Текст книги "Ганзейский союз. Торговая империя Средневековья от Лондона и Брюгге до Пскова и Новгорода"

Прусские, ливонские и шведские города. Хотя все города Пруссии и Ливонии находились во владениях Тевтонского ордена, они принадлежали к разным ганзейским третям. Первые группировались с городами Вестфалии, а последние, вместе с Висбю, образовали готландско-ливонскую треть.

Шесть прусских ганзейских городов – Данциг, Эльбинг, Браунсберг и Кёнигсберг на побережье, Кульм и Торн на Висле – занимали в Ганзе уникальное положение. Они подчинялись правителю, который сам был членом Ганзы, великому магистру Тевтонского ордена.

В XIV в. их феодальный правитель держал города в более строгом подчинении, чем любые другие города Ганзейского союза: Тевтонский орден сохранял повсюду полный военный контроль, великий магистр надзирал даже за съездами шести городов, которые восходят к XIII в., но стали особенно частыми со второй половины XIV в., а также за тем, как голосуют их представители на Ганзейских соборах. Города пытались расширить свои привилегии, иногда прибегая к помощи Тевтонского ордена, иногда – к помощи Ганзы, в зависимости от того, что в тот или иной момент казалось им выгоднее. Они стали более независимыми после битвы при Танненберге (1410), когда, совместно с прусской знатью, ожесточенно боролись против владычества Тевтонского ордена. В 1466 г. города на Висле перешли под менее строгое правление короля Польши.

В экономической сфере прусские города, главным образом занимавшиеся экспортом насыпных продуктов своего региона – древесины и зерна, – решили расширить прямые морские связи с западом через Зундский пролив, в ущерб маршруту через Любек и Гамбург, и остаться в хороших отношениях с Англией, их главным покупателем. В результате прусские города почти всегда пребывали в плохих отношениях с вендскими городами. Их противостояние расшатывало внутреннее единство Ганзейского союза и ослабляло его мощь.

Расположенный в устье восточного рукава Вислы, Эльбинг начал развиваться первым из прусских городов, и до середины XIV в. он оставался самым важным прусским портом. Но вскоре Данциг превзошел Эльбинг; он перетянул на себя все транспортные потоки на Висле и монополизировал отношения с заморскими странами. В 1300 г. Данциг был сравнительно небольшим, и численность его населения не превышала 2000 человек, но к концу XIV в. он превратился в большой город, где проживало около 10 тысяч человек. Пятьдесят лет спустя эта цифра удвоилась. Какое-то время рост Данцига сдерживали местные войны, но ближе к концу XV в. его развитие ускорилось. Кульм, расположенный вдали от моря, прозябал почти со дня своего основания. Его экономическая слабость была столь выраженной, что во второй половине XV в. он перестал быть членом Ганзы. Зато Торн в XIV в. превратился в настоящий коммерческий центр. Он вел торговлю с одной стороны с Польшей и Украиной, и с другой стороны – с западом, как по Висле, так и по нижнему течению Одера. Однако в XV в. его экспансии положила конец конкуренция со стороны Данцига. Наконец, Кёнигсберг, вначале бастион Тевтонского ордена против тогда еще язычников-литовцев, рос медленнее. Экспорт янтаря и леса, а позже зерна позволил ему в начале XV в. обойти Эльбинг (около 10 тысяч жителей). Его рост продолжился в XVI в., когда Кёнигсберг стал столицей секуляризованного прусского государства.

К прусской группе примыкали два очень отдаленных города, Краков и Бреслау. Их членство в Ганзейском союзе, несмотря на отдаленность от ганзейской сферы влияния, можно объяснить давней активностью их купцов на Западе, особенно во Фландрии; важностью словацкой меди для Ганзы; а также экономическим преобладанием немецкого населения на ранних этапах развития этих городов. Краков, гражданами которого вплоть до 1316 г. могли становиться только немцы, упоминается как ганзейский город в 1387 г., но, разумеется, его считали ганзейским городом гораздо раньше. Увеличение доли поляков в населении и рост торговли в западном направлении, через Лейпциг и Нюрнберг, в ущерб торговле по Висле, все больше ослабляли ганзейский характер города, который в последней четверти XV в. перестал входить в Ганзейский союз. Почти то же самое произошло с Бреслау (около 20 тысяч жителей в XV в.), который также в 1387 г. упоминается в качестве ганзейского города. Пожаловавшись несколько раз на неприятности, чинимые его купцам во Фландрии ганзейцами, в 1474 г. Бреслау официально объявил о своем выходе из Ганзейского союза, заявив, что ганзейские привилегии больше не являются для города преимуществом. Два города никогда не посылали своих делегатов на Ганзейские соборы. Судя по всему, там их представляли делегаты от Торна и Данцига.

