Текст книги "Проклятие королей"

Он дал мне свое имя, и смерть у меня этого не отнимет. Теперь я вдовая леди Маргарет Поул, как когда-то была леди Маргарет Поул, супругой лорда Поула. Но важно то, что имя сэра Ричарда не похоронят вместе с ним. Я его сохраню. Я могу спрятать свою истинную суть за этим именем, даже в смерти муж будет меня оберегать.

Я рожаю мальчика – сына, который не узнает отца. В минуты слабости, когда мне вручают младенца, я начинаю плакать над его пушистой головкой. Это последний дар моего мужа и последний ребенок, которого я родила. Последняя возможность любить невинное создание, которое от меня зависит; как я любила брата, зависевшего от меня. Я целую влажную макушку и чувствую, как стучит сердце младенца. Мой последний, самый драгоценный ребенок. Боже, дай мне его сберечь.

Я оставляю покои роженицы, чтобы помолиться перед новым памятником, на котором значится «Сэр Ричард Поул», поставленным под окном нашей церквушки. Король прислал мне в дар сто пятьдесят семь ноблей на траурные одежды для меня и крестьян; из этих денег, если правильно ими распорядиться, можно оплатить и поминальный пир, и даже надгробный камень. Я вызываю мажордома, Джона Литтла, чтобы сказать, что довольна тем, как он вел дела.

– И еще Его Светлость король прислал вам разрешение взять взаймы сто двадцать ноблей из состояния вашего сына, – говорит мажордом. – Так что до Рождества мы продержимся.

– Сто двадцать ноблей? – повторяю я.

Это не лишнее; но едва ли это можно назвать королевским даром. Щедрости тут нет. Тюдорам придется сделать что-то большее, если они хотят, чтобы мы не замерзли.

Тем временем все деньги идут не в ту сторону: от нас – им. Мои мальчики должны стать королевскими воспитанниками, поскольку их отец умер, а они еще дети. Для меня и для семьи это разорение. Все доходы поместья пойдут королю, будут уходить в королевскую казну, пока мой сын не вырастет и не сможет принять наследство – или то, что останется от него после того, как ему пустят кровь в королевской казне. Если король пожелает срубить все деревья на дрова, он может это сделать. Если захочет зарезать всех коров, никто его не остановит. Все, что я могу брать, это вдовье содержание – треть ренты и доходов, – всего сорок ноблей за целый год! Король Генрих предлагает мне ссуду из того, что когда-то полностью принадлежало мне; я не могу испытывать благодарность.

– Сто двадцать ноблей помогут нам продержаться до Рождества? А что будет после? – спрашиваю я мажордома.

Он просто смотрит на меня. Он знает, что не от него ждать ответа на этот вопрос. Знает, что ответа нет и у меня. Знает, что его вообще нет.

Замок Стоуртон, Стаффордшир, весна 1505 года

Приходит и минует Рождество, мы не устраиваем пир для крестьян, на Двенадцатую ночь дети получают самые скромные подарки. Я объявляю, что мы все еще в трауре, но в деревне шепчутся, что так дела не делаются и в прежние времена было лучше, благородный рыцарь сэр Ричард устраивал превосходный пир для домашних и для всех крестьян, он помнил, что время сейчас холодное и голодное, что хороший обед кстати тем, кто кормит множество ртов, и бесплатные дрова тоже неплохо бы раздавать.

Малыш Джеффри процветает при кормилице, но я внезапно понимаю, что размышляю, когда его можно будет отлучить, кормилица – лишняя статья расхода в детской. Я не могу отпустить учителя мальчиков – это внуки моего отца, внуки Джорджа, герцога Кларенса, ученейшего дворянина при выдающемся дворе, они – дети Уориков, они должны читать и писать как минимум на трех языках. Я не могу позволить этой семье скатиться в невежество и грязь; но обучение и чистота чудовищно дороги.

Мы всегда жили тем, что дает домашняя ферма, и продаем излишки на местных рынках. У нас делают сыры и масло, собирают фрукты, солят мясо. Лишнюю еду мы посылаем продавать на местном рынке, каждое лишнее зернышко я продаю мельнику, а сено и солому – местным торговцам. Мельницы на реке платят мне всякий раз, как мелют зерно, местные горшечники платят за то, что обжигают товар в моей печи, а еще я продаю лес.

