Текст книги "Маяк"

Филлис Джеймс
Маяк

P. D. James

THE LIGHTHOUSE

Печатается с разрешения литературных агентств Greene and Heaton Ltd. и Andrew Nurnberg.

© P. D. James, 2005

© Перевод. И. М. Бессмертная, 2007

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

* * *

Памяти моего мужа

Коннора Бэнтри Уайта

1920–1964

От автора

Великобритания – счастливый обладатель множества прибрежных островов, радующих глаз своей красотой и разнообразием. Однако близ берега Корнуолла среди них невозможно было бы отыскать остров Кум – место действия романа «Маяк». И сам остров, и злополучные события, описанные в романе, и все персонажи книги, живые и умершие, целиком и полностью вымышлены и существуют лишь в интереснейшем психологическом феномене, имя которому – воображение автора детективных романов.

Ф. Д. Джеймс

Пролог

1

Коммандер Адам Дэлглиш давно уже привык к неотложным вызовам на незапланированные встречи с неожиданными людьми и в самое неудобное для него время. Однако причина у таких вызовов обычно была одна и та же: он мог с уверенностью сказать, что где-то обнаружено мертвое тело, требующее его – Дэлглиша – внимания. Разумеется, случались и другие срочные вызовы, другие встречи, иногда – на самом высшем уровне. Дэлглиш, как постоянный и ближайший помощник комиссара Скотланд-Ярда, должен был выполнять целый ряд функций, количество и значимость которых все возрастали, так что в конце концов стало практически невозможно определить круг его обязанностей и многим из его коллег пришлось оставить всякие попытки на этот счет. Но стоило ему сделать лишь первый шаг в кабинет Харкнесса – заместителя комиссара, – находящийся на седьмом этаже Скотланд-Ярда, как стало очевидно, что на этой встрече, созванной в десять пятьдесят пять утра, в субботу, 23 октября, речь пойдет именно об убийстве. И дело вовсе не в том, что лица, обращенные к нему, были напряжены и серьезны (провал в каком-нибудь из отделов мог вызвать еще большую тревогу), а, пожалуй, в том, что насильственная смерть всегда порождает какую-то странную неловкость, тревожное осознание того факта, что на свете существует нечто, не поддающееся контролю государственных чиновников.

Только три человека ждали Дэлглиша в этом кабинете, и он был удивлен, что увидел среди них Александра Конистона из министерства иностранных дел и по делам Содружества. Ему нравился Конистон – это был один из тех немногих оригиналов, каких еще можно было изредка встретить в министерской среде, день ото дня становившейся все более конформистской и политизированной. Конистон славился своим умением разрешать кризисные ситуации. Отчасти это основывалось на его уверенности в том, что не бывает чрезвычайных происшествий, которые не подлежали бы объяснению посредством ссылки на прецедент или на ведомственные установления; если же такие ортодоксальные объяснения ничего не объясняли, Конистон выказывал оригинальную и опасную способность проявлять творческую инициативу, каковая в соответствии с чиновничьей логикой должна была бы неминуемо привести к беде, но никогда к ней не приводила. Лишь очень немногие из лабиринтов вестминстерского чиновничьего аппарата оставались Дэлглишу неизвестны, и он давно уже сделал для себя вывод, что двойственность характера Конистона унаследована им от предков. Целые поколения Конистонов были военными. Зарубежные поля сражений времен имперских устремлений Британии были удобрены телами бесчисленных, ушедших в небытие жертв прежних Конистонов, отлично умевших разрешать кризисные ситуации. Даже экстравагантный вид Александра Конистона говорил об этой двойственности. Он – единственный среди своих коллег – носил строгий темный костюм в тонкую полоску, соблюдая традицию государственных служащих тридцатых годов прошлого века, тогда как лицо его – широкоскулое, худое и веснушчатое – и шапка непослушных волос, более всего напоминавших солому, делали его похожим на фермера.