В странах Прибалтики насчитывалось около дюжины так называемых ливонских ганзейских городов, но только три из них, Рига, Ревель и Дерпт, играли важную роль в экономике и политике Ганзы. Все три города были членами Ганзейского союза с самого начала; то же, возможно, относится и к Пернау, оживленному порту в середине XIV в., который вскоре пришел в упадок. Остальные города, такие как Венден, Феллин, Вольмар и Виндау, до XV в. не считались ганзейскими городами. Некоторые из них вошли в состав Ганзы лишь в конце XV столетия. Сплоченность ливонских городов обеспечивали региональные соборы, которые собирались довольно регулярно начиная с середины XIV в.

Рига (8 тысяч жителей в XV в.?), город, где находилась резиденция архиепископа, был самым влиятельным из ливонских городов, который часто ссорился с Тевтонским орденом. Рига давно наладила торговые отношения с Западом, и ее рост зависел от речной торговли по Двине, которую она постепенно монополизировала. Ревель (Таллин), который до 1346 г. находился в руках датчан, процветал, так как там находился сборный пункт для кораблей и купцов, которые оттуда направлялись в Новгород (6 тысяч жителей около 1500 г.). Такая функция была бы более естественной для Нарвы, также немецкого города. Нарва располагалась на восточной границе территории Тевтонского ордена и была ближе к Новгороду, чьи купцы пользовались ганзейскими привилегиями во Фландрии. Но Ревель, более старый город, был достаточно эгоистичен даже в XVI в. и ревностно противостоял приему Нарвы в Ганзу. Некая двусмысленность положения Нарвы схожа с положением Динана на западе. И наконец, Дерпт (Тарту), находившийся вдали от моря, был городом, через который проходил сухопутный маршрут в Новгород. Дерпт поддерживал тесные деловые отношения с Псковом; там находился крупный рынок русских продуктов до его уничтожения в 1558 г.

На острове Готланд Висбю во второй половине XIV в. еще претендовал на руководящую роль в Готландско-ливонской трети. Он основывал свои претензии на большой роли, какую он играл в расширении немецкой торговли на восток и на еще значительном объеме своей торговли с Англией и Фландрией. Но к тому времени город находился в упадке; процесс ускорился его разграблением в 1361 г. После того как Висбю перешел под контроль Дании, он больше не мог поддерживать свои притязания и, хотя до XVI в. оставался ганзейским городом, он занимал в союзе все менее важное место.

Наконец, возникает вопрос, являлись ли членами Ганзы отдельные шведские города. В уставе брюггской конторы записано, что купцы с Готланда, из Ливонии и Швеции образуют третью ганзейскую треть. Ясно, что в тот период шведские купцы – почти все, несомненно, немецкого происхождения – признавались членами Ганзы. Но каким было их положение после образования Ганзы городов? Есть доказательство, что делегат из Стокгольма присутствовал на Ганзейском соборе 1366 г., а в 1388 г. в письме, адресованном в Ревель, шведская столица называла Висбю «главой нашей трети». Поэтому кажется бесспорным, что Стокгольм (от 6 до 7 тысяч жителей около 1500 г.) был ганзейским городом, по крайней мере в XIV в. Труднее оценить статус других городов. Судя по всему, тот же вывод можно сделать и относительно Кальмара и Нючепинга; оба города в 1362 г. взимали ганзейскую пошлину с товаров. Невозможно получить такие же свидетельства за XV в., поэтому есть основания полагать, что к тому времени шведские города уже не считались ганзейскими. Вероятно, упадок Висбю, который был особенно заинтересован в поддержании трети и сохранении своего влияния, внес свой вклад в преждевременный выход шведских городов из Ганзы.

