Текст книги "Песня сирены"

– Да, и я была ужасно разочарована, когда услышала, что дом не продается.

– Это каприз моей внучки, – пояснил дед и губы его тронула усмешка. – Дом принадлежит ей, а если власть над собственностью дана женщине, – значит, » пиши пропало «. Я всегда это говорил.

– Вечно ты придираешься к женщинам! – заметила бабушка.

– Однако это не помешало тебе угодить в мои сети! – парировал дед.

– Я вышла за тебя только для того, чтобы поставить на место.

– Ну вот, – резюмировал дед, – а мои взгляды так и не переменились до сих пор… Это сколько уже лет?

Это была их всегдашняя перепалка, каждый спешил продемонстрировать свой нрав, а на деле они в браке были так же счастливы, как и мои родители.

– Кстати о домах, – вспомнила бабушка. – Хоть Эндерби-холл пустует до сих пор, поблизости от него освобождается еще один дом: наши соседи уезжают.

– Да, – подтвердил дед. – Дом называется Грассленд Мэйнор.

– А вы по-прежнему подыскиваете дом в провинции? – поинтересовалась матушка.

– Моя мать проявляет очень большой интерес к тем местам, – заявил Мэтью Пилкингтон.

Слабый румянец проступил на щеках Элизабет Пилкингтон. Она обронила:

– Да, было бы любопытно взглянуть на этот Грассленд Мэйнор.

– А мы, со своей стороны, в любое время будем рады видеть вас в Эверсли, – вставила бабушка.

– Там очень холодно, насколько я знаю, – заметил Мэтью.

– Если вы имеете в виду восточные ветры, то они у нас действительно частые гости, – сказал дед.

– И, тем не менее, это очень интересное место, – молвила Элизабет.

– Земля римлян, – добавил Мэтью.

– Да, кое-что от них уцелело, – сказал дед. – Мы ведь живем недалеко от Довера, а там находится знаменитый маяк, старейший в Англии.

– Ты обязательно должна посмотреть Грассленд Мэйнор, – решил Мэтью Пилкингтон.

– О, я так и сделаю! – ответила его мать. Вскоре после этого они раскланялись и удалились, сказав, что их дом неподалеку, и выразив надежду, что они повидают нас еще до того, как мы тронемся в обратный путь.

– К несчастью, мы возвращаемся уже послезавтра, – заявила матушка.

Я быстро посмотрела на нее, поскольку никаких распоряжений об этом еще не было сделано. Бабушка хотела что-то сказать, но дед бросил в ее сторону предупреждающий взгляд. Я почувствовала, что тут кроется какая-то тайна.

– Ну, я в любом случае приеду посмотреть Грассленд Мэйнор, – сказала Элизабет Пилкингтон.

Когда они ушли, меня буквально засыпали вопросами. Что надоумило меня выйти одной из дому? Ведь предупреждали, и не раз. Чтоб этого больше не повторилось!

– Не беспокойтесь, – уверила я их. – Не повторится.

– Подумать только, как легко ты отделалась, – причитала матушка. – А ведь что могло случиться. Все равно, такой плащ был, такое платье…

– О, прости меня! Я поступила так глупо… Матушка обняла меня.

– Дитя мое, – сказала она, – пусть это послужит тебе хорошим уроком. Благодари Господа, что вернулась домой целой и невредимой.

– Хорошо, Пилкингтоны привели ее домой, – вставила бабушка.

– Я и так уже была почти дома.

– Тем не менее, – наставительно произнесла бабушка. – Ну разве это ни странно, что они хотят купить Грассленд Мэйнор, и разве не забавно будет, если они купят его?

– Есть в них что-то, что мне не понравилось, – сказала матушка, и вновь необычное выражение появилось у нее на лице, точно вуаль легла на его черты, дабы скрыть истинные чувства, обуревавшие ее.

– Весьма милые люди! – заключила бабушка.

– И к тому же с основательными намерениями приобрести это место, – прибавил дед.

– Карлотта показывала им Эндерби-холл, – сказала матушка, – а затем вдруг решила не продавать его. Должно быть, они ей чем-то не понравились?

– Полно, это всего очередная прихоть Карлотты, – возразила бабушка, – и Элизабет Пилкингтон тут ни при чем.

