Текст книги "Стальной альков"

IX. Отвратительная каптёрка

В Генуе праздник в честь американцев. Звук труб, толпа, толпа, толпа. Переполненные балконы, безбрежная разливающаяся весна женских туалетов, уличные мальчишки, облепившие капители.

Выдвигаются англичане. Элегантнейшие. Впереди молодой денди – лейтенант со стеком под мышкой. Американский духовой оркестр производит фурор. Капельмейстер играючи поднимает вверх длинный серебряный жезл. Несколько раз переворачивает его и вращает вокруг себя, как будто желая облечься в одеяние из стремительно крутящихся серебряных колец. Затем устремляет его вперёд, имитируя движение поршня. Итальянское солнце звенит, отскакивает, отражается в алюминиевых трубах, стремится отполировать и приукрасить этих людей, явившихся из-за океана со своим далёким пацифизмом, чтобы воевать во имя грозной свободы. Солнце вступает в полемику с пацифистами, окрашивая их с мстительной справедливостью кроваво-красной ковбойской весны.

Они проходят между двумя рядами толпящихся пёстрых людей, с детьми, выскакивающими из-за оцепления карабинеров. Улица пустеет.

Это незримые силы, благодаря которым она, укрытая дождём из цветов и сердец, сыплющихся с балконов, кажется пустой.

Эти силы внушают всем бессознательное восхищение воинской доблестью и безусловным героизмом этих новых солдат, присоединившихся к множеству других, готовых спуститься туда, вниз, чтобы выполнять необходимую работу артиллеристов.

Американцы имеют вид импровизированных солдат. Упругий шаг краснокожих. Они сражались на Далёком Западе за свободу своего угнетённого народа. В Европе они представляются дерзкими и быстрыми, проворными и осторожными, бархатисто краснокожие среди лиан и высокой травы.

Мы следим за шествием обычнейших американцев с сияющими лицами. Они фонтанируют, шагая в ритме Cake-walk[67]67
  Кекуок, кейкуок (англ. cakewalk, букв. «прогулка с пирогом») – танец под аккомпанемент банджо, гитары или мандолины с характерными для рэгтайма ритмическими рисунками: синкопированным ритмом и краткими неожиданными паузами на сильных долях такта.


[Закрыть]. Поскольку я чрезвычайно впечатлителен, то моё сердце подвергается воздействию пиццикато[68]68
  Пиццикато (итал. pizzicato) – приём игры на смычковых струнных музыкальных инструментах, когда звук извлекается не смычком, а щипком струны, отчего звук становится отрывистым и более тихим, чем при игре смычком.


[Закрыть] моего экстравагантного воображения, мне представляются огромные массы американцев, взбудораженных европейскими чувствами во вместительных чашах далёких городов. Я вижу массы американцев, устремляющихся по направлению к портам, заполняющих огромные суда, и на этом Вотерленде[69]69
  От англ. Waterland (букв. «водная земля»).


[Закрыть], вмещающем 12.000 солдат, пересекающих длинные монотонные абстрактные пространства Атлантики, чтобы затем потечь рекой в итальянские города и там уже разветвляться в трубки траншей под обваливающимися железными потолками в битве народов.

Комок подкатывает к горлу при мысли о ясном и сознательном участии моего солдатского тела и моего вездесущего разума в этом историческом слиянии в европейском тигле.

На просторной арене разворачивается постановочное сражение. В центре удобно, как паша, рядом со своим оборудованием устроился киношник, в то время как все по-армейски стоят. Символ фальшивого гения литератора, типа Ромена Роллана, который смотрит, контролирует и заслуживает авиационной бомбы. Фотограф направляет свой аппарат, накрыв хребет накидкой из чёрного блестящего шёлка. Он напоминает быка с выставленными рогами и расставленными задними ногами. Или просто вредный или бесполезный критик военной стратегии.

На сцене появляется компания итальянских курсантов-капралов. Безупречное равнение. Геометрия линий. Все торсы совершают возвратное движение, как будто тянут канат. Все торсы движутся вперёд, как будто устремляются куда-то. Видно как слаженно, на одинаковом расстоянии двигаются белые обшлага, руки загребают воздух с изумительным параллелизмом.

Крууу-гом! Молниеносно, без колебаний, повернулись. Отступления на каблуках постепенно, постепенно, кажутся арпеджированными и модулированными, как лёгкий прибой, накатывающий на прибрежную гальку. Гибкость движения ещё более увеличивает сходство всей компании с проворной волной.

Героическая и очень человечная Зазё с энтузиазмом лает, чтобы продемонстрировать, что все живые существа любят военные ритмы.