Обзор ганзейских городов наглядно демонстрирует различия в их статусе и разнообразные функции. Возможно, следует бегло заметить, что желание кратко охарактеризовать функции многочисленных ганзейских городов возникло очень давно. Оно породило популярную пословицу, возможно, восходящую к XV в., которая предлагает следующие, иногда довольно неожиданные, определения дюжине ганзейских городов: Любек – склад (Kaufhaus), Кёльн – винный погреб (Weinhaus); Брауншвейг – арсенал (Zeughaus); Данциг – амбар (Kornhaus); Магдебург – пекарня (Backhaus); Росток – солодовня (Malzhaus); Люнебург – соляной склад (Salzhaus); Штеттин – рыбная лавка (Fischhaus); Хальберштадт – бордель (Frauenhaus); Ревель – склад воска и льна (Wachs– und Flachshaus); Краков – медный склад (Kupperhaus); Висбю – склад смолы и дегтя (Pech– und Teerhaus).

Демографическая история ганзейских городов в последние три столетия Средних веков во всех отношениях повторяет историю Запада в целом. Она характеризуется более или менее стремительным ростом городского населения, благодаря иммиграции, вплоть до середины XIV в. «Черная смерть» вызвала резкий спад населения, которое, однако, вскоре восстановилось благодаря росту иммиграции в последующие годы; этот процесс повторялся примерно раз в десять лет, после того как эпидемии чумы выкашивали людей. Наконец, в XV в. население многих городов перестало расти или даже уменьшилось, хотя несколько из них продолжали расширяться.

Однако в этом общем плане ганзейские города представляют три характерные черты. Обычно иммиграция шла с запада на восток; пропорция иммигрантов из дальних мест была больше, чем в других регионах; немецкие города за Эльбой включали славянское меньшинство разного размера.

Документов, на которых можно основывать изучение подобных фактов, мало. Главным образом они состоят из списков новых граждан, и почти нет таких документов ранее XIV в. Иммигранты, чьи фамилии – единственно ценная деталь в данном контексте – свидетельствовали об их происхождении, обычно составляли не более половины от общего числа жителей. Конечно, по фамилиям нельзя определить, откуда точно приехал тот или иной поселенец. Фамилии выдают лишь родные места для его семьи, по крайней мере в подавляющем большинстве случаев. Следовательно, с помощью фамилий можно лишь примерно установить масштабы переселения.

Великая миграция на восток отразилась на всех ганзейских городах даже в XV в. Вестфальские города укреплялись пришельцами из Рейнской области, Франконии и даже Валлонии. Бремен обязан своим развитием голландцам и фризам. Гамбург рос с прибытием иммигрантов из Саксонии, а иммигрантов из Гольштейна было сравнительно мало. Перенаселенная Вестфалия поставляла переселенцев для Любека и всех восточных городов. Выходцы из многочисленных крошечных вестфальских городов рассеялись по всем прибрежным городам на Балтике, а также по внутренним регионам Польши, стран Прибалтики и Швеции. Многие фамилии служат доказательством такого расселения. Так, Варендорпы, прибывшие из небольшого города в окрестностях Мюнстера, стали одной из самых влиятельных семей Любека, по крайней мере начиная с XIII в. Их родственников можно отыскать в других вендских городах, в Данциге, Эльбинге, Висбю, Риге и Дерите. Варендорпы часто становились членами городских советов. И Аттендорнов, выходцев из Рура, можно найти примерно в тех же городах, а также в Стокгольме. Несомненно, общее происхождение иммигрантов, расселившихся по разным отдаленным городам, независимо от степени родства, стало прочнейшим связующим звеном, скреплявшим структуру Ганзы. Особенно это касается вендских городов на Балтике.

Оттоком населения на восток также объясняется высокая доля в восточных городах тех граждан, которые прибыли из дальних мест, особенно в XIII в. и позже. Так, в Данциге в последней трети XIV в. иммигранты, которые пришли из районов западнее Эльбы, составляли 25 % населения, в то время как тогда же в Дортмунде до 90 % населения составляли люди, родившиеся там же или неподалеку.

