Текст книги "Охотникъ. Исторический роман"

Артемьев, посмотрел на своих ошарашенных друзей и коротко процедил:

– Собирайтесь, мы уходим.

Затем резким шагом направился к выходу, толкнул дверь и очутился на улице. Было уже за полночь. Прохладный ветерок покачивал бесцветные от покрывающей их темноты листья деревьев. Небо было усыпано холодными тусклыми звездами. Артемьев посмотрел вверх и по детской привычке нашел созвездие большой медведицы. Ноги дрожали в коленях, его сковывало пульсирующее, затмевающее разум внутреннее возбуждение. Георгий опустил голову и увидел скрывшуюся за углом пятерку погромщиков и с облегчением выдохнул.

– Вот это вы даете! Может быть, все-таки не стоит растрачивать ваш талант на примитивную заводскую работу? – ежась и потирая от ночной прохлады локти, поинтересовался Громов, вышедший через некоторое время следом за Артемьевым.

– Какой талант? – не понимая, спросил, все еще пребывая в странном, полуоцепенелом состоянии, Георгий.

– Ну, как же. Вы были так хладнокровны и уверены в себе. А какой точный выстрел! – с восхищением смотрел на Георгия Громов, – думаю, таким как вы место скорее на фронте, чем на заводе, – заключил он.

Артемьев промолчал. Его переполняли смешанные чувства. На самом деле он слабо понимал, что творит, был нетрезв, совершенно неуверен в последствиях и действовал, скорее полагаясь на инстинкты, чем на рассудок. Но в итоге он ощутил подобие удовлетворения от содеянного, хотя не знал до конца, правильно ли поступил. Наконец, подоспели и остальные.

На их лицах сохранялось удивление, но никто не осудил Артемьева, скорее наоборот, его поддерживали, стараясь подбодрить.

– Ты просто снайпер, Жорж!

– Молодчина! Это так романтично!

– Меткий, однако, выстрел!

– Да какой там, он ему между ног целил, а прострелил ступню! —наперебой кричали студенты.

Кто-то обнял Артемьева за плечо, резко встряхнув его. Георгий решил уйти, наконец, от этой темы, так как в любом случае всем пора было разъехаться по домам.

Артемьев надеялся, что в трактире его никто не узнал и предложил поскорее взять карету, пока не приехал городовой, так как не хотел всю ночь проводить в изнурительных допросах. Друзья начали ссылаться на дороговизну такого экипажа, но Георгий настоял, предложив лично все оплатить.

Вдоль дороги, на которой была расположена «Баварiя», стояли разнообразные повозки, заехавшие одним колесом на тротуар. Кто-то из извозчиков спал, кто-то играл в карты, переругиваясь, а кто-то попивал чай, заедая куском хлеба. Лошади, не торопясь, жевали сено из мешков, свисающих с оглоблей. Извозчики то и дело окликивали молодых людей, предлагая свои услуги.

По пути до кареты компания распугала стаю серых голубей и своим шумным приближением разбудила извозчика, одетого в темно-зеленый подпоясанный кафтан на фантах и с фуражкой, скатившейся на глаза. Извозчик издал звук, похожий на сдавленное хрюканье, и от неожиданности вздернул голову, так что фуражка свалилась наземь, чем вызвал бурный хохот разбудившей его молодежи. Те, кто жил неподалеку, пошли пешком, а с оставшимися Артемьев катался по городу, пока не проводил последнего человека. Переночевал он в томском доме Ефрема Сергеевича.

Позже Артемьев узнал, что такие погромы происходили не только по Томской губернии, но и по всей России. Видимо, это было своеобразным обрядом инициации для многих призывников, они как будто срывались с державшей их цепи общественных норм, желая с шумом выпустить пар накопленного внутри волнения. При этом погромщики, вероятно, осознавали, что скоро их ждет иная, покрепче прежней, армейская цепь, которая может затянуть поводок на шее так, что легко оказаться бездыханным в лежачем положении, глубоко под землей.

