Текст книги "Саван для соловья"

6

До того момента, как он наконец закрыл за собой дверь Найтингейл-Хаус и отправился в «Фальконерс армс», прошло еще два часа.

Дорога освещалась старинными фонарями, такими редкими и тусклыми, что большую ее часть пришлось идти в темноте. По пути ему не встретилось ни души, так что он охотно верил, что эта безлюдная дорога не пользуется популярностью у студенток с наступлением темноты. Дождь прекратился, однако поднялся ветер, который стряхивал со смыкающихся над головой веток вязов последние капли дождя.

Чувствуя их на своем лице и за воротником пальто, он досадовал на себя за то, что утром решил обойтись без машины. Деревья росли близко к дороге, отделяясь от нее лишь узкой полоской размокшего дерна. Несмотря на ветер, а также клубящийся среди деревьев и вокруг фонарей туман, эта ночь выдалась теплой. Дорога была не более десяти футов шириной. Должно быть, когда-то она служила главной подъездной дорожкой к Найтингейл-Хаус, она так долго петляла между зарослями берез и вязов, словно бывший хозяин дома надеялся ее длиной придать большую значимость собственной персоне.

Шагая по ней, он вспомнил о Кристине Дейкерс. Он виделся с девушкой в три сорок пять пополудни. В это время в больничном отделении царила тишина, и если сестра Брамфет находилась где-то поблизости, то она постаралась не попасться ему на глаза. Старшая сестра встретила и проводила его в палату сестры Дейкерс. Девушка сидела, прислонившись к подушкам, и выглядела такой румяной и довольной собой, словно только что разрешившаяся от бремени роженица.

Она приветствовала Делглиша с таким радушием, как если бы ожидала от него поздравлений и цветов. Кто-то уже принес ей вазочку с нарциссами, и на прикроватном столике у изголовья рядом с чайным подносом стояли два горшка с хризантемами, а по покрывалу были небрежно рассыпаны несколько журналов.

Рассказывая ему свою историю, она постаралась напустить на себя сдержанный, кающийся вид, но у нее это вышло не слишком убедительно. На самом деле она просто светилась от радости и облегчения. А почему нет? Ее навестила сама Матрона. Она призналась ей во всем и получила отпущение, так сказать, грехов. Эйфория освобождения от чувства вины волной захлестнула ее. Кроме того, подумал он, обе девушки, которые могли бы угрожать ей, теперь неопасны. Диана Харпер покинула больницу. А Хитер Пирс была мертва.

Но в чем именно сестра Дейкерс призналась Матроне? Откуда такое, с трудом сдерживаемое, ликование? Ему бы очень хотелось это знать. Но он покинул ее комнату почти с тем же, с чем и вошел. По крайней мере, подумал он, она подтвердила показания Мадлен Гудейл, касающиеся того периода времени, когда они вместе занимались в библиотеке. Если только, что маловероятно, это не тайный сговор. Обе обеспечили друг другу алиби на предмет того, что они делали до завтрака. А после завтрака, перед тем как пойти в демонстрационный зал, она сидела с чашкой кофе в оранжерее и читала «Нэрсинг миррор». Сестра Пардоу и сестра Харпер находились вместе с ней. Все три девушки ушли из оранжереи одновременно, заглянули на пару минут в ванную комнату и туалет на втором этаже, затем отправились в демонстрационный зал. Так что вряд ли у Кристины Дейкерс мог подвернуться удобный случай подлить никотин в аппарат для искусственного кормления.

Делглиш прошагал уже не менее пятидесяти ярдов, когда внезапно остановился, застыв на месте от звука, который на какое-то мгновение показался ему женским плачем. Он стоял напрягшись, вслушиваясь в доносившиеся издалека отчаянные рыдания. На миг все смолкло; казалось, утих даже ветер. Затем рыдания повторились снова, теперь уже совершенно отчетливо. Это не были звуки, издаваемые ночным животным или почудившиеся его усталому, возбужденному мозгу. Где-то, по левую сторону от него, в зарослях деревьев горько плакала женщина.

Он не считал себя суеверным, однако обладал довольно живым для мужчины воображением. И теперь, стоя в темноте и вслушиваясь в безутешные, перекрывающие шум ветра женские рыдания, почувствовал, как у него все застыло внутри. На несколько секунд он ощутил весь ужас и отчаянье несчастной Нэнси Горриндж, словно это она сама вцепилась в него своими холодными пальцами. Ее тоска и боль заставили его содрогнуться. Прошлое как бы наложилось на настоящее. Затем это мгновение прошло. Это был плач настоящей живой женщины. Он нажал кнопку фонарика и сошел с дороги в темноту под деревьями.