– Да, будет интересно, если ты нашла покупателей для Грассленда, Дамарис.

Я тоже подумала, что это было бы интересно. Я даже надеялась, что так оно и случится. А еще я подумала, что довольно приятно будет иметь соседями Пилкингтонов.

На следующий день явился Мэтью Пилкингтон. Когда он вошел, я была в прихожей и поздоровалась с ним первой. В руке у него был большой букет фиалок.

Он улыбнулся мне. Он был даже очень симпатичный, в общем-то, самый симпатичный мужчина из всех, кого я когда-либо видела. Вероятно, это впечатление сложилось у меня из-за его одежды. На нем были темно-красный бархатный камзол и великолепный жилет. Из кармашка выглядывал накрахмаленный белейший носовой платок. К кисти руки крепилась на ленточке трость. Мэтью носил туфли на высоком каблуке, которые делали его значительно выше и без которых он выглядел бы гораздо грузнее, носки его туфель чуть приподнимались кверху, а это, как я поняла сразу же по приезде в Лондон, было последним» криком» моды. В руке у него была шляпа темно-синего, почти что фиолетового оттенка. По сути, его одежда прекрасно гармонировала с цветами, так что у меня не осталось сомнений, что он выбрал их специально для этой цели. Но как бы то ни было, у фиалок было и другое, особое предназначение.

Я почувствовала, что краснею от удовольствия. Он низко поклонился, взял мою руку и поцеловал ее.

– Вижу, вы уже оправились после того приключения, а я зашел узнать о вашем самочувствии и принес цветы вашей матушке, чтоб она не осталась без подарка, за который вы мужественно заплатили такую цену.

– О, это так великодушно с вашей стороны, – сказала я, взяла букет и уткнулась в него, наслаждаясь ароматом.

– От лучшей лондонской цветочницы, – пояснил Мэтью. – Сегодня утром купил их в Ковент-Гардене, в «Пиацце».

– Матушке будет так приятно… Входите же. – Я пригласила его в маленькую зимнюю гостиную, которая сообщалась с прихожей.

Он оставил шляпу на столике в прихожей и последовал за мной.

– Значит, – начал он, – завтра вы возвращаетесь в провинцию? Очень жаль, моя мама так хотела бы пригласить вас в гости. Она жаждет услышать еще Что-нибудь про тот дом, который, как вы говорили, продается, – Это очень милый дом, – заметила я.

– Раз так, то почему же хозяева от него отказались? Никак не возьму в толк…

– Жена умерла при родах, а муж не может это забыть. Сам он родом с Севера, туда и уехал. Они были нашими большими друзьями и предложили показать их дом тем, кому он приглянется и кто захочет его купить. Ключи у моей бабушки.

– А тот, второй дом?

– Эндерби? Ну, он тоже хорош, но пользуется дурной репутацией, будто заколдованный.

– На маму он произвел большое впечатление.

– Да, но Карлотта, моя сестра, его владелица, решила его не продавать. А ей он перешел от предыдущего владельца, родственника.

– Следовательно, Эндерби сейчас пустует?

– Это-то и странно. Причуда Карлотты, как утверждает дед.

– А где ваша сестра?

– Она вышла замуж и живет в Суссексе. У нее теперь очаровательный ребенок. Скажите, а вы живете в Лондоне?

– У меня есть небольшое поместье в провинции, в Дорсете. Иногда я бываю там, иногда здесь, в Лондоне, с матерью. А сейчас я, разумеется, здесь, потому что война, и я, возможно, пойду служить.

Я нахмурилась. Моя матушка ненавидела войны лютой ненавистью и, видимо, заразила ею и меня.

– Это же глупо – вмешиваться в проблемы других стран, – сказала я. – Какое нам дело до того, что происходит в Европе?

По сути, я слово в слово повторила то, что слышала от матушки.

– Не все так просто, – ответил он. – Людовик XIV, французский король, имел договор с нашим последним королем и нарушил его. Его внук, Филипп Анжуйский, стал королем Испании. Как видите, Франция начинает доминировать в Европе. Гарнизоны уже введены в испанские Нидерланды. А хуже всего, что этот Филипп известен еще как сын Якова II – Яков III. Война объявлена, и у нас есть сильные союзники в Голландии и Австрийской империи. На войну идти просто необходимо.

