Текст книги "Песня сирены"

Прошел год. Я не видела ни мать, ни Дамарис с тех пор, как Дамарис начала выздоравливать. Дни шли за днями. Я говорила, что мне трудно оставить дочь, а мама считала, что Дамарис, хотя и поправляется, все еще не в состоянии выдержать поездку ко мне. Мы должны были довольствоваться письмами.

Я вновь мысленно пережила эти события. Даже спустя столько времени я не могла себе представить, какой могла бы быть встреча с Дамарис. Наверняка мы обе будем смущены.

Кроме того, я раскаивалась, считая себя виновной в том, что произошло, – я изменила лучшему из мужей, и все из-за минутной прихоти. То, что я была переполнена любовью, не могло служить мне оправданием. Я намеренно увлекла мужчину, который был почти помолвлен с моей сестрой, и в то же время предала своего мужа. Я не могла найти оправдания своему поведению, но, по крайней мере, я могла попытаться вернуть мужу причиненный ущерб.

Бенджи был очень рад. Он никогда не видел меня в таком настроении. Я была любящей, кроткой, я думала о том, чтобы сделать его жизнь приятной»– нетрудно было сделать его счастливым.

Кроме того, была еще и Кларисса. По натуре я ни в коей мере не отношусь к типу «женщина-мать», но невольно я поддавалась обаянию Клариссы. Ей было два года, она еще мало говорила, миновала период ползания и была, по словам ее няни, «готова во все сунуть нос и способна на любые шалости».

Она была похожа на Хессенфилда. У нее были светлые, слегка волнистые, отливавшие золотом волосы и светло-карие глаза с золотыми искорками. Она была крепкой и здоровой – это был ребенок, которым можно было гордиться. Бенджи относился к ней, как к родной дочери. Он никогда не упоминал о том, что привело к рождению Клариссы и нашему браку.

Харриет чувствовала, что я изменилась. Она встревоженно следила за мной своими голубыми глазами. Я не знала, сколько лет было Харриет в это время, она никогда не говорила нам о своем возрасте. Моя бабушка утверждала, что Харриет даже в двадцать лет делала вид, что она много моложе, но во времена Реставрации ей должно было быть немногим меньше тридцати лет, а это было свыше сорока лет назад. Ее волосы все еще были темными, глаза цвета фиалки; она была довольно полной, смеялась часто, как молодая женщина. Она любила бывать в обществе молодежи и общаться со мной, говоря, что я похожа на нее. В первые годы моей жизни она по-матерински относилась ко мне, благодаря чему между нами установились близкие отношения.

Она хотела знать, что случилось. Я рассказала ей, что Дамарис долго пробыла под дожде»и поэтому подхватила сильную лихорадку.

– Что довело ее до этого? – спросила она. Я отрицательно покачала головой, но Харриет была проницательной.

– Должно быть, это как-то связано с Мэтью Пилкингтоном. Мне кажется, что у нее было к нему романтическое чувство.

– И дело пошло плохо, когда ты там появилась?

– Их отношения могли ухудшиться перед моим приездом.

– Но кризис наступил после твоего приезда?

– Она попала в грозу, тогда это И случилось.

– Какой он, этот Мэтью Пилкингтон?

– Он… молод.

– Подходит для Дамарис?

– О, Дамарис еще слишком молода.

– Могу поклясться, – заявила Харриет, – что он влюбился в сестру Дамарис.

Я пожала плечами.

– Ну, если его так легко увлечь, то, возможно, ЭТО И к лучшему.

– Дамарис и в самом деле еще дитя, – настаивала я.

– Мне помнится, что в ее возрасте ты уже собиралась убежать со своим возлюбленным.

– По своему развитию Дамарис моложе своих лет.

– Что-то все же произошло, – заключила Харриет. – Я опять убеждаюсь в том, что лучший способ узнать секрет – это не пытаться его узнать.

– Хорошее правило, – ответила я.

Конечно, Харриет понимала, что мой визит был как-то связан с болезнью Дамарис. Как она намекнула, со временем она узнает этот секрет. А когда я выразила нежелание посещать Довер-хаус и она заметала мое стремление быть хорошей женой для Бенджи, ее подозрения укрепились.