Где-то в двадцати ярдах от края торфяника он увидел небольшую деревянную избушку; ее тускло освещенное окно отбрасывало квадрат света на соседний вяз. Он подошел к ней, бесшумно ступая по промокшей земле, и толкнул незапертую дверь. В лицо ему пахнул теплый, густой запах дерева, смешанный с запахом парафина и еще кое-чего, – с запахом человеческого жилища. В драном, плетенном из ивовых прутьев кресле сидела девушка, освещенная светом стоящей на перевернутом ящике лампы.

На какое-то мгновение ему показалась, что перед ним животное, которое попало в ловушку. Они молча смотрели друг на друга. При его появлении рыдания мгновенно прекратились, как если бы были притворными, и на него уставились недоверчивые, горящие враждой глаза. Может, это животное и попало в беду, но оно находилось на своей территории и было готово обороняться. Когда она заговорила, ее голос прозвучал неприязненно и без всякого страха:

– Кто вы?

– Меня зовут Адам Делглиш. А вас?

– Морэг Смит.

– Я слышал о вас, Морэг. Вы должны были вернуться в больницу сегодня вечером.

– Ну да. И мисс Коллинз велела мне доложить обо всем руководству общежития, если хотите знать. Я просилась обратно в крыло медперсонала, раз мне нельзя больше оставаться в Найтипгейл-Хаус. Но как же! Нет и нет! Я слишком хорошо ладила с докторами! Так что к ним мне нельзя. А в Найтингейл-Хаус на меня катят черт знает что. Я просила позволения поговорить с Матроной, но сестра Брамфет сказала, что ее не следует беспокоить.

Она замолчала и принялась подкручивать огонь в лампе. Пламя вспыхнуло ярче. Она пристально посмотрела на Делглиша:

– Адам Делглиш. Чудное имя! Вы новенький, да?

– Я приехал сюда только сегодня утром. Полагаю, вам известно о сестре Фоллон. Я детектив. Хочу выяснить, как умерли она и сестра Пирс.

В первый момент ему показалось, что это известие вызовет у нее очередной приступ рыданий. Она открыла было рот, но, словно опомнившись, вздохнула и вновь закрыла его. Затем угрюмо сказала:

– Я ее не убивала.

– Сестру Пирс? Разумеется, пет. С какой стати?

– Кое-кто думает иначе.

– Кто это?

– Да тот инспектор, черт бы его побрал. Билл Бейли. Я знаю, куда он клонит. Задавал всем вопросы, а сам все время пялился на меня. Что вы делали с того момента, как встали? Чё, черт побери, он думает, я делала? Работала! Вот чё я делала. Любили ли вы сестру Пирс? Не обошлась ли она с вами когда-нибудь грубо? Пусть бы попробовала! И чё прицепился? Я даже не была с ней знакома. Да и в Найтингейл-Хаус прожила не более недели. Но я догадываюсь, чё он добивается. Всякий раз одно и то же. Свалить все на бедную горничную.

Делглиш прошел в глубь домика и уселся на стоявшую у стены скамью. Он хотел поговорить с Морэг, и случай для этого представился как нельзя более подходящий.

– Думаю, вы ошибаетесь, – начал он. – Инспектор Бейли вас вовсе не подозревает. Он сам мне это говорил.

Она недоверчиво хмыкнула:

– Да как можно верить хоть одному полицейскому? Господи, разве мой папаша не говорил мне об этом? Еще как подозревает. Чертов извращенец этот Бейли. Господи, да мой папаша порассказал бы вам кое-что об этой полиции.

Не сомневаюсь, полиции тоже есть что порассказать о твоем папаше, подумал Делглиш, однако отклонил этот предмет беседы как малопродуктивный. Само имя инспектора вызвало у Морэг целый поток обвинений, и она явно собралась их продолжить. Делглиш поспешил защитить своего коллегу:

– Инспектор Бейли лишь делает свою работу. Он не хотел запугать вас. Я сам полицейский и тоже должен задать вам кое-какие вопросы. Мы все так поступаем. У меня ничего не выйдет, если вы мне не поможете. Если сестра Пирс и сестра Фоллон были убиты, то я должен найти, кто это сделал. Они были совсем молоденькими. Сестра Пирс приблизительно вашего возраста. Не думаю, что им хотелось умереть.

