Текст книги "Восточно-западная улица. Происхождение терминов ГЕНОЦИД и ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА"

41

В августе 1941 года Лемберг и вся Галиция были включены в принадлежащее Рейху генерал-губернаторство, которым правил Ганс Франк. Лаутерпахт тем временем планировал новую поездку в США – прочитать курс лекций в колледже Уэллсли и немного поработать в Гарвардской юридической библиотеке.

Дни перед отъездом тянулись угрюмо, все яснее становились последствия германской оккупации. «Ты все знаешь о Львове, – писал он Рахили. – Я не готов выражать свои чувства, но мысль об этом все время со мной, словно кошмар».

Невозможно было скрыть свой страх, но жизнь продолжалась, и Лаутерпахт словно «раздвоился». В повседневном общении с людьми он был «совершенно нормален», выполнял свои обязанности, помогал коллегам в Тринити-колледже, справлялся с бытом. Прибавилось и «политики»: перед отъездом в Америку Лаутерпахт вошел в группу кембриджских ученых, выразившую поддержку советской Академии наук «в героической борьбе страны против общего врага»{185}185
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 176.


[Закрыть].

Лаутерпахт вернулся в Нью-Йорк в августе 1941 года и осенний семестр читал лекции в Уэллсли. Он наведался в Гарвард, а выходные проводил в Нью-Йорке с женой и сыном. В октябре он ездил в Вашингтон на встречу с Фрэнсисом Биддлом, преемником Джексона в должности генерального прокурора: Биддлу потребовалось юридическое обоснование для нападения на немецкие подлодки. Лаутерпахт сохранял контакт и с Джексоном и поздравил его с назначением членом Верховного суда США. Джексон ответил на поздравление дружеской запиской и послал Лаутерпахту оттиск Гаванской речи.

Лаутерпахт предложил помочь ему с другой речью, о необходимости покончить с «международным беззаконием»{186}186
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 180 и примеч. 43.


[Закрыть], но к тому времени как он поделился с Джексоном своими идеями, в ходе войны произошел существенный поворот: 7 декабря Япония напала на морскую базу США Перл-Харбор и таким образом втянула Штаты в войну. Через несколько дней войну США объявила и Германия. К началу 1942 года, когда эти двое наконец встретились в Вашингтоне, военная и политическая ситуация заметно изменилась.

Примерно в то же время девять европейских правительств в изгнании, в том числе правительства Польши и Франции, собрались в Лондоне в Сент-Джеймсском дворце и попытались согласовать свой ответ на сообщения о немецком «режиме террора». Ходили ужасные слухи, сообщения о массовых арестах и изгнаниях, о казнях и убийствах. Это побудило правительства в изгнании выступить в январе 1942 года с декларацией, выражающей общее желание использовать уголовное право для наказания «виновных» и «несущих ответственность за злодеяния»{187}187
  Punishment for War Crimes: The Interallied Declaration Signed at St James’s Palace. London. (Наказания за военные преступления: Союзническая декларация, подписанная в Сент-Джеймсском дворце 13 января 1942.); Nine Governments to Avenge Crimes // New York Times, 14 January. 1942. Р. 6 (полный текст).


[Закрыть]. Всех преступников предстояло «разыскать, передать в руки суда и осудить» – отныне такова была официально заявленная цель войны.

Девять правительств сформировали комиссию по военным преступлениям, которой поручалось собирать информацию о злодеяниях и их исполнителях{188}188
  О создании Комиссии ООН для расследования военных преступлений было объявлено 17 октября 1942 года. Dan Plesch. Building on the 1943–1948 United Nations War Crimes Commission // Wartime Origins and the Future United Nations / Ed. Dan Plesch, Thomas G. Weiss. Routledge, 2015. Р. 79–98.


[Закрыть]. В итоге она превратится в Комиссию ООН по военным преступлениям. Черчилль поручил команде британских юристов под руководством генерального прокурора Дэвида Максвелла Файфа расследовать военные преступления Германии{189}189
  David Maxwell Fyfe. Political Adventure. Weidenfeld & Nicolson, 1964. Р. 79.


[Закрыть]. Уже через несколько месяцев «Нью-Йорк таймс» сообщала, что польскому правительству в изгнании удалось установить десять первостепенных злодеев{190}190
  Poland Indicts 10 in 400,000 Deaths // New York Times, 17 October 1942.


[Закрыть], и этот список возглавлял Ганс Франк (сразу за ним следовал губернатор Отто фон Вехтер, с которым Лаутерпахт вместе учился в Вене).