– Значит, вас могут забрать в армию… Мой отец тоже одно время был военным, но потом оставил службу – матушка была против. Он купил Довер-хаус в Эверсли, земли вокруг и стал заниматься с арендаторами – вместе с дедом, который совсем уже старенький сейчас. Да вы видели его… Мой дядюшка Карл служит в армии, и дядюшка Эдвин тоже. Отец теперь полноправный хозяин Эверсли.

– Я знаю, что у вас в семье сильны военные традиции.

Мы продолжали увлеченно беседовать, ничего не замечая, когда в комнату вошла матушка. Она отшатнулась в изумлении.

– Ой! – спохватившись, воскликнула я. – А у нас гость! Между прочим, он принес тебе фиалки.

– Как это мило – заметила матушка. – Благодарю вас.

Она приняла цветы и поднесла их к самому лицу.

– Мать попросила меня уговорить вас задержаться в Лондоне хотя бы на пару дней, мы бы позаботились, чтобы вы не скучали, – сообщил Мэтью Пилкингтон.

– Это, конечно, чрезвычайно любезно, – ответила матушка, – но мы уже сделали необходимые распоряжения насчет отъезда.

Она послала за вином, и Мэтью посидел у нас еще примерно час. Я видела, как не хотелось ему уходить, но в то же время чувствовала, что матушка не желает, чтобы он оставался. Надеюсь, он этого не заметил, а только я, потому что слишком хорошо знаю матушку.

Уходя, Мэтью сказал:

– Я верю, что мы вскоре увидимся.

– Я тоже, – тепло ответила я.

В этот же день матушка рассказала бабушке и деду о визите Мэтью.

– Вот уже и у Дамарис кавалер объявился, – сделала вывод бабушка.

– Чепуха, – отмахнулась матушка, – у нее еще «нос не дорос». Фиалки, во всяком случае, он мне преподнес.

– Предлог, ясное дело, – заметила бабушка. Услыхав, что о Мэтью говорят как о моем кавалере, я призадумалась. Мне он, похоже, пришелся по душе. Спасибо тому редкому случаю, сообразила я потом, что рядом не оказалось Карлотты, чтобы завладеть его вниманием.

В общем, мне весьма понравилось, что Мэтью числится у меня в кавалерах.

На следующий день мы прощались с Лондоном. Мы выехали из города через Темпльскую заставу, прокатившись напоследок по Чип-сайд, где проходу не давали лавочники, и Баклерсбери, где было трудно дышать от наполнявшего воздух смрада, исходившего от продуктовых лавочек и забегаловок. Увидев вздымающиеся над рекой серые стены Тауэра, я подумала о том, что приключилось со мной, когда я осмелилась выйти на эти притягательные, но страшные улицы, и о том, какое же все-таки счастье, что на пути мне не повстречалось никого более плохого, нежели «Добрая миссис Браун».

Я начала уже было подумывать, чем же отблагодарить ее за доброжелательность, которую она проявила по отношению ко мне. Более того, я вспомнила, что ведь это именно благодаря ей вошли в мою жизнь Пилкингтоны, а с тех пор, как Мэтью пришел к нам с фиалками, я стала слишком много думать о нем.

Матушка покатывалась со смеху, вспоминая о его, как она выразилась, щегольском появлении. Дед заметил, что нынче мода такая и что так поступают все современные молодые люди. Он полагал, что мода стала раскрепощеннее, нежели в его дни. «Мы чувствовали себя связанными по рукам и ногам. Да, именно связанными! Точно веревками замотаны!»

Бабушке очень понравилось, что Мэтью приходил еще раз. Она пребывала в убеждении, что он приходил единственно из-за меня. Она-то видела, что я всегда оставалась в тени Карлотты, но теперь поверила – и я это почувствовала, – что я и сама по себе чего-то стою.

Когда я начинала об этом думать, я неизменно радовалась, что Карлотты с нами не было. А потом у меня появились сомнения, увижу ли я Мэтью снова?

Итак, мы распрощались с Лондоном и отправились в провинцию. Одну ночь нам пришлось провести на постоялом дворе «Близ семи дубов», и уже на следующий день мы были дома.

