Текст книги "Сикстинский заговор"

Здесь сохранялись предсказания, касающиеся пап; пророчества, которые официально признавались, вероятно, лживыми, но их все же не оставляли без внимания. Здесь же находилось и пророчество Малахии о папах, которое – и это повергало курию в растерянность – никак не могло принадлежать этому пророку, потому что было записано только через четыреста сорок лет после его смерти. Однако именно в нем с поразительной точностью назывались имена, происхождение и определенные факты из жизни первосвященников. И даже больше: оно предрекало скоротечность папства. Малахия называл лишь двух последующих понтификов, а последним папой должен был стать римлянин по имени Петрус. В пророчестве говорится о разрушении города на семи холмах и Страшном суде над народом. Ничто на этой земле не является более непреложным, чем решение римской курии, и если единожды она вынесла отрицательный вердикт пророчеству Малахии о папах, то документ навсегда останется запретным – для мирян уж точно. Несмотря на то, что credo quia absurdum[20]20
  Я верю, потому что это противно разуму (лат.) – девиз некоторых Отцов Церкви.


[Закрыть] прозвучало из уст не еретика, а богослова Ансельма Кентерберийского, чья лояльность по отношению к папе Григорию VII и Святой Церкви известна всем и не подлежит сомнению.

Папа Пий X, которому Малахия пророчил Ignis ardens,[21]21
  Пылающий огонь (лат.).


[Закрыть] был избран 4 августа, в день св. Доминика – его атрибутом является собака с пылающим факелом. Умер же он через несколько недель после начала Первой мировой войны. Папа жалел своего неизвестного еще преемника, потому что уже знал, что тому грозило religio depopulate,[22]22
  Религия обезлюдела (лат.).


[Закрыть] или «уничтожение религии» – падение интереса к религии.

Позже исследования показали, что автором пророчеств о папах был Филиппо Нери. Он жил во времена Микеланджело; иногда становился словно одержимый, чрезвычайно возбуждался, и тело его содрогалось. А во время причастия мог запросто воспарить над алтарем. Сердце его билось так сильно, как литавры во время Страшного суда. Позднее Филиппо Нери был канонизирован, так как исцелил легион больных и несть числа дарований ему было ниспослано.

Где же сохранялись дневники Нери, патриарха конгрегации ораторианцев? С уверенностью можно предположить, что находились они здесь, в секретном архиве Ватикана; хотя по официальной версии святой перед смертью якобы сжег все свои документы. По воле случая? В год смерти Нери (1595) был опубликован труд в пяти томах бенедиктинского монаха Арнольда Вийона о заслугах его ордена в области литературы. Он назывался «Lignum vitae – ornamentum et decus Ecclesiae»,[23]23
  Древо жизни – украшение церкви (лат.).


[Закрыть] во втором томе этого издания, в главе Prophetia S. Malachiae Archiepiscopi, de Summis Pontificibus,[24]24
  Пророчество о папах святого архиепископа Малахии (лат.).


[Закрыть] на страницах 307–311, упоминается о пророчествах основателя конгрегации ораторианцев.

Pontificibus. Чудо – желанное дитя веры. Связи между ораторианцем Филиппо и бенедиктинцем, упокой Господь его душу, отрицать невозможно, сколь бы чистые побуждения ими ни двигали.

В Sidus olorum,[25]25
  Краса лебедей (лат.).


[Закрыть] в пророчестве, говорилось, что«лебединая краса взойдет на престол». Эти слова казались таинственными и туманными. Но когда в 1667 году Клемент IX стал папой, никто уже не сомневался в точности этого предсказания. Ведь Клемент (Джулио Роспильози) прославился как поэт (по сей день он единственный папа-поэт), а лебедь, как известно, один из символов поэзии. На протяжении веков папа по избрании конклавом не имел права покидать Ватикан. Та же судьба ожидала и Пия VI, когда вслед за Клементом XIV он был избран после пятимесячного заседания конклава в Квиринальском дворце. Святой в свое время назвал данного папуещеи Peregrinus apostolicus,[26]26
  Странствующий апостол (лат.).