По-своему это ее забавляло. У нее самой в молодости бывали подобные приключения, и она всегда улыбалась, когда находила сходство между нами.

– Твое появление на свет, дорогая Карлотта, было шуткой богов, потому что именно мне следовало бы быть твоей матерью.

Я знала, что все-таки придет день, когда мы с Дамарис встретимся. Прошел год с тех пор, как мы виделись. Летом 1704 года Харриет сказала, что мы должны поехать навестить мою мать и Дамарис.

Бенджи купил карету, что сделало путешествие более комфортабельным. Мы еще не ездили в ней так далеко, но раз или два выезжали, и это оказалось гораздо удобнее, чем ехать верхом.

Это была чудесная карета с дверцами с каждой стороны, запряжена она была четверкой лошадей. Мы могли путешествовать немного медленнее, чтобы не утомлять лошадей, и, хотя наш багаж по-прежнему был навьючен на верховых лошадей, мы взяли с собой В карету еду.

Кларисса могла путешествовать вместе с нами. В карете кроме ребенка должны были ехать я и Харриет. Бенджи оставался дома, чтобы заботиться о поместье. С нами ехали два грума: один должен был управлять экипажем, а второй – ехать сзади, и время от времени они могли меняться.

Для защиты у нас было короткоствольное ружье и полная сумка пуль, а кроме того, меч, поэтому мы могли не бояться разбойников. Многие из них отступали, как только видели, что пассажиры в состоянии защитить себя.

Предстоящее путешествие очень взволновало Клариссу. Я все больше и больше привязывалась к ней. Она была так полна жизненных сил, что напоминала мне Хессенфилда. Она была непослушной, – не следовало ожидать, что его ребенок будет покорным, – но она обладала обаянием, благодаря которому ей всегда удавалось снискать расположение тех, кто готов был ее выбранить за какую-нибудь шалость, и, как говорила няня, девочке всегда удавалось «обвести ее вокруг пальца».

Кларисса восхитительно выглядела в своем красном шерстяном плаще, красных туфлях и красных перчатках в тон щечкам. Ее золотистые глаза сверкали от возбуждения. Она была очень умна для своих лет и выглядела гораздо старше, чем была на самом деле. Она задавала бесконечные вопросы о предстоящем путешествии, о бабушке, о прабабушке Арабелле, которых она должна была навестить в Эверсли-корте, где также жили тетя Джейн, дядя Карл, их сын, а также дядя Эдвин и Карл (если они в это время будут дома, что вполне возможно, потому что они очень долго отсутствовали).

Мы отправлялись в путь в один из июльских дней. Бенджи стоял во дворе, пока мы усаживались в карету. В ногах у нас была корзина с крышкой, в которой лежали сыр и хлеб, холодные говядина и баранина, пирог со сливами и голландская имбирная коврижка, а также разнообразные напитки: вино, вишневый бренди и эль.

Увидев корзину, Кларисса заявила, что она уже голодна.

– Тебе придется немного подождать, – сказала я ей.

– Почему? – Все, что бы мы в это время не говорили Клариссе, порождало новые «почему», «когда»и «где».

– Это еда в дорогу, а не для того, чтобы есть сейчас.

– Но для того, чтобы есть, когда проголодаешься.

– Да, конечно, когда проголодаешься, – Я уже проголодалась.

Внимание ее отвлекли лошади, которых запрягали в карету, и она забыла о корзине. Потом мы поудобнее устроились в карете, помахали на прощанье Бенджи, няне Клариссы и другим слугам, которые пришли нас проводить, и выехали на дорогу.

Наш путь лежал вдоль побережья, и мы проехали мимо дома, где я была с Хессенфилдом и его заговорщиками. Теперь в нем были жильцы, и он выглядел, как обычный дом.

Когда мы проезжали мимо, Харриет взглянула на меня, но я сделала вид, что не замечаю этого, и, обняв Клариссу, показала ей чайку, которая кружилась над водой, ныряя в поисках пищи.

Когда мы доехали до «Черного борова», гостиницы, с которой был связано так много воспоминаний, нас бурно приветствовал ее хозяин, который нас помнил, и где теперь, когда мы путешествовали в карете, к нам отнеслись с особым почтением.