Он не знал, как Морэг воспримет его призыв помочь правосудию, но заметил вспыхнувший огонек в ее настороженных острых глазках.

– Помочь вам! – В ее голосе звучала ирония. – Не смешите меня. Вы не тот тип, кому надо помогать. Кому, как не вам, знать, как молоко попало в кокосовый орех.

Делглиш задумался над этим неожиданным высказыванием и решил, что, при отсутствии доказательства обратного, оно должно означать комплимент. Он поставил свой фонарь на скамью стеклом вверх, так что тот отбросил на потолок яркое пятно света, и, теснее прижавшись спиной к стене, прислонился головой к толстой связке висевшего над ним волокна. И неожиданно почувствовал себя уютно.

– Вы часто приходите сюда? – как бы приглашая к беседе, поинтересовался он.

– Только когда я в растрепанных чувствах, – Ее тон предполагал, что это тот самый случай, когда любая здравомыслящая женщина примет меры предосторожности. – Здесь мне никто не мешает – произнесла она, а потом, словно защищаясь, Добавила: – Не мешал.

Делглиш уловил упрек:

– Я больше не потревожу вас здесь.

– О, я не об этом. Вы можете приходить, если захотите.

Возможно, ее голос звучал не слишком ласково, но она, несомненно, выразила ему доверие. Какое-то время они сидели молча, словно двое заговорщиков.

Эти толстые стены как бы сближали их, отгораживая от воя ветра и окружая покоем. Внутри домика воздух был сыроватым и прохладным, резко пахнувшим деревом, парафином и перегноем. Делглиш огляделся по сторонам. Здесь было довольно уютно. В углу лежала охапка соломы, стоял еще один стул, точно такой же, как тот, на котором устроилась Морэг, и перевернутый, покрытый клеенкой ящик, служивший столом. На нем он распознал след керосинового примуса. На одной из висевших на стене полок была пара кружек и алюминиевый чайник. Он решил, что в былые времена этим домиком пользовался садовник, который мог уединиться и отдохнуть здесь от работы, а также хранить свои припасы. Весной и летом это тихое, окруженное деревьями и птичьим пением место, подумал Делглиш, служило идеальным убежищем. Но сейчас была середина зимы.

– Простите мое любопытство, но разве вам не уютней в своей собственной комнате? Где вас никто не мог бы потревожить? – спросил он.

– В Найтингейл-Хаус не слишком-то уютно. Да и в крыле медперсонала не лучше. Мне правится тут. Здесь пахнет, как у моего папаши в сарае на делянке. И сюда никто не приходит после того, как стемнеет. Все боятся привидения.

– А вы нет?

– Я в них не верю.

Вот вам, подумал Делглиш, неоспоримое доказательство современного скептицизма. Она не верит в то, чего нельзя потрогать. Не терзаемая живым воображением, она, в случае обиды и расстройства, может вернуть себе душевное равновесие в этом уединенном месте, даже если это всего лишь никому не нужный сарай в саду. Он нашел это замечательным. Интересно, стоит ли пытаться выведать причину ее горя, может, посоветовать довериться Матроне? Неужели эти горькие слезы вызваны лишь чрезмерным интересом со стороны инспектора Бейли? Бейли отличный детектив, но не умеет находить с людьми общий язык. Конечно, у всех свои недостатки. Однако каждому опытному детективу хорошо известно, что крайне глупо запугивать свидетеля. И если это произошло, то черта с два он вытащит что-нибудь из нее – как правило, это бывает женщина, – даже если антипатия всего лишь подсознательная. Успех в деле расследования убийства в большой степени зависит от того, сумеет ли детектив повести себя так, чтобы люди захотели помочь ему. И видимо, Бейли потерпел полный провал с Морэг Смит. Но и Адам Делглиш в свое время также терпел поражения.

Он вспомнил, что говорил ему инспектор Бейли в той короткой беседе, когда передавал ему дело, о двух горничных: «Они не причастны к делу. Пожилая, мисс Марта Коллинз, работает в больнице уже сорок лет, и если бы она была одержима идеей убийства, то это уже давно бы как-нибудь да проявилось. Ее больше всего беспокоит похититель дезинфицирующего средства из туалета. Кажется, это воспринимается ею как личное оскорбление. Она, видимо, исходит из того соображения, что ответственна за туалет, а не за убийцу. Молодая же, Морэг Смит, на мой взгляд, слегка чокнутая и упрямая как осел. Может, она и способна на такое, только, убей меня бог, зачем ей это? Насколько мне известно, Хитер Пирс не сделала ей ничего такого, что могло бы вывести Морэг из себя. Да и в любом случае у нее вряд ли хватило на это времени. Морэг перевели из общежития медперсонала в Найтингейл-Хаус всего за день до того, как была отравлена Пирс. Мне кажется, она не слишком довольна переменой места, но это не повод начать убивать медсестер-студенток. К тому же девушка не выглядит испуганной. Упрямой, но не испуганной. Даже если это сделала она, сомневаюсь, что это можно было бы доказать».