Он сидел рядом с Дэлглишем, напротив одного из широких окон кабинета. Первые десять минут этой встречи прошли удивительно немногословно, что было не вполне обычно. Конистон сидел, слегка наклонив стул назад, спокойно разглядывая панораму шпилей и башен, освещенных не по сезону яркими лучами утреннего солнца, грозящего вот-вот скрыться за облаками. В кабинете, кроме Дэлглиша и Конистона, были еще заместитель комиссара Харкнесс и розовощекий молодой человек из МИ-5, представленный старшим коллегам как Колин Ривз. Из этих четверых Конистон, которого более всех касалось сегодняшнее дело, высказывался крайне редко, а Ривз, изо всех сил старавшийся запомнить то, о чем здесь шла речь, не прибегая к унижающей достоинство процедуре записывания за говорящими, вообще не произнес ни слова. Наконец Конистон собрался резюмировать сказанное.

– Убийство в данном случае – самое неприятное для нас событие; самоубийство тоже не менее неприятно при сложившихся обстоятельствах. Случайная смерть… Это мы, пожалуй, могли бы пережить. Поскольку есть жертва, огласки нам не избежать, независимо от того, какова причина смерти, но мы легко могли бы держать все под контролем, если только это не убийство. Проблема в том, что у нас не так уж много времени. Точная дата еще не определена, но премьер-министр хотел бы провести там сверхсекретную международную встречу в начале января. Удачное время. Парламент не заседает, ничего особенного после рождественских праздников обычно не происходит, никто и не ждет ничего особенного. Премьер-министр, по всей видимости, твердо решил провести запланированную встречу именно на острове Кум. Так что вы возьметесь за это дело, да, Адам? Прекрасно.

Прежде чем Дэлглиш успел ответить, вмешался Харкнесс:

– Уровень секретности, если встреча состоится… Выше просто не бывает.

«И даже если тебе известно, в чем я сильно сомневаюсь, – подумал Дэлглиш, – кто будет на этой сверхсекретной конференции и с какой целью, ты не намерен мне об этом сообщать». Секретность всегда основывается на принципе «знает тот, кому необходимо». Он мог, пожалуй, кое о чем догадаться, но особого любопытства не испытывал. Однако, с другой стороны, его ведь просили расследовать дело о насильственной смерти, и некоторые вещи ему было просто необходимо знать.

Прежде чем Колин Ривз успел осознать, что настал его черед высказаться, снова заговорил Конистон:

– Обо всем этом, естественно, позаботятся. Мы не ожидаем никаких сложностей. Мы уже сталкивались с похожей ситуацией несколько лет назад – еще до вас, Харкнесс, – когда один весьма известный политик решил, что ему следует отдохнуть от своего начальника охраны, и зарезервировал себе на две недели коттедж на Куме. Высокопоставленный гость смог вытерпеть всего два дня в покое и одиночестве острова, а затем осознал, что его жизнь совершенно бессмысленна без красного министерского чемоданчика. Я склонен полагать, что остров Кум и был предназначен для того, чтобы рождать у людей такие мысли, но гость этого не понял. Нет, я не думаю, что нам стоит беспокоить наших друзей с южного берега Темзы.

Ну что ж, так будет гораздо легче. Подключать службу безопасности – только напрашиваться на лишние проблемы. Дэлглиш считал, что после того, как – в ответ на публичные требования большей открытости – служба безопасности сбросила покров таинственности, она, подобно монархии, отчасти утратила ту полусвященную патину всемогущества, какая обычно окутывает тех, кто имеет дело с тайнами, доступными лишь немногим. Сегодня всем известно не только имя главы этой службы: его фотографии публикуются в прессе, а его предшественница даже написала автобиографическую книгу, где изобразила и само главное управление – эксцентричный, восточного вида, памятник модернизму, занимающий господствующее положение в своем районе на южном берегу Темзы и скорее привлекающий любопытные взгляды, чем их избегающий. Отказ от таинственности имел свои недостатки: на эту организацию стали смотреть как на обычное бюрократическое учреждение, укомплектованное обычными людьми, которым – как и всем нам – свойственно ошибаться и запутываться. Впрочем, Дэлглиш не ожидал никаких проблем со стороны службы безопасности. То, что МИ-5 здесь представлял чиновник среднего звена, позволяло догадываться, что единичная смерть на одном из прибрежных островов вовсе не являлась для них первоочередной заботой в данный момент.