[Закрыть] о чем не вспоминали всю эпоху Возрождения, пока в 1798 году войска, принимавшие участие в революции, не экспатриировали несчастного во Францию, где он и нашел смерть. Когда Лев XIII предпочел герб с изображением кометы (все папы после решения конклава обязаны получить герб), то сразу стало понятно еще одно пророчество – lumen in coelo.[27]27
  Свет на небе (лат.).


[Закрыть] Пророчество о том, что преемник Пия XII будет pastor et nauta,[28]28
  Пастырь и мореход (лат.).


[Закрыть] перед избранием Иоанна XXIII обсуждалось; но ни с одним из претендентов на престол оно не связывалось: никто не воспринимал патриарха Венеции, города христианского судоходства, всерьез. Но, несмотря на это, Ронкалли был избран – и период его правления стал пасторалью в лучшем смысле этого слова.

Чуть дальше находилось признание монаха Джироламо Савонаролы, вырванное папским комиссаром Ромолино. Он сознался в ереси, проповедовании ложных учений и неуважении к Церкви. Тут же – подробные записи о последних часах пламенного проповедника, о постыдном обследовании его в камере (инквизиция потребовала проверить, не превратил ли демон монаха в гермафродита), свидетельские показания о том, как он глубоко спал перед казнью, взрываясь изредка громким смехом, а также о его смерти на виселице и последующем сожжении тела с развеянием пепла над рекой Арно. В засекреченных досье также говорится и о знатных дамах, которые, переодевшись в одежду простых флорентийских девушек, собирали пепел сожженного брата. Упоминается и о найденных и сберегаемых в качестве реликвий обломках черепа и руке проповедника. Здесь же можно было найти и папские догматы. Последний, в голубом бархатном переплете, – о непорочном зачатии Девы Марии.

Смотритель знал, что кардинала не заинтересуют эти стопки бумаг. Он шел к верхней черной дубовой двери, которую нельзя было открыть без ведома Августина, потому что тяжелый ключ от этой двери тот всегда носил на своем поясе. Другого ключа от самой загадочной комнаты секретного архива ни у кого не было. Это вовсе не значило, что сам смотритель имел представление о тайнах этого хранилища, его содержимом и лишь должен молчать о запретном. Ему, впрочем, было известно, что за тяжелой черной дверью хранились самые сокровенные тайны Церкви, доступ к которым имел только понтифик. Так, по крайней мере, обстояли дела во времена всех предшественников Иоанна Павла II. Но папа-поляк отказался от этой привилегии в пользу кардинала. Смотритель отпер замок при свете лампы и отошел в сторону. По мелкой дрожи пальцев было заметно, как он волнуется. Кардинал исчез за дверью – Августин остался в коридоре. Он поторопился вновь запереть замок, таковы были предписания.

Каждый раз, отпирая замок, смотритель окидывал взглядом комнату. Мыслимый ли грех? Так что обстановка была ему знакома: в один ряд тяжелые двери шкафов, как в подвале банка, ключи от которых, однако, хранились не у него, а у кардинала. Отпирать эту дверь Августину приходилось редко, несмотря на то, что в последнее время кардинал все чаще пользовался своим правом. Лишь однажды ему довелось слышать о том, какого рода тайны здесь сокрыты. Тогда он впустил в комнату Иоанна XXIII и запер за ним дверь. Так же, как теперь, он надеялся различить сигнал кардинала, он ждал, когда папа постучит. Но очень долго, более часа, в коридоре царила тишина. И вдруг смотритель услышал глухие удары кулаком в дверь. Отперев замок, он увидел понтифика, дрожащего, словно в лихорадке, как показалось Августину в тот момент. И в конце концов крупица правды увидела свет. Святая Дева, которая в 1917 году явилась трем португальским пастухам и предсказала исход Первой мировой войны, эта «Святая Дева из Фатимы», предрекла еще одно событие, запись о котором нужно было прочесть папе в 1960 году. Истинный смысл пророчества, скрываемого за дверью, вызвал различные, вплоть до самых ужасных, слухи в Ватикане. Заговорили о войне, которая уничтожит все живое, которая приведет к апокалипсису, и об убийстве папы… Став папой, Павел VI не замедлил посетить секретную комнату. После этого он начал страдать от тяжелых депрессий и всегда колебался, принимая решения, что общеизвестно.