Большая роль, которую играли иммигранты в заполнении городов, особенно после повторных вспышек эпидемий, привело Генриха Райнке к удивительному выводу. Он предполагает, что во всех ганзейских городах в XVII в. и ранее количество иммигрантов превосходило количество местных уроженцев. Если так, легче понять, почему столько граждан в первом поколении сумели достичь высоких постов в том или ином городе. В таком случае уже не столь удивительным покажется замечание, что из четырех великих бургомистров Любека в конце XIV в. двое были уроженцами Висбю, один – Брауншвейга и один – Хильдесхайма; что из четырех бургомистров Гамбурга, занимавших эту должность в 1490 г., ни один не был уроженцем города или сыном гражданина города; что Вулленвевер, уроженец Гамбурга, сумел управлять Любеком, хотя гражданство Любека он получил лишь в 40 лет, и т. д.

К западу от Эльбы население было полностью немецким, но к востоку в ганзейских городах имелось славянское (вендское) население. Его статус разнился в зависимости от области, но славян всегда было меньше в городах, чем в окружающей местности. Немцы превалировали благодаря своему богатству, техническому превосходству предпринимателей и ремесленников и, почти повсюду, благодаря своей численности. Таким образом, ганзейские города стали центрами германизации Востока.

Естественно, в городах, расположенных между Эльбой и Одером, а также в Померании славян было меньше. В сельской же местности их численность оставалась неизменной вплоть до Нового времени. В судах Магдебурга уже в 1290 г. упразднили пользование славянским языком, поскольку в нем отпала необходимость. В тот же период в Ростоке и Штраль-зунде еще имелись особые наместники (Vogt), которые управляли вендами. Позже они исчезли. Даже после того, как славяне в какой-то степени получили подкрепление – в сельской местности начали селиться крестьяне-иммигранты, что было особенно свойственно для Штеттина и Франкфурта-на-Одере, – к XV в. количество славян стало незначительным.

Восточнее, в прусских городах, немцы также составляли подавляющее большинство. В Данциге в XIV в. кашубы и поляки составляли менее 10 % населения. Пропорция, несомненно, была выше в Торне и Кульме. Со второй половины XV в. интенсифицировалась польская иммиграция в города на Висле.

В странах Прибалтики положение было заметно другим. Хотя в Риге немцы составляли большинство населения (70–80 %), в Эстонии они составляли меньшинство. Скорее всего, таким же положение было в Дерпте и безусловно в маленьких городах. Необычный случай представляет Ревель. В XV в. в нем проживало довольно значительное шведское население; здесь немцы, шведы и эстонцы в начале XVI в. составляли соответственно треть, одну шестую и половину населения. Недавнее исследование, основанное на налоговых реестрах за 1538 г., позволяет сделать любопытные выводы о распределении национальностей среди различных социальных групп. Высший класс, состоявший из купцов и владельцев недвижимости (18 %) состоял целиком из немцев. Вероятно, так происходило с середины XIV в. Средний класс, к которому причисляли зажиточных ремесленников (22 %), на 59 % состоял из немцев, на 23 % из шведов и на 18 % – из эстонцев. Наконец, в низшем классе, состоявшем из поденных рабочих (60 %), которые выплачивали лишь небольшую подать или вообще ничего не платили, национальности составляли соответственно 2, 25 и 73 %. Эти цифры показывают подавляющее преобладание немцев, которое можно найти и в других городах, хотя там они и составляли меньшинство.

Наконец, в зарубежных странах – Польше, Дании и Швеции – немцы как будто всегда были в меньшинстве, если не считать городов Шлезвига. Положение усугублялось начиная с XIV в. В целом во всех регионах, где сельские округа не были германизированы, пропорция немцев в городах была наивысшей в начале XIV в., а затем снижалась благодаря притоку иммигрантов из сельской местности.