Но конец зимы – худшее время в году: лошади подъедают летний запас сена, излишков на продажу нет, скот питается соломой, и если ее прикончат до того, как появится весенняя трава, животных придется забить на мясо, и у меня не останется скотины. После того как поедят домашние, еды не остается, продать за наличные нечего, и мы полагаемся на крестьян, которые отдают нам долю урожая, мы не можем вырастить достаточно на своих полях.

Принцесса Катерина пишет, выражая соболезнования по случаю смерти моего мужа. Она тоже пережила горькую потерю. Ее мать редко ей писала, и тепла в этих письмах было немного, но Катерина продолжала ждать их с нетерпением и тосковала о матери каждый день. Теперь Изабелла Испанская умерла, и Катерина больше не увидит мать. Что еще хуже, смерть ее матери означает, что отец Катерины больше не правит в союзе всей Испанией, ему осталось лишь его королевство, Арагон. От его богатства и влияния в мире осталась половина, даже меньше, а его старшая дочь Хуана унаследовала от матери трон Кастилии. Катерина больше не дочь испанских монархов, она всего лишь дочь Фердинанда Арагонского – а это совсем другое будущее. Я не удивлена, прочтя, что принц Гарри и его отец уже не так часто навещают ее, как раньше. Она живет на небольшие суммы, которые дарит король, и иногда они меньше, чем она ожидает, а иногда королевский казначей вовсе забывает ей заплатить. Король настаивает, что должен получить от испанцев все ее приданое, прежде чем можно будет говорить о браке с Гарри, и в ответ отец Катерины Фердинанд требует, чтобы король полностью и сразу выплатил ее вдовье содержание.

Вы не согласитесь написать Миледи и узнать у нее, можно ли мне явиться ко двору? Не могли бы вы сказать ей, что я, увы, не понимаю, как платить по домашним счетам, что я здесь несчастлива и одинока? Я хочу жить в ее покоях, как внучка, как мне и подобает.

Я отвечаю, говоря, что теперь я – такая же вдова, как она, и что тоже бьюсь, чтобы расплатиться со всеми в мире. Пишу ей, что мне очень жаль, но я не имею влияния на Миледи. Я напишу ей, но сомневаюсь, что мое вмешательство заставит ее быть добрее к Катерине. Я не говорю, что Миледи сказала, что никогда не простит меня за то, что я отказалась дать показания против Катерины, как хотела Миледи, и что я сомневаюсь в том, что мои слова, – чьи угодно слова, – заставят ее быть к Катерине добрее.

Катерина весело отвечает, что ее дуэнья дока Эльвира в таком скверном расположении духа, что Катерина посылает ее на рынок торговаться, и ее злобный ломаный английский помогает сбить цену. Принцесса пишет так, словно это смешно, и я, читая, смеюсь вслух, а потом рассказываю ей о размолвке, которая случилась у меня с кузнецом из-за стоимости подков.

Не скорбь лишит меня остроты ума, но голод. Я захожу на кухню, притворяясь, что слежу за разумным расходом припасов; но на самом деле я пала так низко, что начала облизывать ложки и выскребать горшки.

Я увольняю всю прислугу, какую можно, едва мы доживаем до Благовещенья. Некоторые плачут, покидая дом, а у меня нет денег, чтобы дать им на прощанье. Тем, кто остается, приходится трудиться за двоих, а есть такие, кто даже не знает, как что делается. Кухонной прислуге теперь нужно разводить огонь и выметать золу из очага в моей комнате, и она вечно забывает принести дрова или рассыпает золу. Для нее это тяжелый труд, я вижу, как она шатается под весом дровяной корзины, и отвожу глаза. Я берусь за работу в молочной, учусь делать сыр и снимать молоко, после чего отсылаю молочницу домой. Мальчика в пивоварне я пока оставляю, но учусь делать эль. Моему сыну Генри приходится выезжать в поля с управляющим и смотреть, как сеют зерно. Он возвращается, опасаясь, что семена бросают слишком густо, что тщательно отмерянное количество зерна не покроет всю землю.

