Текст книги "Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования"

Глава 47

Офис генерального прокурора США

Даллас, штат Техас

22 июля 1964 года

Во время поездки в Даллас Либлер опросил еще нескольких свидетелей, в том числе Эйбрахама Запрудера, фабриканта женской одежды, любительская видеокамера которого запечатлела главные моменты убийства. Давая под присягой показания Либлеру, Запрудер, не в силах сдержать слез при воспоминаниях об увиденном на Дили-Плаза, готов был винить себя во всем.

Уоррена давно тревожил тот факт, что Запрудер продал права на фильм журналу Life, и Либлеру было велено с пристрастием расспросить Запрудера о том, сколько ему заплатили за пленку. Уоррен сказал, что, по его мнению, продажа фильма создает нехороший прецедент для торговли судебными уликами.

– Я хочу попросить вас: не могли бы вы рассказать, сколько вам заплатили за фильм, – обратился Либлер к Запрудеру. – По мнению комиссии, такая информация может быть очень полезной¹.

Запрудер, похоже, смутился:

– Интересно, я обязан отвечать или нет? Потому что тут много всего, дело не только в деньгах.

Либлер настаивал и еще раз повторил вопрос.

– Я получил двадцать пять тысяч долларов, – ответил Запрудер и пояснил, что все вырученные деньги направил в далласский благотворительный фонд помощи полицейским и пожарным, высказав пожелание, чтобы их передали вдове полицейского Джея Ди Типпита[23]23
  С учетом инфляции 25 тысяч долларов в 1963 году были бы эквивалентны 190 тысячам долларов в 2013 году.


[Закрыть].

– Вы передали всю сумму, все двадцать пять тысяч? – попросил уточнить Либлер.

– Да, – отвечал Запрудер. – Странно, что вы об этом не знаете. Но больше я не хочу об этом говорить.

Щедрость Запрудера приятно удивила Либлера.

– Мы очень признательны вам за ваши ответы, – сказал он. – И должен сказать, что ваш фильм стал самым большим подспорьем в работе комиссии.

Он объяснил Запрудеру, как фильм помог «с достаточной точностью установить факты» во время баллистической экспертизы.

– Я ничего не сделал, – скромно ответил Запрудер.

На самом деле он не сделал лишь одного: не сказал Либлеру всей правды о продаже фильма. Годы спустя Life признает, что в первые же дни после покушения согласился заплатить Запрудеру по меньшей мере 150 тысяч долларов за право использования фильма, с ежегодной выплатой в 25 тысяч². (В 2009 году федеральное правительство перекупит права у наследников Запрудера за 16 миллионов долларов, хотя те поначалу запросят 30 миллионов.) Запрудер продал фильм журналу Life, успев прежде показать его представителям нескольких СМИ – в том числе CBS News, The Saturday Evening Post и Associated Press – и сравнить условия, предложенные соперниками. Руководитель лос-анджелесского отделения журнала Life Ричард Б. Столли, непосредственно осуществлявший сделку, рассказал, что Запрудер очень беспокоился из-за возможного «использования» материалов и взял с руководства журнала обещание обращаться с видеорядом с максимальным уважением³. Но при этом Запрудер, по словам Столли, четко понимал, «какую роль в пополнении семейного бюджета будут играть эти деньги».

В Далласе Либлер также взял показания у Эдвина Уокера, отставного генерала, в которого Освальд стрелял за семь месяцев до убийства Кеннеди. Уокер, ярый сторонник расовой сегрегации, член ультраконсервативного Общества Джона Берча, был отправлен в отставку президентом Кеннеди в 1961 году, после того как стало известно, что он распространял материалы Общества Берча в воинских частях, находящихся под его командованием в Германии4. Уокер вспоминал, как 10 апреля, в среду, находясь в своем далласском доме, он чудом избежал смерти: пуля чуть не угодила ему в голову. «Я сидел за рабочим столом, – рассказал Уокер. – Было ровно десять часов вечера, за окном смеркалось, и в доме почти во всех комнатах уже зажгли свет»5. Он склонился над столом, составляя налоговую декларацию, как вдруг раздался выстрел – как ему показалось, прямо у него над головой. Обернувшись, он увидел в стене пулевое отверстие.