На фоне этих событий Джексон в конце января произнес в отеле «Уолдорф» речь «Международное беззаконие». Эта написанная с помощью Лаутерпахта (он присутствовал в аудитории) речь разбирала войну и военные преступления и декларировала необходимость закона и суда, «лучших инструментов, какие были изобретены для пресечения насилия»{191}191
  State Bar Rallied to Hold Liberties // New York Times, 25 January 1942. Р. 12; на сайте: www.roberthjackson.org/theman/bibliography/ouramericanlegalphilosophy/.


[Закрыть]. Отныне у Лаутерпахта имелась поддержка на самом высоком уровне в американском правительстве. Но пока еще ни он, ни Джексон не знали, какого размаха достигнет насилие: за три дня до этой речи на вилле в Ванзее под Берлином съезд высших нацистских чиновников тайно договорился об «Окончательном решении еврейского вопроса».

Лаутерпахт провел несколько недель в Нью-Йорке: он общался с сотрудниками британского посольства, участвовал в конференциях, встретился с губернатором штата Нью-Йорк Гербертом Леманом. Нашлось даже время для отдыха вместе с Рахилью, для походов в кинотеатр. Бетти Дейвис в фильме «Человек, который пришел к обеду» им не очень понравилась, но пара с удовольствием смотрела «Смит по прозвищу Первоцвет» (Pimpernel Smith) в «Риволи» на Бродвее{192}192
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 184.


[Закрыть].

Я понял, в чем причина, когда сам посмотрел этот фильм семьдесят лет спустя. Герой – кембриджский ученый, его роль исполняет обожаемый Лесли Говард (год спустя Говард погиб, его самолет был сбит немецкой авиацией над Атлантикой): он «наделяется коричневой рубашкой и гортанной речью» и вытаскивает из лап нацистов намеченные жертвы, в том числе и родную дочь. «Пусть Сингапур пал, – писал обозреватель “Нью-Йорк таймс”, – но британцы все еще способны создавать леденящие кровь мелодрамы»{193}193
  «Mr V», a British Melodrama with Leslie Howard, Opens at Rivoli // New York Times, 13 February 1942.


[Закрыть].

42

В марте 1942 года Лаутерпахт вернулся в Англию – Япония как раз оккупировала Сингапур, а Германия пыталась распространить свою власть на восточные области Европы. Вестей из Лемберга не было, и Лаутерпахт часто признавался в письмах Рахили и Эли, который поступил в Академию Филлипса в Эндовере: «Я несколько угнетен… из-за военных известий. Они, – то есть его близкие, – переживают очень скверные времена»{194}194
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 183.


[Закрыть].

И ситуация с питанием, ограниченным жестким рационированием, тоже раздражала. «Я совсем забросил домашнее хозяйство», – сообщал он, магазины перестали поставлять продукты, «все нужно добывать самому». Единственный луч света – сад, нарциссы – «великолепная картина», хотя едва ли достаточная компенсация за багаж, потерянный где-то в море между Америкой и Англией.

Лаутерпахт сосредоточился на подготовке очередного издания «Международного права» Оппенгейма и девятого тома «Вестника международного права», в который вошли прецеденты первых военных лет: гражданская война в Испании, захват Абиссинии итальянцами и «законодательство и практики нацистского режима в Германии»{195}195
  Annual Digest and Reports of Public International Law Cases (1938–1940) / Ed. Hersch Lauterpacht. Butterworth, 1942. 9:x.


[Закрыть] с их «пугающе общими чертами». Лаутерпахт тщательно отбирал примеры. Он выбрал одно постановление немецкого Верховного суда по апелляции немецкого еврея, осужденного за секс с арийкой (уголовное преступление согласно Нюрнбергским законам 1935 года). Возникла правовая дилемма: как рассматривать «межрасовый секс», если он имел место за пределами Германии? Верховный суд постановил, что Нюрнбергские законы применимы и к половому акту, произошедшему в Праге, а обоснование этого решения – просто чудо в смысле телеологической простоты: смысл и цель Нюрнбергских законов будут подорваны, если из-под их действия изъять события за пределами Германии. Итак, немецкий еврей, сожительствовавший с подданной Рейха чистой немецкой крови, пусть и за пределами Рейха, «подлежит наказанию… если он уговорил немецкую женщину приехать к нему за границу с этим намерением»{196}196
  Jurisdiction over Nationals Abroad (Germany) Supreme Court of the Reich (in Criminal Matters). Постановление от 23 февраля 1938. // Там же. 9:294, x.