Волной аплодисментов встречают американцев. Они входят и располагаются по всему диаметру арены. Снимают куртки и начинают великолепную гимнастику с волнообразным движением высокой травы под ветром и соответствующими легчайшими бороздами, то появляющимися, то постепенно исчезающими.

Энтузиазм пока что официальный. Солнце требует зрелища борьбы, и вот наши тяжёлые и громадные горные батарейцы перетягивают канат вместе с американцами. Первый пробный прорыв. Второй более решительный. На третий раз артиллеристы одним ударом отбрасывают американцев, патриотически зарывшихся в землю.

Истошный крик – Да здравствует Италия! – сводит с ума Заза, лающую из люка моей 74-ки. Постановочное сражение начинается с горных пушек, мулов и компании пулемётов, перекрывших улицу. Однако подразделение триумфально шагает, все остаются невредимыми под грохот, грохот, грохот, гууул, гууул, гууул фальшивой канонады доблестных генуэзцев.

В вышине солнце, ангорский котище с золотой шерстью, облизывает золотые усы, предвкушая неминуемую гибель большей части этих молодых мускулистых и здоровых людей, которые уже научились маскировать свои кровожадные инстинкты новыми идеалами.

24 июля генуэзская толпа теснится на площади Сан-Бениньо вокруг нашего 8-го подразделения бронемашин. Они все в цветах. Каждый командир подразделения вытянулся по стойке смирно в 3-х метрах от своей машины. Полковник поручил мне произнести благодарственную речь в честь генуэзских дам, организовавших прощальный праздник и осыпавших подарками солдат и офицеров, отправляющихся на фронт. Раскалённый полдень. Генуэзский порт щетинится отражёнными лучами, в то время как солнце свирепствует, вонзая в груды угля свои раскалённые кинжалы.

Синие веера открытого моря не освежают наших пылающих лиц. Экспозиция футуристических картин и пластических комплексов беспорядочно громоздится в порту, в неразберихе и переплетении пёстрых полос.

Флавия Стено[70]70
  Флавия Стено (Flavia Steno ит.) урождённая Амелия Коттини Оста (Amelia Cottini Osta ит.) (Лугано, 26 июня 1877 – Генуя, декабрь 1946) – итальянская журналистка и романистка, бывшая очень популярной в начале XX в.


[Закрыть] говорит от имени генуэзских дам со сдержанным красноречием, не торопясь живописать героические лишения и ужасы войны, ожидающие моих солдат.

Солнечная лава перетекает по невидимым трубам в моё сердце, это сообщающиеся сосуды. Мой энтузиазм растёт, достигая уровня солнечного энтузиазма, и вместе с ним выплёскивает блестящий синтез стоящих перед нами проблем.

Так как итальянские патриотки страдают излишней плаксивостью, а другие, настроенные не столь патриотично, жалуются на трудности военного времени, то мне хочется говорить с итальянскими женщинами без всяких церемоний, показывая им, что обстановка казарм и каптёрок настолько поражает своим кретинизмом и трусостью, что по сравнению с ними окопы покажутся раем.

Я страстно говорю в напряжённой тишине, в то время как древние колокола раскачиваются вверх и вниз, как пьяные женщины, шуршащие юбками на качелях.

– Женщины Италии, вы, в чьей крови кипит ненависть к врагу, которого мы победим любой ценой, не плачьте над нами. Мы, новые итальянцы, гораздо выше, спокойнее, героичнее своих предков, мы научились переносить военные лишения!.. После 20-ти дней окоченелой, серой, удушливой, вшивой казарменной жизни мы будем счастливы отправиться на фронт. Мы презираем окопавшихся в тылу, любящих каптёрку, потому что мы, новые итальянцы, после 3-х с половиной лет войны остаёмся неутомимыми и исполненными физиологического и морального оптимизма. Вы знаете, что такое каптёрка, каптёрка вызывает у нас отвращение, отвращение, отвращение!

Шум, гул, возбуждение в группе старших офицеров.

– И вы, женщины, так называемые итальянки, жалующиеся на недостаток сахара, вы никогда не интересовались в своей безграничной глупости, достаточно ли у вас в башке соли для жизни? Помните, что мы продолжаем воевать и одержим победу в этой войне, защищая и спасая, таким образом, не только свободу мысли и духа в мире, но также любую гибкость и шик, к которым вы так привыкли, ваши наряды и ваши дома от профессорской тяжести, неповоротливости и гротескной немецкой нелепости!.. Я вижу в вас больше чревоугодия, чем любви к элегантности, причём тем больше, чем ближе время завтрака. Чтобы отблагодарить вас за ваши цветы, о псевдо-итальянки, мы, возвращаясь после победы, привезём вам кое-что, что заставит вас перестать жаловаться на недостаток масла… Мы притащим вам жирные австрийские трупы для ваших тартинок!.. До скорого.