Марина Освальд рассказывала комиссии: ее муж в тот же вечер признался ей, что это его рук дело. Согласно показаниям Марины, Освальд называл Уокера фашистом и сравнивал его с Адольфом Гитлером. По его словам, из-за своих политических взглядов Уокер заслуживал смерти. Среди личных вещей Освальда были найдены фотографии дома Уокера.

Хотя Марина была убеждена в том, что ее муж в момент покушения на Уокера действовал в одиночку, отставной генерал не был в этом так уж уверен. Он сказал, что провел собственное расследование, пытаясь выяснить, были ли у Освальда сообщники, в том числе Джек Руби. Уокер, об антисемитизме которого было всем хорошо известно, говоря о Руби, называл того по фамилии, данной при рождении: Рубинштейн. «Это не только мое мнение, по всей стране люди думают, что Рубинштейн и Освальд были как-то связаны». Либлер потребовал разъяснений, и Уокер вынужден был признать, что никаких доказательств заговора у него нет, помимо теорий Марка Лейна и прочих.

Уокер сам предложил дать показания комиссии. Он требовал этого в телеграмме, направленной Уоррену неделями раньше; по его словам, он хочет дать показания отчасти потому, что надеется положить конец слухам о том, что он и его сторонники-праворадикалы в Далласе каким-то образом причастны к убийству Кеннеди. «Я устал от обвинений, которыми осыпают правых, с меня хватит, и считаю, что комиссии давно пора обелить честное имя города Далласа», – сказал он Либлеру.

Несколькими днями ранее Арлен Спектер также побывал в Далласе по делам комиссии, чтобы посмотреть, как Руби пройдет испытание на детекторе лжи. Спектеру не очень понравилось, что задание это ему дал председатель Верховного суда, который, по мнению Спектера, за полтора месяца до этого допустил такую «несусветную глупость», пойдя навстречу требованиям Руби6. Проверку на детекторе лжи назначили на субботу, 18 июля, а это означало, что Спектеру снова придется в летние выходные торчать в изнывающем от жары Техасе.

ФБР неохотно выдало полиграф. Помощники Гувера сказали членам комиссии, что вряд ли стоит подвергать такой проверке человека, приговоренного к смертной казни, к тому же психически неуравновешенного. Но комиссия настаивала, и в конце концов Бюро прислало одного из самых опытных специалистов по полиграфу Белла Херндона. Проверку решено было проводить в здании окружной тюрьмы Далласа, и в 11 часов утра Спектер начал встречу с того, что предложил убедиться, действительно ли Руби хочет проходить испытания. Если Руби передумал, сказал Спектер, комиссия готова отменить проверку. «И покончить с этим – во всяком случае, в том, что касается комиссии»⁷.

Один из адвокатов защиты Руби, Клейтон Фаулер, уже отговаривал его от проверки на детекторе лжи и теперь вышел, чтобы обсудить этот вопрос с Руби в последний раз.

– Если он настаивает, я не могу и не стану его удерживать, – предупредил Фаулер, перед тем как покинуть помещение.

Через несколько минут он вернулся вместе с Руби.

– Он уверяет, что хочет пройти проверку, что бы ни говорил его адвокат, – объявил Фаулер.

Спектер обратился к Руби, напомнив ему, что результаты проверки на полиграфе могут быть использованы обвинением для того, чтобы лишить его права на апелляцию. Однако Руби был непреклонен в своем решении, он сказал, что охотно пройдет проверку.

– Я отвечу на любые вопросы, – сказал он. – Мне нечего бояться. Я готов ответить на все вопросы без исключения.

