Текст книги "Парижские сестры"

1941

Все головы в пошивочной повернулись, как по команде, когда мадемуазель Ваннье вошла в сопровождении новой девушки. В моментально наступившей тишине, когда смолк шум швейных машинок и прекратился тихий шорох разговоров, одна из булавок, которыми пользовалась Мирей для того, чтобы скреплять фрагменты блузки, с легким стуком упала на пол. Она быстро наклонилась, чтобы поднять ее, пока та не провалилась в трещину между досками и не потерялась: замена стоила бы дорого, поскольку главные поставки металлоизделий направлялись на военные заводы в Германии.

Когда она выпрямилась, мадемуазель Ваннье уже представляла остальным новую швею.

– Девочки, это Вивьен Жискар. Она пришла к нам из atelier в Лилле, где приобрела ценный опыт работы с шифоном. Теперь будет кому помочь тебе, Клэр, с отделкой и вышивкой бисером. И она тоже станет жить наверху. Пожалуйста, помогите ей почувствовать себя как дома.

Мирей отодвинула свою работу, освободив место за столом, и отыскала для Вивьен стул, с которого та улыбнулась своим новым соседкам, а затем поставила рядом свой швейный набор и надела тщательно выглаженный белый халат.

Мирей сразу понравилось, как выглядело это новое дополнение к их коллективу. У девушки были широкие карие глаза и длинные волосы медного цвета, которые она носила заплетенными в толстую косу, чтобы они не мешали работе. Здорово было приобрести новую соседку по комнате, особенно теперь, когда другие девушки переехали, и в квартире оставались только Мирей и Клэр. Их пути, казалось, вели их в совершенно разных направлениях, и дистанция между ними ощущалась сильнее, чем когда-либо. Так что, возможно, присутствие этой новой девушки поможет немного оживить атмосферу.

Тем вечером вместе с ними ужинали три портнихи, а Вивьен достала плитку шоколада, чтобы скрасить их скромную еду из хлеба и супа.

– Вот одно из немногих преимуществ того, что Лилль является частью Бельгии в наши дни, – сказала она, развернув обертку, украшенную фирменными знаками «Кот-д’Ор» – пальмой и слоном. – Там действительно делают очень хороший шоколад, когда могут достать ингредиенты.

У Мирей потекли слюнки от предвкушения. И с каким же удовлетворением она вздохнула, взяв один кубик и позволив ему растаять на языке.

– Не могу вспомнить, когда в последний раз пробовала что-нибудь подобное. Как это тебе удалось заполучить ее?

Вивьен улыбнулась, и ее широкие глаза, казалось, при этом осветили все ее лицо.

– Это презент от моей семьи. Думаю, они всерьез обеспокоены тем, что здесь, в большом нехорошем городе, вовсе нечего есть.

– Да, по этому поводу они были практически правы, – засмеялась Мирей, указывая на пустые суповые тарелки и разбросанные на разделочной доске крошки – все, что осталось от их скудного ужина. – А твоя семья все еще в Лилле?

– Мои родители живут к северу оттуда. – Вивьен неопределенно махнула рукой и снова протянула шоколад.

– У тебя есть братья и сестры? – спросила Клэр, беря еще один кубик.

– Всего один брат. А как насчет тебя?

Пока девушки болтали, смакуя каждый лакомый кусочек шоколада, Мирей казалось, что их дружба этим вечером вновь окрепла – и что на вкус она была лучше любого деликатеса от самого изысканного бельгийского шоколатье. Клэр, казалось, тоже выглядела счастливее и даже расслабилась в обществе новой соседки, настолько, что смогла немного рассеять молчание, скопившееся за последние недели в их комнате, словно холодный речной туман.

Словно для того, чтобы стереть возникшее между Мирей и Клэр препятствие, Вивьен привезла с собой новости совсем из другой Франции, за пределами города.