По-видимому, нашему восьмому подразделению была предуготовлена высокая и славная участь. После великой победы, одержанной при Пьяве 15 июня, верховное командование тщательно разработало план генерального наступления, в особенности, с участием быстроходных войск, которые должны были совершить молниеносный бросок в первый же крупный прорыв на немецком фронте. Бронемашины, вместе с берсальерами-велосипедистами и кавалерией входили в состав этих быстроходных войск, однако, командование, по традиции, придавало огромное значение кавалерии и признавало минимальную и сомнительную значимость за бронемашинами. В военных кругах не верили в устойчивость брони не только к осколкам снарядов, но даже к пулемётному огню. Что может поделать бронемашина с пробитыми шинами? Каким образом можно будет использовать её быстроходность в случае разбитых дорог и переходов вброд?

Все эти возражения давили на нас, в то время как всё складывалось в пользу нашей скорой общей и личной победы. Действительно, 25 июля поступил приказ всему 8-му подразделению погрузиться в поезд. Мы бережём свои машины, которые, подобно гоночным Фиатам, должны прибыть на поле боя в абсолютной целости и сохранности. По прибытии к месту назначения 8-е подразделение сразу же должно пройти проверку готовности в серии кратких манёвров совместно с кавалерией и берсальерами-велосипедистами.

26 июля я усаживаюсь вместе с капитаном Раби и лейтенантами Боска и Пакканьелла в свою 74-ю бронемашину, погруженную на открытую вагон-платформу на станции Сан-Албания в порту Генуи. Все бронемашины усыпаны цветами. Толпы женщин и детей у балюстрады променада. Цветочный дождь. Колыхание знамён. Пронзительное звучание труб. Однако это не обычная отправка на фронт. Мы, действительно, ощущаем дух механиков и водителей, блуждающий вокруг наземных и воздушных двигателей, предназначенных установить опасный решительный рекорд. Однако когда локомотив даёт свисток и длинный состав, нагруженный военными машинами, ощетинившимися пулемётами, медленно трогается, то шумное патетическое народное чувство прощания с отправляющимися на фронт молниеносно воспламеняет всех. Балансируя между двумя кусачками для проволоки моей 74-ки, я становлюсь полностью похожим на своих солдат и наперегонки с ними швыряю пригоршни воздушных поцелуев девушкам, гроздьями расцветающим на балконах.

Первая долгая остановка в Сампьердарене, на высоком железнодорожном виадуке, посреди аплодисментов из переполненных окон и пёстрого белья, развешенного на верёвках. Кончиками пальцев я почти касаюсь страстных кончиков пальцев двух сестричек, посылающих мне поцелуи с именем и адресом. Это брюнетки. Волосы тяжёлые, как лигурийские сады. Глаза, в которых заключено нежное томление ночного Средиземноморья. Губы, пылающие как горы Сицилии, увенчанные лесами, пламенеющими в августовских закатах. Зубы, белейшие и острые, как домики, теснящиеся в ряд в глубине итальянских рейдов, когда они появляются на заре, навстречу стремительно несущемуся судну. Двух сестёр зовут Августой и Викторией. Я посылаю им свои поцелуи, но мне хотелось бы выпить их, настолько они свежие, яркие, пылающие и солёные, как два глотка моего Средиземноморья.

Моя футуристическая душа посредством тысяч упругих прыжков достигла своего самого необычного и здорового преображения. Она стала душой 20-летнего новобранца.

X. Ковбойская жизнь

– Ради Бога! Ожидание, вот главное наваждение этой войны! Ожидание приказов, ожидание манёвров, ожидание наступления. Сейчас мы на отдыхе в уродливом поместье, затерянном на бескрайней болотистой низменности… Как надолго? Ожидать не значит отдыхать. Если бы мы были в Милане или в Риме, то могли бы, по крайней мере, послужить в качестве полезной пропаганды. Здесь же нам нечего делать. К счастью, наш повар поистине великолепен!

Я разговариваю с товарищами из 8-го подразделения за монументальными кроваво-красными спагетти, под коптящей лампой, которую осаждают все бабочки душного августовского вечера.

– Мне, – говорит лейтенант Вольпе, – жалко своей охоты и рыбалки.

Вольпе тощий сухой сорокалетний лигуриец, биржевой маклер и жуир, хитрый и практичный. Однако чувствуется, что деньгам и женщинам он, в действительности, предпочитает первоначальное удовольствие своего народа.