Я испытала странное чувство, вновь оказавшись в этой гостинице. Я обнаружила, что помню предыдущее посещение до мельчайших деталей. Теперь я поняла, что Хессенфилд отодвинул воспоминания о Бо в самые дальние тайники моей памяти.

Кульминация же моих отношений с Мэтью была подобна кошмару, о котором я не хотела больше вспоминать, но я была вынуждена вспомнить о ней, потому что очень скоро мне предстояла встреча с Дамарис.

Хозяин вновь извинился за то, что некогда поместил меня в комнату, недостойную меня.

– – Тот джентльмен не так давно вернулся, миледи.

– Тот джентльмен? – спросила я.

– Да, один из тех, которые занимали целый этаж как раз перед вашим прибытием в тот день. Вы помните?

– О… он вернулся, говорите?

– Вы его узнаете, миледи, если вспомните. Высокий такой… Вы могли бы его назвать их руководителем.

Я почувствовала, как меня охватило волнение.

– Он вернулся? – повторила я.

– Да… он помнит вас, миледи. Он спрашивал, не бывали ли вы здесь с тех пор? Я сказал ему, что видел вас… один раз. Это было в тот раз, когда вы и миледи останавливались здесь, с джентльменом. Я сказал:

«Только один раз, сэр, и с тех пор я ее не видел».

– Как давно это было? – спросила я.

– Несколько недель назад… не больше.

Я сменила тему, спросив, не могли бы мы получить на ужин пирог с куропаткой.

Мы с Харриет заняли комнату, в которой прежде жил генерал. Кларисса спала в кроватке рядом с моей постелью, но среди ночи я проснулась оттого, что она карабкалась ко мне на постель. Перед тем как проснуться, я видела во сне ее отца.

Я крепко прижала ее к себе. Никогда не думала, что смогу испытывать такую бескорыстную любовь, как к этому ребенку.

Мне не жаль было покидать «Черного борова», и рано утром мы двинулись в путь. Есть нечто очень волнующее в цоканье копыт по дороге и нечто бодрящее в свежести раннего утра. Мы с Клариссой смотрели в окно, привлекая внимание друг друга каждый раз, когда нас что-то интересовало. Она приглашала меня посмотреть на прелестных бабочек и указала мне на прекрасного красного «адмирала», которого ей удалось обнаружить. Мне хотелось бы знать природу так, как ее знала Дамарис, потому что мне нравилось учить Клариссу.

По мере того как мы приближались к Довер-хаусу, Я все больше и больше беспокоилась.

Чем ближе мы подъезжали к Довер-хаусу, тем сильнее я ощущала желание повернуть назад. Но, конечно же, это было невозможно. Когда-нибудь я должна встретиться с моей сестрой лицом к лицу. Я даже представить себе не могла, какой будет ее реакция. Вполне вероятно, что она откажется говорить со мной, а может быть, она горько попрекнет меня. По крайней мере, она будет готова к нашей встрече… так же, как и я.

Я спрашивала себя, рассказала ли она кому-нибудь о том, что видела, – моей матери, например?

Подождем – увидим.

Когда мы подъехали к Довер-хаусу, в зале нас уже ждали моя мать и Ли, которые услышали грохот колес кареты.

Я открыла дверь и тут же очутилась в объятиях матери. Она всегда безумно радовалась нашим встречам.

– Милая Карлотта, так чудесно снова видеть тебя! – улыбнулась она, а в глазах у нее стояли слезы.

– Привет, Присцилла! – сказала Харриет. – А вот и твоя внучка. Кларисса, подойди и поцелуй свою бабушку.

Мать наклонилась, и Кларисса обвила своими ручками ее шею. Она нежно поцеловала ее, и глаза моей матери вспыхнули от счастья.

– А у нас в корзинке лежит голландский имбирный пряник, – с важным видом сообщила Кларисса, так, будто по значимости ничего не могло сравниться с этим известием.

– Да неужели? – воскликнула мать.

– Да, и пирог с фруктами внутри, и сыр… и баранина и… и…

– Карлотта, ты, как всегда, прекрасна! – заметил Ли. – И ты, Харриет!