– Когда армии Гитлера наступали, началась осада Лилля. Это были просто ужасные дни. Французский гарнизон отчаянно сражался и сумел удержать город достаточно долго, чтобы позволить эвакуировать союзные войска из Дюнкерка. Но в итоге власть нацистов подавила любое сопротивление. Их танки прошли в центр города, так что нашим войскам пришлось сдаться. Через Большой рынок в Брюсселе шли тысячи солдат, которые уже были военнопленными. На это ушло несколько часов. – Вивьен покачала головой, вспоминая увиденное. – А затем все эти тысячи людей исчезли. И вдруг наш город перестал быть… французским. На своих картах немцы обозначили новые границы и постановили, что Лилль теперь является подконтрольным бельгийской администрации. Словом, на пару лет воцарился настоящий кошмар.

Вивьен рассказала, как ее заставляли работать на прядильных фабриках, выделывая нити для гитлеровской военной машины.

– Но я ухитрялась немного подрабатывать на стороне, потому что умела шить как следует. Поскольку у моих друзей и соседей давно уже не было новой одежды, мои навыки пригодились как нельзя кстати. Я быстро смекнула, как перелицовывать пальто в платья, а платья в юбки. Мне даже удалось смастерить для графини Жаклин де Риб костюм из пары занавесок, которые ей удалось спасти из своего дома, прежде чем его отдали на откуп немецким офицерам. Именно она помогла мне получить работу здесь, в ателье Делавина. До войны она была одной из лучших моих клиенток.

В тот вечер, когда Мирей лежала в своей постели, дожидаясь сна, она раздумывала о своей новой подруге. Виви, как они почти сразу стали называть ее, казалась истинно родственной душой, и Мирей была рада, что она теперь живет в одной с ними квартире. И все же, когда голодные спазмы, которые никак не могли утолить несколько кусочков шоколада, сжали ее желудок, она поняла, что на самом деле Виви почти ничего не рассказала о себе. Она поделилась множеством деталей о своей работе в местной мастерской до того, как Лилль поглотила война, где она специализировалась на весьма деликатной работе по пошиву шифоновых вечерних платьев для светских дам; она рассказала им, как тяжело было работать на фабрике, постоянно вращая механизм, который каждый час наматывал тысячи ярдов пряжи под надзором немецкого мастера; она описала бессонные ночи, проведенные во время бомбардировок британскими военно-воздушными силами на близлежащих металлургических заводах и железнодорожных станциях. Но, когда ее веки уже тяжелели, Мирей поняла: все описанное казалось каким-то безличным, словно снятая кинохроника. Она очень мало рассказывала о своей семье – родителях и брате, которых упомянула мимоходом.

Неважно, подумала она, впереди будет еще много вечеров, которые они будут проводить вместе и делиться не только едой, но и историями. Ее губы изогнулись в довольной улыбке, когда сон наконец сморил ее, как это происходило всегда, невзирая на голод, холод и вездесущую, ноющую тревогу быть пойманной или осужденной как член Сопротивления. Наконец бремя, которое она держала на своих плечах все те часы, которые бодрствовала, исчезло, и она заснула.

* * *

Клэр тоже понравилось общество Виви. Она была настоящим глотком свежего воздуха в их квартирке, и до чего же приятно было, когда рядом есть кто-то, кому можно рассказать об Эрнсте. Виви расспрашивала ее, и казалось, что их отношения она воспринимала так, как не могла или не хотела этого делать Мирей. Хотя Клэр была вынуждена признать, что общество Виви немного взволновало даже Мирей. Вся Виви была легкой, воздушной, и это было заразительно для окружающих; ее дружба во многом улучшила атмосферу в пошивочной, да и в мансарде тоже, по крайней мере, для Клэр.