– Моя последняя рыба была красавицей! С тремя друзьями в хорошо сбалансированной скорлупке. В акватории Генуи совершенно спокойно… Огромная луна, напоминавшая торт. Восемь гребцов с длинными, длинными вёслами. Анчоусы, анчоусы, анчоусы; пригоршнями, навалом. Тонны анчоусов. Лодка была полна серебра. Восемь тонн, 9 тысяч лир! Мы чуть не пошли ко дну под их весом. Борт всего на 10 сантиметров возвышался над водой. Внимание! Только не бы зачерпнуть воды, боже упаси!.. Но охота мне тоже нравится. Я каждый год ходил на перевал Туркино[71]71
  Перевал Туркино (valico del Turchino ит.) находится в Апеннинах между коммунами Мазоне и Меле.


[Закрыть]. Птицы всех видов. На заре они слетались туда с северным ветром. Они были медлительными, как будто тянули тележку через перевал. Они пролетали в метре над головой. Не нужно стрелять, когда они поднимаются вверх. Это вопрос спокойствия: ты даёшь им пролететь, потом поворачиваешься и пам, пам, стреляешь им в зад. Ты видишь, как они летят вниз, по двое. Если выстрелить прежде чем они пролетят, то следующие удерут прочь.

Лейтенант Сакко, сильный детина, полный ребяческой гордости, папенькин сынок. Прибыл из корпуса автомобилистов. Хочет прослыть знатоком женщин. Гордится тем, что успел насладиться некоторой свободой и несколькими кокотками. Он шутливо нападает на лейтенанта Латтеса, бледного еврея, в очках, слабого здоровьем, тип смышлёного рабочего, чувствительнейшего, жадного, хитрого, льстивого, даже пресмыкающегося.

– Дружище Латтес, – говорит Сакко, – вспоминает, как он год отсиживался при штабе.

– Заткнись! ты воевал гораздо меньше, чем я. Ты разыгрывал из себя жуира перед двумя или тремя проститутками из Портичи[72]72
  Портичи (итал. Portici, неап. Puortece) – город в Италии, в регионе Кампания, подчиняется административному центру Неаполь.


[Закрыть].

– Я не был джолитттианцем [73]73
  Джованни Джолитти (Giovanni Giolitti ит.) (1842–1928) – итальянский политик, много раз был председателем Совета министров. Исторический период, в течение которого он занимался политической деятельностью, сегодня называется «джолиттианской эпохой».


[Закрыть]и нейтралистом [74]74
  Сторонник нейтралитета / невмешательства. * Бевадоро (Bevadoro ит.) – единственная коммуна в Камподоро, в провинции Падуя.


[Закрыть] как ты, и подлизой всех профессоров германофилов. Где ты был в майские дни?

– А ты где был?

– Я, – отвечает Сакко, – был ещё мальчишкой, но я хотя бы развлекался по возможности.

Общий смех. Выражение по возможности вызывает безудержное веселье. Лейтенант Пакканьелла, эффектный красивый стройный изящный юноша, прибывший из корпуса пулемётчиков, уже дважды раненый. Со слегка расслабленными движениями. Он перебивает, сообщая, что через два дня начнутся манёвры с 1-ой кавалерийской дивизией и берсальерами-велосипедистами, чтобы подготовиться к будущему большому наступлению.

Капитан Раби во главе стола иронически усмехается. Двадцать шесть лет, полный, склонный к тучности. Он ест мало, но страдает от жадности. Квадратное жирное лицо с маленькими глазками; турецкий тип.

Если бы у него была феска! Ленивый, вялый, много спит, однако умнейший. По-видимому, в нём таятся запасы ценной энергии. Он изобрёл очень упрощённый двигатель внутреннего сгорания без коробки передач. Огромная память, он знает почти всё. Он твёрдо верит в теософию, стремится объяснять всё с точки зрения теософской последовательности жизней. Кадровый кавалерийский офицер. Он говорит:

– Я абсолютно не верю в кавалерию как в быстроходные полезные войска. Я не верю в танки, учитывая систему каналов Венето. Я два года командовал бронемашинами, в Гориции и во время отступления, и я в них верю. Если потребуется броситься вперёд вместе с берсальерами-велосипедистами, то мы совершим великие дела. Ко всему ещё несколько взводов кавалерии для связи вдали от дорог. Они могут избежать окружения.

Маленький Боска входит в зал, размахивая бутылкой с мускатом.

– Никто кроме кавалерии! Нас любят женщины, женщины необходимы нам для подготовки!

Он исхудал из-за бесчисленных неудач на любовном фронте. Тщедушное, чрезвычайно хрупкое тело, но при этом огромная сила воли. Умный, практичный, активный, мужественный и сохнущий по кокоткам.

Капитан объявляет:

– Завтра отправляемся на мессу в Бевадоро[75]75
  Бевадоро (Bevadoro ит.) – единственная коммуна в Камподоро, в провинции Падуя.