Судя по всему, законы, определявшие юридический статус славян в ганзейских городах, вплоть до середины XIV в. были довольно либеральными. После введения «немецких законов» славян не лишали гражданства городов; по крайней мере, можно прийти к такому выводу исходя из фамилий некоторых бюргеров, которые указывают на вендское происхождение. Даже среди членов городского совета Любека попадаются такие явно славянские фамилии, как Русе или Вент. В Штендале, даже на левом берегу Эльбы, схожие фамилии можно встретить у представителей купеческой гильдии. Зато ничего сравнимого с этим нельзя найти в Штеттине и Эльбинге, хотя до завоевания они считались крупными центрами торговли.

Начиная со второй половины XIV в. участились ограничительные меры, особенно в том, что касалось гильдий. В 1323 г. в Брауншвейге славян исключили из гильдии торговцев мануфактурными товарами, в 1350 г. в Люнебурге – из гильдии бакалейщиков, в 1400 г. там же – из гильдии ювелиров. В Любеке подобные указы появились лишь в XV в.; они носили не националистический, а скорее экономический характер. Главной сложностью была переполненность гильдий. Зато в Пруссии Тевтонского ордена исключение славян, провозглашенное уже в 1309 г., возможно, стало результатом националистических мрачных предчувствий. Судя по всему, правил придерживались нестрого, так как славянские фамилии можно найти в списках граждан разных городов. В Либонии управление было не таким жестким. Вплоть до середины XIV в. славянам в Риге разрешали торговать, но после 1354 г. их исключили из «большой гильдии» купцов, а в 1399 г. славянам запретили вступать в торговые компании с немцами. Одна за другой для них закрывались и гильдии. Трудно понять, как долго сохранялись подобные ограничения.

Внутренняя история ганзейских городов, как и других немецких городов, отмечена повторяющимися и часто насильственными конфликтами между «лучшими гражданами» (Geschlechter) и гильдиями (Handwerker). Было бы неверно считать эти разногласия всего лишь конфликтом между купечеством, которое заправляло в городском совете и самоуправлении, и ремесленниками, которые пытались получить хотя бы какую-то долю власти. Такой теоретический подход грубо упрощает сложный общественный строй и неверно интерпретирует истинный характер подобных разногласий. Гораздо полезнее попытаться сгруппировать городское население по степени богатства. Очевидно, что такое изучение средневекового периода может привести лишь к очень условным результатам. Более того, подобный подход возможен лишь в нескольких случаях, при использовании реестров налогоплательщиков и рассмотрении законов, регулирующих потребление предметов роскоши. Любое разграничение социальных групп, основанное на этом критерии, должно быть признано в какой-то степени произвольным.

Генрих Райнке различал в населении Гамбурга в конце Средних веков пять классов в зависимости от уровня богатства: 1. Богачи, обладавшие богатством свыше 5 тысяч любекских марок (некоторым, около 1500 человек, удалось накопить 40 тысяч марок), представляли крупных купцов и рантье. 2. Верхушка среднего класса – от 2 до 5 тысяч марок. Сюда относились самые богатые пивовары и судовладельцы, купцы среднего уровня и торговцы мануфактурой. 3. Средний класс (от 600 до 2 тысяч марок) в основном представляли большинство пивоваров и розничных торговцев, а также самые процветающие ремесленники, особенно мясники и ювелиры. 4. Низ среднего класса (от 150 до 600 марок) в основном представляли мастера-ремесленники, мелкие пивовары, скорее арендаторы, чем владельцы недвижимости. 5. Наконец, самая бедная категория – муниципальные работники, мелкие ремесленники, подмастерья и, самые бедные из всех, поденщики, грузчики и домашняя прислуга.

Очевидно, что такую классификацию нельзя применять к другим городам. В каждом имелись свои экономические особенности. В менее процветающих городах, таких как Люнебург, крупные состояния были меньше, а средний класс тяготел к большей дифференциации. Однако в том, что касается роста богатства в XIV–XVI вв., можно провести определенную аналогию между Гамбургом, тогда еще увеличивавшим процветание, и Ростоком, который уже находился на спаде. В последнем городе средний класс ослаблялся, уменьшившись с 74 до 59 % в 1454 г., в то время как доля беднейшего класса выросла с 25 до 38 %. В Гамбурге количество и богатство тех, с кого взимали наибольший налог, слегка выросло, а разрыв между богатыми и бедными имел тенденцию расширяться, таким образом отчасти объяснив рост социальной напряженности и успех доктрин Лютера.

