Текст книги "Охотникъ. Исторический роман"

– Похоже, что этот субъект, набрал взяток со всей губернии и был таков, – негодовал Ефрем Сергеевич.

Он рассказал Георгию, что, когда начальство заметило количество мздоимств Новосельцева, его попросили оставить службу в срочном порядке, чтобы предотвратить возможный скандал. Тот согласился, видимо, не особенно расстраиваясь по этому поводу. Ефрем Сергеевич пытался как-то изменить решение по племяннику, но ему ответили, что это дело уже решенное, но волноваться ему не о чем: всего лишь канцелярская работа на частном заводе, которой должно прибавиться в связи с расширением производства пороха в военных целях.

Ефрем Сергеевич не привык слышать отказ в своих прошениях, но кажется, был бессилен, так как государственной машине было просто-напросто не до него. Он злился, то и дело срываясь, то на прислугу, то на Георгия. До него дошли сведения о том, что из конюшни пропала одна из дорогих лошадей, которую Георгий брал для поездки в Томск.

– Ты что, лиходей, в карты ее проиграл, что ль? В Томск на буланом жеребце выехал, а приехал, говорят, на какой-то дохлой кляче. Вычесть бы из жалования твоего, да жаль не имеешь ты ничего за душой! – грозя кулаком, надрывался Ефрем Сергеевич.

Георгий отмалчивался, виновато опустив голову. Лицо его ничего не выражало. Он старался пропускать мимо ушей дядины обвинения, то и дело сменявшиеся причитаниями. Он уже давно не играл в карты, по крайней мере, не делал крупных ставок, но лучше пусть дядя думает так, чем узнает правду.

– Молчишь? Знаю, что проиграл! Игроман, охальник, бездельник… Молокосос! – не мог остановиться Ефрем Сергеевич.

– А если там взрыв какой, на этом заводе, а если немчура в столицу вторгнется. Сибирь-то у Христа за пазухой, да и под присмотром был бы. Ой, беда, беда – закрестившись, сменил гнев на беспокойную жалость к неразумному племяннику купец, в сердцах хлопнув себя ладонью по колену.

Георгий, изрядно утомившись, захотел оборвать бессмысленный разговор.

– Дядя, ну тоже мне, за пазухой. Вы же давеча рассуждали, что японцы могут на стороне кайзера выступить, и Сибирь тогда под угрозой окажется. А пленных немцев куда денут по-вашему? Уж не в столице же их всех размещать, когда вот-те, пожалуйста, огрызок Империи! – заспорил Георгий.

– Я те дам огрызок, ты мне страну Ермака так называть не смей! – возмутился Ефрем Сергеевич, сдвинув седые брови, так что его лоб покрылся морщинами более обычного.

– Ладно, дядя, к чему вы пытаетесь меня склонить? Это ведь ваша все затея была с этим скользким Новосельцевым, я все по вашему указанию делал. А лошадь все равно бы реквизировали! – спорил Георгий, закатывая глаза и раздраженно вздыхая.

Ефрем Сергеевич на секунду задумался, издал глубокий сиплый вздох, положил ладонь на лоб и сдержанным тоном произнес:

– Жора, ты просто не понимаешь. Кроме тебя у меня никого нет, никого. Я очень сильно переживаю, ведь ты мне как сын.

Георгий заметил, как глаза Ефрема Сергеевича моргали все чаще, стали влажными и заблестели. Купец нервно дергал себя за ус и то и дело отирал платком выступившие на лбу капли пота.

– Дядюшка, не убивайтесь вы так! Вы ведь тоже мне как отец родной, где б я оказался сейчас без вас? В канаве, наверное, с дыркой в голове за карточные долги, – своеобразно выразил свои чувства племянник.

Ефрем Сергеевич только заохал, мотая головой.

– Но я ведь живучий, что мне будет! Четыре месяца и все станет как прежде, вернусь в Томск иным человеком, заживем! – попытался успокоить он купца,

– Эх-х, сильно в этом сомневаюсь. Ладно, Жора, ступай, ступай. У меня дел невпроворот, надо организовать доставку коней в мобилизационные пункты, а еще с автомобилем разобраться, его тоже отобрать хотят, лихоимцы, – решил сменить напоследок тему Ефрем Сергеевич.