– Тогда придется покупать еще, – мрачно говорю я. – Нам нужен хороший урожай, иначе следующей зимой не будет хлеба.

По мере того как вечера становятся светлее, я вовсе отказываюсь от восковых свечей и велю детям завершать уроки до сумерек. Мы живем среди глубоких теней и вони тростниковых фитилей, на полу у нас пятна застывшего сала. Я думаю, что мне придется снова выйти замуж, но ни один богатый или влиятельный мужчина на меня смотреть не захочет, и Миледи на этот раз не прикажет никому из своих родственников взять меня в жены. Я вдова, мне тридцать один, у меня пятеро маленьких детей на руках, и долги мои растут. Если я снова выйду замуж, то потеряю все права на поместье, все отойдет королю как опекуну Генри; к новому мужу я приду нищей. Мало кто сочтет меня желанной супругой. Никто, стремящийся добиться успеха при дворе Тюдоров, не женится на вдове и не заведет пятерых пасынков, в жилах которых течет кровь Плантагенетов. Если Миледи мать короля не устроит мой брак с кем-то, послушным ее воле, мне нужно будет самой растить детей и кормиться самой – а я не знаю как.

Замок Стоуртон, Стаффордшир, лето 1505 года

Все упирается в нее. Все упирается в ее милость и влияние. Летом я понимаю, что как бы хорош ни был урожай, как бы высоко ни поднялась цена на зерно, мы не скопим достаточно, чтобы продержаться еще одну зиму. Мне нужно собрать денег на дорогу до Лондона и просить помощи у Миледи.

– Может быть, продадим боевого коня сэра Ричарда? – предлагает мажордом Джон Литтл.

– Он такой старый! – восклицаю я. – Кому он нужен? И он так долго и преданно служил сэру Ричарду.

– Нам от него толку никакого, – отвечает мажордом. – В плуг его не впряжешь, он не пойдет в оглобли. Я бы мог выручить за него неплохие деньги в Стоурбридже. Его все знают как коня сэра Ричарда, знают, что это хороший конь.

– Тогда все будут знать, что я не могу его содержать, – говорю я. – Что я не могу его прокормить, чтобы Генри на нем ездил.

Мажордом кивает, смотрит на свои башмаки, отводя глаза.

– Это и так все уже знают, миледи.

Я опускаю голову при этом новом унижении.

– Тогда забирайте коня, – говорю я.

Я смотрю, как огромного коня седлают, как он склоняет гордую голову к уздечке, как смирно стоит, когда затягивают подпругу. Может, он и старый, но уши его встают торчком, когда мажордом перекидывает ногу через его спину и садится в седло. Старый боевой конь думает, что снова поскачет в сражение. Он выгибает шею и бьет копытом, словно ему не терпится приняться за дело. Я едва не выкрикиваю: «Нет! Оставьте его! Он – наш конь, он верно служил моему мужу. Оставьте его для Генри».

Но потом я вспоминаю, что нам нечем его кормить, если только я не упрошу Миледи мать короля помочь нам, а на деньги от продажи коня можно доехать до Лондона.

Мы едем на собственных лошадях, останавливаясь по пути в гостиницах, аббатствах и монастырях. Они нарочно построены вдоль дорог, чтобы пилигримам и путникам было легче, и для меня утешение каждый раз видеть вдали колокольню, зная, что меня ждет укрытие; каждый раз, входя в чистую беленую комнату, я ощущаю святой покой. Однажды нам негде ночевать, кроме гостиницы, и мне приходится заплатить за себя, за сопровождающую меня даму и за четверых вооруженных стражников. Денег у меня почти не остается, когда вдали из послеполуденной дымки появляются шпили Лондона и мы слышим десятки колоколов.

Вестминстерский дворец, Лондон, лето 1505 года

Двор сейчас в Вестминстере, и для меня это благословение, потому что в этом огромном шумном дворце всегда найдутся свободные комнаты. Когда-то я спала в лучшем покое, в постели королевы, чтобы она не оставалась ночью одна, теперь же мне выделяют скромную комнатку, вдали от большого зала. Я вижу, как быстро и точно управляющие домом замечают перемену моей участи.