Они продолжали сидеть молча. Он не стал выпытывать у девушки причину ее слез, подозревая, что ей просто нужно было как следует выплакаться, чтобы снять напряжение. За этим она и пришла сюда, в свое тайное убежище, и имела право на то, чтобы к ней не лезли в душу, даже если и нарушили-таки ее уединение. По своей натуре Делглиш был слишком сдержанным и не любил изливать свои чувства, хотя многим это давало иллюзию облегчения. Сам он редко в этом нуждался. Человеческая натура никогда не переставала интересовать его, но ничто больше в ней не могло бы удивить его. Он не стал мешать Морэг. Ему вовсе не казалось странным, что ей нравился этот пахнувший домом сарай.

Потом она начала сбивчиво бормотать, и он разобрал, что она продолжает жаловаться:

– Все время не спускал с меня глаз. Спрашивал одно и то же по сто раз. Уперся как баран. Видели бы, как он распускал передо мной свой хвост.

Неожиданно она повернулась к Делглишу:

– А вам не хочется заняться любовью? Делглиш сразу же насторожился:

– Нет. Я слишком стар, чтобы меня тянуло на такое, особенно когда я замерз и устал. В моем возрасте необходим комфорт, чтобы доставить удовольствие партнерше и не опозориться самому.

Она кинула на пего быстрый взгляд, одновременно недоверчивый и сочувствующий:

– Не такой уж вы и старый. В любом случае спасибо за носовой платок.

Она еще раз громко высморкалась, прежде чем вернуть ему платок. Делглиш торопливо сунул его в карман, поборов желание незаметно бросить его за скамью, Вытянув ноги и собираясь встать, он не разобрал, что она сказала ему.

– Что вы сказали? – спросил он, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно менее заинтересованным.

Она надула губы:

– Я сказала, что он не знает, что я пила это молоко, чтоб ему пусто было. Я об этом смолчала.

– То молоко, которое было приготовлено для демонстрации? Когда вы его пили?

Он старался не спугнуть ее. Однако последовавшая тишина и пара острых, вцепившихся в него глаз красноречиво свидетельствовали о том, что она насторожилась. Неужели она не соображала, насколько важно то, что она сейчас говорила ему?

– Часов в восемь, может, минутой раньше. Я вернулась в демонстрационный зал посмотреть, не забыла ли я там свою банку с полиролыо. А на передвижном столике стояла эта бутылка с молоком, ну я и отпила чуток. Совсем капельку сверху.

– Прямо из бутылки?

– Ну, чашки-то там не было. Мне страшно хотелось пить, и когда я увидела молоко, то немного выпила, вот и все.

И тут он задал самый важный вопрос:

– Вы отпили сливки сверху?

– Не было там никаких сливок. Молоко-то снятое.

Его сердце запрыгало как лягушка.

– Ну и что вы делали потом?

– Ничего не делала.

– А вы не побоялись, что сестра-наставница станет браниться из-за того, что бутылка не полная?

– А она не была неполной. Я долила в нее водички из-под крана. Я и отпила-то всего пару

глотков.

– И вы снимали запечатанную крышечку?

– Ну да, но только осторожно, чтобы никто

не подметил.

– И вы никому об этом не говорили?

– А меня никто не спрашивал. Этот чертов инспектор хотел знать, была ли я в зале. Я и сказала, что была, но только до семи часов, когда немного прибиралась там. Я чё, дурочка? Это чё, его молоко? Он за него не платил.

– Морэг, вы совершенно уверены насчет времени?

– Было восемь часов. Во всяком случае, столько показывали часы в зале, Я глянула на них, так как мне надо было идти помогать накрывать завтрак; служанки из столовой все позаразились гриппом. А кое-кто считает, что можно успеть в три места сразу. Потом я пошла в столовую, где медсестры и студентки как раз начинали завтракать. Еще мисс Коллинз вскинулась на меня: «Снова опоздала, Морэг!» Так что должно было точно быть восемь. Сестры всегда завтракают в восемь.