Члены «лучших семей», или патриции, были известны под разными именами в зависимости от области. В Вестфалии их часто называли «наследственными владельцами» (erfsaten в Дортмунде), в Нижней Саксонии «благородными спутниками» (Kunstabelen), в вендских городах, по крайней мере в XV в., – «помещиками» (Junker). Как бы их ни называли, патриции составляли высший слой городского населения. Согласно Любеке кой хронике, он состоял из «богатых купцов и состоятельных землевладельцев» или «купцов и богатейших людей города». После революции 1408 г. было провозглашено, что в будущем «купцам и рантье» будет причитаться только половина мест в городском совете. Как в Любеке, патрициат в большинстве ганзейских городов целиком состоял из купцов и рантье – эти две группы можно разделить лишь с трудом. Богатство обеих групп основывалось на городской и сельской собственности, участии в торговых и промышленных предприятиях и владении долями в кораблях и движимом имуществе. И в основе богатства рантье чаще всего лежала торговля. В морских портах крупные купцы всегда пользовались большим влиянием, чем в таких городах внутри страны, как Оснабрюк, Зост и даже Кёльн, где самым большим влиянием пользовались многочисленные владельцы недвижимости. Более того, похоже, что, говоря в целом, влияние рантье в пределах правящего класса в течение XV в. росло, хотя обычно патрициат пополнялся новыми членами из числа недавно разбогатевших купцов. Но можно с уверенностью предположить, что самой яркой чертой любого ганзейского города во все времена было явное преобладание торгового элемента, который оставался непоколебим даже перед лицом частых мятежей.

Определить происхождение крупных городских семей почти никогда не удается. Среди них можно найти нескольких представителей знати, таких, например, как Мёрдеры из Штральзунда, а также министериалов (мелких рыцарей, владевших небольшими земельными участками на основе домениального права), особенно в небольших епископальных городках Нижней Саксонии. Примером может служить Эверт ван Хольтхузен, крупный коммерсант, дипломат и член городского совета Хильдесхайма около 1400 г. Не слишком многочисленны разбогатевшие ремесленники, чье происхождение выдают их фамилии: в Бремене – Пеллифексы, в Эрфурте – Гольдслегеры, Купферслегеры, Муреры, Циглеры и т. д. В некоторых городах состав патрициата отражает определенные сферы деятельности. Например, в Госларе можно найти владельцев серебряных или медных рудников (montani), плавильщиков (silvani), в Люнебурге и Халле владельцев соляных копей (sodemester) и соляных заводов (pfanner), в Висмаре и Ростоке пивоваров, а в Данциге – судовладельцев.

Почти повсюду патриции создавали свои объединения, которые, хотя и образовались в разное время, помогали патрициату распространить свое влияние на весь город. В Кёльне старейшим объединением такого рода была купеческая гильдия, которая возникла еще в XI в. В середине XII в. ее заменил Richerzeche («Клуб богачей»), куда принимали видных купцов и владельцев недвижимости. «Клуб богачей» полностью контролировал власть в городе вплоть до конца XIV в. В Дортмунде в XIII в. появилась «Большая гильдия под патронажем Святого Рейнгольда» (Reinoldigilde), которую позже стали называть «юнкерским обществом» (Junkergesellschaft). Сходное общество появилось и в Риге. В Данциге в XIV в. существовало «Братство Святого Георгия». Довольно часто, как в Бремене, Мюнстере, Оснабрюке, Магдебурге и Штендале, объединение называлось Gewandschneidergilde («гильдией мануфактурщиков»), что свидетельствовало о крайней важности торговли фламандским сукном. Однако в отдельных городах, например в Гамбурге и Штральзунде, никакого патрицианского общества не было. В Любеке лишь в 1379 г. возникло «Круговое общество» (societas circuliferorum, Cirkelsel-schop). Общество возникло после того, как девять патрициев заключили договор с монастырем Святой Екатерины, который выделил обществу часовню в своей церкви. Пополняемое с помощью кооптации, руководимое четырьмя избираемыми управляющими (Schaffer), проводившее два общих собрания в год, в XV в. «Круговое общество» включало в себя от 30 до 50 членов. В него входили все видные городские семьи. В 1429 г. среди 52 членов было 19 советников и 3 бургомистра. В 1483 г. лишь один советник не входил в это общество. «Круговое общество» сохраняло свою роль общественного центра любекского патрициата вплоть до начала XIX в. Последним кооптированным его членом в 1813 г., при французах, стал мэр города. Случай был настолько исключительный, что в 1450 г. образовалось младшее общество, «Общество купцов» (koplude kumpanye), куда принимали нуворишей. Впоследствии многих из них приняли в «Круговое общество».