[Закрыть]. Подобное решение, комментирует Лаутерпахт, вновь указывает на необходимость создать международный экспертный суд.

Были у Лаутерпахта и другие занятия, помимо ученых. Он продолжал консультировать Джексона, в котором видел таран против американского изоляционизма, человека, «к которому прислушивается администрация»{197}197
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 188.


[Закрыть]. Он писал Эли и Рахили в США, сообщая о своем участии в новом проекте: ему предстоит изучить «вопрос так называемых военных преступлений» и предложить способы наказать немцев, виновных в нарушении международного права на оккупированных территориях{198}198
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 183.


[Закрыть]. Проект стартовал в июне 1942 года, когда Арнольд Макнейр, в соответствии с Сент-Джеймсской декларацией, возглавил Комиссию по военным преступлениям{199}199
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 201.


[Закрыть]. Макнейр пригласил в свою команду Лаутерпахта, и в начале июля тот посетил первое собрание Комиссии. Макнейр попросил его подготовить меморандум по юридической стороне проблемы.

«Я прямо-таки раздуваюсь от гордости», – писал Лаутерпахт жене, когда Комиссия решила строить свою работу по его наметкам. На этом собрании выявились и другие перспективы, поскольку в нем участвовали юристы, представлявшие различные правительства в изгнании. Таким образом, писал Лаутерпахт жене, он надеется «сделать доброе дело… для меньшинств восточной Польши»{200}200
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 204.


[Закрыть], поскольку именно поляки «сыграют основную роль» в послевоенном обустройстве меньшинств. Эта работа вынудила его сосредоточиться на практических вопросах правосудия и ответственности человека, а не только государства, которому он служит.

В то лето на рабочий стол Лаутерпахта лег новый проект: Американский еврейский комитет поручил ему написать книгу о правах человека в свете международного законодательства, предлагая щедрый гонорар (две с половиной тысячи долларов плюс оплата расходов). Лаутерпахт согласился – новая тема была для него важна. Он обещал написать книгу, посвященную «Международному биллю о правах человека (или чему-то подобному)»{201}201
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 199.


[Закрыть]. 1 июля он приступил к работе, оптимистично рассчитывая управиться до конца года.

В декабре он опробовал некоторые идеи о международном праве в Лондоне, на лекции, которую выслушали «затаив дыхание». Лекция прошла весьма удачно, писал он Рахили, и «твой супруг удостоился повергающих в смущение похвал». Основной темой лекции стал призыв к правительствам всех стран принять «революционную необходимость»{202}202
  Hersch Lauterpacht. Law of Nations, the Law of Nature, and the Rights of Man // Там же. Р. 252.


[Закрыть] нового международного закона для защиты прав человека.

43

Лаутерпахт не знал, что его работа над новой книгой летом 1942 года совпала по времени с визитом в Лемберг генерал-губернатора Ганса Франка, явившегося отпраздновать первую годовщину включения Галиции в подвластную ему территорию. В тот самый момент, когда Лаутерпахт задумывал Международный билль о правах человека, Франк запускал в Галиции механизм «Окончательного решения» в соответствии с итогами Ванзейской конференции. Последствия для родных Лаутерпахта настали немедленно и неотвратимо.

Инка Кац рассказала мне об этих событиях. Она запомнила приезд Франка, сопутствовавший ему страх и то, что последовало за этим визитом. Первым, 16 августа, забрали деда Инки Арона из квартиры, где он жил вместе с братом Лаутерпахта Давидом. Старика вытащили из шкафа в ванной, где он спрятался.

– Два дня спустя, 18 августа, немцы забрали сестру Герша, мою мать Сабину, – с видимым спокойствием перечисляла Инка. – Это случилось на улице, на нее набросились украинские и немецкие солдаты.

Инка была в тот момент дома одна и видела эту сцену из окна. Отец работал поблизости, в их старой квартире, менее чем в квартале оттуда.

– Кто-то пошел к нему и сообщил, что забрали мою мать, – сказала Инка. (Ему сообщила консьержка.) – Я понимала, что происходит. Я видела все из окна.

Сколько ей было тогда лет?

– Двенадцать лет, уже не ребенок. Ребенком я перестала быть в 1939 году. Я понимала, что происходит. Я знала, какая грозит опасность, и все остальное знала. Я видела, как отец бежал за матерью, бежал за ней по улице.

Она примолкла и отвернулась на миг к красивому окну с видом на Париж, отпила глоток черного чая.