– Я не могу заняться этим делом, не имея должной информации, – сказал он. – Вы не сообщили мне ничего, кроме того, кто погиб, где погиб и как – по всей видимости – погиб. Расскажите мне об острове. Где точно он находится?

Харкнесс был на этот раз в одном из своих самых неприятных настроений. Он едва мог скрыть дурное расположение духа, приняв важный вид и пускаясь в многословные объяснения. Большая карта на столе перед ними лежала чуть криво. Харкнесс уложил ее поаккуратнее, выровняв вдоль края стола, подтолкнул к Дэлглишу и ткнул в нее указательным пальцем:

– Вот он. Остров Кум. Близ берега Корнуолла, примерно в двадцати милях к юго-западу от острова Ланди и милях в двенадцати – это по довольно грубым подсчетам – от материка, в данном случае – от Пентворти. Ближайший большой город – Ньюки. – Харкнесс взглянул на Конистона. – Продолжайте теперь вы. Эту кашу все-таки не нам, а вам расхлебывать надо.

Конистон заговорил, обращаясь непосредственно к Дэлглишу:

– Придется потратить какое-то время на предысторию. Она поможет объяснить, что такое остров Кум, а если этого не знать, вы можете оказаться там в незавидном положении. Более четырех столетий этот остров принадлежал семейству Холкумов: они приобрели его в шестнадцатом веке, хотя, кажется, никто понятия не имеет, каким именно образом. Возможно, какой-то из Холкумов просто приплыл туда с горсткой вооруженных слуг, поднял там свой личный штандарт и завладел островом. Вряд ли у него нашлось много конкурентов. Право на владение было позднее подтверждено Генрихом Восьмым, когда удалось избавиться от средиземноморских пиратов, устроивших там перевалочный пункт, – они занимались работорговлей у берегов Девона и Корнуолла. После этого Кум был более или менее заброшен, вплоть до восемнадцатого века, когда Холкумы снова им заинтересовались и стали наезжать туда – понаблюдать жизнь птиц или устроить пикник. Потом некий Джералд Холкум, родившийся в конце девятнадцатого века, решил использовать остров для семейных каникул. Он восстановил на острове коттеджи и в 1912 году построил там дом и дополнительные помещения для обслуги. Семья отправлялась туда каждое лето – это были головокружительные времена перед Первой мировой войной. Война все изменила. Два старших сына погибли: один – во Франции, другой – на Галлиполи. Холкумы никогда не умели делать деньги на войнах, они умели там погибать. Так что остался один, самый младший сын – Генри: у него была чахотка и к военной службе он оказался непригоден. По-видимому, после гибели обоих братьев он был преисполнен чувства собственной абсолютной никчемности и не испытывал особого желания воспользоваться наследством. Деньги Холкумам поступали не от земельных владений, а от разумного помещения капитала, так что к концу двадцатых годов их ручеек более или менее иссяк. И в 1930 году с тем, что у него осталось, Генри Холкум основал благотворительный фонд, нашел нескольких богатых сторонников и передал остров вместе с недвижимостью этому фонду. Идея его заключалась в том, чтобы остров стал местом отдыха и уединения для людей, чей пост требовал большой ответственности, для тех, кто хотел укрыться от трудностей своей профессиональной жизни.

Тут он впервые за все время наклонился и, открыв портфель, достал из него папку с грифом «Секретно». Перелистав документы, он вынул из папки одну страничку.