Купец Артемьев был одним из немногих в Сибири счастливых обладателей автомобиля. На всю Сибирь насчитывалось всего около тридцати машин, одна из которых, Руссо-Балт С-24/30 VII серии с кузовом дубль-фаэтон, принадлежала Ефрему Сергеевичу, приобретенная им в 1911 году и доставленная прямиком из Риги. Штуковина была не из дешевых, но зато подчеркивала высокий статус богатого купца. Владельцами «Руссо-Балтов» были великий князь Константин Константинович Романов, великая княжна Мария Павловна Романова, граф Сергей Витте, промышленник Эдуард Нобель, а также многие другие знатные и богатые особы.

Георгий обожал этот автомобиль, красного цвета с открытым верхом. Дядя научил его водить и любезно позволял возить его по своим многочисленным делам. Георгий всегда соглашался на это с большой охотой.

– Вы уж разберитесь там, дядюшка. Жаль было бы потерять такого красавца, – обрадовался смене темы разговора, одновременно переживая за судьбу автомобиля, Георгий.

– Уж постараюсь. Ладно, ступай, Жора и вправду дел уйма, завтра в храм, надо молебен отстоять, не проспи – закончил разговор Ефрем Сергеевич.

Ранним воскресным утром Ефрем Сергеевич с Георгием разместились в карете частного экипажа купца, отправившись в Троицкий собор на Новособорную площадь Томска.

Собор был выстроен в русско-византийском стиле крестово-купольных церквей и напоминал московский Храм Христа Спасителя. Он имел пять луковичных куполов без отдельно стоящей колокольни. В колокола били в двух боковых западных башнях. Собор в виду своего расположения был одним из центров общественной жизни. При храме организовали хор с великолепными сопрано, тенорами и величественным басом. Управлял хором известный губернский дирижер и композитор А. В. Анохин, а четыре года назад службу в данном соборе посещал сам П. А. Столыпин.

Георгий с Ефремом Сергеевичем прибыли к началу литургии. Купец тяжело дыша высадился из кареты и пошел вперед по дорожке, Георгий задержался, о чем-то болтая с кучером, но вскоре нагнал дядю. Вдоль дороги к храму сидели нищие, собиравшиеся ближе к службе вокруг собора. Георгий с дядюшкой, проходя мимо, подсыпали им монет и, троекратно осенив себя крестным знамением перед входом, вошли внутрь.

Читались молитвы перед исповедью. Георгий не соблюдал пост перед таинством, но решил попробовать спросить дозволение к причащению у священника в связи с предстоящей поездкой.

Артемьев отстоял длинную очередь, подойдя к молодому священнику с тонкой русой бородкой и длинными волосами, затянутыми в хвост. Георгий подошел, наклонив голову и начал перечислять содеянное им за последнее время. Священник слушал, пока Георгий не остановился.

– Есть еще кое-что, – тихо произнес Артемьев.

– Говорите, не стоит укрывать грех пред лицом Господа, – назидательно сказал священник.

– Кажется, я хотел или даже совершил нечестный поступок, дал человеку взятку за то, чтобы тот освободил меня от фронта.

– И он освободил? – еле слышно вымолвил священник.

– Не совсем так, я не буду в армии. Но, наверное, окажу какую-то помощь в тылу на пороховом заводе, – также шепотом продолжал Артемьев.

Священник какое-то время молчал, а затем спросил:

– Как вас зовут?

– Георгий.

– Раскаиваешься ли ты в содеянном, раб Божий Георгий?

Артемьев нахмурился.

– Да, – подумав ответил он.

– На все воля Божья Георгий, и Господь в конце концов управит, как должно, главное держите покаяние в сердце, – произнес священник, – не держите ли на кого-то зла или обиды?

Артемьев подумал о Ступине, убившем его коня.

– Н-нет, – с запинкой ответил он, – держал, но потом понял, что сам был виноват.

Священник больше не стал говорить ничего наставляющего, накинув Артемьеву на голову епитрахиль:

– Да простит Господь прегрешения рабу Божьему Георгию.