В этот вечер интерес касался железного шкафа, в котором были собраны документы Микеланджело Буонарроти. После ознакомления с перепиской между Микеланджело и папами, в первую очередь с Юлием II и Клементом VII, у кардинала возникли вполне обоснованные подозрения, что в искусстве Микеланджело кроется какая-то ужасная тайна. Досье, в котором говорилось о его знакомых, платонической страсти к Виттории Колонне, о контактах с приверженцами неоплатонизма и каббалы, хранившееся в закрытом для доступа месте, подтвердило эти подозрения. Да иначе и быть не могло! Должна же существовать хоть какая-нибудь причина того, что жизнь Микеланджело в течение целых четырехсот пятидесяти лет – запретная тема в Ватикане!

Искусство страшит невежественных. Кардинал быстро перебирал один документ за другим, разворачивал свитки, сложенные в несколько раз страницы, разглядывал связанные папки. При свете лампы он разбирал мелкий аккуратный почерк, просматривал письма, остававшиеся непонятными без контекста. Зачастую они начинались со слов «io Michelagniolo scultore…» («я, Микеланджело, скульптор…»), что, с одной стороны, говорило о гордости языком, на котором писал Данте, и одновременно о неразумении церковной латыни, с другой – давало понять, что автор страдает от насилия над своим искусством, чинимого Ватиканом.

Папа Юлий II ложными обещаниями приманил Микеланджело в Рим, чтобы тот заблаговременно изваял ему величественный надгробный монумент из каррарского мрамора. Хоть он и посулил десять тысяч скудо, человеческой жизни было мало для создания такого изваяния. Когда же мрамор привезли из Тосканы в Рим, папа успел охладеть к своему проекту и даже отказался рассчитаться с рабочими каменоломни. Микеланджело поспешно оставил Рим ради Флоренции. Лишь через два года он вернулся, в срочном порядке вызванный помощниками папы. Юлий II тотчас ошеломил его сообщением, что сооружать надгробный памятник при жизни является дурным знаком. Так что Микеланджело вместо этого поручалось расписать купол Сикстинской капеллы – простого и строгого сооружения, носящего имя Сикста IV делла Ровере. Многократные заверения художника в том, что он рожден быть «scultore»,[29]29
  Скульптор (итал.).


[Закрыть] а не «pittore»,[30]30
  Художник (итал.).


[Закрыть] не помогли; Его Cвятейшество настаивал на выполнении своих планов.

В руки кардинала попал ветхий документ с едва разборчивыми словами, свидетельствовавший о победе папы над Микеланджело. «Сегодня, 30 мая 1508 года, я, Микеланджело, скульптор, получил от Его Cвятейшества папы Юлия II пятьсот дукатов, которые мне выплатили господин Карлино, казначей, и господин Карло Альбицци в счет выполнения росписи, над коей сегодня и начинаю работу в капелле папы Сикста, при условии соблюдения контракта, предложенного мне монсеньором Павианским. Подписано мной собственноручно».

C документов вздымалась мелкая пыль, незаметно попадавшая в нос Еллинека и вызывавшая ощущение беспорядка. Эта странная атмосфера заставляла оживать образы давно ушедших дней. Пред кардиналом предстал образ мускулистого флорентийца в бархатном камзоле в талию и тонких узких панталонах. Продолговатое лицо, длинный нос, близко посаженные глаза – не красавец и совсем не похож на энергичного «scultore». С хитрой улыбкой – может, это было злорадство? – он один за другим протягивал кардиналу пергаменты, а тот жадно читал их. Пробегал глазами неразборчивые строки, удивлялся внезапным и необъяснимым переменам в настроении Его Святейшества папы Юлия II, его странной скупости, постоянным поползновениям лишить художника честно заработанного им вознаграждения, что приводило к вечным спорам между папой и Микеланджело. Папа желал видеть на своде Сикстинской капеллы двенадцать апостолов – флорентиец же предлагал эскизы, казавшиеся Юлию II никчемными. В конце концов папа прекратил спор, разрешив Микеланджело изображать, что ему угодно, покрыть росписью всю капеллу от окон до потолка in nomine Jesu Christi.[31]31
  Во имя Иисуса Христа (лат.).