Однажды вечером Эрнст пригласил Клэр на ужин в Brasserie Lipp, оживленный ресторан на бульваре Сен-Жермен, который славился своим сытным меню в немецком стиле. Клэр не могла вспомнить, когда в последний раз она так вкусно обедала, как бралась за вилку и погружала ее в тарелку, полную свинины, утопающей в кальвадосе и сливках. Эрнст ел с удовольствием, но она вскоре отложила вилку и нож, неожиданно обнаружив, что чересчур сытная пища – не то, к чему привык ее желудок или с чем он мог справиться. Она оглядела комнату, любуясь плиточными панелями на стенах с изображением цветов и листвы, а также большими высокими зеркалами. И вдруг всмотрелась в неожиданно привлекшее ее внимание знакомое лицо. В одном из зеркал отразилась молодая женщина, волосы которой падали на спину густой косой. Это была Виви! Клэр слегка вытянула шею, чтобы рассмотреть, с кем она была. За столиком сидели еще двое. Один из них был мужчина с песочными волосами, одетый в белоснежную рубашку и галстук с узором пейсли; казалось, весь он был окружен атмосферой почтительности, при этом выглядя совершенно расслабленным и непринужденным в окружающей его роскоши. Пока она смотрела, он достал бутылку белого вина из стоящего на столике ведра со льдом и протянул руку, чтобы наполнить бокал третьего человека, сидящего за столиком, унылой женщины в серой униформе. Что ж, подумала Клэр, выходит, я не единственная, кому нравится компания наших немецких соседей. Она задалась вопросом, стоит ли ей подойти и поздороваться с Виви, может быть, даже представить ее Эрнсту. Возможно, они могли бы устроить вечеринку, отправившись потанцевать в какой-нибудь ночной клуб.

Но когда она поделилась этим с Эрнстом, он оглянулся и, казалось, узнал женщину в форме.

– Не стоит, – сказал он, вытирая жир с губ льняной салфеткой. – Ни к чему. Я знаю ее по офису – скука смертная. Я бы предпочел наслаждаться твоим обществом без необходимости разделять его с кем бы то ни было. Но, может быть, как-нибудь при случае ты познакомишь меня со своей подружкой. Она выглядит очень приятно.

– Так и есть, – сказала Клэр. – Она настоящая веселушка. И хорошая швея вдобавок.

На следующий день, когда другие девушки болтали в пошивочной, Клэр тихо спросила Виви, понравилась ли ей еда минувшим вечером. Была ли это игра ее воображения или Виви действительно немного испугалась?

– Я не знала, что ты тоже была там, – сказала она. – Тебе надо было подойти и поздороваться.

– Не волнуйся. – улыбнулась Клэр. – Можешь представить меня своим друзьям в следующий раз. И я ничего не скажу Мирей. Думаю, мы обе знаем, какой занудой она иногда становится!

Виви кивнула, опустив взгляд к своей работе, поскольку цокот каблуков мадемуазель Ваннье по половицам положил конец еще одному разговору.

* * *

Наконец случилось нечто, слегка расшевелившее зарождающуюся дружбу Клэр и Виви. Такие проблески выхода в свет были настоящей редкостью, тем более что остальные предложения отправиться в ресторан или ночной клуб вежливо отклонялись. Во всяком случае, Виви казалась Клэр слишком сосредоточенной на своей работе. Часто, когда все остальные собирались на вечеринку, Виви оставалась одна в пошивочной, склонившись над какой-нибудь особенно сложной вышивкой бисером или кропотливо подшивая подол шифонового платья; ее игла вспыхивала под светом угловой лампы, пока она подбирала нитки, одну за другой, из тонкой ткани, лежавшей у нее на коленях.

– Ты слишком усердно работаешь! – однажды попеняла ей Клэр, вернувшись в квартиру намного позднее того, как город погрузился во тьму по наступлении комендантского часа.

Виви улыбнулась, но ее лицо выглядело осунувшимся от усталости.

– Работа над этим платьем для чаепитий оказалась сложнее, чем я ожидала. Но завтра суббота, так что мне не придется вставать слишком рано.