Я убедилась, что за моими собаками и лошадью хорошо ухаживали, и совсем уже было собралась вновь окунуться в повседневную рутину, как вдруг поняла, что мне что-то мешает: я пережила приключение, которое на время выбило меня из колеи. Да, так оно и было. Не раз и не два мне снились кошмары, в которых я вновь оказывалась в ужасной комнатушке с тремя девчонками, которые ползли ко мне, направляемые «Доброй миссис Браун». Я просыпалась с криком, судорожно прижав к себе простыню. Однажды матушка услышала мой крик. Она присела на краешек кровати.

– Как мне хочется, чтобы мы никогда больше не ездили в этот проклятый Лондон, – сказала она.

Но вскоре мое уныние сменилось радостным возбуждением: Элизабет Пилкингтон приехала посмотреть на Грассленд Мэйнор. Едва увидев его, она тут же провозгласила, что он ей понравился, и к концу лета она уже окончательно переехала туда.

Мэтью ушел служить в армию, так что я его не видела, но с его матерью мы подружились и частенько наведывались друг к другу в гости Я помогала ей переезжать и покупать кое-какую обстановку для дома, поскольку она решила оставить за собой и дом в Лондоне.

– Я так привыкла к городской жизни, – сказала она мне, – что сил нет отказаться от нее полностью.

Она оказалась очень веселой и впечатлительной и много говорила о театре, о тех ролях, которые ей довелось играть. Она напоминала мне Харриет, тем более что они одно время знали друг друга, когда вместе играли в «Жене-провинциалке» Уильяма Уичерли. Деду она понравилась, и поэтому ее часто приглашали в Эверсли. Матушка тоже подружилась с нею, хотя Мэтью она, однако, недолюбливала, но он сейчас был в армии, а потому она, казалось, забыла о нем.

На Рождество мы опять поехали в Эйот Аббас. Кларисса стала уже большой: ей исполнилось десять месяцев, и она проявляла интерес буквально ко всему Она была светленькая и голубоглазая, и я полюбила ее безумно.

Матушка заметила: «Дамарис вырастет хорошей матерью». А я подумала о том, что больше всего на свете хотела бы иметь своего собственного ребенка.

Карлотта была ослепительна, как всегда. Бенджи обожал ее и был безумно счастлив, что он ее муж А вот, что было на душе у Карлотты, так сразу и не определишь: она вечно была непредсказуема. Чувствовалось в ней, однако, некое смутное беспокойство, причину которого я никак не могла понять. У нее росла прекрасная дочка; у нее был муж, готовый выполнить любое ее желание; она сама хорошела с каждым днем, имела превосходный дом; Харриет и Грегори души в ней не чаяли, для них она всю жизнь была как дочь. Так что же омрачает ее счастье?

Однажды я не смогла удержаться, чтобы не спросить ее об этом. Разговор состоялся на четвертый день после Рождества; я гуляла с охотничьей собакой Грегори и обнаружила Карлотту на утесе, глядящей на остров Эйот.

Я присела рядышком.

– Ты такая счастливая, Карлотта, – начала я, – у тебя есть почти все…

Она взглянула на меня в изумлении:

– Что я слышу от нашей маленькой Дамарис? Ты была таким славным созданием: довольная судьбой, помогающая всем – главным образом, животным, правда; доброта и довольство так и сияли у тебя на лице.

– Вечно ты надо мной шутишь, Карлотта.

– Возможно, это из-за того, что я никогда не была похожа на тебя.

– Ты… ты похожа! Ты просто не хочешь быть похожей.

– Не хочу, – призналась она. – Вот тут ты права, но какое приключение ты пережила в городе, бедняжка! Отняли одежду и выгнали на улицу голой. Бедная моя Дамарис!

– Да, это было ужасно, но я налетела на Пилкингтонов, и поэтому Элизабет Пилкингтон живет теперь в Мэйноре. Как странно, Карлотта, – одно событие повлекло за собой другое, которое при ином раскладе ни за что не случилось бы, да?

Она кивнула и сразу стала серьезной. Я видела, что она раздумывает над этим.

– Если бы я не вышла купить фиалок…

– Я поняла, – оборвала она. – Не надо мне повторять.

