мисс Локхарт!

Мы с Вами не знакомы, Вы даже никогда не слышали моего имени. Могу только сказать, что много лет назад я хорошо знал Вашего отца и, надеюсь, это послужит извинением моему письму.

Я прочел в газете о несчастном случае в Чипсайде и тут же припомнил, что мистер Темпл из «Линкольнз-инна» был адвокатом Вашего отца. Надеюсь, это письмо дойдет до Вас. Я знаю, что Вашего отца нет в живых; пожалуйста, примите мои глубочайшие соболезнования.

Но сам факт его смерти и некоторые обстоятельства, касающиеся моих собственных дел, вынуждают меня говорить с Вами с неотлагательной срочностью.

В настоящий момент я могу сообщить Вам лишь три важных факта. Первое: этот вопрос связан с осадой Лакноу. Второе: здесь замешан предмет чрезвычайной ценности. И наконец, третье: Ваша собственная безопасность сейчас под угрозой.

Пожалуйста, мисс Локхарт, будьте осторожны, помните о моем предостережении. Во имя моей дружбы с Вашим отцом, во имя Вашей собственной жизни – приезжайте как можно скорее и выслушайте то, что я должен Вам сообщить. Есть очень веские причины, почему я не могу приехать к Вам сам. Позвольте же мне подписаться моим собственным именем, несмотря на то что оно Вам не знакомо: неизменно преданный Вам,

Ваш добрый друг Джордж Марчбэнкс.

Салли прочла это дважды, удивленная сверх всякой меры. Если ее отец и мистер Марчбэнкс были друзьями, почему же она никогда не слышала его имени до того письма с Дальнего Востока? И что это за опасность, которая ей грозит?

Семь блаженств…

Ну конечно! Он должен знать, какое неожиданное открытие сделал ее отец. По-видимому, отец написал ему, зная, что так письмо будет в полной сохранности.

У Салли было немного денег в кошельке. Взяв плащ, она тихонько спустилась по лестнице и вышла из дома.

Она села на поезд с таким чувством, будто начинает военную кампанию. Она представляла себе, как хладнокровно спланировал бы отец все ее этапы, прокладывая линии сообщений, создавая опорные пункты и находя надежных союзников. Теперь этим предстоит заняться самой Салли.

Мистер Марчбэнкс претендует на роль союзника. По крайней мере, он сможет рассказать ей что-то важное. Нет ничего хуже, чем не знать о нависшей над тобой опасности…

Она разглядывала серые окраины города, неотличимые по цвету от сельского пейзажа, и море, появившееся слева от вагона. Было видно не меньше пяти, а то и шести кораблей, стремительно плывущих к устью Темзы с распущенными парусами или на всех парах идущих прямо навстречу ветру.

Суэлнес оказался довольно маленьким городком. Салли решила не брать кэб, экономя свои скудные сбережения, поэтому она пошла пешком, предварительно выведав у носильщика, что Форланд-хаус находится совсем близко, не более километра, – сначала вдоль побережья, а затем по тропинке вдоль реки, сказал он. Она сразу отправилась в путь. Городок оказался унылым и холодным, река – грязной речушкой, вившейся среди солевых гряд, за которыми виднелась отдаленная мутно-серая полоса моря. Как раз закончился отлив, побережье было пустынно; лишь одна человеческая фигура виднелась неподалеку.

Это был фотограф. Он установил свою камеру как раз посередине тропинки возле реки, а рядом с ней – маленькую палатку, служившую ему «темной комнатой», – в те времена так делали многие фотографы. Он выглядел весьма любезным молодым человеком, и так как Салли не могла обнаружить никаких признаков прибрежной косы, не говоря уже о доме на ней, она решилась спросить у него дорогу.

– Вы уже второй человек, которому туда надо, – ответил фотограф. – Дом – вон там, длинное такое приземистое здание. – Он указал на рощицу каких-то чахлых деревьев примерно в полукилометре.

– А кто был первым? – спросила Салли.

– Старуха. Ну в точности ведьма из «Макбета»!

Эта аллюзия осталась недоступной для Салли, и, видя ее недоумение, фотограф продолжил:

– Ну, такая морщинистая, знаете, совершенно отвратительная.

– Ага, понятно.

– Вот моя визитка, – сказал молодой человек. И ловко, как фокусник, вытащил откуда-то и протянул Салли белую картонную карточку. На ней было написано: Фредерик Гарланд, мастер художественной фотографии, и лондонский адрес. Она еще раз взглянула на него, уже с симпатией. Лицо Фредерика выдавало ум и чувство юмора, соломенные волосы частоколом торчали на голове, а манера себя вести была живая и располагающая.

– Простите мою надоедливость, – сказала девушка. – А что вы сейчас фотографируете?

– Пейзаж, – ответил он. – Немножко уныло, не правда ли? Но я хотел чего-то унылого и мрачного. Я экспериментирую с химическими смесями. У меня появилась идея, как повысить чувствительность пластинки при таком освещении по сравнению с обычным покрытием.

– Коллодием.

– Верно! Вы фотограф?

– Нет, просто мой отец интересовался… Но, простите, мне надо идти. Спасибо, мистер Гарланд.