– Ну, а как вам нравится наша карета? – спросила Харриет. – На дорогах все были от нее просто в восторге, а вы как считаете?

– Мы так рады видеть вас, – ответила мать, – что ни на что другое даже внимания не обращаем, но карета, действительно, – настоящее чудо.

– Самая большая гордость Бенджи, – заявила Харриет. – За исключением Карлотты и, конечно, Клариссы.

– Карету отвезут в конюшню: там есть помещение для этого, – сказал Ли. – Я пойду прослежу, чтобы все было в порядке.

– Вы, должно быть, устали с дороги, даже несмотря на такую прекрасную карету? – говорила мать.

– А где Дамарис? – спросила я. Лицо моей матери погрустнело.

– Она в своей комнате: опять себя плохо чувствует И лежит. Я сказала, что ты все поймешь.

– О да! Я понимаю… И часто у нее… такие приступы? С тех пор?

Мать кивнула, и на ее лице появилось беспокойство.

– Конечно, сейчас ей уже немного получше, но эта ужасная лихорадка… Часто ее руки и ноги совсем не двигаются, а иногда она даже не может поднять руки, чтобы расчесать волосы.

– Бедняжка Дамарис! А как у нее… настроение?

– Хорошее… иногда, но чаще всего она лишь тихо сидит. Ты знаешь Дамарис: она всегда думает только о нас… об отце и обо мне… и «напускает» на себя хорошее расположение духа. Твой приезд поднимет ей настроение: она так ждала его. Думаю, она мечтает повидаться с Клариссой.

– Я могу отвести ее к ней прямо сейчас.

– Да, идите, идите поскорей! Тогда она будет знать, что ты пришла к ней сразу, как приехала.

Я взяла Клариссу за руку.

– Мы идем знакомиться с твоей тетей Дамарис – А почему?

– Потому что ей хочется увидеться с тобой. Она – твоя тетя.

– А почему она моя тетя?

– Потому, что она – моя сестра. – Вот только не спрашивай, почему она моя сестра. Она моя сестра, и все тут.

Кларисса с напускной покорностью понурилась, и мы пошли наверх. Я крепко сжала маленькую ручку: присутствие ребенка смягчит нашу встречу.

Я постучалась в дверь.

– Кто там? – спросила Дамарис.

– Карлотта, – ответила я. Секундное замешательство, а потом:

– Входи.

Я открыла дверь. Кларисса кинулась вперед и подбежала к кровати, где остановилась и с интересом принялась разглядывать Дамарис.

– Дамарис, – сказала я, – как… как ты себя чувствуешь?

Она бессмысленно взглянула на меня.

– О, со мной все в порядке, Карлотта» когда лучше, когда хуже.

Она изменилась, повзрослела. Я с трудом узнала ее. Она очень похудела, хотя раньше была довольно полной девушкой. Лицо ее было бледного цвета, а в глазах застыло такое выражение, как будто она потерялась и никак не может найти дорогу Я сразу поняла, что давнее восхищение, переходящее почти в обожествление, что я внушала ей раньше, бесследно исчезло, – Хорошо доехали?

– Да, мы ехали в новой карете.

– А у нас есть голландский имбирный пряник… – начала было Кларисса.

– Кларисса, пожалуйста, хватит! – взмолилась я. – Никому не интересно выслушивать твои рассказы о еде.

Дамарис взглянула на сияющую девочку.

– А я бы послушала, – сказала она, и внезапно ее лицо будто бы осветилось изнутри, как будто к ней вновь вернулись жизненные силы.

Кларисса тут же принялась излагать ей историю о содержимом корзинки, а Дамарис слушала ее, словно та делилась с ней какой-то волнующей историей.

– Ты – моя тетя, – внезапно заявила Кларисса.

– Да, я знаю, – ответила Дамарис.

– Это потому, что ты – сестра моей мамы. А можно мне залезть к тебе на кровать?

Она забралась в постель, легла рядом с Дамарис, которая громко рассмеялась при этом, будто это была одна из самых лучших шуток на свете.

– Ты болеешь? – спросила Кларисса.

– Вроде того, – ответила Дамарис. – Иногда я должна лежать.

– А почему?..