– Вот здесь у меня имеется точная формулировка. Она дает совершенно ясное представление о намерениях Генри Холкума. «Для мужей, исполняющих опасное, трудное и требующее большой ответственности дело служения Короне и своей стране, будь то в вооруженных силах, в политике, науке, промышленности или в искусстве; для тех, кому может потребоваться время для восстановления сил в тишине, покое и уединении». Как мило и как типично для того времени, не правда ли? И разумеется, ни малейшего упоминания о женщинах. Тридцатые годы, не следует забывать об этом! Тем не менее принято считать, что слово «мужи» все же включает в себя и женщин. Они там, на острове, принимают одновременно не более пяти человек, которых расселяют по своему выбору либо в главном доме, либо в каком-нибудь из каменных коттеджей. То, что предлагает гостям остров Кум, – это главным образом покой и безопасность. В последние несколько десятилетий безопасность, по всей видимости, приобрела наибольшее значение. Те, кому необходимо время для размышлений, могут отправляться туда без охраны, в полной уверенности, что там им ничто не угрожает и никто их не побеспокоит. На острове имеется посадочная площадка для вертолетов, которые доставляют гостей, и небольшая пристань – единственное место, где можно высадиться на берег с моря. Случайные визитеры на остров не допускаются, запрещено даже пользоваться мобильными телефонами… Впрочем, туда все равно сигнал не дошел бы. Они там себя не афишируют, всячески стараются держаться в тени. Люди едут к ним обычно по личной рекомендации кого-либо из основателей фонда, или постоянного клиента, или кого-то, кто там уже побывал. Так что вы понимаете, почему Кум так привлекателен для премьер-министра.

– А чем его Чекерс[1]1
  Чекерс (Чекерс-Корт) – летняя резиденция премьер-министра Великобритании.


[Закрыть] не устраивает? Что там плохого? – выпалил вдруг Ривз.

Каждый из троих обратил на него светлый заинтересованный взор человека взрослого, стремящегося приободрить не по летам развитого ребенка.

– Да ничего, – ответил Конистон. – Очень приятный дом, как я себе представляю, со всеми возможными удобствами. Только гостей, приглашенных в Чекерс, обычно сразу замечают. Не в этом ли главная цель их появления там?

– А как на Даунинг-стрит[2]2
  Даунинг-стрит, 10 – лондонская резиденция премьер-министра Великобритании.


[Закрыть] узнали про остров? – спросил Дэлглиш.

Конистон аккуратно вложил страничку обратно в папку.

– От одного из друзей премьер-министра, которого совсем недавно возвели в дворянское достоинство. Он съездил на остров отдохнуть от опасного, трудного и требующего большой ответственности дела по созданию еще одной сети бакалейных магазинов для своей личной империи и по добавлению еще одного миллиарда к своему личному состоянию.

– Но на острове предположительно должен быть какой-то постоянный штат обслуги. Или все эти важные персоны сами моют за собой посуду? – спросил Дэлглиш.

– Там имеется ответственный секретарь – Руперт Мэйкрофт, раньше он был городским юрисконсультом в Уорнборо. Нам пришлось посвятить его в наши планы и, разумеется, информировать попечителей фонда о том, что на Даунинг-стрит будут им весьма признательны, если где-то в начале января на острове смогут принять нескольких важных гостей. Пока все это лишь ориентировочно, но мы попросили Мэйкрофта в ноябре уже не принимать заказы на размещение отдыхающих. Остров обслуживает постоянный штат – лодочник, экономка, повариха. Мы кое-что знаем о каждом из них. Пара-тройка из тех гостей, что уже побывали на острове, были персонами достаточно важными, чтобы потребовалась проверка благонадежности обслуги. Ее провели очень осторожно и тщательно. Есть там и постоянно живущий врач – доктор Гай Стейвли с женой, хотя, как мне представляется, она чаще отсутствует, чем присутствует на острове. Явно не выносит тамошнюю скуку. Стейвли был практикующим врачом в Лондоне, но сбежал. Похоже, поставил неверный диагноз, и ребенок умер, вот он и нашел себе работку в таком месте, где худшее, что может случиться, – это если кто-нибудь со скалы свалится, а он тут будет совершенно ни при чем.

– Только один из обслуги имел судимость, – вмешался Харкнесс. – Это лодочник, Джаго Тэмлин. Осужден в 1968-м за нанесение тяжких телесных повреждений. Насколько я понимаю, там были какие-то смягчающие обстоятельства, но нападение оказалось весьма серьезным. Он отсидел год. С тех пор ни в чем дурном не замечен.