Он понимающе улыбнулся и занялся своей камерой.

Тропинка петляла, пробегая вдоль грязного берега реки, и в конце концов вывела ее к той самой рощице. Тут, как и сказал фотограф, стоял дом, покрытый штукатуркой, с несколькими проплешинами на крыше, откуда слетела черепица. Сад зарос и явно давно не чищен. Более заброшенного места ей еще не приходилось видеть.

Салли ступила на крыльцо и уже хотела звонить в колокольчик, когда дверь распахнулась и на порог вышел мужчина.

Он приложил палец к губам и притворил за собой дверь, стараясь сделать это как можно бесшумнее.

– Пожалуйста, – прошептал он, – ни слова. Сюда, быстрее…

Салли заинтригованно последовала за ним. Идти пришлось вокруг всего дома. В конце концов он привел ее на маленькую застекленную веранду. Еще с минуту он напряженно прислушивался к звукам, доносившимся снаружи, и только затем протянул ей обе руки.

– Мисс Локхарт, я майор Марчбэнкс, – сказал он.

Салли пожала его руку. Он был уже немолод, лет около шестидесяти, подумала она. Глубоко посаженные темные глаза лихорадочно блестели, но лицо было землистого цвета, и одежда висела на нем мешком. Его голос показался ей странно знакомым, но в выражении лица чувствовалась такая напряженность, что Салли почти испугалась – прежде чем поняла, что он испуган еще больше.

– Ваше письмо пришло сегодня утром, – сказала она. – Это отец попросил вас связаться со мной?

– Нет… – Он удивился.

– Тогда скажите, слова «семь блаженств» что-нибудь вам говорят?

Майор Марчбэнкс озадаченно поглядел на нее.

– Простите, – сказал он, – вы приехали сюда, чтобы спросить меня об этом? Разве он, ваш отец, не…

Салли рассказала вкратце о последнем путешествии своего отца, о письме с Востока, о смерти мистера Хиггса. Майор казался совершенно обескураженным и сбитым с толку всеми этими странными событиями.

На веранде стоял карточный столик и единственный деревянный стул. Спохватившись, он предложил ей присесть и снова заговорил:

– У меня есть враг, мисс Локхарт, теперь он и ваш тоже. Это женщина, и она – сущий дьявол. Сейчас она здесь, в доме, потому мы и должны прятаться. И поэтому вам надо уехать отсюда как можно скорее. Ваш отец…

– Но почему? Что я ей сделала? Кто она такая?

– Пожалуйста, мисс Локхарт… Я не могу этого вам объяснить сейчас, но я все обязательно расскажу, потерпите. Я не знаю причин смерти вашего отца и ничего не знаю ни о семи блаженствах, ни о Южно-Китайском море, ни о грузовых рейсах. Он не мог знать о том дьяволе, который в меня вцепился, который сейчас… Я не могу вам помочь. Я ничего не могу сделать. Его надежда на меня оказалась тщетной, он снова ошибся.

– Снова?

Она увидела, как безысходное отчаяние исказило его лицо, и это ее испугало. В его глазах, казалось, не было и проблеска надежды.

Но тут девушка подумала о самом первом письме.

– Вы когда-нибудь жили в Чатеме? – спросила она.

– Да, давным-давно. Но сейчас нет времени говорить об этом. Вот, возьмите скорей.

Майор открыл ящик стола и вытащил оттуда упакованный в коричневую бумагу предмет. Он был около пятнадцати сантиметров в длину, обвязан бечевкой и запечатан сургучом.

– Здесь все написано. Может быть, раз он ничего не сказал вам об этом, я тоже не должен… Вас ожидает страшное потрясение. Будьте, пожалуйста, к этому готовы. По крайней мере, вы узнаете, почему ваша жизнь в такой опасности.

Когда Салли принимала сверток, ее руки тряслись; заметив это, он накрыл их своими ладонями и опустил голову.

И тут дверь отворилась.

Посерев, Марчбэнкс отскочил в сторону. На веранду заглянула немолодая женщина.

– Она в саду, сэр.

Женщина выглядела столь же подавленной, как и хозяин; от нее шла мощная волна спиртового духа. Майор Марчбэнкс кивнул Салли.

– В дверь, – шепнул он. – Спасибо, миссис Троп. Быстрее же, быстрее…

Миссис Троп неуклюже отодвинулась и попыталась улыбнуться Салли, когда та протискивалась мимо. Майор провел ее через дом, и она успела разглядеть всю отчаянность его положения: пустые комнаты, голые полы и насквозь отсыревшие стены. Его страх был заразителен.

– Пожалуйста! – воскликнула она, когда он потянулся к парадной двери. – Кто этот враг? Я же ничего не знаю! Скажите хоть ее имя!

– Ее зовут миссис Холланд, – прошептал он, открывая скрипучую дверь и оглядывая округу. – Прошу вас, уходите сразу. Вы пришли пешком? Вы молодая, сильная и быстрая – не медлите, идите как можно быстрее прямо в город. Простите меня, простите и – не медлите. Простите.

Он едва сдерживал слезы, когда говорил.