– Меня это просто поразило, вот и все. А кстати, почему ты вдруг решила не продавать Эндерби миссис Пилкингтон? – поинтересовалась я.

– У меня были на это свои причины. У нее ведь есть сын, да?

– Да… Мэтью.

– Он тебе понравился, правда?

– Откуда… откуда ты узнала?

Она рассмеялась и дружески толкнула меня в бок:

– Это твоя беда, Дамарис. Я всегда знаю, что ты собираешься делать: ты предсказуема. Из-за этого ты…

– Знаю, – пробурчала я. – Из-за этого я кажусь тупицей?

– Ладно, пусть это останется нашей маленькой тайной. Значит, этот Мэтью очень галантен?

– Он принес матушке фиалки. Она прыснула.

– Почему ты смеешься? – спросила я.

– Не бери это в голову, – ответила Карлотта. Затем посмотрела на море. – Ведь никогда не знаешь, что может случиться? Вон там, например, за морем, где Франция?

– Конечно, нет, – сказала я, сбитая с толку ее смехом. – А что в этом странного? Так со всеми бывает, не со мной одной.

– Вообрази, что ты перенеслась туда. Кругом царит неразбериха, все возбуждены до крайности; старый король умирает, а на его место приходит новый.

– У нас не король, у нас теперь королева.

– Они там так не думают…

Она обхватила колени, улыбаясь чему-то своему. Тут только я заметила, что у нее сегодня странное настроение, но Карлотта часто пребывает в нем.

Много дней спустя, катаясь верхом, я проезжала мимо этого утеса и вновь увидела на нем Карлотту, смотрящую в сторону Франции.

НОЧЬ В «ЗАПРЕТНОМ ЛЕСУ»

Прошел год. Мне исполнилось четырнадцать, и пошел пятнадцатый год моей жизни. Война все еще продолжалась. Мои дядюшка Эдвин и Карл были за границей. Они служили Мальборо, который теперь стал герцогом. Мы думали об их участии в войне, но не думали о самой войне, поскольку она не влияла на нашу жизнь.

Стоял май, чудесное время года. Закончив занятия с моей гувернанткой, госпожой Леверет, я отправлялась верхом на своем коне Томтите. Иногда я направлялась к морю и ехала вдоль самой кромки воды. Мне это нравилось. Глубоко вдыхая свежий воздух, который, как утверждали, был у нас чище, чем в любом другом месте, я ощущала прилив бодрости. В воздухе остро чувствовался любимый мной запах моря.

Иногда я уезжала довольно далеко. Мне нравилось оставлять Томтита у ручья, а самой тихонько полежать в траве, наблюдая за резвящимися кроликами, а иногда за полевками и их детенышами. Я могла часто наблюдать за жабами, лягушками и водяными жуками. Я любила звуки дикой природы и мелодичное пение птиц.

Однажды Томтит сломал подкову, и я повела его в кузницу. Пока его подковывали, я решила прогуляться и оказалась поблизости от Эндерби-холла.

Это место влекло меня так же, как и многих других людей. Я редко заходила туда. Моя мать всегда жаловалась, что Эндерби-холл не используется, что глупо поддерживать чистоту в доме, где никто не бывает, и нужно убедить Карлотту сбыть его с рук.

Рядом с домом находились земли, которые мой отец приобрел тогда же, когда купил Довер-хаус. Он никогда их не использовал, хотя все время собирался придумать, как это сделать. Он огородил эти земли и дал понять, что не собирается сделать из них обычную пашню. Я считала, что у него есть какой-то особый план насчет этих земель.

Я прислонилась к забору и посмотрела на дом. Он казался темным и таинственным, но, возможно, тому виной была его репутация. Неожиданно я услышала звук. Прислушиваясь, я вгляделась в дом. Но нет, оттуда никто не выходил. Я вновь прислушалась: звук шел из дома – жалобный вопль попавшего в беду животного. Мне показалось, что это собачий вой.

Я решила пойти и посмотреть. Отец огородил землю такой высокой изгородью, что на нее трудно было взобраться. Тут же были и запертые на массивный замок ворота, через которые можно было перелезть. Так я и сделала.