– А когда прибыли те гости, что сейчас там живут? – спросил Дэлглиш.

– Все пятеро – на прошлой неделе. Писатель Натан Оливер, с дочерью Мирандой и литературным редактором Деннисом Тремлеттом, приехал в понедельник. Немецкий дипломат в отставке – доктор Раймунд Шпайдель, бывший посол Германии в Пекине, прибыл на частной яхте из Франции в среду, а доктор Марк Йелланд, директор научно-исследовательской лаборатории Хейз-Сколлинга – она находится в одном из центральных графств, и ее облюбовали для своих нападок активисты Движения за освобождение животных – явился в четверг. Мэйкрофт вполне сможет дать вам полную картину происходящего.

Тут снова вмешался Харкнесс:

– Лучше вам поменьше людей с собой взять. Во всяком случае, до тех пор, пока не выясните, с чем именно приходится иметь дело. Чем вторжение немноголюднее, тем лучше.

– Вряд ли это будет похоже на вторжение, – сказал Дэлглиш. – Я все еще жду замены Тарранта, но со мной могут поехать инспектор Кейт Мискин и сержант Бентон-Смит. Возможно, на этом этапе мы сумеем обойтись без офицера спецсвязи и без официального фотографа, но, если окажется, что это убийство, мне придется вызвать подкрепление или обратиться к местной полиции, чтобы они взялись за это дело. И мне понадобится патологоанатом. Я поговорю с Кинастоном, если смогу до него дозвониться. Если он расследует какое-то дело, его может не быть в лаборатории.

– В этом нет необходимости. Мы пригласим Эдит Гленистер. Вы, конечно, с ней знакомы.

– Разве она все еще работает?

Дэлглишу ответил Конистон:

– Официально она ушла на пенсию два года назад. Но она время от времени работает, главным образом в тех случаях, когда расследование связано с высокой секретностью, особенно за рубежом. Ей ведь шестьдесят пять, она уже достаточно походила с оперативниками местной уголовной полиции по размокшим полям в увязающих в глине резиновых сапогах, довольно насмотрелась на разлагающиеся трупы в сточных канавах.

Дэлглиш сомневался, что именно это стало причиной ухода профессора Гленистер на пенсию. Он никогда с ней вместе не работал, но ему была хорошо известна ее репутация. Ее считали одной из самых высоко ценимых судебных патологоанатомов-женщин; она отличалась тем, что могла установить время смерти с прямо-таки сверхъестественной точностью, ее заключения о проведенной аутопсии составлялись без промедления и были исчерпывающими, а показания, которые она давала в качестве судебного медэксперта, – удивительно четкими и ясными. Еще она отличалась от других тем, что настойчиво проводила грань между функциями патологоанатома и офицера полиции, ведущего расследование. Насколько он знал, профессор Гленистер никогда не стала бы выслушивать подробности об обстоятельствах убийства, прежде чем сама не осмотрит тело жертвы, чтобы не подойти к обследованию трупа с предвзятым мнением. Перспектива работы с ней Дэлглиша сразу же заинтересовала, и он не сомневался, что в данном случае инициатива пригласить именно ее исходила от министерства иностранных дел. Тем не менее он все же предпочел бы работать со своим всегдашним патологоанатомом.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, что Майлз Кинастон не умеет держать язык за зубами? – спросил он.

– Разумеется, нет! – резко возразил Харкнесс. – Просто Корнуолл – никак не его участок. Юго-западом сейчас занимается профессор Гленистер. Да и все равно Кинастона сейчас нет на месте, мы проверяли.

Дэлглиш чуть было не сказал: «Как удобно для министра иностранных дел! Тут им уж точно времени терять не пришлось». А Харкнесс продолжал:

– Вы сможете заехать за ней на военный аэродром в Сент-Могане, это рядом с Ньюки, а они там предоставят вам специальный вертолет, чтобы отправить тело в морг, где она часто работает. Она понимает, что это весьма срочное дело. Вы должны получить ее заключение завтра утром.