Начало мобилизации сопровождалось погромами винных лавок, складов, трактиров, ограблениями магазинов, а иногда насилием и убийствами. Такие волнения носили в большинстве своем стихийный характер и были больше исключением, чем правилом. Кто-то грабил в пьяном угаре, а кто-то расчетливо пытался заработать или натаскать для семей припасов перед отправкой на фронт, тем более, что призыв случился в разгар сенокосной страды.

Наутро Георгий чувствовал себя полностью разбитым. Он не мог отделаться от преследующего его ощущения суеты и не хотел подниматься с мягкой постели. С трудом поднявшись, он спустился на кухню. Увидев, проходящего мимо слугу, Артемьев окликнул его:

– Архип, а Архип, ты про клячу дядюшке-то напел, козлиная морда!

Слуга застыл, держа в руке поднос с грязной посудой, он был напуган тоном племянника купца. Он глупо открыл рот, не зная, что ответить. Георгий сурово сморщил лоб и посмотрел на слугу исподлобья.

– Ну? – потребовал Артемьев.

– Да как же-ж, Ваше степенство, – сперва затараторил Архип.

– Ефрем Сергеевич, о-он же-ж, а я т-только… – так и не смог закончить он мысль.

– Ладно, не мямли, дурья ты башка, шучу я, – не выдержав, расхохотался Георгий, – все правильно сделал, нет твоей вины никакой! Иди давай, куда шел.

Архип облегченно выдохнул, нервно заулыбался и пошел из кухни, по дороге споткнувшись, уронил поднос с посудой на деревянный пол. Поднос с грохотом рухнул, но чудесным образом, кажется, ни одной тарелки не разбилось.

Георгий оседлал кобылу, все это время, жившую здесь под присмотром слуг и поскакал в Общественное собрание, надеясь встретиться с Лизой. Но Лизы на месте не оказалось, как и всей ее труппы. Георгий вызнал у работников Общественного собрания, что труппа в полном составе внезапно укатила выступать чуть ли не в другой город и все это накануне важной премьеры в Томске. Вернуться они должны были только через неделю. Для Георгия была оставлена записка от одной из актрис. Георгий развернул письмо и узнал знакомый Лизин почерк. Она писала, что не смогла дозвониться до него и просила прощения за столь внезапный отъезд. Руководитель труппы договорился об участии в каком-то благотворительном вечере в Барнауле, объяснив, что это станет неплохой тренировкой перед премьерным показом в столице губернии. Лиза просила писать ей, поскорее вернуться или забрать ее с собой, как только появиться такая возможность.

Георгий сложил письмо и убрал в карман пиджака. Он нашел бумагу с карандашом и нацарапал ей ответную записку. Георгий написал, что постарается завершить все скорейшим образом, будет скучать и обязательно напишет или позвонит по приезде. Также он написал, что искренне сожалеет о несостоявшейся встрече. Про тему совместного пребывания в Петербурге он намеренно решил умолчать.

После этого Георгий посетил военное присутствие, подписал ворох документов, заполнил бессмысленные формуляры, окончательно этим утомившись. Завтра он предполагал отправиться в путь. После затянувшегося посещения военного присутствия он поскакал в Ново-Александровск.

Слуга купил ему билет на поезд, отбытие должно было состояться в пять утра. Весь вечер Георгий провел в сборах. Он набил полный чемодан вещей и с трудом закрыл его на ключ. Подняв его за две ручки, он глубоко вздохнул:

– Да-а, одному такое несподручно будет таскать, – подумал Артемьев. Он заново открыл его, переворошил собранное, выкинув пару брюк, одну из шляп, но чемодан так и остался увесистым. Георгий пожал плечами и направился в кабинет к Ефрему Сергеевичу.

– Добрый вечер, дядюшка, ну что, завтра тот самый день, провожать поедете?

– Добрый-добрый, спрашиваешь еще, за тобой же глаз, да глаз! – погрозил пальцем Ефрем Сергеевич.

– Вы не переживайте, дядюшка, лучше тут управляйтесь, может к матушке заглянете, проведаете, – продолжил Георгий.