– И все они были в столовой?

– Само собой, все были там! Говорю же вам! Они завтракали.

Он и сам знал, что они все были там. Время от двадцати пяти минут девятого до без двадцати пяти девять – единственный интервал, когда все подозреваемые женского пола находились вместе, поглощая свой завтрак под наблюдением мисс Коллинз. И если рассказ Морэг не выдумка, а он ни капли не сомневался в его правдивости, то рамки расследования катастрофически сжимались. Только у шести человек не имелось твердого алиби на период от восьми часов утра до того момента, как в восемь сорок все собрались для проведения занятия. Следовало бы проверить показания, но он заранее знал, что это именно так. Подобного рода информацию он давно уже научился хранить в памяти и послушно извлекать ее по первому своему требованию. Сестра Рольф, сестра Гиринг, сестра Брамфет, сестра Гудейл, Леонард Моррис и Стивен Куртни-Бригс.

Он осторожно потянул девушку за руку, поднимая ее со стула на ноги:

– Пойдемте, Морэг. Я провожу вас в общежитие медперсонала. Вы слишком важный свидетель, и я не хочу, чтобы вы подхватили пневмонию до того, как я воспользуюсь случаем и сниму с вас показания.

– Ничего я не стану писать. Я не больно-то грамотная.

– За вас все запишут. Вам только останется подписать, и все.

– Тогда ладно. Я же не идиотка. Думаю, свое имя я сумею написать.

А ему необходимо быть рядом, чтобы убедиться в этом. Он решил, что сержант Мастерсон добьется от Морэг не больше толку, чем инспектор Ьейли. Лучше уж ему самому снять с нее показания, даже если это будет означать, что в Лондон он вернется позже планируемого времени.

Но это время не будет потрачено зря. Повернувшись, чтобы захлопнуть за собой дверь – у нее не имелось замка, – он, первый раз с того момента, как был найден никотин, почувствовал себя почти счастливым. Наконец-то он сделал шаг вперед. Можно сказать, что в целом денек выдался не таким уж плохим.

Глава 7
Dance macabre[4]4
  Пляска смерти (фр.).


[Закрыть]

1

Было без пяти семь утра следующего дня. Сержант Мастерсон и детектив-констебль Грисон, вместе с мисс Коллинз и миссис Манси, находились на кухне Найтинтейл-Хаус. Мастерсону казалось, что все еще полночь, сырая и холодная. На кухне стоял аромат свежеиспеченного хлеба – настоящий деревенский запах, навевающий покой и ностальгию. Однако мисс Коллинз отнюдь не являла собой образ добродушной и приветливой деревенской кухарки. Подбоченясь и плотно сжав губы, она следила за тем, как Грисон ставит на среднюю полку холодильника бутылку с молоком.

– И какую они могут взять? – спросил сержант.

– Первую, что подвернется под руку. Как тогда, разве нет?

– Так они, по крайней мере, утверждают. Но у меня есть идея получше, чем просто сидеть и наблюдать за ними. Я тут кое-что придумал.

– Давайте. А мы понаблюдаем.

Немного погодя в кухне появились близнецы Бэрт. Обе не произнесли ни слова. Ширли открыла дверцу холодильника, и Морин взяла первую попавшую под руку бутылку. В сопровождении Мастерсона и Грисона они проследовали через пустынный и гулкий холл к демонстрационному залу. Зал был пуст, и занавеси опущены. Две флуоресцентные лампы освещали стоящие полукругом пустые стулья и высокую, узкую койку с прислоненным к подушкам манекеном гротескного вида – с дырой вместо рта и двумя зияющими отверстиями-ноздрями. Так же молча близняшки занялись своими приготовлениями. Морин поставила на передвижной столик бутылочку и аппарат для искусственного кормления и подкатила все это к койке. Достав из разных шкафчиков инструменты и пузырьки, Ширли разместила их на том же столике. Полицейские наблюдали за ними. Все действия заняли примерно двадцать минут, наконец Морин заявила:

– Это все приготовления, какие мы делали до завтрака. Перед нашим уходом зал выглядел точно так же.

– Ну хорошо, – сказал Мастерсон. – Теперь мы переведем стрелки наших часов на восемь сорок – на то время, когда вы вернулись обратно. Не вижу смысла тянуть волынку. Остальных студенток мы тоже пригласим сюда.