Он сел на стул, оснащенный необходимым оборудованием. Херндон, которому предстояло проводить испытания, обвязал вокруг груди Руби резиновую трубку, чтобы следить за частотой его дыхания. К пальцам Руби прикрепили маленькие датчики, измеряющие электрические импульсы, которые идут по коже, к его левой руке прикрепили аппарат для измерения кровяного давления. Привязанный к оборудованию, Руби повторил то, что уже говорил Уоррену месяцем раньше – он убил Освальда, повинуясь внезапному порыву.

– Никакого заговора не было, – сказал он. – Меня понесло, мне казалось, что во время великой трагедии я могу спасти миссис Кеннеди от тяжелого испытания, которым могло обернуться судебное разбирательство.

– Вы рассказали комиссии Уоррена всю правду? – спросил Спектер.

– Да, – отвечал Руби.

У Спектера было заготовлено для Руби два списка вопросов – один он составил сам, другой подготовили Руби и его адвокаты. Вместе эти списки оказались такими длинными, а ответы Руби такими разрозненными, что проверка на детекторе лжи, обычно занимающая минут сорок пять, продолжалась девять часов без малого, вспоминал Спектер⁸. Он сказал, что лишь слегка преувеличил, назвав это «самой долгой проверкой на детекторе лжи за всю историю человечества». Список вопросов был исчерпан лишь в девять часов вечера.

На следующий день Спектер и Херндон вместе вернулись на самолете в Вашингтон. Херндон сказал Спектеру, что Руби «прошел проверку блестяще и явно не причастен к покушению на президента», вспоминал Спектер. И хотя тот все еще сомневался в точности проверки на полиграфе, он склонен был согласиться с Херндоном.

ФБР и члены комиссии пытались подчистить другие хвосты в Далласе. Все еще оставалось неясно, почему полицейское управление Далласа и его незадачливый шеф Джесси Карри не приложили усилий для более надежной охраны Освальда в то утро, когда его убили, особенно если учесть, что за несколько часов до его смерти и в полицию, и в ФБР поступали сотни телефонных звонков с угрозами в адрес Освальда.

50-летний Карри уже был мишенью для насмешек в комиссии. Именно с попустительства Карри в полицейском управлении Далласа в первые дни после покушения творилась такая неразбериха, что Джек Руби мог спокойно разгуливать по помещению. Карри и окружной прокурор Генри Уэйд допустили ряд ошибок в своих заявлениях для прессы в первые часы после убийства Кеннеди – их заявления осложнили работу комиссии и дали повод Марку Лейну и другим сторонникам версии заговора заподозрить, что они кого-то покрывают. Самой ужасной их ошибкой было утверждение, сделанное вечером в день покушения, когда Уэйд рассказал репортерам, что полиция обнаружила в далласском складе школьных учебников немецкую винтовку Mauser немецкого образца, на самом же деле у Освальда была итальянская винтовка Mannlicher-Carcano. Впоследствии Уэйд признал, что ошибся, но Лейна было уже не остановить – он десятилетиями будет настаивать на том, что на складе нашли именно Mauser, из чего следует, что президента убил не Освальд.

Комиссии так и не удалось устранить серьезные несоответствия в отчетах, представленных в ФБР Карри и одним из его подчиненных – капитаном У. Б. Фрейзером, в которых говорилось о событиях раннего утра накануне гибели Освальда⁹. Фрейзер работал в ночную смену, начиная с субботнего вечера, и его очень встревожило донесение, казавшееся весьма правдоподобным, о том, что толпа человек в сто соберется в центре города, чтобы линчевать Освальда. Он посоветовался с главой отдела по расследованию убийств и бандитизма, который сказал, что об этом следует как можно быстрее уведомить Карри, чтобы утром полицейское отделение могло усилить охрану Освальда. Фрейзер несколько раз пытался дозвониться до Карри по его домашнему номеру с 5.45 до 6.00 утра. Но линия все время была занята, и Фрейзер сказал, что попросил у оператора помочь ему связаться с абонентом. Девушка-телефонистка ответила, что линия, судя по всему, не в порядке. И даже после того, как Фрейзер сдал смену в шесть утра, а линия все еще была занята, он поручил сменщику дозвониться до шефа полиции и предупредить его, что жизнь Освальда может оказаться под угрозой.