– Хорошо у нее все, я ей каждый месяц на содержание даю, хотя ты уже лоб здоровенный вымахал, – отмахнулся купец.

– Да содержание ваше, этот стервец Верхневицкий проедает, не успев получить, – напомнил Георгий о своей нелюбви к отчиму.

– Не начинай, Георгий, он ей муж, она ему жена, вот сами пусть свои проблемы решают, а у меня тут свои и не мало, уж поверь. Ладно чего лясы точить, завтра в путь. Иди собирайся, проверь все, чтобы чин чином было. С собой тебе пять тысяч даю. С лихвой должно хватить. Смотри, не кути. Надеюсь, и не до того будет с этим заводом, туда его раз-туда. Может пока не поздно, слугу с тобой снарядить, а?

Георгий от последних слов поперхнулся:

– О, что вы, право не нужно никакого слуги, я вполне сам смогу дотащить свой чемодан, кстати, он уже собран, – запротестовал Георгий, испугавшись, что за ним увяжется дядюшкин соглядатай.

– Ну, смотри, смотри, но ты звони оттуда как можно чаще, и прошу, не ввязывайся ни во что. Оружие не забудь, – напомнил, купец.

– Так точно-с, – откозыряв, улыбнулся Георгий, – ну, я, пожалуй, пойду?

– Иди, иди, ляг спать пораньше и дверь прикрой, как выходить будешь, – напоследок попросил Ефрем Сергеевич.

Спалось Георгию плохо. Он ощущал себя не спящим, но и не бодрствующим. Тягучее состояние полудремы всю ночь обволакивало его, мысли мешались со сновидениями, реальность с забытьем. Ночью разыгралась гроза. Дождь барабанил по крыше, словно бесконечные пулевые выстрелы, раскаты грома напоминали разрывающиеся артиллерийские снаряды. Георгий как будто лежал в грязном вымокшем окопе, спасаясь от града пуль. Внезапно обстрел прекратился. Сквозь застилавший взор густой пороховой дым кто-то тянул руку, желая помочь Георгию выбраться из окопа и уйти с простреливаемой позиции.

– Дава-ай! – закричал знакомый голос.

Он схватился за руку и, вскарабкавшись по откосу, увидел своего спасителя и понял, почему голос казался таким знакомым. Это был отец, точно отец. Вытянутое лицо, коренастая фигура, подкрученные усы. Отец был очень бледен и звал его за собой. Георгий замедлился от удивления и внезапно, как будто палкой со всего размаху что-то с силой ударило в затылок. Он упал ничком с также открытыми от удивления глазами, из затылка виднелось пулевое отверстие. Он видел ужас на лице отца, видел, как тот уходит прочь, скрываясь в дали порохового тумана. Георгий все видел, все ощущал и понимал, но не мог пошевелить ни одной частью своего тела. Он понял, что, кажется, это смерть настигла его, и закричал от внезапно накатившей волны страха. И тут он проснулся. Он был в своей комнате. Дождь не прекращался, лишь стал слабее. Вода все также тонкими струйками стекала по стеклу. Он посмотрел на настенные часы и мысленно выругался. Через пятнадцать минут пора было вставать. Георгий надеялся поспать в карете, лишь бы дядя не приставал с разговорами.

Ефрем Сергеевич был собран как всегда четко по расписанию, он надел свой парадный сюртук, взял трость и сшитый на заказ котелок. Георгий спустился с некоторым опозданием, так что купец для порядку немного его пожурил за извечную расхлябанность, тем более, что дороги промокли, и путь обещал быть дольше обычного.

Они уместились в экипаж, слуга с трудом донес багаж племянника.

– Пес его знает, чего он туда только натолкал, – мысленно усмехнулся Ефрем Сергеевич.