Некоторое время я стояла, пытаясь понять, откуда слышен звук. Место было сильно заросшим. Я называла его «запретным лесом», потому что отец не раз подчеркивал, что ходить туда не следует. Я вновь подумала о том, почему он так старался помешать людям посещать его, и в то же время сам никак не использовал этот участок.

Наконец звук повторился. Определенно, это было какое-то животное. Я пошла на звук и увидела животное. Да, я была права. Это была собака, прекрасная сука мастифа, желто-коричневая, с более темными ушами и мордой. Я тотчас же поняла, что случилось: задняя нога собаки попала в капкан. Она жалобно смотрела на меня, и я поняла, что ей очень больно.

Я всегда умела обращаться с животными. Думаю, это происходило от того, что я всегда с ними разговаривала, питая к ним особую любовь, а они это сразу чувствовали.

Я опустилась на колени. Мне было ясно, что произошло: кто-то поставил капкан на зайца или кролика, а эта красивая собака попала в него.

Я понимала, что очень рискую. Она могла меня укусить, потому что боль была очень сильной, но прежде, чем приняться за работу, я погладила собаку. Поскольку я никогда не боялась животных, то и они отвечали мне тем же.

Через несколько минут я поняла, как разомкнуть капкан, и собака была освобождена. Я погладила ее по голове.

– Бедная, – пробормотала я, – это больно, я знаю. Ей действительно было очень больно, она не могла ступить на лапу, не испытывая при этом острой боли.

Я все еще бормотала ласковые слова, чувствуя, что она мне доверяет. Я кое-что понимала в лечении лап: прежде я довольно успешно вправляла их другим животным. Я дала себе обещание вылечить и эту собаку.

Не считая больной лапы, в целом собака выглядела прекрасно, чувствовалось, что о ней хорошо заботятся. Позже придется поискать ее владельца, а пока я вылечу больную лапу.

Я привезла ее в Довер-хаус и отнесла к себе в комнату. Госпожа Леверет, проходившая мимо по лестнице, воскликнула:

– О, Дамарис, не нужно больше приносить больных животных!

– Это прелестное существо повредило себе лапу.

Она попала в капкан. Нельзя разрешать людям использовать капканы, они очень опасны.

– Ну, я не сомневаюсь, что ты ее вылечишь.

– Мне кажется, что лапа не сломана, а поначалу я этого боялась.

Госпожа Леверет вздохнула. Как и все остальные, она считала, что мне уже следует перерасти это увлечение животными.

Я послала принести горячей воды и вымыла лапу. Найдя очень большую корзину, использовавшуюся для одной из собак, когда у той были щенки, я положила в нее мастифа. У меня была специальная мазь, которую я получила от одного из фермеров, а он сам ее сделал и подтверждал ее целебные свойства.

Собака перестала скулить и смотрела на меня влажными глазами, как будто благодарила за то, что я облегчила ее боль.

Я дала ей найденную в кухне кость с куском хорошего мяса и воды в одной из мисок. Она выглядела довольной, я оставила ее спать в корзине и спустилась к ужину.

Госпожа Леверет, которая ела вместе с нами, рассказала моим родителям о том, что я принесла в дом еще одну раненую собаку.

Мама улыбнулась.

– В этом нет ничего необычного! – сказала она. Мы сидели за столом, и мой отец рассказывал об одном из домов в нашем поместье, о предстоящем там ремонте, и мы уже почти закончили ужин, когда разговор зашел о спасенной мной собаке.

– Что с ней случилось? – спросил, улыбаясь, отец.

– Ее нога попала в капкан, – объяснила я.

– Не люблю капканов, – сказала мама. – Использовать их жестоко.

– Они предназначены для того, чтобы убить одним ударом, – объяснил отец. – Большое несчастье для животного, если оно попадает лапой в капкан. Слуги рады добыть зайца или кролика на обед, они рассматривают это как часть жалованья. Кстати, где был поставлен капкан?

– Он был на огороженном участке возле Эндерби, – сказала я.

Я была поражена тем, как изменилось лицо отца: оно стало сначала красным, потом белым.

– Где? – воскликнул он.

– Ты знаешь…. на огороженном участке, где ты собираешься что-то сделать, да все никак…

– Кто поставил там капкан? – выкрикнул он.

Я пожала плечами.

Мой отец был из тех людей, которые редко сердятся, но уж если сердятся, то гнев их страшен.