Георгий поцеловал крест и евангелие, получил благословение на причащение и отошел в толпу прихожан в ожидании выноса чаши. Он не мог сосредоточиться на службе, отвлекаясь на посторонние мысли. Он думал о том, что его ждет в далекой столице, действительно ли будет все так просто, как большинство о том говорит. Пытался представить жизнь вдали от близких ему людей, не вполне осознавая, каково это быть самостоятельным, решать проблемы без помощи богатого дяди, без его связей и многочисленных знакомств. Он понимал, что по-настоящему никогда не нес никакой ответственности, не принимал последствия своих поступков.

Басистый голос священника запел «Символ Веры», и народ хором подхватил пение молитвы. В основном распевали невпопад, но слышались и красивые голоса. Артемьев мысленно вернул себя на богослужение. Пропели «Отче наш», и два священника вынесли большую золотую чашу из алтаря. Причастившись, и поцеловав крест, Георгий отстоял молебен и поставил свечи. Наконец ворота в алтарь затворились, и можно было покинуть храм. Он вышел на воздух, переговариваясь с дядей. Оба они были в хорошем расположении духа, преисполненные благодатью после прикосновения к святому таинству.

У Георгия накануне отъезда накопилось множество дел. Необходимо было посетить военное присутствие для подписания каких-то бумаг, навестить матушку, повидаться с Лизой, ну и собраться с университетскими друзьями, с которыми он старался поддерживать связь и после отчисления.

Глава 4

Агриппина Владимировна, урожденная Платонова, недолго вдовствовала после смерти мужа Сергея Сергеевича Артемьева. Муж ее был на двадцать лет старше своей супруги и на момент его скоропостижной кончины, она оставалась молода, хороша собой и способна к рождению детей. Ее заметил один из мелких томских дворян, титулярный советник Павел Симеонович Верхневицкий. Он был приветлив и обольстителен, покорил вдову своим красноречием и красивыми ухаживаниями.

Спустя года после смерти супруга Агриппины Владимировны, они обвенчались в храме Александра Невского, что располагался на Александровской улице недалеко от городского сада. После свадьбы оказалось, что Павел Симеонович на дух не переносит несносного, баловного и наглого сына Агриппины Владимировны. Мальчику было четырнадцать, и ответом на нелюбовь отчима были побеги из дома, насмешки и наглые выходки. Однажды Георгий отцепил привязанного коня Верхневицкого и стеганул его бичом, подгоняя так, что несчастное животное нашлось только к вечеру, бродившем в одиночестве вдоль берега реки Ушайки. Верхневицкий выпорол пасынка до кровавых ссадин, не обращая внимания на слезы и стенания супруги.

Скандалы продолжались, и Ефрем Сергеевич настоял на том, чтобы племянник жил в его имении под присмотром многочисленных нянек и гувернанток. Кажется, на этом моменте Верхневицкий вынул счастливый билет, так как Ефрем Сергеевич стал регулярно подкидывать Агриппине Владимировне по двести, а то и по триста рублей в месяц, чтобы та смогла вести достойную жизнь, сохраняя время на общение с ребенком.

Павел Симеонович забирал большую часть денег себе и распределял на нужды семьи, под которыми он понимал выкуп вещей из ломбарда и раздачу своих долгов.

Дворянство его было личным и распространялось на супругу, но не переходило по наследству, так что Георгий титула не имел. Вскоре Агриппина Владимировна понесла и родила Верхневицкому сына, а Георгию сводного брата. Мальчика нарекли именем Константин. Через какое-то время после рождения младенца, матушка Георгия погрузилась в многочисленные заботы, связанные с малышом, на первого сына времени оставалось все меньше. Когда малыш подрос, она увлеклась светской жизнью, всецело ощутив себя дворянкой, посещала разнообразные балы, салоны и спектакли. Георгий хоть и любил матушку, но виделся с ней все реже. Младшему брату Артемьева недавно исполнилось пять лет, общались они совсем редко, так что Костик при встрече звал брата дядей, хотя Артемьеву непоседливый мальчишка и был по душе.