– Значит, Мэйкрофт позвонил вам сразу, как только смог, после того, как они обнаружили тело? – спросил Дэлглиш. – Я полагаю, он следовал инструкциям?

– Ему еще раньше дали номер телефона, предупредили, что номер сверхсекретный, и настоятельно рекомендовали позвонить попечителям фонда в том случае, если на острове произойдет что-либо неподобающее. Ему уже сообщили, что вы прибудете вертолетом и что ожидать вас следует после полудня.

– Ему трудно будет объяснить коллегам, почему расследовать эту смерть прислали коммандера столичной полиции и детектива-инспектора, а не сотрудников местного отделения уголовной полиции, – сказал Дэлглиш. – Впрочем, я полагаю, вы об этом позаботились.

Харкнесс ответил:

– Насколько это было возможно. Начальник полиции графства, разумеется, введен в курс дела. Нет смысла спорить о том, кто должен взять на себя ответственность, до тех пор, пока не выясним, что мы расследуем – убийство или нет. Пока что они вполне согласны сотрудничать. Если мы имеем дело с убийством, а остров действительно такое закрытое и безопасное место, как они утверждают, подозреваемых будет не так уж много. Это должно ускорить расследование.

Только человек, не имеющий представления о том, как ведется расследование убийства, или благополучно забывший не вполне удачные эпизоды своего прошлого, мог позволить себе высказать столь неверное мнение. Немногочисленная группа подозреваемых, если каждый из ее членов достаточно умен и предусмотрителен, чтобы хранить тайну, и способен противостоять роковому стремлению сообщить больше, чем спрашивают, может осложнить какое угодно расследование и совершенно запутать дело.

От двери Конистон обернулся к Харкнессу:

– Надеюсь, на острове прилично кормят? Постели удобные?

Харкнесс холодно отозвался:

– У нас не было времени спросить об этом. Откровенно говоря, мне это и в голову не пришло. Я склонен думать, что вопрос о качестве поварихи и состоянии матрасов скорее в вашей компетенции, чем в нашей. Нас прежде всего интересует труп.

Конистон принял эту колкость вполне добродушно:

– Верно. Мы проверим все эти прелести, если с этой конференцией все получится. Первое, чему обучаются богатые и властные, – это важность комфорта. Мне надо было упомянуть, что последняя представительница рода Холкумов постоянно живет на острове. Это мисс Эмили Холкум, ей за восемьдесят, ученая дама, в былые годы преподавала в Оксфорде. Кажется, историю. Это ведь и ваш предмет, верно, Адам? Впрочем, вы в другом каком-то месте работали, да? Она либо станет вашим союзником, либо – может статься – будет вам досаждать. Насколько я знаю ученых дам, второе гораздо более вероятно. Спасибо, что взялись за это дело. Будем поддерживать связь.

Харкнесс поднялся со своего места – проводить Конистона и Ривза к выходу из Скотланд-Ярда. Простившись с ними у лифтов, Дэлглиш пошел в свой кабинет позвонить Кейт и Бентону-Смиту. Потом ему нужно было сделать еще один, гораздо более трудный звонок. Этот вечер и весь завтрашний день они с Эммой Лавенэм собирались побыть вдвоем. Если она намеревалась провести первую половину дня в Лондоне, то, должно быть, уже выехала из дома. Придется дозваниваться ей по мобильному телефону. Это будет далеко не первый звонок подобного рода, и, как всегда, он окажется ожидаемым. Она не станет жаловаться – Эмма никогда не жалуется. У них обоих порой возникали неотложные обязанности, и то время, которое они могли провести вместе, обретало еще большее значение из-за того, что не всегда можно было с уверенностью считать, что встреча состоится. И было три слова, которые Адам хотел сказать ей, но понимал, что никогда не сможет произнести их по телефону. Так что и словам этим придется подождать.

Он приоткрыл дверь в комнату секретаря.