– Я хочу знать, кто поставил там капкан.

Он говорил тихо, но это было затишье перед бурей.

– Ну, ты же сказал, что слуги используют добычу из капканов как часть жалованья.

– Только не на этом участке! Мама выглядела испуганной.

– Мне кажется, что она не сделала ничего плохого, – сказала она.

Отец стукнул кулаком по столу.

– Кто бы это ни сделал, он нарушил мой приказ.

Я собираюсь разузнать, кто это сделал.

Он встал. Мама спросила:

– Не сейчас, конечно?

Но отец уже вышел, и я услышала, как он вывел лошадь из конюшни.

– Он в странной ярости, – сказала я.

Мама не ответила.

– Я ненавижу капканы и хотела бы, чтобы их запретили. Но почему он так сердит? – спросила я. Мать молчала, но я видела, что и она потрясена. Следующий день был ужасным. Нашли владельца капкана. Это был Джекоб Рок. Отец его сразу уволил, и он должен был собрать вещи и уйти. Мой отец не терпел, когда не выполняли его приказаний.

Это было ужасно, потому что, когда увольняли людей, работавших на наших землях, они теряли не только работу, но и жилье. Джекоб и Мэри Рок жили в поместье Эверсли пятнадцать лет и занимали один из домов, принадлежавших отцу.

Они получили разрешение остаться в Эверсли только на месяц.

Мы все были расстроены: Джекоб был хорошим работником, а Мэри часто помогала по хозяйству, и мне было крайне неприятно думать, что отец может быть таким жестоким.

Было ужасно, когда Мэри пришла к нам в дом и плакала. Она умоляла мою мать позволить им остаться. Мама была очень огорчена и обещала поговорить с отцом.

Я никогда прежде не видела отца таким и не думала, что он может быть так суров.

– Пожалуйста, – просила я, – прости Джекоба на этот раз. Он никогда больше не будет так делать.

– Они должны подчиняться, – ответил отец. – Я дал специальные указания, а Джекоб Рок намеренно их нарушил.

Он был непреклонен, и с этим ничего нельзя было поделать.

Я винила себя за то, что сказала, где нашла мастифа, но тогда я не думала, что это так важно.

Примерно через день собака чувствовала себя уже достаточно хорошо для того, чтобы ходить, прихрамывая. Я носила ей самую лучшую еду, какую только могла достать, и она явно ко мне привязалась, но из-за Джекоба Рока я не чувствовала радости от этого приключения.

Два дня спустя после того, как я нашла собаку, я проезжала верхом мимо Грассленд Мэйнор и увидела в саду Элизабет Пилкингтон. Она окликнула меня:

– Я собиралась направить к вам посыльного, чтобы вы пришли навестить нас. Кое-кто у нас очень хочет вас видеть.

Пока она говорила, из дома вышел Мэтью Пилкингтон.

Он поспешил ко мне, взял мою руку и поцеловал ее.

Он выглядел очень элегантным, но был не так причудливо одет, как в Лондоне. Он носил высокие кожаные сапоги и темно-синий камзол до колен, отделанный черной тесьмой. Он показался мне даже красивее, чем при нашей предыдущей встрече.

– Как приятно вновь видеть вас – сказал он. – Вы должны зайти в дом, не правда ли, мама?

Элизабет Пилкингтон сказала, что я обязательно должна зайти.

Я спешилась и зашла в дом.

Я была взволнована и обрадована встречей с Мэтью. Мне казалось, что он совсем не такой, как жившие по соседству молодые люди, с которыми я время от времени встречалась. В нем была утонченность, которой я никогда не видела в других людях. Возможно, это было связано с тем, что он значительную часть своей жизни провел в Лондоне.

Мэтью сказал, что некоторое время был в армии за морем, а потом, вернувшись, провел какое-то время в своем поместье, в Дорсете.

– Нельзя надолго оставлять поместье без присмотра, – сказал он и добавил:

– Вы выросли со времени нашей последней встречи. Потом заговорила его мать:

– После прибытия сюда с Мэтью произошло большое несчастье – он потерял любимую собаку. От волнения я встала и воскликнула:

– Мастифа?

– Да, – подтвердил Мэтью. – Откуда вы знаете? Я засмеялась:

– Потому что я нашла ее.