После церковной службы Георгий поймал извозчика и докатился на скрипучей пролетке до торговых рядов городского рынка на Базарной площади. Протолкнувшись сквозь толпу бродящих покупателей, которых местные зазывалы, то и дело дергали за полы одежды, уговаривая купить, на первый взгляд, совершенно ненужные им вещи. Пройдя мимо овощных и фруктовых лавок, он остановился у кондитерской, купив сладкие пирожные, затем еле вырвался от настырных зазывал, требовавших от него примерки готовых платьев.

– Сударь, да что ж вы, померьте только, никто же не заставляет покупать, вы взгляните, это же ручная работа, аглицкие портнихи завистливо плачут в сторонке, вы только гляньте! – задорно кричал молодой розовощекий зазывала.

Георгий только отмахивался, не вступая в беседу, в которой ему запросто могли продать мешковатый сюртук, от которого даже портнихи из Англии заливаются горькими слезами.

Найдя цветочную лавку, Георгий купил пять свежесрезанных алых роз, и, протиснувшись обратно сквозь базарную толпу, пошел вниз пешком до Магистратской улицы, где арендовал неплохую квартиру Верхневицкий. Он мог бы иметь и свое жилье, но постоянно был в залогах, долгах или в состоянии их выплаты.

Георгий пришел к жилью Верхневицких к часу дня. Небо было затянуто облаками, дул прохладный ветер, день был серым и больше напоминал раннюю осень, чем разгар лета. Артемьев постучал несколько раз, пока, наконец, дверь не отворили. На пороге стояла Агриппина Владимировна, одетая для променада. Ее темные вьющиеся волосы были заколоты сзади и спадали до плеч. Она обладала привлекательными тонкими чертами лица и точеной фигурой. Матушка Георгия встретила его в почти полном облачении. Она была одета в послеобеденное платье с треном, пошитое из легкой бежевой ткани.

Увидев сына, она удивленно воскликнула:

– Жорж! Какая неожиданность, здравствуй, мой дорогой сын!

– Здравствуйте матушка! Вот, решил навестить! – Артемьев всучил матери розы, – я еще сладкого принес, думал почаевничать недолго, – он протянул завернутые в бумагу пирожные.

– А я как раз собиралась прогуляться, постой, Жорж, я только надену головной убор, – она взяла пирожные, забежала в комнату, положив их на стол, а цветы поставив в вазу, и надела на голову широкополую шляпу.

– Его Высочайшего Благородия нет? – с тоном издевки спросил Георгий о Верхневицком.

Агриппина Владимировна, казалось, не заметила, этого. Она поправила выпавшую прядь изящным движением.

– Нет, мой дорогой сын. Его Благородие с юным Константином пошли на какой-то концерт или спектакль, или в гости, право, я точно не помню, – голос ее был мягким, и речь лилась мелодично, как будто нараспев.

– Я пришел попрощаться, матушка, – решил не тянуть с главным Георгий.

Глаза Агриппины Владимировны округлились, и Георгий поведал ей всю историю, начиная от идеи Ефрема Сергеевича и закончив увольнением скользкого чиновника.

– Ох уж этот Ефрем Сергеевич, обратился бы к Павлу, он ведь тоже знает людей, подсобил бы, – ворчала Агрипина Владимировна.

Георгий раздраженно прихлопнул комара на руке, почувствовав, как при упоминании отчима его наполняет злость.

– Думаю, он просто не хотел отвлекать его Высочайшее Благородие от многочисленных финансовых операций, – намекнул Артемьев на вечные долги Верхневицкого.

– Георгий, не начинайте прошу, Павел Симеонович достойнейший человек, достойнейший, и я всецело доверяю ему.

Георгий не стал отвечать на эту реплику.

Они прогулялись вдоль набережной Томи, дойдя до пристани и обратно к дому на Магистратской улице. К концу прогулки, волочащийся по земле трен стал черным, собрав в себя, кажется, всю городскую пыль.

– Ты уж там осторожнее, Георгий, мой дорогой! – на прощание сказала Агриппина Владимировна.

– Буду матушка, вы же знаете, – с улыбкой ответил он.