– Я поняла, что все кончено.

Она видела эту сцену из окна верхнего этажа и запомнила ее во всех подробностях, с присущей ребенку цепкостью.

– Я наблюдала осторожно, я не была храброй. Будь я храброй, побежала бы за ними. Но я знала, что происходит. Я и сейчас будто вижу всё это, и платье мамы, и туфли на высоких каблуках…

Она понимала, что, возможно, больше никогда не увидит мать?

– Без всяких «возможно». Я знала это.

Так немцы забрали сестру Лаутерпахта на глазах у ее дочери.

– Обо мне отец не думал. Знаете что? Это мне, пожалуй, нравится. Для него все было просто: забрали его жену, женщину, которую он любил. И он пытался ее вернуть, больше ни о чем не думая.

Она восхищалась отцом – смотрела вслед, как он, в темно-сером костюме, отправился искать жену.

И его забрали. Он не вернулся. Инка осталась одна.

– Никакой весточки от них. Забирали тысячи людей. Кто знал, что с ними сталось? Но я понимала, какая судьба их ждет. Через несколько дней я ушла из квартиры, не дожидаясь прихода немцев. Моя бабушка отправилась в гетто, я туда идти отказалась – не могла себе представить, как я там буду. Я пошла к моей няне, бывшей няне, она сохраняла хорошие отношения с моими родителями, потому что папа был к ней добр. Она не была еврейкой, хотя вполне могла бы быть. Я рассказала ей про все, и она сказала: «Живи у меня». Она была не просто моей няней, она была… как это называется? Кормилицей. Мама не кормила меня грудью, кормила она. Она выкормила меня своим молоком.

Под разговор Инка наливала чашку за чашкой черного – без молока – чая.

– Я поселилась у нее, только ненадолго, потому что шли обыски. «Она моя племянница», – так кормилица отвечала на все вопросы. Я не была похожа на еврейку, но и на нее тоже, на ее племянницу. Ее словам никто не верил, поэтому она отправила меня в деревню к своим родственникам.

Но и там Инка не задержалась.

– Оттуда я ушла по другой причине. Там был мужчина, которому нравились девочки. Я знала об этом, знала о таких вещах, слышала анекдоты про таких мужчин. И я ушла. Отправилась к другому человеку, к женщине, которой папа тоже помогал в свое время. Это было в конце 1942 года, вокруг Львова было спокойно, но только не в гетто. И опять я там пробыла недолго. Эта женщина выдавала меня то ли за двоюродную сестру, то ли за племянницу, дочь двоюродной сестры. Это не сработало. Ее родственники тревожились. Я слышала через дверь, как они говорили: «Она не похожа на нас». И это правда.

Снова Инка оказалась на улице.

– Было очень трудно. Больше идти было некуда, я просто бродила по городу весь день, спала где придется. В Польше в ту пору подъезды домов запирали на ночь, в десять или одиннадцать часов, и если я успевала проскользнуть раньше, то поднималась на чердак, тихо-тихо. Пряталась в домах, где меня никто не знал, спала на лестнице под чердаком – grenier – и пугалась, если ночью кто-то входил. Мне было страшно, я была одна, меня могли в любой момент выдать полиции.

И спокойным тоном она продолжала:

– Так оно шло месяц или два. Заканчивалась осень. Мама заранее показала мне, где ее драгоценности, где ее деньги. На них я жила. А потом меня ограбили. Однажды утром проснулась – ничего нет. Все украли.

В отчаянии одинокая девочка разыскала бывшую клиентку и подругу своего отца. Пожилая женщина согласилась приютить ее на пару месяцев.

– Потом начались сплетни, пришлось от нее уйти. Она была католичкой, решила отдать меня в монастырь. Мы пошли туда вместе. Монахини сказали: да, мы ее примем.

Монастырь был на окраине города.

– Названия я не помню, – сказала Инка. – Очень маленький, мало кому известный. Там жили двенадцать монахинь, они были связаны с иезуитами.

Голос Инки упал до шепота, она цедила слова медленно, как будто приближаясь к нелегкому для нее признанию.

– Монахини поставили мне одно условие. Мои родные так об этом и не узнали.

Инка одно мгновение колеблется, готовясь сказать то, о чем молчала всю жизнь.

– Они сказали: я должна креститься. Выбора у меня не было. Наверное, мне повезло, что я и тогда, как и сейчас, не была особенно верующей. Повезло, что я росла в не очень религиозной семье.