Близнецы послушно перевели свои карманные часы, а Грисон позвонил в библиотеку, где ожидали собравшиеся студентки. Девушки появились почти сразу же и в том же порядке, что и в то злополучное утро. Первой вошла Мадлен Гудейл, за ней одновременно Джулия Пардоу и Кристина Дейкерс. Ни одна из них не сделала попытки заговорить. Молча они расселись на стоявшие полукругом стулья, слегка поеживаясь, словно в помещении было холодно. Мастерсон отметил про себя, что они избегают смотреть на манекен. Когда все расселись по местам, он обратился к Морин:

– Ну хорошо, сестра. Теперь можете продолжить демонстрацию. Начинайте подогревать молоко.

Морин удивленно посмотрела на него.

– Молоко? Но ведь никто не смог бы… – Она запнулась.

– Никто не смог бы подмешать в него отраву? – докончил за нее Мастерсон. – Не беспокойтесь. Просто продолжайте. Я хочу, чтобы вы в точности повторили те действия.

Морин наполнила большой кувшин горячей водой из крана и, не откупоривая бутылочку, поставила ее туда на несколько секунд, чтобы подогреть молоко. Заметив нетерпеливый кивок Мастерсона, она сорвала крышку с бутылочки и налила молока в мензурку. Затем взяла со столика термометр и измерила температуру жидкости. Все словно зачарованные следили за ней. Без дальнейших указаний Морин взяла зонд и вставила его в безжизненный рот манекена. Ее руки действовали ловко и уверенно. Наконец она подняла стеклянную воронку выше уровня головы и остановилась.

– Продолжайте, сестра. Ничего страшного, если манекен слегка намокнет. Для этого он и сделан. Немного теплого молока вряд ли может разъесть его внутренности.

Морин слегка замешкалась. Сейчас глаза всех присутствовавших были прикованы к тонкой белой струйке. Вдруг она остановилась и, продолжая высоко держать руки, замерла в неудобной позе статуи.

– В чем дело? – произнес сержант. – Что-то не так?

Морин опустила мензурку к носу, затем, не говоря ни слова, передала ее своей сестре. Ширли понюхала жидкость и посмотрела на Мастерсона:

– Но ведь это не молоко, да? Это дезинфицирующий раствор. Значит, вы хотели проверить, сможем ли мы определить это или нет?

– Вы хотите сказать, что в прошлый раз это тоже была жидкость для дезинфекции? – спросила Морин. – Или что молоко было отравлено до того, как мы взяли его из холодильника?

– Нет. В тот раз с молоком было все в порядке. Что вы сделали с бутылочкой после того, как перелили молоко в мензурку?

– Я отнесла ее к мойке – вот туда, в угол, – и ополоснула. Извините, я об этом совсем забыла. Мне следовало сделать это раньше.

– Ничего страшного. Сделайте это сейчас. Морин поставила бутылочку на столик рядом

с мойкой, а помятую крышечку положила рядом. Ширли взяла ее и неожиданно замерла.

– Что такое? – тихо спросил Мастерсон. Девушка в замешательстве повернулась к нему:

– Здесь что-то не так. Не так, как было тогда.

– Не так, как тогда? Тогда вспоминайте. Не волнуйтесь. Постарайтесь успокоиться и вспомнить.

В зале повисла звенящая тишина. Затем Ширли резко повернулась к сестре:

– Я поняла, в чем дело, Морин! Все дело в крышке от бутылочки! Когда мы в тот раз брали стерилизованную бутылочку из холодильника, У нее была серебристая крышка. А когда мы после завтрака вернулись с ней в демонстрационную, она оказалась другой. Помнишь? Она была золотистой. Это было молоко с Чаннел-Айленд.

– Да, я тоже об этом вспомнила, – спокойно сказала сестра Гудейл со своего места. – Та крышка, которую я видела, была золотистого цвета.

Морин вопросительно посмотрела па Мастер-сона.

– Значит, кто-то подменил крышку? – удивленно спросила она.

Не успел он ей ответить, как Мадлен Гудейл снова спокойно сказала:

– Не обязательно крышку. Могли подменить и всю бутылочку.

Мастерсон промолчал. Выходит, старина Делглиш оказался прав! Решение использовать жидкость для дезинфекции было хорошо продуманным и взвешенным. Бутылочку, из которой пила Морэг Смит, подменили на бутылочку с едкой жидкостью. А куда же девалась настоящая? Почти наверняка ее оставили в маленькой кухоньке на этаже сестер. Разве не жаловалась сестра Гиринг мисс Коллинз, что молоко оказалось каким-то водянистым?