Он намеревался в пути обсудить с Георгием предстоящую поездку, напомнить о людях, которые бы могли помочь, в случае чего, в столице, а по его богатому опыту общения с племянником, такая помощь вполне могла потребоваться. Георгий как будто притягивал всяческие приключения. Как-то раз он ввязался в драку на улице, вступившись за какого-то мужичка, которого приказчики возле одной из торговых лавок пытались окунуть головой в бочку с водой, дружно хохоча. Мужичок из-за всех сил упирался, но, в конце концов, не сдюжил, а потом процедура повторялась снова. Нет, чтобы вызвать полицию, Георгий полез разбираться самолично, вдарил одному приказчику в ухо так, что тот от одного удара упал в беспамятстве, а второго схватил за горло и потащил к этой же самой бочке. Подоспевшая полиция разбираться не стала, сгребла всех разом, намереваясь оштрафовать за учиненный беспорядок. Все управилось, как это зачастую бывает, при помощи определенной денежной суммы, которая позволила не вмешивать имя Артемьева в лишние тяжбы и не появляться в неблагоприятном свете в заголовках газет. Так, «Сибирская жизнь» в короткой заметке упомянула лишь о нахальстве приказчиков, не упомянув ни слова о Георгии.

Карета тронулась по насквозь вымокшей дороге, разбрызгивая лужи и растаскивая слипшуюся грязь в разные стороны.

Ефрем Сергеевич всю дорогу пытался разговорить племянника, но тот постоянно клевал носом, смотрел в окно, зевал, не слыша, о чем ему втолковывает купец. Лишь под конец пути он рассказал о своем странном сне, который, видимо, и не давал ему покоя.

– Смерть, говоришь, приснилась, ну так значит, долго жить будешь, и никакая пуля тебя не возьмет! Тем более что не на фронт ты едешь, а на завод писакой канцелярским, – подбодрил Георгия купец.

– Ваша правда, дядюшка, ваша правда… – задумчиво ответил племянник.

За час до отправления поезда они прибыли на вокзал Томск-1, который по привычке многие продолжали называть «Платформа Межениновка» или просто «Межениновка», как пять лет и именовалась эта станция. Вокзал представлял собой комплекс небольших деревянных строений, огороженных забором и выстеленным вдоль них деревянным перроном. Вокзал был открыт в 1896 году. Тогда, как рассказывал по дороге Ефрем Сергеевич, был такой же дождливый день, как и сегодня. Пришло много народу, все сплошь с черными зонтами. Учитывая, что сама транссибирская магистраль шла в обход Томска, ветка в городе создавала комфортные условия передвижения по стране, но сильно снижала торговую роль губернии.

При этом в черте города ветка проходила в стороне от строительства жилых и общественных зданий, в связи с чем в конце прошлого века по рукам передавалась опубликованная где-то открытка, где изображалась городская панорама с высоты птичьего полёта и возвышающийся над ней суровый мужик в шапке-ушанке, с огромным брюхом – как символ Томска. На горизонте был виден тянущий за собой состав паровоз, чей дым изображался в виде зажатого в фигу кулака. Открытка была украшена красочной подписью: «Опять окаянная обошла!..»

Это было единственное, что запомнил Георгий из потока дядюшкиной болтовни, но это было действительно смешно. Они долго прощались, обнялись, поцеловались. Дядя пустил слезу, Георгий и сам уже был готов расчувствоваться, поэтому решил поскорее закончить затянувшееся прощание, но дядя твердо намеревался ждать отправления состава поезда.

Буфет ночью не работал, что вызвало шквал возмущений со стороны Ефрема Сергеевича, так как невозможно было согреться ни то что сладким чаем, да и простого кипятка нельзя было достать. Ночь же была темной, мокрой и зябкой. Небо застилали тяжелые свинцовые тучи, закрывая собой желтый полумесяц, ни одна звезда не могла протиснуться, чтобы проблеснуть сквозь сплошную дымную завесу облаков.

Для поездки Георгия был куплен билет вагона второго класса за сорок с лишним рублей. Преимуществом этого вагона было наличие одноместного купе, в котором и намеревался путешествовать Артемьев. На вагоне крупными белыми буквами было написано «Сибирская железная дорога». Всего в нем имелось три купе, кроме одноместного, имелись также два двухместных. Правда, санузел и умывальник были в разных концах вагона, соединенных длинным коридором. «Ну да ничего, шут с ним» – подумал Георгий. Купе было отделано тканью с вышитыми узорами, изображавшими не то сирень, не то виноград. Окно закрывалось плотной красной шторой для пропуска свежего воздуха, а во избежание духоты открывалась форточка. Паровоз был хоть и не серии С, но довезти должен был с ветерком.