Когда после убийства Освальда его расспрашивали сотрудники ФБР, Карри настаивал на том, что его домашний телефон был в исправности и никаких звонков с сообщениями об угрозе для жизни Освальда к нему не поступало. А Фрейзер что-то напутал, сказал он.

В июле комиссия попросила ФБР попытаться проработать неувязки в этих двух отчетах. И наконец, в беседе с сотрудниками Бюро 17 июля Карри заявил, что должен внести кое-какие поправки в свой отчет. Выяснилось, что вечером в субботу его жена сняла телефонную трубку и положила рядом с аппаратом, чтобы чета могла ночью хоть немного поспать. Он понимал, что это означало: в последнюю ночь жизни Ли Харви Освальда и всего через две ночи после того, как президент Соединенных Штатов был убит выстрелом из ружья прямо на улице Далласа, начальник полицейского управления был недосягаем.

Глава 48

Юридическая фирма Herrick, Langdon, Sandblom & Belin

Де-Мойн, штат Айова

август 1964 года

Комиссия весь год страдала от досадных промахов по части связей с общественностью. Самым ужасным из них, как явно понимали штатные сотрудники комиссии, было заявление Уоррена для прессы, сделанное им в феврале, – о том, что «всей правды об убийстве, вероятно, мы так и не узнаем при жизни». Дэвид Белин, в то лето вернувшийся в свою юридическую фирму в Айове, в августе написал Уилленсу письмо, в котором отметил, что замечание «не узнаем правды при жизни» нанесло их работе такой ущерб, что о нем стоит особо упомянуть в заключительном отчете комиссии – и признать ошибочным. В отчете, добавил он, следует объяснить, что слова Уоррена просто превратно истолковали. «Не вижу другой возможности развеять опасения такого большого числа наших сограждан, которые считают, что мы лишь уходим от ответа и не даем людям узнать факты»¹. Комиссия должна заверить общественность, что никто не будет «подвергать цензуре» ее выводы, писал Белин.

Но эти рекомендации, как и множество других, предложенных Белином, не были учтены в заключительном отчете, в котором не содержалось упоминаний о нелепой оговорке Уоррена. И хотя Белин и другие молодые штатные юристы, судя по всему, об этом не подозревали, комиссия на самом деле уже весной начала подвергать строгой цензуре все имеющиеся у нее записи. Но что еще важнее, комиссия вдруг прекратила вести стенографические отчеты своих совещаний.

Первые шесть месяцев расследования закрытые заседания комиссии досконально записывались судебным репортером, поскольку было понятно, что эти записи могут попасть в разряд засекреченных, и если их и можно будет когда-нибудь обнародовать, то очень не скоро – через много лет. Делалось это для того, чтобы члены комиссии могли высказывать свое мнение открыто, не таясь, а народ при этом знал, что полные стенограммы этих речей существуют и к ним, по крайней мере, смогут обратиться при будущих расследованиях. Уоррен нанял известную своей надежностью вашингтонскую частную фирму судебных секретарей Ward & Paul – к услугам этой фирмы не раз прибегали ЦРУ и ФБР, когда этим ведомствам нужно было взять показания, в которых обсуждались секретные материалы. В компании работало несколько судебных репортеров, доказавших свою благонадежность.

В июне, однако, все изменилось: комиссия без объяснения причин разорвала контракт с Ward & Paul и вдруг перестала вести стенограммы закрытых совещаний. Из архивных материалов комиссии неясно, кто принял такое решение, но оно означало, что общественность никогда не узнает о том, что именно было сказано членами комиссии на последних и самых важных внутренних совещаниях и насколько близка была комиссия к тому, чтобы представить двойной окончательный отчет.