Дворец похож на деревню, живущую за собственными высокими стенами посреди Лондона; я знаю здесь все вьющиеся дорожки и огражденные садики, черные лестницы и тайные двери. Он был моим домом с самого детства. Я умываюсь, мою руки и шпильками закалываю покрывало. Счищаю с платья пыль и, гордо подняв голову, иду по мощеным улочкам в большой зал и покои королевы.

Я как раз собираюсь пересечь сад королевы, когда слышу, как меня окликают по имени, и, обернувшись, вижу епископа Джона Фишера, исповедника Миледи, своего старого знакомого. Когда я была девочкой, он приезжал в замок Мидлхем учить нас катехизису и выслушивать наши исповеди. Он знал моего брата Тедди еще мальчиком, когда тот был наследником трона; он учил со мной псалмы, когда в моей псалтыри стояло «Маргарет Плантагенет» и я была племянницей короля Англии.

– Милорд епископ! – восклицаю я, делая реверанс, поскольку он стал большим человеком в благочестивое правление милости Миледи.

Он осеняет мою голову крестом и кланяется мне так низко, словно я все еще маленькая наследница королевского дома.

– Леди Поул! Соболезную вашей утрате. Ваш муж был прекрасным человеком.

– Воистину так, – говорю я.

Епископ Фишер предлагает мне руку, и мы бок о бок идем по дорожке.

– Мы редко видим вас при дворе, дочь моя.

Я собираюсь сказать что-то легкомысленное, что-то про то, что мне нужны новые перчатки, но нечто в его приветливом улыбающемся лице побуждает меня довериться ему.

– Я приехала просить помощи, – прямо говорю я. – Надеюсь, что Миледи даст мне совет. Муж оставил меня почти ни с чем, и я не могу выжить на вдовье содержание.

– Жаль это слышать, – просто отвечает он. – Но я уверен, Миледи выслушает вас благосклонно. У нее много тревог и трудов, Господь ее благослови, но она никогда не оставит никого из членов семьи.

– Надеюсь, – говорю я.

Я гадаю, можно ли как-то попросить его замолвить за меня словечко, когда он указывает на открытые двери в галерее перед покоями Миледи.

– Ступайте, – велит он. – Я пойду с вами. Сейчас самое время, ее всегда хочет видеть множество народа.

Мы вместе идем к двери.

– Вы слышали, что ваша бывшая подопечная, вдовствующая принцесса Уэльская, возвращается домой, в Испанию? – тихо спрашивает епископ.

Я пораженно останавливаюсь.

– Нет! Я думала, она помолвлена с принцем Гарри.

Он качает головой.

– Об этом мало кто знает, но об условиях не удалось договориться, – говорит епископ. – Бедное дитя, думаю, ей очень одиноко в ее большом дворце, где никого нет рядом, кроме ее духовника и дам. Лучше ей вернуться домой и жить одной там, и Миледи не желает ее присутствия при дворе. Но это только между нами. Я не знаю, сказали ли самой принцессе. Вы навестите ее, пока вы в Лондоне? Я знаю, она вас очень любит. Вы могли бы ей посоветовать принять ее участь радостно и благородно. Я и в самом деле думаю, что дома она будет счастливее, чем здесь, ожидая чего-то и надеясь.

– Я навещу ее. Как жаль!

Он кивает.

– У нее непростая жизнь. Овдовела такой юной, а теперь ей придется возвращаться домой вдовой. Но Миледи полагается на молитвы. Она думает, что воля Божья в том, чтобы принц Гарри женился на другой. Вдовствующая принцесса не для него.

Стражник отступает в сторону, пропуская епископа, и открывает дверь в зал аудиенций. Он полон просителей, все хотят видеть Миледи и умолять ее о какой-нибудь милости. Все обязанности королевы легли на ее плечи, а ей еще нужно управлять своими обширными землями. Она – одна из богатейших землевладелиц Англии и уж точно самая богатая женщина королевства. Она жертвует на колледжи и часовни, строит больницы, церкви, колледжи и школы, и все они шлют посыльных с докладом или просьбой о милости. Я осматриваю комнату и насчитываю около двух сотен просителей; я – одна из очень, очень многих.