– Свяжите меня с детективом-инспектором Мискин и с сержантом Бентоном-Смитом, ладно, Сюзи? Потом мне понадобится машина – поеду на вертодром, в Баттерси, по пути захвачу сначала Бентона-Смита, потом – инспектора Мискин. Ее следственный чемоданчик – у нее в кабинете. Будьте добры, позаботьтесь, чтобы его положили в машину.

Этот вызов не мог случиться в более неудачный момент. Дэлглиш уже целый месяц работал по шестнадцать часов в сутки, чувствовал себя усталым и, хотя умел преодолевать усталость, единственное, о чем он мечтал, был отдых, покой и два благословенных дня вдвоем с Эммой. Он говорил себе, что сам виноват в том, что выходные испорчены. Никто не заставлял его браться за расследование предположительного убийства, какое бы политическое или общественное значение ни представляла собой жертва, каким вызывающим ни было бы это убийство. Были среди его начальства люди, предпочитавшие, чтобы он сконцентрировал свои усилия на проектах, с которыми он уже был теснейшим образом связан, которые касались сложных условий работы полиции в многонациональном обществе, где наркотики, террористическая деятельность и международные криминальные корпорации представляют весьма существенную опасность; он должен был разработать предложения по созданию новой сыскной полиции для расследования тяжких преступлений в общенациональном масштабе[3]3
  Современная полиция Великобритании не является общенациональной: определенные территории страны имеют свои полицейские силы, управляемые местными полицейскими властями. Столичная полиция подчиняется министерству внутренних дел.


[Закрыть]. Эти планы извращались политическими соображениями: обычное дело в высших полицейских кругах. Столполу нужны были старшие офицеры, которые чувствовали бы себя независимо в этом двойственном мире. Дэлглиш опасался, что ему грозит риск стать еще одним чиновником, членом постоянного комитета, советником, координатором – кем угодно, только не детективом. Если такое случится, сможет ли он остаться поэтом? Разве не в плодородной почве расследования преступлений, не в захватывающем дух срывании покровов, укрывающих истину, не в совместном напряжении сил и ощущении грозящей опасности и не в сострадании несчастным сломанным судьбам зарождаются ростки его стихов?

Однако сейчас, когда Кейт и Бентон-Смит уже, очевидно, в пути, нужно многое сделать, и к тому же как можно скорее. Нужно тактично отменить кое-какие встречи, убрать под замок кое-какие бумаги, ввести в курс дела сотрудников отдела по связям с общественностью. Для таких неотложных случаев у него всегда был наготове небольшой чемодан, но он остался дома, в Куинхите, и Адам обрадовался, что ему надо туда заехать. Он никогда еще не звонил Эмме из Скотланд-Ярда. Она обычно уже по его голосу понимала, что он собирается сказать. Она, разумеется, сама решит, как ей провести выходные, может быть, даже выкинув всякую мысль о нем из головы так же, как он оказался на это время выкинут из ее общества.

Десять минут спустя он запер кабинет и впервые оглянулся на закрытую дверь, словно прощаясь с давно знакомым местом, которое, возможно, ему больше никогда не придется увидеть.

2

В своей квартире над Темзой детектив-инспектор Кейт Мискин была еще в постели. Обычно она задолго до этого часа уже сидела за столом у себя в кабинете и даже в дни отдыха успевала принять душ, тщательно одеться и позавтракать. Кейт привыкла вставать очень рано. Отчасти это был ее сознательный выбор, отчасти – наследие детства, когда каждодневное пугающее предчувствие воображаемой катастрофы заставляло ее, как только она просыпалась, натягивать на себя одежду в отчаянной попытке успеть избежать несчастья – вдруг пожар в какой-нибудь из квартир ниже этажом и нельзя будет спастись, вдруг самолет врежется в окно или землетрясение покачнет высотку, задрожат балконные перила и обломятся под ее руками… Облегчение наступало, стоило ей заслышать голос бабушки, вечно недовольный и какой-то хрупкий, зовущий девочку пить утренний чай. У бабушки были причины для недовольства: смерть дочери, которую она и рожать-то не хотела, жизнь в тесных комнатушках многоэтажного дома, где ей вовсе не хотелось жить, тяжкая ноша – незаконнорожденная внучка, заботу о которой она совсем не хотела на себя брать, и боль любви к ней – к этой боли она вряд ли была готова. Но бабушка умерла, а так как прошлое не умирает, потому что просто не может умереть, Кейт за долгие и мучительные годы научилась признавать и принимать его со всеми его хорошими и плохими чертами, со всем тем, что оно с ней сделало.