Прошло семьдесят лет, а неловкость осталась. Приходится как-то мириться с мыслью, что ради спасения жизни она отреклась от единоверцев.

44

Лаутерпахт ничего не знал о судьбе племянницы, которую он никогда в жизни не видел. Пока что он решил отказаться от алкоголя и сесть на диету, чтобы похудеть. Сделал он это не по медицинским показаниям, а из разумной предосторожности. Во всяком случае, так он объяснял это решение себе, продолжая служить в ополчении и обдумывая Декларацию о правах человека. Он не знал, что 18 августа схватили его отца. В тот самый день Лаутерпахт направил в лондонскую Комиссию по военным преступлениям меморандум, в котором указывал на отсутствие международной практики преследования за военные преступления{203}203
  В базе данных.


[Закрыть].

С востока просачивались слухи, обрывки информации. В сентябре в «Таймс» появилась статья о злодеяниях нацистов в Польше. В Кембридже это также пробудило родственное чувство к гонимым, и Лаутерпахт пишет Рахили: «Прошлым вечером я ходил в синагогу для беженцев из Германии, желая выразить солидарность с их страданиями». Он отправляет продуктовые посылки в Лемберг, в пустоту, на адрес Давида, не ведая, что творится в городе.

Прошло уже полтора года без единой весточки от родных. И утешения искать почти негде. Он слушал музыку, она навевала печальные мысли, воспоминания об ушедшей безвозвратно жизни.

«Сейчас шесть часов вечера, воскресенье, я весь день постился, – писал он Рахили в декабре. Этот день был посвящен посту и молитве за убитых польских евреев. – Я почувствовал, что хочу в этом участвовать»{204}204
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 220.


[Закрыть].

Львов был в его мыслях неотступно. «Мои близкие, любимые остались там, и я не знаю, в живых ли они. Ситуация там столь ужасна, что они вполне могли предпочесть смерть такому существованию. Весь день думал о них».

45

В следующем году ход войны изменился. Рахиль вернулась в Кембридж летом 1943 года, оставив Эли в Америке. Лаутерпахт по многу часов сидел, запершись в своем кабинете, слушал Баха, писал, смотрел в сад, следил за тем, как меняют цвет листья, и молча переживал тревогу за родных, так и не выбравшихся из Львова.

С ренклода собрали сливы, косить лужайку приходилось реже, но, когда наступили темные осенние дни, Лаутерпахт цеплялся за сулившие надежду события. В сентябре капитулировала Италия. «День торжества!» – восклицал Лаутерпахт. «Хорошо быть живым», – писал он впервые за долгий срок, убедившись, что становится «свидетелем гибели зла». Победа представлялась ему явным знаком «торжества сил прогресса»{205}205
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 234.


[Закрыть].

Он прочел ряд лекций, проверяя на слушателях складывающиеся концепции прав человека. Эта работа заняла больше времени, чем планировалось: основной проблемой стал поиск практических способов поместить в средоточие новой юриспруденции личные права. Лекция в Лондоне, затем в Кембридже – Лаутерпахт «церемониально» зачитывал черновой вариант своей Международной декларации прав человека, «историческое событие», как отозвался об этой лекции один из присутствовавших{206}206
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 229.


[Закрыть]. Мысль вызревала: теперь Лаутерпахт пришел к выводу, что «эффективность Декларации о правах должна обеспечиваться не только государственными властями, но и международными органами». Отсюда уже проистекала возможность международного суда{207}207
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 229.


[Закрыть]. Эли отец рассказывал об условиях своей работы: «Представь себе кабинет, окна открыты, волнующие душу аккорды “Страстей по Матфею” Баха наполняют комнату, и ты почувствуешь атмосферу»{208}208
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 227.


[Закрыть].

Немцы отступали по всей Европе. У Комиссии по военным преступлениям накапливалось все больше работы, идеи Лаутерпахта начали влиять на действия Комиссии объединенных наций по военным преступлениям, которую годом ранее сформировали союзники. Международный характер этой работы побудил восстановить контакты с американскими членами комиссии и Филипом Ноэль-Бейкером, прежде коллегой по Лондонской школе экономики, а теперь членом британского правительства, – он поддержал Лаутерпахта своей властью и влиянием.