Но Миледи меня выделяет. Она заходит в комнату из часовни, ее дамы парами следуют за ней с молитвенниками в руках, словно они – монахини маленького замкнутого монастыря. Миледи острым внимательным взглядом окидывает все вокруг. Ей уже больше шестидесяти, ее лицо покрыто глубокими морщинами, она не улыбается, но голова под тяжелым заостренным чепцом поднята высоко, и, хотя она опирается на руку одной из дам, я подозреваю, что делает она это напоказ, она вполне могла бы идти самостоятельно.

Все приседают или кланяются так низко, словно она – королева, чьи покои занимает. Я опускаюсь в реверансе, но поднимаю голову и улыбаюсь. Я хочу, чтобы она меня увидела, и ловлю ее взгляд; когда она останавливается передо мной, я целую ее протянутую руку, а когда она делает мне знак встать и подается вперед, целую ее мягкую старую щеку.

– Дорогая кузина Маргарет, – холодно говорит Миледи, словно мы только вчера простились как добрые друзья.

– Ваша Светлость, – отвечаю я.

Она кивает, чтобы я шла с нею, и я занимаю место ее дамы. Миледи опирается на мою руку, и мы идем мимо сотен собравшихся. Я отмечаю, что меня при людях почтили вниманием.

– Вы приехали меня повидать, дорогая?

– Я надеюсь получить ваш совет, – тактично произношу я.

Ее нос, похожий на клюв, разворачивается ко мне, глаза изучают мое лицо. Она кивает. Она прекрасно понимает, что мне не нужен совет, что я просто отчаянно нуждаюсь.

– Вы проделали большой путь, чтобы получить совет, – сухо замечает она. – Все ли в порядке у вас дома?

– Мои дети здоровы и просят у вас благословения, – говорю я. – Но мне не выжить на вдовье содержание. Теперь, когда не стало моего мужа, у меня есть лишь небольшой доход – и пятеро маленьких детей. Я стараюсь изо всех сил, но в Стоуртоне совсем немного земли, а поместья в Медменхеме и Эллесборо приносят лишь пятьдесят фунтов ренты в год, и из этого я, разумеется, получаю лишь треть.

Я тревожусь, не звучит ли это как жалоба.

– Этого не хватает на то, чтобы платить по счетам, – прямо говорю я. – И содержать дом.

– Так уменьшите домашние расходы, – советует Миледи. – Вы больше не Плантагенет.

Назвать меня по имени при людях, пусть даже так тихо, что никто не слышит, – это угроза.

– Я не слышала это имя много лет, – отвечаю я. – И никогда так не жила. Я сократила расходы. Я всего лишь хочу жить как вдова верного рыцаря Тюдоров. Ничего большего я не ищу. Мы с мужем были горды тем, что мы – ваши покорные слуги и служим вам честно.

– Вы хотите, чтобы ваш сын состоял при дворе? Стал товарищем принца Гарри? – спрашивает она. – Хотите стать одной из моих дам?

Я едва могу ответить; это решение, о котором я и не мечтала.

– Это честь для меня… – запинаясь, выговариваю я.

Я поражена тем, насколько великую милость она предлагает. Это разрешило бы все мои трудности. Если мне удастся пристроить Генри в Элтемский дворец, у него будет лучшее образование в мире, словно у принца, он будет учиться вместе с самим принцем. А дамам платят за службу, они занимают освободившиеся посты, получают чаевые за малейшие услуги, их подкупают те, кто появляется при дворе. Придворной даме жалуют украшения и наряды, кошель с золотом на Рождество, ей выплачивают содержание на всю свиту, конюшня для ее лошадей бесплатна, слуг кормят в королевской столовой. Одна мысль о том, чтобы питаться с королевской кухни и поставить лошадей в королевские конюшни, где они будут есть сено Тюдоров, уже кажется обещанием вызволить меня из тюрьмы тревог.

Леди Маргарет видит, как мое лицо озаряется надеждой.