Путь пролегал через станцию Тайга, где должна была произойти пересадка, до неё было немалым семьдесят три версты. Оттуда необходимо было пересечь Омск, Урал, Нижний Новгород и Москву. А от Москвы до столицы уже рукой подать.

Георгий разместился в купе, еще раз обнялся с дядюшкой, потом махал ему рукой из окна. Ефрем Сергеевич окончательно расчувствовался, беспрестанно утирая глаза шелковым платком.

Наконец, кочегар подбросил угля в топку, и состав тронулся, выпустив густую струю серого пара. Георгий практически сразу уснул и все время путешествия провел в некотором беспамятстве, вспоминая лишь отдельные моменты. Один раз к нему в купе стучался контролер, по виду студент, решивший подзаработать в свободное от учебы время. В один из дней к нему пытались ввалиться пьяные соседи с бутылкой в руке, весело зазывая присоединиться к распитию горячительных жидкостей. Георгию было не до того. Он, кажется, простудился и все дни путешествия не хотел никого видеть и ни с кем говорить. Он потерял счет дней, но, кажется, они прибыли на пятый день путешествия в воскресенье. Поезд прибыл на Николаевский вокзал ранним утром. На улице было прохладно, а земля была покрыта прозрачной туманной дымкой. Толпы людей вываливали из вагонов, таща за собой чемоданы и саквояжи различной тяжести и размеров. Георгий увидел следы прерванной реконструкции вокзала и подумал, что это, должно быть, самое малое, что изменит в жизни империи начавшаяся война.

Глава 5

Елизавета Александровна Воронова приехала в Томск из уездного города Бийска с целью поступить на медицинский факультет Императорского университета после окончания Николаевской женской гимназии в родном городе. Но с поступлением у нее не сложилось, а возвращаться в отчий дом к папенькиным нравоучениям и маменькиным наставлениям ей ужасно не хотелось. В столице губернии она быстро познакомилась с различными людьми, была приглашена на светские вечера, где ее нежной красотою и детской наивностью был пленен Иосип Петрович Аполинарский, руководитель одной из местных театральных трупп. Это был статный мужчина в возрасте, с солидной проседью на гладко зачесанных назад волосах. Он обладал звучным низким голосом, говорил красиво и взвешенно. Поток речи его лился столь непрерывно, что юная Лиза и сама не заметила, как согласилась пройти пробы на одну из ролей в его спектакле.

– Элисабет, дорогая, я дам вам двадцать, нет – тридцать ролей в год! Вы будете выступать на лучших площадках губернии! А далее, после сего локального успеха, мы будем штурмовать столицу Империи! А дальше, я боюсь и представить, весь мир будет рукоплескать нам! – глаза Аполинарского азартно горели, он был полон энтузиазма, энергично жестикулировал, то и дело приобнимая Лизу за тонкую талию.

Лиза лишь хлопала большими глазами и отвечала:

– Ах, да бросьте вы, право, право…

Придя на прослушивания, она была очарована волшебной обстановкой, самоотверженности актеров и актрис, не обратив внимания на то, что репетиция проходила непосредственно в просторной квартире Аполинарского. Ей дали текст из пьесы Островского «Воспитанница», и, кажется, всем понравилось, как у Лизы получалось. Она была безумно счастлива, ее утвердили на роль Нади, и поначалу все складывалось неплохо. Выступали они чаще на мелких площадках, особого успеха у зрителей не имели, но на пропитание заработанных денег хватало.

Родители не одобряли ее увлечение театром, просили Лизу вернуться домой и помогать ухаживать за младшей сестрой Василисой. Отец Лизы был приказчиком, а мать не работала. Но Лиза уже, столь привыкшая к самостоятельности, была преисполнена высоких надежд относительно своей театральной карьеры, что на каждое такое письмо отвечала вежливым и уклончивым отказом.