[Закрыть], чтобы оценить окрестный прекрасный пол.

С сигаретами и сигарами в зубах мы все выходим в тёплую летнюю ночь, которая бесконечно опускается на бесконечно широкую равнину.

ква ква ква ква ква ква ква ква ква ква ква ква ква ква

Океанская полифония шумов, щелчков, звуков падения. Лягушки. Жабы. Цех прядильной фабрики из организованных поскрипываний ква ква ква ква ква ква ква ква ква ква.

Все жабы на земле вытачивают на токарном станке 3 миллиарда чёрных снарядов, чтобы обстреливать чёрными предательством-ужасом-иронией слишком белую, лиричную, влюблённую, доверчивую луну, нарождающуюся слева. Позади нас горячая чёрная масса поместья раскалывает своей крышей-форштевнем разливающийся свежий лунный океан серебристых живых острых шумов и запахов.

Лунное ммммммммммммммммммооооолчание.

Луна дует в свои полные белые щёки, в белый атласный рупор, чтобы навязать мммммммммммоооолчание. Молчи! Приди! Ночь очень внимательна ко всем шорохам. Мы поднимаем головы и нашими сигаретами курим фимиам млечному пути.

Млечный путь, немое восстание типографического шрифта. Пыль уже услышанных шорохов… рисрисрисри-срисрисовать… колколколколколколоть… Пунктуация. Ритм азбуки Морзе. Звёзды – телеграфные слова любви и войны: 200.000 человек из резерва!.. Срочно! Любой ценой! Закрыть разрыв фронта. и умирающего сердца!

Ночь чрезвычайно внимательна ко всем шорохам. Гав гав гав безумной астматической страсти. Кто это, кто это, кто это лает? Это собака или моё сердце? Взъерошенный эротизм, облаивающий сладостную вульву, полную до краёв молочной нежностью – луну. Гав гав. Оооо страх страх страх не отыскать тебя губами этой ночью, страшно опустошённой твоим отсутствием.

Собачий лай разбудил наверху слева созвездие Скорпиона, безмерную пригвождённую динамичность. Скорпион выстреливает своими звёздами туда, откуда раздаются шорохи войны: пан! вверх. Та-пум! немного ниже. Затем пан! Та-пум! за горизонт.

Ти ти ти ти ти ти ти ти ти насекомых.

Громады деревьев, решетом просеивающие шумы, ломаются под тяжестью массы шорохов. Каталогизировать всееее шорохи срочно, расфасовать их и отправить по воздуху отдалённоооому молчанию, жаждущему шорохов.

Чёрное небо, это бесконечное извилистое скрученное ухо, подсчитывающее шумы. 3 миллиарда, 6 миллиардов, 9 миллиардов шумов!

Зрячие воды копируют, копируют, голубые копировальные прессы внимательнейшей ночи.

Созвездие Скорпиона – это немая перестрелка звёзд, палящих в далёкое, но близкое Солнце. Но вот там внизу свистиииит локомотив того военного поезда, который несётся, прижимая жирными дымными руками к брюху раскалённое солнце с кляпом во рту, выкрикивающее длинные красные укаааазы, отчаяннннные, триумфальные и огнееееенныеее.

В церкви Бевадоро воняет как в стойле, и в ней полно крестьянок, нарядно и пёстро одетых, от них сильно пахнет. Некоторые в цокколо[76]76
  Цокколо (zoccolo ит.) – сабо.


[Закрыть]. Другие в туфлях-лодочках, шелестят шёлковыми чулками.

Мы уселись на передней скамье. Дон Лука, священник в Бевадоро, грубый, шестидесятилетний, загорелый, с двумя маленькими восьмилетними мальчуганами, прислуживающими на мессе. Они казались дрессированными. Дон Лука подал знак, и первый из мальчиков приподнял его чёрную рясу. Внезапно другой мальчик вытащил из кармана подрясника большой жёлтый платок и положил его в раскрытые ладони священника. Тот поднёс их к большому красноватому носу и трижды громко высморкался, а затем вновь сложил руки. Платок вновь автоматически казался в поднятых руках второго мальчика и исчез в кармане. Тогда первый мальчик опустил рясу. Дон Лука начал:

– Итак, сегодня я расскажу вам о Непорочном зачатии… Замолчи, Джузеппино, не шуми! (повернувшись к сопляку). Как я уже говорил вам в предыдущей проповеди, пророки провозгласили, что дева в Галилее.