– Такое вполне возможно, – допускает она. – В конце концов, это было бы уместно.

– Я бы сочла за честь, – говорю я. – Я была бы счастлива.

Изысканно одетый мужчина заступает нам дорогу и кланяется. Я хмурюсь в его сторону, сейчас мой черед говорить с Миледи. Она – источник богатства и покровительства, ей и ее сыну королю принадлежит все. У меня есть только эта минута, она – мой единственный шанс, и никто нас не прервет, если я смогу этому помешать. К моему удивлению, епископ Фишер берет джентльмена за плечо, прежде чем он успевает подать прошение, и уводит его, что-то негромко говоря.

– Мне придется задать вам вопрос, который я уже задавала прежде, – тихо произносит леди Маргарет. – О том времени, что вы провели в Ладлоу с принцем и принцессой Уэльскими.

Я чувствую, что холодею. Джон Фишер просто сказал мне, что Катерину собираются отправить домой в Испанию. Если все обстоит именно так, какое им дело, был брак завершен или нет?

– Да?

– Речь о незначительном обстоятельстве, юридическая сложность, касающаяся разрешения после ее первого брака. Мы должны убедиться, что правильно составим разрешение, чтобы наша дорогая Катерина могла выйти за принца Гарри. В интересах принцессы, чтобы вы рассказали мне, что я хочу знать.

Я знаю, что это ложь. Леди Маргарет хочет отослать Катерину домой.

– Брак принца Артура и принцессы был завершен, ведь так?

Она сильнее сжимает мою руку, словно хочет выдавить признание из мозга в моих костях. Мы дошли до конца комнаты, но вместо того, чтобы развернуться и пойти обратно через толпу просителей, Миледи кивает своим ливрейным лакеям по обе стороны дверей, чтобы распахнули их, и мы проходим в ее личные покои. Двери за нами закрывают. Мы одни, никто, кроме Миледи, не услышит, что я отвечу.

– Не могу сказать, – говорю я ровным голосом, хотя понимаю, что боюсь ее – здесь, в пустой комнате, у дверей которой стоит охрана. – Ваша милость, я говорила вам – мой муж отводил принца в ее спальню; но она мне сказала, что принц был бессилен.

– Она так сказала. Я знаю, что она сказала. – В ее голосе слышно царапающее раздражение, но она выдавливает из себя улыбку. – Но, дорогая моя Маргарет, во что верите вы?

Сильнее всего я верю в то, что все это будет стоить мне положения придворной дамы, а моему сыну – образования. Я роюсь в уме, ища, что сказать, чтобы это удовлетворило Миледи, но не стало предательством по отношению к принцессе. Миледи ждет с суровым лицом. Ее не удовлетворит ничто, кроме того, что она хочет услышать. Она – самая могущественная женщина в Англии, и она настаивает, чтобы я с ней согласилась. Совершенно раздавленная, я шепчу:

– Я верю Ее Светлости вдовствующей принцессе.

– Она думает, что если она – нетронутая девственница, то станет женой принца Гарри, – без выражения произносит Миледи. – Ее родители запросили разрешение Папы и сказали ему, что брак не был завершен. Он дал им разрешение, которое намеренно не проясняет этот вопрос. Это очень в духе Изабеллы Кастильской – получить документ, который можно трактовать как ей угодно. Даже после смерти она нас дурачит. Ее дочери, судя по всему, нельзя бросать вызов. Ее даже расспрашивать нельзя. Она думает, что может войти в нашу семью, войти в наш дом, вот в эти самые покои – мои покои – и присвоить их. Думает, что заберет у меня и принца, и все остальное.

– Я уверена, принц Гарри будет доволен…

– Принц Гарри не будет сам выбирать себе жену, – отрезает она. – Ее выберу я. И я не желаю, чтобы эта молодая женщина стала моей невесткой. После такой лжи – нет. После того, как она пыталась соблазнить короля в дни его скорби. Она считает, что если родилась и выросла принцессой, то может забрать все, чего я добилась, все, что дал мне Господь: моего сына, моего внука, мое положение, труд всей моей жизни. Я потратила лучшие годы на то, чтобы привести сына в Англию, чтобы уберечь его. Я вышла замуж, чтобы у него появились союзники, я ради него дружила с людьми, которых презирала. Я до того унизила себя… – она прерывается, словно не хочет вспоминать, как себя унизила. – А она думает, что может войти сюда с ложью на устах, потому что она принцесса крови. Думает, что ей по рождению полагается. Так я скажу: нет, не полагается.