Я вдруг оказалась лишней. Они подружились друг с другом мгновенно. Я вспомнила, как Дамарис жалела всяких бродячих кошек, собак и птичек с переломанными крылышками. Казалось, что такие же чувства она испытывает и к детям.

Я была рада. Кларисса вытащила меня из довольно неловкой ситуации. Первые моменты встречи, самые опасные, были уже позади, и я поняла, что теперь мы будем вести себя так, будто она никогда не приезжала в Эндерби-холл и никогда не видела там меня с Мэтью Пилкингтоном.

С моей души словно камень свалился. Я была абсолютно уверена в том, что она ненавидит меня, но Дамарис была воспитана по строгому кодексу правил поведения, а этот кодекс гласил, что хорошие манеры всегда должны быть на первом месте и никогда нельзя забывать о них, даже в самые сложные моменты жизни. Так что мы будем вести себя так, будто отношения между нами ничуть не изменились.

Кларисса и Дамарис очень привязались друг к другу, и девочка часами засиживалась в комнате Дамарис. Они читали книжки, рассказывали сказки, а иногда и просто говорили.

– Я так рада, – сказала мать, – что Кларисса полюбила Дамарис. Дамарис это пойдет на пользу. Уверена, с тех пор, как Кларисса приехала к нам, она очень изменилась.

Я хотела поговорить с матерью о Дамарис, я постоянно думала о ней.

– Что случилось с Дамарис? – спросила я.

– У нас перебывало много докторов… Твой отец как-то привез сюда даже врачей самого короля. Все началось с лихорадки после того, как она провела всю ночь под этим ужасным ливнем… Она лежала на мокрой земле, в промокшей насквозь одежде.

– А она говорила… она говорила, почему она пошла в этот лес, когда бушевала гроза?

Мать помолчала, и сердце мое, подобно молоточку, забилось в груди.

Заикаясь, я произнесла:

– Она бросила Томтита… Это не похоже на нее. Ты же знаешь, как она всегда заботилась о лошадях и собаках: прежде всего она думала о них, а потом уже о себе.

– Несколько дней до этого она плохо себя чувствовала… – Мать нахмурилась. – Думаю, приступ лихорадки свалил ее неожиданно, и она даже не понимала, где она… И тогда она пошла в лес и там, обессилев, забылась. Но что бы там ни было… это случилось, так все и началось… я даже не знаю, как это назвать.

– У нее еще случаются боли?

– Теперь не так часто, но иногда ей бывает трудно ходить. Она должна лежать, все доктора так говорят. Мы постоянно рядом с ней: Ли играет с ней в шахматы и читает, я тоже зачастую сижу с ней, и мы вышиваем вместе. Она делает вид, будто счастлива с нами, но теперь, когда приехала Кларисса, она изменилась. Твоя дочка очень помогла Дамарис. Какая она милая! Бенджи, должно быть, гордится дочкой?

Порой все тайны моей жизни тяжким грузом тянут меня вниз…

– А что… у Пилкингтонов? – спросила я.

В глазах матери мелькнула вспышка презрения.

– О, они уехали… насовсем.

– Странно… – начала было я.

– Элизабет Пилкингтон жизнь в деревне показалась слишком скучной.

– А… сын?.. Разве его не интересовала Дамарис?

– Как только она заболела, все сразу прошло. Раз или два он заезжал, спрашивал, но она была очень больна, а потом он уехал: служба, по его словам, или что-то, связанное с армией. Но все это было довольно странно. Мы давно слышали о поместье в Дорсете и об армии, но ведь все лето он пробыл здесь? В общем, он уехал и его мать тоже. Ее-то я понимаю, но я думаю, что он…

– Ты думаешь, это из-за него… заболела Дамарис?

– Скорее всего. Мне кажется, что-то очень беспокоило ее, и отсюда началась лихорадка. А потом, к несчастью, у нее случился этот приступ, когда она поехала на прогулку. Это так ужасно…

– Она поправится…

– С тех пор прошло уже много времени, – сказала мать. – Порой кажется, словно в ней нет жизни, будто она хочет быть отрезанной от всего мира… сама хочет, и чтобы остались лишь она, я и Ли. Как прекрасно, что она так счастлива с Клариссой. О, Карлотта, я так рада, что ты приехала! Мы уже столько времени не виделись.