– Уж я-то знаю, как никто другой знаю, – погрозив пальцем, с напускной строгостью сказала Агриппина Владимировна.

Они обнялись на прощание возле входа в квартиру Верхневицких. Внезапно дверь отворилась. На пороге стоял Павел Симеонович собственной персоной. Он с негодованием глянул на супругу, а затем нервно перевел взгляд на пасынка. Не сказав слов приветствия, он лишь коротко кивнул Артемьеву.

Георгий же наоборот, казалось, приободрился от этой встречи, как будто даже надеялся на нее.

– О, Ваше Превосходительство, приветствую вас в вашей обители, – повысив отчима сразу на два чина, приветствовал его Георгий, картинно отвесив низкий поклон.

Верхневицкий не мог не заметить издевки, зная, что до чина титулярного советника ему уже не прыгнуть, отчего цвет лица его сделался пунцовым, глаза вспыхнули, а подкрученный ус нервозно задергался с правой стороны. Он сдерживался из-за всех сил, стараясь не поддаваться явной провокации. Павел Симеонович отчего-то боялся Георгия, что-то было в нем такое безудержное, некая скрытая ярость, которой Артемьев мог смести все на своем пути, включая и Верхневицкого. Да и обидев назойливого и буйного пасынка, он мог задеть нежные чувства Агриппины, хотя это его волновало в меньшей степени. Больше его заботило содержание, получаемое до сих пор от Ефрема Сергеевича, так что, сцепившись с Георгием, он рисковал как физически, так и финансово, а это слишком высокий риск для его возраста и материального положения. Поэтому Павел Симеонович терпел и лишь злобно пыхтел, не в силах противостоять очередной мерзкой выходке Артемьева.

Георгий же тем временем не унимался:

– Пал Семеныч, батюшка! Что же вы не пригласите любимого сына вышей дорогой супруги на чашечку чая?

Терпение Верхневицкого подходило к концу:

– Артемьев, вы взрослый человек, прекратите этот балаган, в конце концов, – выпалил Павел Симеонович, тем самым, только раззадорив Георгия.

Агриппина Владимировна испуганно смотрела поочередно то на супруга, то на сына, одергивая то одного, то другого за одежду, но подобные ее действия ровным счетом никакого эффекта не произвели.

– О нет, простите же, что потревожил ваш покой, задел тонкие струны вышей широкой и проникновенной натуры, – веселился Артемьев, – чем же мне загладить свою безграничную вину перед вами, может быть… о да, может быть подарить брошь от моего галстука? Или золотую цепь от моих часов? Вы ведь найдете ей применение, верно? Я тут слыхал о красивейшем месте в центре горда, у излучины реки Томи, на Духовской улице! Да-да, там уже как два года работает городской Ломбард! Авось, дадут за нее серебром этак монет тридцать?! – торжественно завершил свою тираду Георгий.

– Артемьев! – не выдержав, заорал Верхневицкий.

– Убирайся вон, наглый щенок! Во-он! Духу чтобы твоего тут не было! Агриппина, – в дом!

Агриппина Владимировна в полной растерянности заохала и испуганно прикрыла рот тонкой ладонью.

Артемьев ликовал, он добился желаемого, оставался последний штрих для целостности картины. Он резко сменил выражение лица с веселого на непроницаемо-суровое и быстро сделал шаг в сторону Верхневицкого, приблизившись к нему вплотную.

– А ну-ка повтори, – сдавленным голосом прошипел Артемьев.

Верхневицкий понял, что выпустил на волю то, чего изначально страшился и постарался сгладить возникшую остроту ситуации.

– Слушайте, Георгий. Просто уходите, давайте не будем усугублять, —более сдержанным тоном продолжил Павел Симеонович.

Георгий смотрел на него в упор и молчал. Верхневицкому казалось, что эта томительная пауза длилась бесконечно. Внезапно Георгий подался туловищем вперед и притопнул ногой, сохраняя все то же устрашающее выражение лица. Верхневицкий от неожиданности отшатнулся и, споткнувшись о деревянный порог, провалился в дверной проем, растянувшись на полу. Артемьев, довольный собой, притронулся к полям шляпы и развернулся, направившись по своим делам.