Последнее полностью записанное стенографистами совещание комиссии состоялось в четверг, 23 июня, во второй половине дня. Присутствовали три члена комиссии: Уоррен, Форд и Аллен Даллес. На повестке дня был вопрос цензуры: следует ли комиссии очистить заключительный отчет от всех упоминаний о Юрии Носенко, русском перебежчике? ЦРУ настаивало на том, чтобы подвергнуть цензуре материалы о Носенко, и явно в этом преуспело, так что трое собравшихся недолго обсуждали этот вопрос: они согласились при редактировании убрать весь материал о Носенко.

– Я убедился, – и в этом мне помогли люди, которым я в настоящий момент доверяю, – что главный вопрос в том, надежны ли заявления господина Носенко, по сути перебежчика, – говорил Форд. – Я бы поставил под сомнение возможность использования того, что он рассказывал об Освальде².

Уоррен с ним согласился:

– Терпеть не могу предателей и думаю, нам не следует доверять никакому перебежчику, пока не станет совершенно точно известно, что он говорит чистую правду, пока его слова не получат всестороннего фактического подтверждения. А слова этого человека никакими фактами мы подтвердить не можем.

Следующее совещание верхушки было назначено на 29 июня, понедельник, предполагалось, что тогда комиссия начнет всерьез обсуждать положения заключительного отчета. Присутствовали все семеро членов комиссии. Вместо стенограммы комиссия подготовила девятистраничный конспект того, что обсуждалось на совещании, и даже этот конспект исчезнет потом из архива комиссии. Единственная копия будет обнаружена десятки лет спустя в личных бумагах Рэнкина3.

Согласно этому конспекту, большая часть совещания прошла в обсуждении списка из 72 вопросов, которые, по мнению штатных сотрудников комиссии, следовало осветить в заключительном отчете, в том числе крайне важного вопроса: имеются ли свидетельства заговора с целью убийства президента Кеннеди? Последовательно проходя по списку от одного пункта к другому, члены комиссии по большей части соглашались со штатными юристами в том, что касалось выводов, которые им предстояло сделать: что три выстрела по президентскому кортежу были сделаны стрелком, располагавшимся сзади от лимузина, в котором ехал Кеннеди, что все выстрелы были сделаны с шестого этажа Техасского склада школьных учебников и что Освальд был единственным стрелявшим.

Однако члены комиссии оказались в затруднительном положении, когда перешли к вопросу под номером 48: «Были ли свидетельства, указывающие на иностранный заговор?» Согласно конспекту, члены комиссии «воздержались от ответа на этот вопрос и сказали, что ответят на него позже».

Члены комиссии раз и навсегда отказались использовать предложенную Либлером черновую версию главы, посвященной мотивам преступления Освальда. Как явствует из конспекта, члены комиссии были «не готовы объяснять это никакими конкретными мотивами, а также погружаться в психоанализ с соответствующей терминологией». Черновик, по их мнению, был «слишком сырой и полон сочувствия к Освальду».

Но в комиссии уже вовсю действовала и другая цензура – ее задачей было представить заключительный отчет таким образом, чтобы щепетильный читатель не покраснел. Рэнкин хотел, чтобы черновые главы очистили от всего, что может показаться неприятным, непристойным или может быть сочтено вмешательством в личную жизнь – даже в личную жизнь Освальда.

Дэвид Слосон в последний раз просил членов комиссии рассказать в отчете, что Освальд во время службы в морской пехоте заразился венерической болезнью⁴. В служебной записке Рэнкину он спрашивал, правильно ли лечили гонорею у Освальда и не повлияла ли эта болезнь на его психическое здоровье: «По крайней мере, стоит конфиденциально поинтересоваться у знающего врача, специализирующегося на подобных заболеваниях или в смежной области, может ли гонорея иметь такого рода серьезные последствия?» На самом деле, как Слосон узнал позднее, невылеченная гонорея может привести к тяжелым физическим осложнениям, но не к психическому расстройству, однако в отчете не было ни слова о венерическом заболевании у Освальда.