– Такого больше не будет, – сказала я.

– Да, но не знаю, сможет ли Дамарис перенести поездку. Возможно, мы тоже воспользуемся одной из новых карет. Так ей будет легче ехать.

– Не думаю, что и мы смогли бы привезти к вам Клариссу без кареты. Первый пони появится у нее еще через несколько месяцев. Бенджи считает, что не надо ей начинать слишком рано ездить верхом.

Мать взяла меня за руку.

– Я так рада, что ты счастлива с Бенджи! Он такой хороший человек, Карлотта! Я никогда не забуду того ужасного времени, когда ты и… – Она замолчала.

– Бомонт Гранвиль, – подсказала я. Мать вздрогнула, будто даже простое упоминание его имени могло причинить вред.

– Мы прошли через это, – сказала она, и в голосе ее прозвучали странные нотки. – Теперь все позади… все.

Я молчала. В этом я была не уверена, но я бы ни за что не призналась ей: хватает волнений и с Дама-рис.

– Ну что, ты переменила свое решение насчет Эндерби? – произнесла она. – Дом стоит пустой уже годами… Это неразумно, Карлотта.

– Да, – ответила я. – Это глупо.

Я знала, что мне уже никогда не захочется снова войти в этот дом. Вновь и вновь ко мне возвращалось то воспоминание, когда Дамарис входит в спальню.

– Да, я решила: продаю Эндерби-холл.

В Эверсли-корт мы поехали только спустя несколько дней после нашего прибытия. Нас очень хотели повидать мои бабушка и дедушка.

Был устроен большой семейный пир, какого уже не случалось долгие годы. Там присутствовали мой дядя Эдвин, настоящий лорд Эверсли, вернувшийся с войны на некоторое время. Был там и второй мой дядя – Карл. Рядом сидели Джейн и ее сын. Затем шли мой дедушка Карлтон и бабушка Арабелла, я, Харриет с матерью, Ли и Кларисса. Была с нами и Дамарис. Это был первый раз, когда она выехала из дома. Харриет сказала, что здесь недалеко и Дамарис может проехать это расстояние в карете, а если ей вдруг станет плохо, кто-нибудь доставит ее обратно домой.

– Я отвезу ее, – с важным видом заявила Кларисса, и все рассмеялись.

Дамарис было запротестовала, но Кларисса сказала:

– Тетя Дамарис, ты обязательно поедешь, а то я подумаю, что ты, как и все остальные, просто смеешься надо мной.

Это заставило Дамарис решиться.

– Я попробую, – сказала она. Мать была вне себя от счастья.

– Я всегда считала, – сказала она, – что если ты сможешь избавиться от этой апатии…

– Ты хочешь сказать, если она попытается, – сказала Харриет. – Что ж, Кларисса просто силой вынудила ее принять это приглашение!

Итак, Дамарис поехала с нами, а Кларисса сидела рядом и в который раз рассказывала ей о своей карете, и Дамарис слушала ее с зачарованным видом.

Моя бабушка очень рада была видеть нас, но особенно ее порадовал приезд Дамарис.

– Это большой шаг вперед, – сказала она. И снова я очутилась за семейным столом. Мне всегда очень нравились застольные беседы, которыми обычно руководил мой дед, – его мнение было вне всякого обсуждения, он ни с кем не считался. Он и я в некотором роде были родственными душами, и, когда я была маленькой девочкой, он уделял мне внимания больше, чем каким-либо детям вообще. Дед настоял, чтобы я села рядом с ним.

– Никогда не мог устоять перед красивой женщиной! – сказал он. – Клянусь чем угодно, ты самая прекрасная из всех, кого когда-либо видели мои глаза!

– Тихо! – сказала я. – Бабушка услышит.

Моя шутка позабавила его и привела в хорошее настроение.

Все говорили о войне и успехах герцога Мальборо.

– Все, что нам надо, – это хороший вождь, и в лице Черчилля мы приобрели его, – заявил Эдвин.

Он всегда был сторонником герцога Мальборо, как и дядя Карл, и им было лучше знать – они служили под его руководством.

Дедушка начал жаловаться на то влияние, которое оказывает жена Мальборо на королеву.