Мариэттин! Да, да, ты. Какой стыд заявиться в церковь с таким декольте, чтобы возбуждать солдат! (повернувшись к покрасневшей девушке, Дон Лука спускается между скамьями и стягивает ворот её кофточки). Ты потаскуха! Итак, пророки провозгласили, что дева из Галилеи, предназначенная в жёны Иосифу плотнику, станет матерью, оставаясь непорочной, и произведёт на свет божественного младенца Иисуса. Теперь она в раю. Как вокруг вашей коровы в хлеву кружится роем мошкара, так и Пресвятая Дева Мария окружена ангельским роем в раю. Tantum eeergooo [77]77
  Tantum ergo лат. («тантум эрго») – в Римско-католической церкви гимн, исполняемый перед Святыми Дарами во время адорации. Текст песнопения представляет собой две последние строфы гимна «Pange lingua», написанного Фомой Аквинским (1225–1274).


[Закрыть]! Тишина!.. Этот год выдался дождливым. Я не приду собирать виноград по домам. Те, кто желают принести его мне, пусть приходят с корзинами к дому священника. Sacrameeeentuuum[78]78
  Sacramentum лат. («сакраментум») – таинство.


[Закрыть]!

Затем Дон Лука в первый раз проходит между церковными скамьями, собирая пожертвования. Но перед нашей скамьёй он демонстративно вынимает из кошелька два сольдо и с шумом бросает их на блюдо.

Снаружи старый крестьянин, пашущий поле, говорит мне:

– До войны у нас было 14 мужчин в семье, и мы обрабатывали 83 поля. Сегодня все мужчины на войне, здесь остались одни женщины.

Затем он снова принимается погонять двух коров и шестерых запряжённых волов, тянущих плуг.

– Воот хитреец. Имеет короов! Шууум на Ромбоне[79]79
  Ромбон (Rombon ит.) – гора в Юлийских (Юлианских) Альпах. Находится в Словении. Располагалась в центре военных действий в годы Первой мировой войны.


[Закрыть]. Воот ворчуун. Коороовы идуут.

Четырнадцатилетняя крестьяночка, уже сильная, мускулистая, берётся за оглобли плуга, налегая сверху грудью и толкая его вперёд. Она грациозна. Кокетливо поглядывает на меня, повернув голову назад. Ловко выпрямившись, она демонстрирует свой пышный зад и красивые голые ноги с огрубевшей на солнце кожей. Я спрашиваю её, почему две коровы впряжены впереди. Она отвечает мне:

– Чтобы указывать дорогу.

Фффууу фффууу фффууу фффууу воловьего дыхания. Тлин трак тин тин тлиииин цепей и ярма.

Я укладываюсь в борозду; вокруг меня бегают, играя, три собаки подразделения: Зазà, Ник и Ким. Ким – это метис фокстерьера с мордой борзой собаки, ласковый, глупый, несознательный, дурашливый. Ему хочется везде совать нос, бегать повсюду, он стремительный, но трусоватый. Ник чистокровный рафтерьер, напоминающий сангвиника, амбициозного и властного, авантюрного, задиристого, независимого. Мало мыслей в голове. Несколько жесточайших антипатий. Он немного сумасшедший. Пыжится быть элегантным, выделывая дугообразные помпезные бесполезные прыжки в воображаемых высоких зарослях. Кусает всех. Гоняется за утками, гусями, курами, мошками и бабочками. Лезет во все лужи; затем он внезапно вспоминает о Зазà и бесстыдно и нагло волочится за ней. Зазà делает вид, что она поглощена охотой на мышей. Она роет ямы и обшаривает их до дна в поисках кротов, бегает стремительно, но быстро устаёт. Она выискивает лечебные травки. Жадная, очень умная и артистичная.

Когда начинается драка между её обожателем Ником и большой фермерской легавой, то Зазà растягивается на земле, наблюдая. Она часто лает, предупреждая Ника о приближении враждебной легавой и подстрекая его к драке.

Ким тоже влюблён в Зазё, он бросается и опрокидывает её. Зазà кувыркается, затем бросается и кусает Кима, который убегает, а затем возвращается. Поближе к постоянно вертящейся Зазà. Ник презирает Кима. Однако если легавая нападает на Кима, то Ник свирепо вмешивается с дерзостью атлета.

Монотонность, монотонность работящего солнца, обжигающего завязи винограда, натравливающего слепней на воловьи крупы, возбуждающего зуд в теле той крестьяночки, нагнетающего динамичность, играя с тремя собаками, и наполняющего мою грудь душным любовным и военным беспокойством. Ковбойская жизнь. Одинокая неподвижная лодка нашего поместья выделяется, как судно на бескрайнем море равнины. Весь день без кителя, босиком в канавах, полных щук, уток, гусей. Греемся как ящерицы на солнце.