Стюарт Поллак, молодой юрист из Министерства юстиции, направленный в комиссию, получил задание просмотреть черновые главы, а также некоторые стенограммы свидетельских показаний на предмет дурновкусия или вмешательства в личную жизнь. В своей служебной записке он страница за страницей проходится по тексту, приводя дословные цитаты в тех случаях, когда в отчете кого-либо обвиняют в совершении преступления, развратных действиях или других подобных проступках. Он ничуть не удивился, обнаружив несколько примеров малопристойных описаний в том месте, где говорилось о принадлежавшем Руби клубе «Карусель», в рассказе свидетеля о стриптизершах и их выступлениях на сцене⁵. В своей служебной записке Поллак спрашивает, стоит ли оставлять в отчете рассказ некоего свидетеля об одной из самых известных стриптизерш Руби по имени Дженет (Джейда) Конфорто, которая, как говорили, «допускала некоторые вольности во время выступления», так что Руби «приходилось каждый раз выключать свет и просить ее быть поскромнее».

Поллак исправно процитировал каждый случай употребления бранных слов. «В тексте отчета есть несколько случаев просторечных бранных выражений, таких как “проклятый” или “чертов”», – докладывал он. И спрашивал, следует ли оставлять в отчете некоторые неприятные подробности – например, когда речь идет о том, как выглядело тело убитого президента, или упоминается о его окровавленной одежде. Поллак спрашивал, так ли уж необходимо «включать в текст отчета описание нижнего белья президента».

Что же до человека, обвиняемого в убийстве президента, Поллак писал: «Как я понимаю, вся информация о Ли Харви Освальде законна и важна для оценки его личности». И все же он задает вопрос, следует ли в отчете приводить все известные комиссии неприглядные подробности частной жизни Освальда, особенно о его сексуальной ориентации. «Может быть, стоит сосредоточить больше внимания на отзывах о нем как о пассивном гомосексуалисте… и намекнуть на его недостаточно прочные сексуальные отношения с Мариной».

Рэнкин также велел штатным сотрудникам вычеркнуть некоторые из самых ярких описаний экспериментов с участием военных – эти эксперименты проводились по инициативе комиссии, чтобы воспроизвести ранения, полученные Кеннеди и Коннелли. Члены комиссии, писал Рэнкин, весьма щепетильны в вопросе о том, как следует описывать эксперименты, во время которых стреляли в живых коз. Он попросил, чтобы «слово “коза” в тех местах, где оно встречается в отчете, заменили выражением “плоть животного”»⁶. Точно так же, сказал Рэнкин, члены комиссии не желают раскрывать, что военные стреляли по запястьям трупов, пытаясь воспроизвести раны на запястьях Коннелли. Комиссия, писал Рэнкин, «считает, что в тех случаях, где упоминается “запястье трупа”, следует писать “костная структура” или подыскать другое нейтральное выражение».

В то лето важным правительственным лицам, дававшим свидетельские показания для комиссии, предоставили возможность послать запрос на внесение изменений в письменные записи своих показаний. Лишь немногие этим воспользовались, хотя в последний момент поступил запрос на редактуру от главы Секретной службы Джеймса Роули. В короткой докладной записке от 30 июня Роули попросил внести небольшую, но важную правку в его ответ на вопрос об агентах Секретной службы в Техасе, которые решили пропустить по рюмочке в ночь накануне покушения7. Во время показаний Роули явно взволнованный Уоррен задал вопрос, не стали бы эти агенты лучше защищать президента, если бы не напились за несколько часов до этого.

Ответ Роули изначально звучал так: «Верно, сэр, но я не знаю, что они могли сделать такого, чего не сделали».

В своем запросе Роули предлагал эти слова заменить следующими: «Верно, сэр, но даже если и так, я не думаю, что они могли предотвратить трагедию».

Из-за этой поправки получалось, что Роули уже не так безоговорочно защищал своих агентов. Казалось, теперь он намекал на то, что агенты могли бы сделать больше, чтобы спасти президента, если бы были трезвыми накануне ночью. Посовещавшись с Уорреном, Рэнкин согласился переписать этот фрагмент, но несколько другими словами, чтобы ответ Роули для потомков звучал так: «Верно, сэр, но я не думаю, что они могли предотвратить убийство».