[Закрыть]

В итоге Микеланджело остановился на сюжете Книги Бытия. Он представил сотворение мира, Бога Отца, парящего над водами, и Великий потоп, и Ноев ковчег – будто вся история сотворения мира очутилась в небе. Для Микеланджело словно не существовало крыши и свода. И ни одного указания на Святую Церковь. Напротив, он избегал малейшего намека даже там, где он напрашивался сам собой: расписывая двенадцать выступов над окнами капеллы, он не стал изображать двенадцать апостолов. Художник поместил в них пять сивилл и семь пророков. Сияние, исходящее от них, говорит о тайных знаниях, которыми полон Ветхий Завет. Фигуры таинственны и символичны. Они будто намекают на нечто непостижимое. Из одной записки кардинал понял, что Микеланджело рисовал не столько руками, сколько мысленно, перенеся на своды свой гнев и свое знание. Он изобразил триста сорок три фигуры, над которыми – двенадцать сивилл и пророков, похожих на богов. Конечно, Бальзак мог бы сказать, что он тоже творец более трех тысяч образов. Но ведь у него на это ушла целая жизнь. Микеланджело же расписал капеллу всего за четыре года. Пусть неохотно, без удовлетворения, жаждая мести – такие выводы можно было сделать из документов. Но как же отыскать ключ к его тайне? Что же все-таки знал Микеланджело Буонарроти? Какое послание передал флорентиец посредством этой загадочной картины мира?

После Юлия II было сорок восемь пап, и все они задавались вопросом: почему Микеланджело у только что вылепленного Адама, которого парящий Бог Отец пытается коснуться животворящим перстом, изобразил на животе пупок? Адам ведь не был рожден, и, следовательно, ему не обрезали пуповину, если верить словам из Ветхого Завета: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Книга Бытия 2:7). Не раз возникала мысль привести в христианский вид Адама еще при жизни художника. Микеланджело к тому моменту должно было исполниться восемьдесят шесть лет. Папа Павел IV поставил перед Даниэле да Вольтера задание – прикрыть обнаженных гигантов Микеланджело набедренными повязками, за что помощник и получил обидное прозвище «Brachettone» («рисовальщик штанов»).

Однако пуп остался на том же месте, так как римская курия предположила, что закрашенный элемент картины скорее вызовет у наблюдателя сомнения и размышления, чем деталь, верная с анатомической точки зрения, пусть она и сомнительна с точки зрения религиозной.

Запах книжной пыли и пергаментов, который он так любил и находил благородным, как фимиам, привел кардинала в состояние благоговейного созерцания. Он углублялся в изучение документов, и в его душе зарождалось сострадание к флорентийцу, который, судя по его письмам, ненавидел пап, причиной чему было горе, которое они ему причинили. Он писал, что больше года не получал от Юлия II ни гроша, и ему казалось, над его искусством посмеялись («…я сразу сообщил Вашему Святейшеству, что живопись – не моя стезя»). Раскачиваясь на высочайших лесах, он проклинал нетерпение папы. День за днем он лежал на спине, краска попадала ему в глаза. Художник страдал от кривошеи. Уже несколько лет ему приходилось читать, держа текст над головой.

Папа Лев из династии Медичи, который пришел вслед за Юлием II, не скрывая неприязни к флорентийцу, называл его дикарем и распространял слухи о том, что с Микеланджело невозможно общаться. Если кому из художников папа и симпатизировал, то это был Рафаэль. Он отдавал предпочтение музыке. Следующий папа, Адриан, намеревался уничтожить фрески Микеланджело, однако неотвратимая смерть настигла его раньше. Да и во времена Клемента положение художника не улучшилось. Микеланджело смело заявил Его Святейшеству, что он думает о его проекте воздвижения восьмидесятифутового колосса. Насколько же возмущен был скульптор отсутствием вкуса у папы, что позволил себе язвительно пошутить: цирюльню, мешающую осуществлению проекта, он предложил сделать его частью, а фигуру колосса – сидячей. Печная труба цирюльни могла бы запросто стать рогом изобилия. А более всего художника увлекла идея сделать из головы гиганта голубятню. Michelagniolo scultore.