– Поговаривают, что страной управляет герцогиня Сара. Женщинам от этих дел лучше держаться подальше.

– Надежда этой страны, – возразила мать, – в женщинах… и в том, что они приобретают все больше влияния, а этого-то нам и нужно. Уверяю вас, вот тогда и придет конец этой бессмысленной войне.

Это был давний спор, который время от времени затевался вновь. Моему деду нравилось перечислять, какие бедствия принесли в наш мир женщины, а мать с жаром защищала женщин и ругала мужчин.

Я знала, что бабушка согласна с моей матерью, как, впрочем, и я. Это была вечная война, и мой дед, вне всяких сомнений, находил большое удовольствие в этих спорах.

– Что меня больше всего удивляет, – вставила я, – так это, что мужчины, которое находят в женском обществе источник вечных наслаждений, первыми же порочат нас и стараются поставить нас на то, что, как они считают, является нашим истинным местом.

– Это все потому, – сказал Ли, – что мы особенно любим вас, когда вы ведете себя так, как вам следует вести.

– Порой, – тихо произнесла моя мать, – женщины поступают так, как только они могут поступить…

Дед смешался на какое-то мгновение, и бабушка быстро перевела наш разговор на другую тему. Но вскоре дед все равно вернулся к теме войны.

– Бессмысленная война! – сказала бабушка. – Воюют из-за того, кому сидеть на испанском троне.

– Но этот вопрос, – возразил дед, – напрямую касается нашей страны.

– Все надеются, – вставил дядя Карл, – что больше якобиты нас тревожить не будут.

– У них нет ни малейших шансов, – ответила я. – Анна твердо сидит на троне.

– Когда-то мы думали то же самое и о Якове, – заявил Эдвин. – Но и он, и мы узнали, что это еще ничего не значит.

– Ты считаешь, что на континенте что-то готовится? – спросила я.

Я надеялась, что никто не уловил в моем голосе взволнованных ноток… никто, кроме Харриет, разумеется. Она ждала этого вопроса и знала, почему я так обеспокоена. Порой Харриет мне очень мешала: она слишком много знала про меня.

– Уверен! – воскликнул Эдвин.

– Людовик всем заправляет, – добавил Карл.

– Именно, – подтвердил дед. – Чем больший раскол внесет он в наши ряды, тем лучше для него.

– Я думала, что со смертью Якова… – начала мать.

– Моя дорогая, – сказал Ли, – ты забыла, что есть еще один Яков.

– Мальчишка! – фыркнул дед.

– Примерно твоего возраста, Дамарис, – заметил Эдвин.

– Который, вполне возможно, даже не является настоящим принцем, – буркнул дед. – Слишком много странного в его появлении на свет.

– Но ты же не веришь всем этим слухам про грелку? – спросила бабушка.

– А что там было? – поинтересовалась Дамарис.

– О, до того, как родился мальчик, у них были и другие дети, но ни один из них не выжил. Ходили слухи, что королева опять родила мертвого ребенка, а этого мальчика, Якова, принесли в королевские покои в грелке. Невероятная чушь!

– Но это доказательство, что даже в те времена Яков был не очень-то популярен, – вставил дед. – Ему следовало бы заметить, что происходит в стране, и пожертвовать своей привязанностью к католической вере, тогда бы он сохранил корону.

– Беда в том, – сказала мать, – что мы очень редко замечаем, что происходит вокруг нас. Если б так было, мы бы с легкостью избегали последствий. А просить человека, чтобы тот поступился своей верой, – это слишком много.

– А у вас есть грелка? – спросила Кларисса. – Я вот думаю, может, и у нас там есть какие-нибудь дети?

– Кларисса, что ты говоришь?

– А мне бы хотелось ребенка в грелке! – настаивала Кларисса.

– Кларисса! – твердо сказала я. – Грелками согревают постель, они не для детей.

Кларисса было открыла ротик, чтобы запротестовать, но моя мать положила руку ей на плечо и прижала к губам палец.

Но Клариссу было не так легко успокоить. Она снова открыла свой ротик с явным намерением возразить, но тут мой отец громко стукнул по столу:

– Маленькие дети здесь для того, чтобы находиться на виду, а не чтобы их выслушивали.