Теперь она видела перед собой совсем иной Лондон. Ее квартира на берегу реки находилась в торце дома, окна выходили на две стороны, и балконов тоже было два. Из гостиной Кейт могла смотреть на юго-запад, видеть реку с непрерывно идущими по ней судами: проплывали баржи, прогулочные яхты, катера речной полиции и управления лондонского порта, круизные лайнеры, идущие вверх по течению, чтобы встать на якорь у Тауэрского моста. А из окна спальни открывалась панорама пристани Канари-Уорф, ее верхушка – маяк – словно гигантский карандаш, стоячая вода старого вест-индского дока, доклендская узкоколейка, чьи поезда походили на детские заводные игрушки. Ей по душе был этот стимулирующий контраст, здесь она могла по собственному желанию переходить от старого к новому, наблюдая жизнь реки, со всеми ее противоречиями, от рассвета до самых сумерек. Когда спускалась ночь, Кейт любила стоять у перил балкона, глядя, как меняется город, превращаясь в блистательную живую картину, полную света, заставляющего гаснуть звезды, пятнающего небо малиновым заревом.

Эта квартира, которую она так давно планировала купить и так удачно приобретенная с помощью тщательно продуманной ипотечной ссуды, стала теперь ее домашним очагом, ее прибежищем, гарантией безопасности, воплощением долголетней мечты, обретшей реальность в кирпиче и штукатурке. Никто из ее коллег ни разу не был приглашен в эту квартиру, а ее первый и единственный любовник, Элан Скалли, давно уехал в Америку. Он хотел, чтобы Кейт поехала с ним, но она отказалась, – отчасти из боязни связать себя обязательствами, но прежде всего потому, что самым главным для нее всегда была работа. Однако сегодня, впервые после их последней, проведенной вместе ночи, она была не одна.

Она с удовольствием потянулась на удобной двуспальной кровати. За прозрачными занавесями утреннее небо сияло бледной голубизной над тучей, разделившей его надвое узким серым мазком. Вчерашний прогноз погоды обещал еще один солнечный день поздней осени, с переменной облачностью и незначительными дождями. Из кухни доносились приятные негромкие звуки – шипение воды, наливаемой в чайник, щелчок закрывающейся дверцы буфета, позвякивание чашек о блюдца. Детектив-инспектор Пьер Таррант готовил кофе. Впервые оставшись одна с тех пор, как они вместе вошли в ее квартиру, она перебирала в памяти последние двадцать четыре часа, ни о чем не сожалея, а лишь поражаясь тому, что такое вообще могло случиться.

В понедельник Пьер позвонил ей на работу рано утром, чтобы пригласить ее пообедать с ним в пятницу вечером. Звонок был совершенно неожиданным: с тех пор, как Пьер ушел из группы в антитеррористический отдел, они ни разу не разговаривали. Они работали в спецотделе Дэлглиша много лет, уважали друг друга, их стимулировало полупризнанное обоими соперничество, которое, как она понимала, коммандер Дэлглиш умело использовал; они порой спорили – яростно, но без озлобления. Кейт тогда – как, впрочем, и теперь – считала Пьера одним из самых сексуально привлекательных мужчин, с которыми ей когда-либо приходилось работать. Но даже если бы он осторожно попытался дать ей понять, что она его интересует как женщина, она не откликнулась бы на его призыв. Завести интрижку с ближайшим сотрудником означало бы рискнуть чем-то большим, чем собственная дееспособность: одному из них пришлось бы уйти из спецотдела. Но ведь именно работа освободила ее от комплекса Эллисон-Феаруэзер-билдингз. Она не собиралась подвергать опасности все, чего смогла добиться, ступив на соблазнительную, но весьма скользкую дорожку.