Каждый документ кардинал клал на свое место. Он в отчаянии покачал головой. Ни один из них не помог разгадать тайну. Непонятно было, зачем держать эти бумаги в таком секрете. Затем он бросил взгляд на неприметный свиток пергаментов, стянутый кожаными ремешками. Связано было около дюжины документов. Он, несомненно, оставил бы его без внимания, если бы не две большие ярко-красные печати, на которых было легко узнать герб папы Пия V. Но разве Микеланджело не умер уже во время правления его предшественника?

Jesu domine nostrum![32]32
  Jesu domine nostrum! – Иисус, Господь наш! (лат.)


[Закрыть] Мысль о том, что за последние четыре сотни лет ни один человек мог и не взглянуть на эти документы, похищенные у мира по причине, известной одному лишь понтифику, и содержащие столь важные сведения, заставила руки кардинала задрожать. Лоб его покрылся каплями пота, а воздух, который еще минуту назад был слаще, чем аромат каштанов в албанских горах, мгновенно стал спертым. Казалось, кардинал задохнется в атмосфере страха и неизвестности. Но именно страх и таинственность заставили его пальцы спешно сломать печати и развернуть пергаменты, связанные вместе кожаными ремешками. Terra incognita.[33]33
  Terra incognita – неизведанная земля (лат.).


[Закрыть]

«Для Джорджио Вазари». Кардинал узнал почерк Микеланджело. Почему письмо флорентийскому другу находилось здесь, в архиве Ватикана? Торопливо разбирая мелкий почерк Микеланджело, вновь и вновь возвращаясь к началу, кардинал читал:

«Дорогой мой юный друг. Мое сердце с тобой, даже в том случае, если письмо это, что вполне вероятно в наши дни, до тебя и не дойдет. Ты, наверное, уже слышал о распоряжении Его Святейшества (при одном упоминании его имени я вскипаю от негодования), согласно которому любое письмо и любой багаж может быть открыт, задержан в интересах инквизиции и использован как вещественное доказательство? Фанатичный старик, полагающий, что имя Павла IV придаст ему величия, будто за именем можно припрятать самое низменное, что есть в человеке, отказался выплатить положенное мне вознаграждение в тысячу двести скудо, что, впрочем, не сильно отразилось на моем состоянии. Поверь мне, Буонарроти не оставит обиду неотомщенной. Я расписал Сикстинскую капеллу не красками, как это может показаться на первый взгляд, а порошком, разрушительное действие которого описал Франческо Петрарка, известный поэт из Ареццо, в своем руководстве к счастливой жизни. Раствор тебе известен. Под intonaco находится достаточно серы и селитры, чтобы отправить Карафу[34]34
  Кардинал Карафа, после избрания понтификом – Павел IV. (Примеч. пер.)


[Закрыть] с его пурпурными лакеями в преисподнюю. Его так удачно расписал Алигьери в своем стихотворении. По словам поэта, стихи – самое опасное оружие. Но я говорю тебе, мой дорогой юный друг, фрески Сикстинской капеллы опаснее копий и мечей испанцев, грозящих Риму. Престол Карафы старается защититься от испанцев, его монахи носят землю в рясах, и, не будь Павел дряхлым скелетом, он погонял бы их бичами, чтобы те пошевеливались. Несмотря на то, а может, и благодаря тому, что я так стар, что смерть уже стоит за моей спиной, я не боюсь испанцев. Прощай. Микеланджело Буонарроти. Постскриптум: это правда, что во Флоренции приказано ежедневно докладывать о количестве причастившихся?»