Я понимаю, что, когда Катерина выйдет за принца Гарри, она встанет впереди Миледи в каждой процессии, каждый раз, как они пойдут к мессе или к обеду. Она получит эти покои по праву, лучшие платья из королевских гардеробных будут в ее распоряжении, она превзойдет положением мать короля, и если двор последует за предпочтениями короля, – а любой двор поступает так всегда, – придворные оставят покои Миледи и столпятся подле прелестной юной принцессы. Принцесса Катерина не отступит и не сдастся Миледи, как моя кузина-королева. У Катерины есть хватка. Если она когда-нибудь станет принцессой Уэльской, она позаботится о том, чтобы Миледи во всем, всюду признавала ее преимущество. Она силой отберет обязанности у этой властной старухи и отплатит ей за враждебность.

– Я рассказала вам все, что знаю, – тихо произношу я. – Повелевайте мною, Миледи.

Она поворачивается ко мне спиной, будто не хочет видеть мое бледное лицо и умоляющие глаза.

– У вас есть выбор, – коротко отвечает она. – Вы можете стать моей дамой, а ваш сын может быть товарищем принцу Гарри. Вам станут щедро платить, жаловать подарки и земли. Или можете поддержать вдовствующую принцессу в ее чудовищной лжи и омерзительном властолюбии. Выбор за вами. Но если вы вступите в заговор с целью вовлечь принца Уэльского, нашего принца, нашего единственного принца в брак с этой женщиной, то не появитесь при дворе, пока я жива.

Я дожидаюсь сумерек и иду навестить принцессу Катерину – пешком, в сопровождении одной дамы и слуги, а впереди с дубинкой идет мой мажордом. Нынешний Лондон полон попрошаек, отчаявшихся людей, изгнанных с ферм поднявшейся платой, ставших бездомными из-за того, что не смогли заплатить штрафы, обнищавших из-за королевских налогов. Некоторые из моих крестьян сейчас, должно быть, спят на порогах лондонских церквей и побираются ради пропитания.

Я иду, набросив капюшон на предательские медные волосы, и озираюсь по сторонам, глядя, не идут ли за нами. Шпионов в Англии сейчас больше, чем когда-либо, всем платят за доносы на соседей, и я предпочла бы, чтобы Миледи не знала, что я посещаю принцессу, которую она называет «этой молодой женщиной».

Над дверью принцессы не горит фонарь, проходит много времени, прежде чем кто-то отзывается на тихий стук моего мажордома в двустворчатые деревянные двери. Нам открывает не стражник, а мальчик-паж, который ведет нас через холодный большой холл и стучит в дверь, за которой раньше был зал аудиенций.

Одна из оставшихся при Катерине испанских дам выглядывает из-за двери и, увидев меня, выпрямляется, разглаживает платье, приседает в реверансе и ведет меня по гулкому залу в личные покои, где собралась у жалкого огня кучка дам.

Катерина узнает меня, едва я сбрасываю капюшон, вскрикнув, вскакивает и бежит ко мне. Я собираюсь сделать реверанс, но она бросается в мои объятия и обнимает меня, целует в обе щеки, отодвигается, чтобы взглянуть мне в лицо, а потом снова обнимает.

– Я все думала и думала о вас. Было так грустно узнать о вашей потере. Вы получали мои письма? Я так жалела вас и детей. И новорожденного! Мальчик, благослови его Господь! Он здоров? А вы? Удалось вам сбить цену на подковы?

Она подводит меня к свету единственного шандала с восковыми свечами, чтобы посмотреть мне в лицо.

– Санта-Мария! Вы так похудели, и, дорогая, у вас такой изможденный вид.

Она оборачивается и прогоняет своих дам от камина.

– Уйдите. Уйдите все. Ступайте в спальни. Ложитесь. Мы с леди Маргарет поговорим наедине.