Я ощущаю голой спиной, как по моей коже разветвляется мозг Фабра[80]80
  Жан Анри Фабр (фр. Jean-Henri Fabre; 22 декабря 1823, Сен-Леон, Франция – 11 октября 1915, Сериньян-дю-Конта, Франция) – французский энтомолог и писатель, член многих научных обществ, офицер ордена Почётного легиона (1910).


[Закрыть], кишащий активнейшими и воинственными насекомыми. Вокруг бескрайние открытые равнины без единого дерева на огромной скорости устремляются вдаааль, по направлению к корням Граппы[81]81
  Бассано дель Граппа (Bassano del Grappa ит.) – коммуна в Северной Италии, провинция Виченца.


[Закрыть], которая иногда скрывается в облаках и вскипает от оглушающей канонады. Это определённо самая жестокая бомбардировка из всех предшествовавших. Каждый вечер Граппу увенчивает дрожащее пламя.

На заре я брожу по необъятной полузатопленной равнине.

Ник, Ким и Зазà сопровождают меня. Они очень потешные. Только Ник, всегда влюблённый в Зазё, становится невыносимым. Этот прекрасный пёс с быстрыми мускулами, как все собаки его породы, очень посредственный дамский угодник. Он пытается, пытается, ещё раз пытается. Зазà ему поддаётся с готовностью и бесстыдным проворством. Язык наружу, вне себя, он даже вдали от Зазà продолжает совершать конвульсивные движения спиной. Я его приподнимаю иногда за короткий твёрдый хвост, как за рукоятку, и окунаю его в канаву, чтобы он немного остыл. Имеется ещё один претендент на Зазё, всегда прячущийся в засаде в 50, 100 метрах перед изгородью, или в траве. Маленький чёрный беспородный пёсик с огромными ушами летучей мыши. Гьяндуссо, объявивший его австрияком, швыряет в него камнями. Ненавистный претендент пропадает, но через 5 минут опять появляется в нескольких метрах от Зазё, как приклеенный. Все скопом. Скулёж, страдание, бегство.

В другой раз я взял Зазà на поводок. Конечно, это не помогло. Внезапно двойной вес на поводке. Это он, намертво приклеившийся. Мне пришлось поставить ногу ему на морду, чтобы отодрать его от моей собачки. Очевидно, маленький ублюдок был пламенным любовником.

В то время как мои ботинки топтали, давили и пережёвывали подстриженную траву, я размышлял о том, что все странствующие пастухи и ковбои с американских равнин носят в своих телах, высохших под влиянием давящего обволакивающего их Бесконечного, мелочное обглоданное непристойное наваждение, или жалкую денежную алчность. Они не наслаждаются, подобно мне, широким слиянием идеи пространства и идеи времени посреди шиииф шаааф ног по сырой и болотистой почве. Привычка к обширным вздыхающим бескрайним равнинам лишает их какого бы то ни было интереса к небесам, облакам, звёздам и полифонии насекомых. Я, замечающий и оценивающий всё, каталогизирующий буквально каждое ощущение, начинаю понимать, что постепенно погружаюсь в бесчувствие странствующих пастухов.

Однако капитан Раби застаёт меня посреди одной из этих медитаций и приглашает сопровождать его в Падую, куда он направляется, чтобы повидаться с умирающем в госпитале товарищем. Вот она, божественная скорость, повелительница любой энергии и любого лиризма, неистовый источник разнообразных неожиданностей. Полчаса спустя мы заходим в госпиталь. Трагическая атмосфера и ещё более трагическая история этого совсем ещё юного кавалерийского офицера, подхватившего сифилис в Пинероло [82]82
  Пинероло (итал. Pinerolo) – город и коммуна в Италии, располагается в регионе Пьемонт, в провинции Турин.


[Закрыть] и лечившегося препаратом 606[83]83
  Сальварсан (также известен как «препарат 606» и арсфенамин) – лекарство от сифилиса, созданное химиком Паулем Эрлихом; число 606 – номер в перечне мышьякосодержащих соединений заданного типа, синтезированных и испробованных Эрлихом в качестве противосифилитического средства.


[Закрыть]. Поправившись, он вернулся в Пинероло, где заразился гонореей.

– Несколько дней назад он оказался в госпитале, – рассказывает мне капитан Раби.

– Его лихорадило, он похудел. Третьего дня я видел его с подвязанной рукой. Он рассказал мне, что когда он встряхивал термометр, то большой палец полностью отвалился от ладони.

Мы входим в зал. Майор медицинской службы торопливо говорит нам:

– Скончался этой ночью. У него разрушились и растворились кости от 606-го.