Она бесстрашно посмотрела на него, почти так, как я смотрела, когда была в ее возрасте.

– А почему? – спросила она.

– Потому, – ответил он, – что они вряд ли могут сказать что-нибудь интересное для взрослых.

– Уверен, что якобиты еще доставят нам уйму неприятностей, – сказал дядя Карл. – Вы сами знаете, они так просто не отступят.

– У них ничего не получится. Можешь быть уверен, мы никогда не позволим католикам вернуться сюда! – сказал дед и нахмурился.

Брови его за последнее время стали еще гуще и лохмаче, они очаровали Клариссу, как только она их увидела. И вот теперь она так была поглощена их созерцанием, что даже забыла спросить, почему?

Мой дед был строгим протестантом. Он поддержал Монмута, потому что тот вел протестантов против католика Якова. Я плохо помню те ужасные времена, когда дед предстал перед судьей Джеффризом, но был чудесным образом спасен от своего пребывания в тюрьме.

– Некоторые из них сражаются на стороне Людовика, – сказал Карл.

– Какой позор! – воскликнул дед. – Англичанин против англичанина.

– И сражаются в какой-то дурацкой войне ради Испании! – вставила мать.

– Конечно же, король Франции предложил убежище Якову, его жене и сыну, – сказал Карл. – Думаю, они просто платят ему за это.

– О да, – добавил Эдвин. – Когда король умер, к воротам Сен-Жермена вышел герольд и на латинском, французском и английском языках объявил принца Яковом III, королем Англии и Шотландии.

– Как бы мне хотелось быть немного моложе, чтобы встать против него! – воскликнул дед. – Как ты думаешь, Карл, много этих якобитов?

– Много их сейчас во Франции, но, думаю, они часто приезжают и сюда… шпионят.

– И мы позволяем им, делать это?

– Но они приезжают тайком. Ведь это так легко сделать: их доставляет сюда маленькое суденышко… к пустынному берегу причаливает лодчонка, и вот они здесь.

– Но что они делают? – спросила я.

– Прикидывают возможности победы, выясняют, сколько у них сторонников. Можешь мне верить, таких довольно много. Они решают, где лучше высадиться, если вернуться с армией. Им нужно знать, где у них больше всего шансов на удачу.

– Но неужели мы ничего с этим не можем поделать? – спросила Харриет.

– Ну, у нас тоже есть свои шпионы, и немало… даже при дворе в Сен-Жермене. Нам надо добраться до зачинщиков, до тех, кто стоит во главе всего заговора, вроде лорда Хессенфилда.

– Этот человек! – воскликнул дед. – Северные Хессенфилды. Они всегда были католиками, они строили заговоры еще во времена Елизаветы и пытались сбросить с трона Марию Шотландскую.

– Тогда неудивительно, что он является одним из главарей якобитов, – произнесла я, в глубине души надеясь, что голос мой прозвучал естественно.

– Теперь это уже не просто религиозный конфликт, – сказал Эдвин. – Да, религия сбросила Якова с престола, но теперь вопрос заключается в правах. Многие говорят, что настоящий король – Яков, а его сын Яков – третий в этом роду. Это звучит резонно, и, если бы Вильгельм и Мария не отобрали у Якова корону, этот юноша, называемый Яковом III, был бы нашим следующим королем.

– Ты говоришь, как якобит, – буркнул дед.

– Нет, не совсем, – сказал Эдвин. – Я просто излагаю факты и вижу резон в действиях Хессенфилда и ему подобных. Они искренне верят, что сражаются за правое дело, и нам понадобится много сил, чтобы остановить их.

– Хессенфилд выкрал из Тауэра генерала Лангдона и переправил во Францию, – заметил отец.

Я была настолько взволнована, что даже не осмелилась говорить. Я чувствовала, как Харриет наблюдает за мной.

– Очень смелый шаг! – сказал Карл. – Таких, как он, надо остерегаться, и с такими людьми приходится считаться.

– А таких множество, – добавил Эдвин. – Все они – очень преданные люди, иначе они бы не жертвовали всем ради дела, которое почти проиграно.

– Да, – заметила Харриет, – но они-то совсем не считают, что уже проиграли.