– В спальни? – спрашиваю я.

– Дров не хватает, чтобы разводить огонь где-то, кроме этого зала и кухни, – просто отвечает принцесса. – А они слишком высокородны, чтобы сидеть в кухне. Так что, если они не сидят здесь, им приходится ложиться, чтобы согреться.

Я смотрю на нее, не в силах поверить.

– Вам дают так мало денег, что вы не можете разжечь огонь в спальнях своих дам?

– Как видите, – мрачно отвечает она.

– Я пришла из Вестминстера, – говорю я, садясь рядом с принцессой. – У меня был страшный разговор с Миледи.

Принцесса кивает, словно это ее не удивляет.

– Она расспрашивала меня о вашем браке с… – даже теперь, три года спустя, я не могу так запросто произнести его имя. – С нашим принцем, – нахожусь я.

– Похоже на нее. Она очень против меня.

– Почему, как думаете? – с интересом спрашиваю я.

Принцесса дарит мне лукавую девичью улыбку.

– Она что, была такой любящей свекровью вашей кузине-королеве? – спрашивает она.

– Не была. Мы обе боялись ее до смерти, – допускаю я.

– Она не из тех женщин, которым нравится женское общество, – замечает принцесса. – Пока ее сын вдовец, а внук холост, она – хозяйка при дворе. Она не хочет, чтобы появилась молодая женщина, которая принесет туда веселье, любовь и счастье, превратив его в настоящий королевский двор – ученый, изысканный и радостный. Она даже внучку свою, принцессу Марию, недолюбливает, потому что та очень хороша собой. Все время говорит ей, что внешность ничего не значит и нужно стремиться к смирению! Миледи не по душе хорошенькие девушки, она не любит соперниц. Если она позволит принцу Гарри жениться, то только на молодой женщине, которую сможет подчинить. Она женит его на ребенке, на ком-то, кто и по-английски не говорит. Ей не нужен кто-то вроде меня, кто знает, как нужно вести дела, и кто проследит за тем, чтобы все было сделано как подобает, а королевство вернулось к процветанию. Она не хочет, чтобы кто-то при дворе убеждал короля править так, как он должен бы править.

Я киваю. Как раз об этом я и думала.

– Она старается не пускать вас ко двору?

– О, ей это удается, она победила.

Принцесса указывает на пустые места на стенах, где висят голые рамы от богатых гобеленов.

– Король не выплачивает мое содержание, он вынуждает меня жить на то, что я привезла из Испании. У меня нет новых платьев, когда меня приглашают ко двору, я нелепо выгляжу в платьях по испанской моде, которые кругом заштопаны. Миледи надеется сломить мою волю и заставить меня попросить отца, чтобы он забрал меня домой. Но даже если я его попрошу, он меня не заберет. Я попала в западню.

Я в ужасе. Мы обе впали в такую нищету после процветания, и так быстро.

– Катерина, как вы поступите?

– Я подожду, – отвечает она с тихой решимостью. Потом придвигается ко мне поближе и говорит на ухо: – Ему сорок восемь, он болен, он едва дышит из-за ангины. Я подожду.

– Ни слова больше, – тревожно говорю я и смотрю на закрытую дверь и на тени по стенам.

– Миледи просила вас поклясться, что мы с Артуром были любовниками? – напрямик спрашивает меня принцесса.

– Да.

– Что вы ответили?

– Сперва я сказала, что не видела никаких признаков и потому не могу сказать.

– А она?

– Она обещала мне место при дворе и место сыну, а еще денег, если я скажу, что она хочет услышать.

Катерина слышит муку в моем голосе, берет меня за руку и пристально смотрит на меня спокойными голубыми глазами.

– О, Маргарет, я не могу просить вас быть бедной ради меня. Ваши сыновья должны быть при дворе, я это знаю. Вы не обязаны меня защищать. Я освобождаю вас от обещания, Маргарет. Можете говорить, что пожелаете.

Я должна ехать домой, но снова иду в платье для верховой езды в покои королевы, где Миледи слушает, как читают псалмы перед обедом в большом зале Вестминстера.