Кардинал опустил письмо на стол. Оперся локтями на одну из конторок, которые стояли между шкафами и служили для удобства чтения документов. Он отер лоб правой рукой, словно прогоняя галлюцинацию. Он старался привести мысли в порядок, обдумать прочитанное, но тщетно. Попытался начать сначала. По-видимому, письмо так и не достигло адресата. Судя по всему, оно попало в руки инквизиции, не было понято ею до конца, но сохранено в качестве улики против Микеланджело. Что имел в виду Микеланджело, говоря о том, что к штукатурке, на которую художник накладывал краски «а фреско», примешано достаточно серы и селитры? Он ненавидел Павла IV, всех пап, которые причинили ему зло. Причинили зло гению, что приходится признать. И если Буонарроти говорил, что будет отомщен, значит, в голове у него уже созрел ужасный план, достаточно страшный, чтобы уничтожить понтифика. Какая же опасность скрывалась во фресках Сикстинской капеллы?

В другом письме, на этот раз адресованном кардиналу ди Карпи, содержались такие же намеки. Микеланджело в то время был уже человеком преклонного возраста и в довольно грубых выражениях обращался к кардиналу курии, сообщая, что до него дошли слухи о том, как его светлость отзывался о его творении. Но теперь, после смерти Карафы, уже не было необходимости плясать под его дудку. Напротив, беспорядки в Риме, захват тюрем инквизиции, разрушение статуи папы на Капитолии – все свидетельствовало о ненависти к папству и о беспомощности преемника Павла IV, провозглашавшего себя Медичи. А ведь даже малым детям было известно, что родом он из Милана, из семьи Медичи. Его Святейшество, как лиса, предложил возместить долг его предшественников; но у него, у Микеланджело, есть и другие возможности решения проблемы, мужчине в его возрасте многого не нужно. Он намеревался бросить работу. Но его просьба осталась без ответа, так что теперь он ходатайствовал перед ди Карпи, чтобы тот обратился к Его Святейшеству с прошением отправить его на покой. Работы у него предостаточно. Ему, Микеланджело, не пристало оценивать труд, проделанный по приказу понтификов. Но если святой отец считает, что оплаченный труд обеспечит ему вечное прощение, то у скульптора есть сомнения на этот счет. Ведь тогда спасти душу проще простого – стоит только на семьдесят лет задержать художнику честно заработанные деньги. По поводу спасения души ему есть что сказать, но разум вынуждает его умалчивать об этом. Все, что он думает по этому поводу, он доверил Сикстинской капелле. «Да увидит зрячий. Целую руку Вашего Преосвященства. Микеланджело».

In nomine domini![35]35
  Во имя Господа! (лат.)


[Закрыть] В Сикстинской капелле была тайна, о которой Микеланджело запросто рассказывал всем и каждому. «Все тайны от дьявола!» – пронеслось в голове кардинала, и он ужаснулся этой мысли. Он постарался еще раз обдумать прочитанное. Необходимо выяснить, не нападки ли на пап были причиной того, что эти документы спрятаны в секретной комнате архива. Документы, содержавшие даже худшие упреки в адрес пап, тем не менее были открыты для доступа исследователей в других комнатах башни. Вероятно, причиной такой секретности стало то, что давал понять Микеланджело. Но кому все же была известна правда? Пий V, возможно, знал ее, иначе зачем бы он прятал свиток? Значило ли это, что все тридцать девять понтификов, взошедшие на Святой престол после, не знали его? Существовала ли связь между тайной Сикстинской капеллы и третьим пророчеством Девы Марии? Надпись на своде капеллы не выходила у него из головы. Кардинал торопливо набросал несколько слов на бумаге, почти не осознавая, что делает…

– Ваше Высокопреосвященство! – раздался голос смотрителя из-за двери. – Ваше Высокопреосвященство!

Еллинек не мог бы точно сказать, сколько времени он провел в этом Sanctissimum,[36]36
  Святая святых (лат.).


[Закрыть] да это и не казалось ему важным, если принять во внимание столь невероятное открытие. Он подошел к двери и властно произнес:

– Предписано ждать, пока я не постучу в дверь! Это понятно?

– Конечно, – последовал смиренный ответ. – Безусловно, Ваше Высокопреосвященство.

Внимание кардинала привлек свиток, исписанный особенно мелким почерком, выдававшим заносчивость пишущего. Текст начинался словами «Синьора маркиза», причем буква «С» была украшена пафосным завитком, как хоральная прелюдия «In dulci jubilo»,[37]37
  В блаженном ликованье (лат.).