Со своим небогатым репертуаром они ездили по столице губернии, бывали и в уездных городах, и в деревнях, всюду таская за собой сценические костюмы и декорации. Иосип Петрович был настоящий человек-оркестр, он руководил, организовывал выступления, заказывал наряды и декорации, осуществлял постановку, вел бухгалтерские книги, подбирал актеров, выплачивал им жалование. По части работы ему, кажется, помогала одна из молодых актрис, которая наряду с Лизой играла роль Нади, меняясь с ней через одно выступление.

Постепенно Лиза втянулась в работу и влилась в коллектив труппы. После Нади из «Воспитанницы» она играла юную слепую в «Слепых» Меттерлинка, но венцом ее театральной карьеры стала роль Дездемоны из шекспировского «Отелло».

Труппа не имела постоянных артистов, и все они играли то там, то здесь, но определенный костяк сколотился из тех, кто находил общий язык с руководителем. Учитывая, что репертуаром труппа Аполинарского также не баловала зрителя, долго на одном месте она не задерживалась.

Лиза сблизилась с одной из артисток по фамилии Комиссарова, выступавшей под псевдонимом Люсия де’Бонье. Это была дама сорока лет, среднего телосложения с грубым голосом, короткими завитыми волосами и привычкой курить трубку на каждом перерыве во время репетиций. Она была цинична, иногда даже груба и насмешлива по отношению к другим артистам, но в Лизе ей что-то приглянулось. После окончания очередной репетиции она, как обычно, заняла одно из кресел в гримерке, закурила трубку и, изящно вытянув губы, выпустила в потолок струю табачного дыма. Завидев Лизу, Комиссарова подозвала ее жестом руки.

– Людмила Борисовна, опять совсем нас задымили, – отмахнувшись от струи едкого табачного дыма, подошла к подруге Лиза.

– Лиза, дорогая моя, я видела, как вы не так давно о чем-то перешептывались с мсье Аполинарским, – подняв одну бровь, спросила Комиссарова.

– Ах, мадам де’Бонье, миль пардон, что вашего разрешения не спросила, – рассмеялась в ответ Лиза.

– А вот это вы зря, послушайте лучше старуху, – выговорила мадам де’Бонье и вновь затянулась трубкой.

– Ну от чего вы на этот раз хотите предостеречь, госпожа Комиссарова, – заинтригованно задала вопрос Лиза, – и, к слову, вовсе вы не стары!

– Вы ведь помните, что я говорила о нашем горячо любимом руководителе? – продолжила Комиссарова.

– Помню, маменька, помню, он первостепенный плут и в первую очередь ищет выгоду для себя, до артистов в труппе ему дела нет, – шутливо пробормотала Лиза, изображая менторский тон Комиссаровой.

Комиссарова разглядывала серебряное кольцо с камнем из горного хрусталя на указательном пальце:

– Я говорила вам, моя дорогая, – протяжно продолжала актриса, что ему нет дела до артистов, только если они не прекрасного пола и не миловидны собою. А вы, кажется, как раз пришлись ему по вкусу. Не в обиду вашему таланту, но роль Дездемоны… я предполагаю, что это аванс с его стороны.

Лиза насупилась:

– Вы хотите сказать, я этого не заслуживаю?

– Я не берусь судить о чужих заслугах, моя дорогая, лишь предупреждаю о возможной неловкой ситуации, в которую вы в силу юности можете угодить. Касаемо ваших способностей, вы еще молоды, у вас все впереди, и спектакли, в которых мы с вами играем, как и их зрительская оценка, далеко не мерило мастерства, – заключила Комиссарова.

– Так что же, выходит, что актриса из меня никудышная? – вспыхнула Лиза.

– Вы меня не слушаете, Елизавета, совершенно не слушаете, – повысила тон Комиссарова, – вы сейчас в начале карьеры, справляетесь неплохо. Вы маленькая рыбка, впервые попавшая в океан, а он – морской волк, – таких как вы ловит на завтрак, обгладывает, а косточки выбрасывает на помойку! Так что просто будьте слегка осмотрительнее!