Георгию осталось сделать еще несколько пунктов из намеченного им плана. Был черед встречи с университетскими друзьями.

Артемьев организовал встречу в одном из пивных трактиров Роберта Крюгера под названием «Баварiя». Встреча была намечена на вечер понедельника. Он как обычно принарядился, но в тот раз в дополнение к своему повседневному гардеробу, по настоянию Ефрема Сергеевича, взял с собой пистолет. После 1905 года были некоторые трудности с ношением оружия, но купец решил вопрос, и его племяннику выдали разрешительное свидетельство из полиции, которое осталось в оружейном магазине в качестве подтверждения соответствующего права покупателя.

Это был черный браунинг 1910 года калибром чуть больше трех линий66
  Калибр Браунинга 1905 года составлял 7,65 мм. Линия – устаревшая мера длины – составляла 2,54 мм.


[Закрыть], самозарядный пистолет конструкции Джона М. Браунинга. Носить такое оружие можно было скрытно, так как оно легко помещалось в жилетном кармане, куда и положил пистолет Артемьев. Оружие весило 1 фунт 53 золотника77
  Фунт = 32 лотам = 96 золотникам = 409,51241 г. Вес браунинга составляет 580 граммов.


[Закрыть], так что особого дискомфорта оно не создавало. Артемьев был неплохим стрелком и одно время регулярно практиковался, попадая в бутылку с тридцати шагов. Сейчас ему было не до того, но шагов с пятнадцати он точно бы не промахнулся. Георгий проверил наличие патронов в магазине, поставил оружие на предохранитель и положил во внутренний карман.

Артемьев явился в трактир первым. Официант принес меню, и Георгий принялся его изучать. Официант никак не возвращался, чтобы принять заказ, и Георгий, устав от ожидания, принялся осматривать публику. Вокруг собрались приличного вида люди, спокойно ужинавшие или подобно Артемьеву ждавшие своего заказа, расчета или сдачи. Кто-то звонко закатывал тяжелые шары в лузы, играя в бильярд и подзадоривая соперника, натиравшего наконечник кия мелом; два мужичка, изрядно выпивших, с напускной сосредоточенностью переставляли фишки, пытаясь предугадать следующий ход оппонента на столиках для игры в шашки.

Наконец, вернулся официант, и Георгий ткнул пальцем в меню, заказав одно из самых дорогих сортов пива под названием «Экспорт» по двадцать копеек за бутылку или три рубля за ведро. Вскоре должны были подойти друзья Артемьева, составлявшие ему компанию в период обучения в университете. Предполагалось, что придут молодые люди как с юридического факультета, так и несколько человек с медицинского. Он рассчитывал, что будет пять-семь человек.

Спустя полчаса компания начала потихоньку собираться. Молодые люди шумно общались, весело смеясь, перебивая друг друга, поднимали тосты, стукались пивными кружками и обсуждали ворох событий, всколыхнувших страну за последнее время. Тихая до этого публика потихоньку доходила до кондиции, люди орали песни и галдели, несмотря на то, что завтра многим необходимо было идти на службу.

– Я искренне думал, что войны не будет. Какой в ней нам смысл? Государь не хотел, Распутин отговаривал, разве кто-то желает умирать? – высказал свое мнение Иннокентий Самсонов, молодой человек с бледной кожей, тонкими светлыми усами, протирая платком круглые очки.

– Да причем тут Распутин, это же просто шарлатан, Иннокентий, о чем вы в самом деле? Ну а Государь, хоть и самодержец, а ведь теперь у нас Дума, сборище мздоимцев, они-то уж точно в окопах не будут гнить, зато наживутся на смертях нашего брата, – вступил в дискуссию Антон Скрябинский, пришедший на вечер встречи в сопровождении хрупкой девицы, которая по большей части молчала, изредка что-то шепча своему спутнику на ухо.

– Слушайте, господин Скрябинский, не стоит вот так огульно навешивать ярлыки на людей, мы ничего не знаем наверняка об этом загадочном Распутине, может он и в самом деле великий старец и тогда вам грешно так говорить! – выпалил Самсонов.