– Вы ее нашли? Где же она?

– Сейчас она лежит в корзине у меня в спальне. Она попала в капкан, а я нашла ее, взяла домой и перевязала рану. Она быстро поправляется.

Глаза Мэтью сияли от счастья.

– Ну, это замечательно! Я вам благодарен: Бэлл – моя самая любимая собака.

– Она очень красива! – сказала я. – Бедняжка, она была так напугана…

– И очень благодарна вам, как и я. Мэтью взял мою руку и опять поцеловал ее.

– О, – сказала я, вспыхнув, – это ерунда! Я не могу бросить животное в беде.

Элизабет Пилкингтон ласково улыбалась нам:

– Это чудесная новость. Вы – наш добрый ангел, Дамарис.

– Я тем более рада за Бэлл. Я заметила, что она не бродячая собака, было видно, что за ней хорошо ухаживают – Она доброе и верное существо. Она уже немолода, но трудно сыскать более верного и преданного стража.

– Я хорошо вижу ее достоинства и очень рада вернуть ее вам.

– Если бы вы ее не нашли…

– Кто знает, что случилось бы, вряд ли люди вообще ходят на этот участок. На самом деле… много неприятностей произошло из-за того, что Джекоб Рок поставил там капкан.

– Что это за участок? – спросила Элизабет.

– Это рядом с Эндерби. Раньше земля относилась к Эндерби, а мой отец купил ее. У него были какие-то планы относительно этого участка, но сейчас это просто огороженное место. Я называю его «запретным лесом».

Я повернулась к Мэтью.

– Я думаю, ваша собака завтра сможет ходить, я приведу ее вам.

– Это замечательно. Сможем ли мы когда-нибудь отблагодарить Дамарис? – спросила Мэтью его мать.

– Дамарис не нужно говорить, как высоко мы ценим то, что она сделала. Она это знает. Она спасла бы любого воробья, найденного у изгороди.

Домой я ехала взволнованная. Я понимала, что взволновало меня не столько то, что я нашла владельца собаки, сколько возвращение Мэтью.

Радость моя улетучилась, когда я вошла в дом и увидела в кухне Мэри Рок с опухшими от слез глазами. Она бросила на меня укоризненный взгляд. Именно я нашла капкан и сообщила о том, где он был найден. Если бы я могла предвидеть реакцию отца, я бы не стала об этом рассказывать, но сейчас бесполезно было говорить об этом Мэри.

За ужином я не стала упоминать о том, что нашла владельца собаки, ибо в присутствии отца мы не касались вопроса о собаке. Он все еще был сердит, неумолим и, как мне кажется, сам от этого страдал.

Я все же упомянула о собаке, когда мы с матерью пошли наверх спать.

– Кстати, Мэтью Пилкингтон приехал навестить свою мать и, ты знаешь, это его собака.

– Как странно, – тихо сказала она.

Казалось, новость ее не обрадовала.

На следующий день я отправила собаку в Грассленд. Она явно обрадовалась, когда вновь увидела хозяина: залаяв от радости, она прижалась к нему носом, в то время как Мэтью встал на колени и ласкал ее. Мне кажется, что именно в этот момент я в него влюбилась.

Мы можем очень сильно влюбиться в четырнадцать лет, а мне скоро должно было исполниться пятнадцать. Госпожа Леверет сказала моей матери, что в некотором отношении я старше своих лет: я была очень серьезной. Мне кажется, у меня было страстное желание быть любимой. Конечно, все люди хотят, чтобы их любили, но Карлотта так сильно затмевала меня, я так остро сознавала ее превосходство, что, как мне кажется, я нуждалась в любви больше, чем другие.

Я редко привлекала чье-либо внимание, а теперь я им упивалась.

У нас с Мэтью было так много общего: так же, как и я, он любил своих собак и лошадей, мы могли говорить о них часами. Мы любили ездить верхом. Я чувствовала, что начинаю даже проявлять интерес к одежде, которой Мэтью придавал такое большое значение, а я никогда прежде особенно не придавала большого значения тому, как я одета. Я всегда знала, что сколь великолепным ни было бы мое платье, Карлотта будет выглядеть привлекательнее меня даже в самой простой одежде.