– Буду, – немного обидевшись, кивнула Лиза.

Комиссарова решила перевести тему:

– Вы давеча говорили у вас появился ухажер?

Лицо Лизы залил яркий румянец.

– Д-да, Георгий. Не то сын, не то племянник местного богатого купца, – Лиза постаралась произнести эти слова безразличным тоном, но, похоже, румянец на щеках ее выдал.

Комиссарова ухмыльнулась.

– Лучше держитесь его, тем более, раз он богат или из богатой семьи. Это явно не помешает вашему будущему, каким бы оно не сложилось, – закончила Комиссарова, затушив трубку.

Лиза познакомилась с Георгием в Общественном собрании. После ряда показов «Отелло» в уездных городах, Аполинарскому удалось организовать выступление на главной площадке столицы губернии, так что она ежедневно проводила там четырехчасовые репетиции. Выйдя перекусить в буфет, Лиза неуклюже повернулась и случайно толкнула официанта, подававшего горячий чай симпатичному молодому человеку за столиком. Официант споткнулся и ошпарил юношу кипятком. Тот подскочил и, ругаясь, начал снимать пиджак. Затем официант и ошпаренный посетитель дружно посмотрели на виновницу происшествия. Официант стоял в раздумье, как отреагировать, не зная, что за девица стоит перед ним и не будет ли дороже себе, если он прикрикнет на нее. Молодой человек же, придя в себя, весело рассмеялся и предложил незадачливой виновнице ожога на его руке отужинать сегодня же в месте поприличнее. От последних слов официант нахмурился, но постарался сделать это как можно незаметнее.

Так Лиза и Георгий встретились и начали свое знакомство. Тем же вечером они отужинали в одном из дорогих ресторанов города, после чего он стал посещать ее репетиции, всячески раздражая своим присутствием Иосипа Петровича, провожал ее до дома, дарил цветы и мелкие подарки. При всех знаках внимания Лиза не могла понять до конца чувств Георгия, и ей иногда казалось, что у такого видного молодого человека может быть ещё несколько таких как она, и что все это пустой флирт. Но впоследствии она отбросила дурные мысли, свыклась с его присутствием в своей жизни и старалась больше сосредоточиться на карьере, чем на личной жизни. Последняя, как она думала, еще может подождать.

Через некоторое время после памятного разговора с Людмилой Комиссаровой, Иосип Петрович подозвал Лизу на разговор. Он вышел прогуляться с ней на улицу, как обычно, приобняв за талию.

– Дорогая моя, я видел, как вы общаетесь с госпожой Комиссаровой или мадам де’Бонье, право, не знаю, как вернее ее и назвать, – спросил своим низким голосом Аполинарский.

– Да, она весьма достойная женщина, очень помогла мне тут освоиться, – пролепетала Лиза.

– Элисабет, не будьте наивны, эта дама, просто змея! – выпалил Аполинарский.

– Право, что вы такое говорите?! – воскликнула Лиза.

– Поверьте, я знаю, что говорю, я вижу насквозь всех в этой труппе! Вы – единственный луч солнца среди этих жалких крупинок пыли и капель дождя! – поэтично провозгласил Иосип Петрович.

Лицо Лизы зарозовело, и она смущенно потупила взгляд.

– Знаете, у меня есть большой прожект – пьеса великолепного Антона Павловича Чехова, нас готовы принять с ней тут, на площадке Общественного собрания. Я хотел бы отдать вам одну из главных ролей. В связи с чем предлагаю вам отужинать со мною сегодня же в нашем же буфете.

– Я даже и не знаю, я… – Лиза втянула голову в плечи от смущения.

– Значит-с, решено! – отрезал Аполинарский, возбужденно потирая руки.

Вечером они встретились, заняли один из столиков в буфете и поначалу все шло хорошо. Они мило болтали, точнее, говорил в основном Аполинарский, перечисляя все свои заслуги, рассказывая о несчастной любви молодости, о разбитом вдребезги сердце. О том, как будучи непонятым, он был изгнан из столичного театра и вынужден был приехать в это захолустье, чтобы переждать бурю. Он говорил, что знает множество людей из столичного светского общества и рано или поздно вернет себя на олимп театрального пьедестала.