[Закрыть] занимала полстроки и в конце извивалась, как змея, охватившая яйцо. «Синьора маркиза!» Двусмысленность подобного обращения была ему понятна. Кардинал прекрасно знал, о ком идет речь. Виттория Колонна, маркиза Пескара, муж которой погиб во время битвы при Павии. Вдова, благочестивая до фанатичности. Папа Клемент VII намерен был отговаривать ее от пострижения в монахини, в то время как римское и флорентийское дворянство осаждало ее предложениями руки и сердца. Она считалась одной из красивейших и умнейших женщин того времени, знала латынь не хуже кардинала и произносила речи не хуже философа. Маркиза, как полагают, была большой и единственной платонической любовью Микеланджело. Эта страсть превратила скульптора и художника в поэта, в безумного scolare,[38]38
  Школяр, ученик (итал.).


[Закрыть] выразившего чувства в пламенных сонетах. «Синьора маркиза!» Письмо здесь, в столь странном месте? Нетрудно было догадаться, почему и это письмо не покинуло стен Ватикана. Почти со страхом кардинал взялся читать витиеватые письмена:

«Получив ваше любезное письмо, эти искусно написанные строки, полные сочувствия, направленное мне из Витербо, ваш преданный слуга возрадовался, как жеребенок свежему ветру на пастбище. “Счастлив ты, Микеланджело, – воскликнул я, – ты счастливее, чем все владыки мира”. Лишь одно омрачило мою радость – то, что я задел ваши благочестивые чувства к Святой Церкви. Отнеситесь к моим словам как к обычной болтовне художника, находящегося в сомнении на грани добра и зла, выбирающего попеременно источником вдохновения для своих творений то одно, то другое. Я кротко восхищаюсь твердой верой вашей светлости и кредо: «Omnia sunt possibilia credenti»,[39]39
  Верующему все под силу (лат.).


[Закрыть] которое вы так ясно перевели для меня, необразованного. Остается лишь верить – и все свершится само собой. Спрашивая себя, как могло такому, как я, прийти в голову сомнение в Мировом порядке, вы, бесспорно, станете считать меня неверующим болваном. Но подозрения, о которых я вам поведал, пришли ко мне не в снах. Они не созревали в глубине моей темной души; сомнения внушила мне наша неупорядоченная жизнь. Рассказывать вам об этом не входило в мои планы, хотя для вашей светлости на этом свете я готов сделать все что угодно. Вашей светлости известно, что «Amore non vuol maestro» – «любящее сердце не нужно понукать». Мне суждено забрать свою тайну с собой на тот свет, однако не открыть ее вам я не в силах. Вам, построившей женский монастырь на Монте-Кавалло, откуда Нерон некогда смотрел на пылающий город, чтобы следы благочестивых дев уничтожали и тень зла. Я скажу только одно: вы, верно, уже давно догадались, что знания мои увековечены во фресках Сикстинской капеллы. Мне больно видеть – и это лишь подтверждает мои сомнения – как мало те, кто посвятил себя утверждению веры, сами ее постигли. Семеро пап ежедневно обозревали свод Сикстинской капеллы, но ни один искушенный ум не понял страшного откровения. Ослепленные собственной гордыней, они величественно смотрят только прямо перед собой, вместо того чтобы поднять крепколобые головы, взглянуть – и увидеть. Но я уже и так сказал слишком много; я не желаю ничем досаждать вам.

 
В смирении покрыв себя грехами,
Чтоб обрести однажды милость свыше,
Гордятся они тем, что сотворили,
Но ангелы, увы, их не услышат.
 

Слуга вашей светлости, Микеланджело Буонарроти из Рима».

Кардинал поспешно свернул шуршащий пергамент, вернул его обратно в стальной шкаф. Кто поймет Микеланджело? Что же сокрыл он на своде Сикстинской капеллы? И как он, кардинал, пусть и обладающий божественным знанием, сможет распутать этот клубок теперь, через четыреста лет?