В марте 1944 года Лаутерпахт закончил «довольно большую статью» о военных преступлениях, надеясь с ее помощью подтолкнуть тех, от кого это зависело, к назначению суда. Он также предлагал Всемирному еврейскому конгрессу свою помощь в расследованиях злодеяний и сообщал вернувшейся в Нью-Йорк Рахили, что Конгресс настаивает на формировании особого комитета, который занялся бы расследованием «чудовищных военных преступлений Германии против евреев». Но главным образом Лаутерпахт был сосредоточен на защите отдельного человека, а не групп или меньшинств, и признавал, что польский договор о меньшинствах не принес желанных плодов. Тем не менее он не считал возможным сбрасывать со счетов судьбу определенных групп, и, поскольку евреи стали «главной жертвой немецких преступлений», казалось «уместным», чтобы «антиеврейские злодеяния стали предметом особого расследования и отчета»{209}209
  E. Lauterpacht. Life of Hersch Lauterpacht. Р. 247.


[Закрыть].

Лаутерпахт был не одинок в своих поисках. В ноябре в Америке вышла книга, написанная бывшим польским прокурором, ныне эмигрантом Рафаэлем Лемкиным. Эта книга, «Правление стран “оси” в оккупированной Европе» (Axis Rule in Occupied Europe), предлагала иной подход, направленный на защиту групп, и с этой целью автор изобрел новый термин для нового преступления – «геноцид», уничтожение определенной группы людей. Лаутерпахт написал рецензию на книгу Лемкина для The Cambridge Law Journal, в которой признавался, что не разделяет его идей.

Эта книга показалась ему «существенной» и содержащей обширное исследование немецких законов и указов, снабженное «здравыми и любопытными наблюдениями». То был, по его словам, ценный результат «удивительной работоспособности и гибкого ума». И все же отзыв Лаутерпахта был сдержанным и прохладным; особенно его насторожил новый термин: «То, что автор называет геноцидом, – новое обозначение для физического истребления народов и этнических групп». И хотя эта работа представляет собой «ученый исторический труд», делает вывод Лаутерпахт, ее «нельзя без оговорок назвать вкладом в юриспруденцию». Он похвалил фонд Карнеги (Carnegie Endowment for International Peace) за публикацию этой книги, но имени автора не упомянул ни разу. Рецензия проникнута скептицизмом по поводу нового термина и его практического применения. Проблема, на взгляд Лаутерпахта, была очевидна: он опасался, что защита групп пойдет в ущерб защите личных прав, а потому она не должна оказаться первичной целью закона{210}210
  Cambridge Law Journal. 1945–1946. Vol. 9. P. 140.


[Закрыть].

Я высказал это предположение Эли. Тот ответил, что отец не называет Лемкина по имени едва ли из каких-то потаенных чувств – такова его «сдержанная академическая манера».

– Отец не был знаком с Лемкиным, тот никогда не бывал у нас дома, насколько я помню, – добавил он.

Я почувствовал, что Эли недоговаривает, и немножко на него надавил.

– У меня осталось очень смутное впечатление: кажется, отец не слишком высоко ставил Лемкина, – признал Эли. – Считал его скорее компилятором, чем мыслителем.

К тому же Лаутерпахт не одобрил концепцию геноцида.

– Возможно, он был недоволен тем, что в сферу международного права вводится такое субъективное понятие, как «геноцид», не опирающееся на практику. По-видимому, он считал такой подход нереалистичным, неосуществимым. Отец ведь был прагматиком и всегда следил за тем, чтобы вовремя остановиться, не переступить черту.

– «Субъективное понятие» – поскольку эти преступления затронули и его собственную семью? – уточнил я.

– Он, вероятно, считал, что с концепцией геноцида Лемкин зашел слишком далеко.

– Слишком далеко – потому что эту концепцию трудно применить на практике?

– Да, именно. Мой отец был очень прагматичным человеком и беспокоился, захотят ли судьи иметь дело с такими вопросами, ведь суд не может решить все мыслимые проблемы.

Опасался ли его отец, что акцент на права групп отвлекает внимание от прав личности?

– Да, этот фактор тоже следует учитывать, – согласился Эли. Он сослался на седьмое издание «Международного права» Оппенгейма, вышедшее после войны: концепция геноцида в нем оценивается весьма невысоко. Эта концепция содержит множество «прорех, натяжек и вероятных рисков»: по мнению Лаутерпахта, она означала «отход» от защиты прав индивидуума.

В конце 1944 года Лаутерпахт сдал вычитанную корректуру своей книги о правах личности. К тому времени Леон поселился с женой и дочерью в освобожденном Париже, а Эли вернулся в Кембридж. Каждая из этих семей – точнее, то, что от них осталось, – воссоединилась.