– Всенепременно, моя дорогая, так и будет, я вас уверяю! – тараторил руководитель труппы, – мы выберемся из этой ямы, всего полгода, как вы с нами, а мы уже выступаем на главной площадке губернии!

Лиза только хлопала глазами.

– Ведь в этом и ваша заслуга, в том числе, без вас не случилось бы ничего, знаете, вы та, кто сможет излечить мое израненное сердце, та, кто соберет его по кусочкам…

Внезапно Лиза почувствовала, как на ее колено легла его тяжелая и влажная ладонь, начиная постепенно сжимать его. Она взвизгнула от неожиданности и, не помня себя, влепила Аполинарскому увесистую оплеуху.

Тот опешил, огляделся по сторонам, поправил и отряхнул свой неизменно белый пиджак, встал из-за стола, молча откланялся и ушел.

Лиза сидела в растерянности, по щекам ее ручьем текли соленые слезы.

На следующий день Аполинарский вел себя как ни в чем не бывало, приветливо поздоровался с Лизой. После репетиции он объявил о подготовке к новой постановке по пьесе Чехова «Вишневый сад». Для Лизы он приготовил роль, которую смогла бы сыграть только она, о чем Иосип Петрович отдельно высказался. Это была роль Ани, без которой, по словам Аполинарского, сюжетная линия бы полностью развалилась. Лиза не читала пьесы, но подумала, что Людмила Борисовна, должно быть, все-таки ошиблась в этом человеке, так как он, несмотря на полученную пощечину, повел в этой ситуации себя весьма и весьма достойно.

Поначалу все шло как обычно, ежедневные репетиции, встречи с Георгием, бессмысленная болтовня с артистами. Только Иосип Петрович стал вести себя более отстраненно, но это даже радовало Елизавету. Но тут общество потрясла новость об объявлении войны, и хотя слухи об этом ходили давно, Лиза не воспринимала их всерьез, надеясь, что все как-нибудь обойдется и разрешится с Божьей помощью. Едва мысль о начавшейся войне улеглась в ее голове, едва она подумала, что все это должно пройти мимо нее, как Георгий сообщил о своем предстоящем отъезде. Несмотря на его обещание вернуться как можно скорее, простая логика и женское чутье подсказывали, что в ближайшем будущем все в жизни общества круто переменится, и сложившиеся обстоятельства разлучают их. От этих мыслей Лизе становилось невыносимо грустно и ужасно одиноко. Все наскучило ей, все казалось обыденным, повторялось изо дня в день, похоже, что однообразие жизни, которое она так не любила и о которого всегда хотела скрыться наконец настигло ее, поглощая и затягивая в свою трясину. Лизе во что бы то ни стало хотелось разбить тот барьер, который препятствовал ее выходу из будничной суеты в новый, свободный от этого болота мир, где ей не будут указывать пальцем на ее место, где она не будет зависеть от мелкого жалования, чьих-то подачек и, наконец, от вечных родительских нравоучений. Она чувствовала, что если потеряет Георгия, то потеряет и одну из возможностей изменить свою скучную жизнь. Таким образом, Лиза пришла к выводу, что безотрадная жизнь в унылой провинции все более и более тяготит ее, подталкивая к каким-то решительным действием. Вот только к каким?

После поездки в Барнаул, труппа вернулась к репетициям в Общественном собрании Томска. Оставалась неделя до премьерного показа. В Барнауле все прошло неплохо, это выступление заменило собой генеральную репетицию, но Аполинарский все равно нервничал, кричал, так, что его обычно низкий голос приобретал визгливые нотки, и как-то, не выдержав чьей-то случайной ошибки, истерично сорвался на Лизу.

– А вы, дорогуша, не обольщайтесь, даже не знаю, ради чего я вас держу! Аню может играть кто угодно, в самом деле, даже любая уличная девка смогла бы. Все чаще думаю, не стоит ли нам распрощаться с вами после премьеры?!