Еллинек запер хранилище, взял лампу и направился к выходу. Он несколько раз нетерпеливо хлопнул ладонью о дверь, пока не услышал звук поворачивавшегося в замке ключа. Распахнул дверь, отстранил сонного смотрителя и, пока тот запирал дверь, торопливо зашагал к лестнице. Лампа отбрасывала тени, перед глазами кардинала танцевали причудливые образы: сивиллы, красивые и седые бородатые пророки, мускулистый, как атлет, Адам, чувственная Ева, которую он любил, как студент любит всходящую на сцену примадонну, – безнадежно и издали. В череде фигур – Ной, вокруг него – Сим, Хам и Иафет, прикрывающая свое лицо Юдифь и решительный, с мечом в руках Давид. Святая Дева Мария!

Что же открыл нам Микеланджело, этот гениальный дьявол, что написал невидимыми чернилами на своих фресках? Скрывался ли среди аллегорических фигур Антихрист? Что значит буква «А» на пергаменте в руках у пророка Иоиля, столь похожего на Браманте?[40]40
  Донато Браманте – основоположник и крупнейший представитель архитектуры Высокого Возрождения (Примеч. пер.).


[Закрыть] Что символизирует ангел, поджигающий лапу эритрейской сивиллы, которая, по-видимому, и предсказала Страшный суд? Красивая, в богатых одеждах, она задумчиво листает книгу, так же как и сивилла из Кум. Та старше остальных, но выглядит еще величественнее. Она тоже ищет истину в позеленевшем от времени фолианте. А пророк Иезекииль… Что скрывают буквы «L» и «U»на его свитке? Или божественное знание кроется в тексте, который изучает Даниил?

Какую чудесную тайну хранит дельфийская сивилла? На что указывает ее робкий взгляд?

Продолжая свой путь по тускло освещенным коридорам, ведущим в Сикстинскую капеллу, кардинал наконец припомнил образ пророка Иеремии – трагично-меланхоличный. Микеланджело в нем явно отобразил себя самого: черные приподнятые брови, длинный нос, подбородок и уста, прикрытые ладонями. Пророк удручен и подавлен грузом истинного знания. Именно там, в вышине, над Страшным судом, разгадка тайны! Кардинал ускорил шаг.

Преждевременно состарившийся, сидел он там, мучась от безысходности, познав истину. Широкой спиной он прикрывал две загадочные фигуры. Та, что слева, до странности походила на дельфийскую сивиллу, только постаревшую. Она с гримасой боли на лице отворачивалась. Справа – молодой и полный сил человек, в профиль напоминавший монаха Савонаролу. Намек? Но на что?

Отдуваясь, кардинал устремился вниз по каменной лестнице и осторожно, словно не желая нарушать покой капеллы, открыл правую створку двери. Лучи ноябрьского солнца проникали через высокие окна, заставляя сверкать и искриться геометрический рисунок пола. На творение Микеланджело ложилась мягкая тень, видны были лишь некоторые элементы изображения: там протягивалась рука, тут мелькали почти неразличимые черты лица. Он засомневался, нужно ли включать освещение. Заставить яркие лампы направить потоки света от окон на пол, который отбросит искусственный свет на потолок так же, как это происходит с естественным освещением?

Включение прожекторов чем-то напоминало сотворение мира, как это описано в Книге Бытия, Первой книге Моисея. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью.

Перед мраморным нефом взгляд кардинала невольно обратился вверх, на тысячу раз виденное творение художника: на пророка Иоанна, провозвестника Мессии; на Бога, создающего звезды и растения, отделяющего свет от тьмы и воду – от суши, дающего жизнь Адаму, дотрагиваясь до него своим перстом; на Еву; на чету, поддавшуюся искушению змия. Кардинал от напряжения почувствовал боль в затылке и отступил на несколько шагов назад, не отводя взора от свода. Вспомнилась строка из письма Микеланджело о том, что папы, ослепленные собственной гордыней, величественно смотрят прямо перед собой вместо того, чтобы поднять крепколобые головы, посмотреть – и увидеть. В его поле зрения попал Ной, приносящий жертву после спасения от потопа. Изображение самого потопа, а затем и плывущая по воде крепость, корыстные и эгоистичные люди на необитаемом острове. Никому не будет дан шанс на спасение, даже самым смелым и любящим.