Мы приближаемся к трупу. Непереносимый смрад. Из носа вытекает зеленоватая жижа, а большие волдыри, лопаясь, распространяют запах разложения. Майор говорит мрачно:

– Он принимал только два лекарства: хинин от малярии и ртуть от сифилиса. Древние греки, персы, индийцы и китайцы растирали тело сифилитика ртутной мазью. Мы недалеко ушли от них. В общем, молодые люди не переносят 606, их кости слишком хрупкие, они разрушаются, как видите.

26 августа, болезненное пробуждение в два часа ночи.

На заре начались большие манёвры между Баккильоне [84]84
  Баккильоне (Bacchigliene ит.) – река в Италии. Берёт начало в Альпах.


[Закрыть] и Брентой, чтобы подготовиться к наступлению между Пьяве и Тальяменто [85]85
  Тальяменто (итал. Tagliamento) – многорукавная река в северо-восточной Италии (Фриули – Венеция-Джулия и Венеция). Берёт начало на альпийском перевале Маурия и впадает в Венецианский залив Адриатического моря.


[Закрыть]. Нам, вместе с берсальерами– велосипедистами во главе, предстоит встреча с первым штурмовым армейским корпусом под командованием генерала Грациоли[86]86
  Франческо Саверио Грациоли (Francesco Saverio Grazioli ит.) (1869–1951) – итальянский генерал и политик.


[Закрыть]. Три часа, по машинам. Борьба между почти полной луной, сталкивающейся с отбрасывающими длиннейшие тени деревьями, и фарами бронемашин. Последние швыряют, разрушают, размазывают их чернейшие геометрические тени. Равнина вздувается от треска мотоциклов. Холодно. Внутреннее пространство бронемашины, превращающееся на солнце в печь, этой ночью стало морозилкой. Мотоцикл, обогнавший нас, с коляской и с ослепительно-белой фарой, представляется фрагментом зимнего уютного быта, выхваченного из замка сумасшедшим ветром. Фантастический полёт кресла с сидящим в нём человеком, уютно укрывшим ноги пледом перед огнём камина.

Войска сконцентрировались на огромном поле в Монтегальделла[87]87
  Монтегальделла (итал. Montegaldella) – коммуна в Италии, располагается в провинции Виченца области Венеция.


[Закрыть], окружённом эскадронами кавалерии. Под деревьями угадывались силуэты лошадей. Запахи, запахи сена, навоза, мочи, кислые, терпкие, острые. Подёргивающиеся крупы и обмахивающиеся хвосты. В темноте выстроились колонны кавалерии. Мы становимся в третью. Штурмовой армейский корпус получил приказание прочесать захваченную нами территорию и установить первые линии обороны.

Медлительный кортеж. Впереди нас ехавшие рысью кавалеристы остановились и выслали передовой дозор. Мы останавливаемся, затем медленно двигаемся вперёд. Тошнотворное тепло подгоревшего масла внутри закрытой бронемашины. Шум мотора с остинатной[88]88
  Остинато (итал. ostinato) – метод и техника музыкальной композиции, многократное повторение мелодической фразы (мелодическое остинато), ритмической фигуры (ритмическое остинато) или гармонического оборота (гармоническое остинато).


[Закрыть] органной нотой наводит на меня сон. Я открываю дверцу, чтобы не заснуть. Просёлочная дорога втягивает нас в гущу своей листвы. Нагромождение горных батарей, перевозимых мулами. Штурмовое подразделение чёрных фесок. Ардити напоминают школьников на перемене. Дисциплинированная богема. Они подтягиваются, ускоряя шаг. Походка более, чем берсальерская. Жестокие, стремительные, известные своим самоуправством. Я думаю о нелепости манёвров, бессмысленных в мирное время, поскольку они проводятся трусливыми офицерами, состарившимися в казарме; бессмысленными в военное время, потому что офицеры, командующие ими, почти все раненые и нерадивые в отсутствие главного персонажа – госпожи Опасности.

Мы с берсальерами-велосипедистами готовы вступить в безмолвный контакт с противником. Огромная ракета взвивается в небо. Именно ардити указывают командованию крайний захваченный пункт. Появляется верхом на лошади запыхавшийся майор. Прерывающимся от волнения голосом он говорит генералу:

– Там адский артиллерийский огонь на нашем правом фланге. Угроза окружения. Необходимо отойти.

Отход.

Его слова звучат испуганно (кто его напугал?), а его трагические жесты совершенно комичны в этой почти абсолютной тишине, сквозь которую едва просачивается птичий гомон в задыхающихся этим жарким августовским утром деревьях. Я думаю, что если штурмовые подразделения с кавалерией и бронемашинами героически наплюют на этот адский артиллерийский огонь, то не будет никакой необходимости отступать. Тем не менее всё зависит от приёма, который нам окажет госпожа Опасность. Манёвры служат только для того, чтобы разместить некоторые службы тыла и распределить медали!