Скрябинский отпил пива и наклонился к столу:

– Иннокентий, не будьте наивным, – война весьма доходное предприятие, не для нас с вами, конечно, но для отдельных личностей весьма и весьма!

– Будет вам, не петушитесь, господа юристы, умерьте свой пыл – с улыбкой успокаивал спорящих друзей Георгий.

– Ну, а вы-то, что думаете, господин Артемьев? – спросил малознакомый молодой человек с медицинского факультета по фамилии Громов, имени его Георгий не знал, – кажется, вы идете на фронт или вроде того?

Громов был невысокого роста, со светлой бородкой, круглым лицом и зачесанными назад русыми волосами.

– Скорее «вроде того», – передразнил Георгий, – буду трудиться в тылу на благо Отечества, стану тыловой крысой меж пороховых бочек на заводе Майнера, – шутя, объяснил суть своего предстоящего занятия Артемьев.

– Пороховой завод, значит. Интересно, а вы знали, что основу бездымного пороха составляет пироксилин, одна из разновидностей которого, между прочим, открыта Дмитрием Ивановичем Менделеевым в конце прошлого века. Так вот, Менделеев усовершенствовал известную формулу и пытался внедрить в производство свою технологию производства пироколлодийного пороха, – начал длинную лекцию Громов.

– И что же с того? – не слишком заинтересовавшись, спросил Артемьев.

– А то, господа! – торжествующе произнес Громов, – что эту технологию стащил какой-то никудышный лейтенант из Американских Соединенных штатов и теперь наши заводы покупают порох, произведенной по нашей же технологии у американцев, ну не стыдоба ли? – триумфально заключил будущий врач.

– Мда-а, дела… – загудели студенты.

– Видать, не такой он и никудышный, этот лейтенант, – поставил точку в рассказе истории Громова Артемьев. Компания дружно расхохоталась.

– А лично я боюсь повторения 1905 года, а то и похуже, – продолжил прагматичный Скрябинский.

– Да будет вам, эту гидру еще тогда придушили намертво, – ответил, продолжая спор Самсонов.

– Скорее, она просто затаилась. Может, ей и отрубили голову, но вместо одной у нее выросли две, – заключил Самсонов.

– Как по мне, так лучше бы ее сожгли заживо, – внёс свою лепту Георгий.

– Однако жестоко, ведь эти пламенные революционеры – тоже люди, – внезапно запротестовал Громов.

– Это аллегория, мой друг, всего лишь аллегория, – успокоил собеседника Георгий, – по правде говоря, мне всецело наплевать на их существование, пусть себе роют свой муравейник, только бы меня не трогали и не учили никого жизни, а то им бы только чего разрушить, да кого подорвать, – завершил свою мысль Артемьев.

Кто-то из студентов незаметно достал из-под полы бутылку коньяка, и молодые люди по кругу начали подливать его себе в стеклянные кружки. От таких махинаций беседа слетела с политического русла, и друзья начали вспоминать различные веселые истории их совместного обучения.

– А помните, Георгий Сергеевич… нет, постойте, постойте, дайте же мне сказать, – хохоча, пытался вставить свое слово Алексей Чудинский, также учившийся на юридическом с Артемьевым, – помните, Георгий, как проходил экзамен по гражданскому праву?

– О, это было нечто, – прокричал Скрябинский.

– Для тех, кто не помнит, сообщаю, что наш друг Артемьев тогда не выучил, кажется, ни одного вопроса.

– Нет-нет, как вы смеете, в тот день я точно мог ответить хотя бы на два вопроса, – запротестовал Артемьев.

– И какие же, позвольте, поинтересоваться? – с сомнением спросил Самсонов.

– Какой вы сдаете предмет, и как ваше имя, – смеясь, выпалил Артемьев, вызвав бурный смех собравшихся.

– Так вот, кажется, вас спрашивали о договоре займа, – продолжал Чудинский.

– Mutuum! – по-латыни вставил Георгий, что в переводе означало «заем».

– А вы, как известно, ничего не знали по сему вопросу.

– Но-но! Я прекрасно знаю, как брать взаймы, – снова перебил Георгий.