Во всех городах солидарность патрициата укреплялась браками между членами входивших в него семей. В Любеке около 1380 г. в одном ходатайстве указывалось, что большинство членов городского совета приходятся друг другу троюродными братьями. Для них управление было почти семейным делом, и они следили за тем, чтобы в их круг не вторгались ремесленники и «недостойные». Вместе с тем они охотно принимали в свой круг иностранцев при условии, если те были богаты, почтенны и женаты на ком-то из их дочерей. Вот почему в XV в. уроженцам Нюрнберга оказалось так легко внедриться в городской совет – и в Любеке, и в других местах.

Несмотря на свою исключительность, патрициат постоянно вынужден был вливать в себя свежую кровь: «лучшие семьи» вымирали из-за эпидемий, эмиграции и вырождения. Как правило, процветание знатной семьи не простиралось далее трехчетырех поколений. Однако в этом отношении между разными городами можно проследить существенные различия.

Самым стабильным и исключительным был кёльнский патрициат. В «Клуб богачей» входили потомки семей, которые уже были влиятельными в XII в., и они по-прежнему доминировали в XIV в., среди них евреи и лютеране, которым суждено было сохранить важную роль в XVII в. Во многом именно отказ принимать новичков становился поводом для ожесточенных конфликтов в конце XIV в. Они положили конец преобладанию патрициата как класса – однако не отменили политического и экономического влияния богатейших семей, теперь разделенных по корпоративным группам, цехам (gaffeln). С другой стороны, в Гамбурге и Штральзунде обновление внутри патрициата шло особенно стремительно, и влиятельные семьи сохраняли свое положение всего два или три поколения. Любек и большинство ганзейских городов представляют промежуточный тип. Наряду с небольшим числом семей, которые сохраняли свое влияние на протяжении нескольких столетий, – Варендорпы с XII до XVI, фон Люнебурги с XIV до XVII в. – правящие семьи обычно исчезали через три или четыре поколения, и их заменяли нувориши. Одним из таких нуворишей был Генрих Касторп, один из великих ганзейских бургомистров XV в., купец из Дортмунда, который в 1445 г. стал гражданином Любека, а семь лет спустя был принят в «Круговое общество» и городской совет.

Ниже патрициата располагался средний класс, не такой богатый, зато более многочисленный. Представители среднего класса также занимались коммерцией и в результате не могли входить в ремесленные цеха. В Гамбурге данная группа причисляется ко второму классу по классификации Райнке. В него также входили крупные купцы; некоторые из них время от времени вели не только оптовую, но и розничную торговлю. Кроме того, туда входили пивовары или экспортеры пива (не состоявшие в ремесленных цехах), судовладельцы, торговцы мануфактурой и отдельные лошадники. Важность данного класса значительно разнилась от города к городу. Принадлежавшие к нему не допускались в более важные муниципальные учреждения и особенно в городской совет. Естественно, этот средний класс стремился сыграть свою роль в политической жизни и часто вставал на сторону ремесленных цехов, когда те восставали против патрициев. В некоторых городах, например в Брауншвейге и Дортмунде, средний класс достигал своих целей. Но часто интересы и семейные связи приближали его представителей к патрицианским семьям, на чей уровень самые активные представители среднего класса мечтали когда-нибудь подняться. Этим объясняется, почему господство патрициата в большинстве ганзейских городов никогда не подвергалось серьезной опасности.