Она вышла, дверь закрылась. Вряд ли их разговор занял больше десяти минут. Салли взглянула на белую оштукатуренную стену дома: не следят ли за ней откуда-нибудь вражеские глаза?

Не медля ни секунды, она пустилась в обратный путь по обсаженной темными деревьями аллее и вышла на тропинку, бегущую вдоль реки.

Начался прилив, волны неспешно накатывали на берег. Фотограф куда-то исчез, и все вокруг выглядело еще более мрачно, голо и уныло.

Девушка поспешила дальше, непрерывно думая о свертке, лежащем в ее сумке. На полпути вдоль берега Салли остановилась и посмотрела назад. Она не поняла, что ее заставило это сделать, – как вдруг увидела маленькую фигурку, мгновенно спрятавшуюся за деревом: женщину в черном. Старую женщину. Она находилась слишком далеко, чтобы разглядеть ее получше, но было ясно, что она спешила вслед за Салли. Эта черная точка была единственным, что нарушало серое однообразие пустынного побережья.

Салли ускорила шаг и ускоряла его до тех пор, пока не вышла на главную дорогу. Здесь она снова оглянулась. Черная фигурка была уже не в отдалении, как раньше, но приближалась с неумолимостью прилива. И скрыться было негде.

Дорога в город теперь слегка поворачивала от моря, и Салли пришло в голову, что, если она сойдет на придорожную тропинку в тот момент, когда ее не видно, она сможет…

И тут она снова увидела фотографа. Он стоял лицом к морю, рядом со своей палаткой, и выстраивал композицию. Она еще раз посмотрела назад: черная фигурка была скрыта краем ряда прибрежных домов. Салли припустила что есть духу, в этот момент он заметил ее и радостно ухмыльнулся.

– Это опять вы, – сказал он.

– Пожалуйста, помогите мне!

– Охотно! Что нужно сделать?

– Меня преследует старуха, она очень опасная, и я не знаю, куда мне от нее спрятаться.

Его глаза весело заблестели.

– В палатку, быстро, – сказал он, откидывая шторку. – Не двигайтесь, а то все переколотите. И не обращайте внимания на запах.

Салли нырнула внутрь и оказалась в кромешной темноте; фотограф тем временем задернул полог и крепко его зашнуровал. Запах внутри был сногсшибательный – будто гремучая смесь нюхательных солей.

– Не разговаривайте, – тихо сказал он. – Я скажу, когда она уйдет. Черт возьми, вот и она! Пересекает дорогу… Идет прямо к нам…

Салли застыла; ей были слышны крики чаек, цокот подков, скрип проехавшей повозки, и вдруг – отчетливый, быстрый стук пары подбитых гвоздями ботинок. Они остановились не более чем в трех шагах от нее.

– Извините, сэр, – раздался голос, в котором одышка и хрип смешивались с каким-то странным пощелкиваньем.

– Что-что? Я вас не слышу. – Голос Фредерика звучал приглушенно. – Погодите минуточку. Я же выстраиваю композицию. Не могу вылезти, пока не закончу… Ну вот, готово. – Тут фотограф вынырнул из-под покрывала. – Я вас слушаю, мэм.

– Здесь не проходила молодая девушка, сэр? В черном?

– Проходила. Чертовски быстро. Необыкновенно хорошенькая, блондинка. Она?

– Уж конечно, такой пригожий молодой человек не пропустит красотки! Да, это она, сэр. Вы приметили, какой дорогой она пошла?

– Собственно говоря, она спросила меня дорогу на Суон. Мол, хочет успеть на рамсгейтскую почтовую карету. Я сказал ей, что у нее осталось десять минут, не больше.

– Суон? Где это?

Фотограф стал подробно объяснять, старуха нетерпеливо поблагодарила и припустила в погоню.

– Не двигайтесь, – тихо сказал Фредерик. – Она еще не завернула за угол. Боюсь, вам придется еще немного потерпеть это зловоние.

– Спасибо, – вежливо ответила Салли. – Хотя вам и ни к чему было так расхваливать меня.

– О боже мой! Хорошо, беру свои слова обратно. Вы такая же уродина, как она! Но объясните мне: что тут вообще происходит?

– Сама не знаю. Я запуталась в какой-то ужасной истории. Я даже не могу рассказать вам, в чем дело…

– Ш-ш-ш!

На дороге послышались шаги; они медленно приблизились, миновали палатку и затихли вдали.

– Толстяк с собакой, – объяснил Фредерик. – Ушел.

– А ее вы видите?

– Нет, она скрылась. Отправилась в Рамсгейт, и скатертью ей дорожка.

– Можно мне теперь выйти?

Он расшнуровал полог и откинул его.

– Спасибо, – сказала Салли. – Сколько я вам должна за использование палатки?

Фотограф широко раскрыл глаза и едва не расхохотался, но вежливость победила. Салли почувствовала, как краска стыда и смущения заливает ее щеки: она не должна была предлагать ему деньги. Она быстро отвернулась.

– Не уходите, – сказал Гарланд. – Я ведь так и не знаю вашего имени. Оно и будет мне наградой.