– Господа, дайте же закончить! – никак не мог договорить Чудинский, – Георгий тогда предложил профессору пари, что ответит на любой другой вопрос из билетов и вытянул единственный пустой билет, который по порядкам, заведенным тем профессором, давал неизменное право получить отличную оценку! – наконец закончил студент.

– Да вы просто, везунчик, господин Артемьев, – вставил свое слово Громов.

– Такой везучий, что в настоящее время отчислен, – прогоготал Артемьев, – позвольте, господа, мне необходимо отойти.

– А давайте лучше выпьем за мир, – поднял бокал Семен Волынин с медицинского, пришедший вместе с Громовым.

Встав из-за стола, Георгий осознал, что прилично выпил, голову его наполнял хмельной туман. Уже стоя на ногах, он залпом допил остатки пенистого пива, смешанного с коньяком, после чего неуверенным шагом пошел по направлению к уборной. Вечер складывался замечательно.

Дойдя до уборной, Георгий почувствовал, что ему стало нехорошо. Тошнота волной подкатывала к горлу, и он понял, что вернется в компанию еще не скоро. Друзья продолжали веселиться без него.

Вдруг дверь трактира отворилась, и в помещение вошли пять человек мало презентабельного вида с бритыми головами, в потертой запачканной одежде, явно уже не трезвые. Большинство присутствующих посетителей притихли. Похоже, что это были мобилизованные, получившие день увольнительной. Они шумно заняли свободный стол, кто-то из них громко загоготал. К ним робко подошел официант.

– Что изволите заказывать, господа? – вежливо спросил официант, держа наготове бумажный листок и карандаш.

Здоровенный детина, с наигранно серьезным видом изучавший меню, посмотрел на официанта исподлобья и спросил:

– Скажи, человек, свинью зажарить целиком можно? Подать ее на вертеле и полить томатным соусом? Целиком?

Официант смутился, не зная, что ответить, четверо спутников здоровяка сидели, с трудом сдерживая смех.

– Почто молчишь, шкура? Что, нечем накормить защитников Отечества? Нам всего-то и надо, что обычную свинью, коих тут целый зал! – здоровяк вскочил с места, с шумом опрокинув стул, за которым сидел.

Официант попятился. На шум выбежал управляющий трактиром, и вежливым голосом залепетал:

– Господа, господа, я вас прошу, давайте прекратим это, вас покормят за счет заведения.

– Нам подачек не надобно, и господ тута нет! Господа все на балах пляшут, а мы за ваши рыла гибнуть будем!

Внезапно он с силой толкнул трактирщика так, что тот отлетел на несколько шагов и завалился на пол, жалобно причитая. В этот момент раздался выстрел.

Георгий стоял в пяти шагах от этой заварушки, держа в руке свой браунинг. В потолке виднелось дымящееся отверстие от пули.

– Вы, – он обвел рукой с пистолетом зачинщиков беспорядка, а ну, пошли вон отсюда! – приказным тоном проговорил Георгий.

Один из буянов, толкнул стул перед собой и резко пошел на Георгия. Артемьев с силой стукнул его стволом пистолета в висок, и нападавший свалился наземь рядом с побледневшим от страха трактирщиком.

Верзила, видимо, считавший себя лидером пятерки, вытащил нож и направил в сторону Артемьева, процедив:

– Сейчас ты у меня покомандуешь, щенок!

Артемьев, недолго думая, взял пистолет в обе руки и нажал на спусковой крючок, целясь верзиле в огромную ступню. Боек ударил по капсюлю, выбросив пулю из ствола. Затвор отскочил назад, и пистолет, крепко зажатый в тисках ладоней Георгия, дернуло отдачей. Через окно стволовой коробки выбросило гильзу, одновременно выпустив наружу едкий дымок пороховых газов. Здоровяк истошно завопил, схватился за ногу, катаясь по деревянному полу трактира и размазывая кровь.

Придя в себя после увесистого удара стволом браунинга, напавший на Георгия солдат и остальные неудавшиеся погромщики, подхватили раненного верзилу и, осыпая Артемьева отборными ругательствами, поковыляли прочь.