– Тогда давай пойдем погуляем. Едва ли тебе удалось хоть чуть-чуть осмотреть Париж. Мы с Эрнстом должны были завтра поехать в Лувр, но ему придется работать. Так что давай отправимся туда вдвоем. Можно позвать и Мирей, если она, конечно, захочет.

И вот три девушки надели свои лучшие юбки и жакеты и вышли на улицу вместе. Виви вытащила из сумки камеру и сказала:

– Раз уж мы собираемся осмотреть достопримечательности, давайте я сделаю несколько снимков. – Она показала Клэр и Мирей, как им надо встать у витрины ателье Делавина.

– Подожди! – воскликнула Клэр. Она подбежала к мужчине, только что спешившемуся с велосипеда. – Месье, не могли бы вы сфотографировать нас троих? – спросила она.

– Bien sûr[23]23
  Разумеется (фр.).


[Закрыть]. – Мужчина улыбнулся, увидев девушек, одетых для прогулки, и щелкнул затвором камеры. – Bonne continuation, mesdames[24]24
  Здесь: приятной прогулки, дамы (фр.).


[Закрыть]. – Он улыбнулся, вернув камеру Виви, и продолжил свой путь, толкая свой велосипед вдоль бульвара и весело насвистывая.

Смеясь и болтая, Клэр, Мирей и Виви подошли к реке и двое из них перешли на правый берег, а Виви остановилась, чтобы сфотографировать Нотр-Дам и остров Ситé.

Липы в садах рядом с Сеной были одеты в свои свежие зеленые наряды, махали и кивали девушкам, когда они проходили по quai[25]25
  Здесь: набережная (фр.).


[Закрыть] в эту яркую и свежую майскую субботу.

Несмотря на разочарование от того, что Эрнст подвел ее, сердце Клэр буквально пело, пока они гуляли. Но наверняка еще найдется возможность выбраться сюда и с ним, ведь впереди целое лето. Они вместе бродили бы по тем же улицам, взявшись за руки, вместе строили бы планы на будущее. Она даже осмелилась представить, что когда-нибудь наступит лето, когда она сможет прогуляться здесь с обручальным кольцом на пальце, толкая перед собой коляску с пухлым белокурым ребенком, который будет смеяться и махать покрытым солнечным светом липовым ветвям над своей головой. Но она поняла, что на данный момент компания ее подруг более чем компенсировала отсутствие Эрнста.

Она чувствовала себя совершенно беззаботной, чего с ней не случалось за долгие месяцы. Со времен приезда в Париж она ощущала почти полную изолированность от остального мира, а визит Жан-Поля по-настоящему раскрыл ей глаза на то, насколько она отрезана от своей семьи и своих корней в Бретани. Она написала отцу и Марку в Порт-Мейлон и, хотя на открытках еще было дозволенное место, несколько строчек так и остались пустыми: она написала, что у нее все в порядке и в Париже ей хорошо, что она скучает по ним и дарит им всю свою любовь. Она испытала подлинное облегчение, когда передала открытку в почтовое отделение, и почувствовала, что ее связь с семьей восстанавливается, только тогда осознав, насколько искренними были чувства, о которых она писала. И она очень дорожила карточкой, которую получила от своего Papa[26]26
  Почтительное и одновременно нежное обращение к отцу (фр.).


[Закрыть], где говорилось, как сильно он за нее переживает.

Никто из них раньше не был в Лувре, поэтому, проходя сквозь пещерообразную прихожую, они испытали настоящее благоговение, минуя двоих охранников, которые, подобно часовым, стояли у двери.

Они бродили по комнатам, в которых некоторые стены вплоть до плинтусов были обнажены, словно многие из произведений искусства были загадочно унесены неким духом; несколько галерей были полностью закрыты. Но в музее оставалось еще более чем достаточно картин и скульптур, чтобы их интерес не угасал. Девушки немного отдалились друг от друга, медленно передвигаясь по открытым галереям, теряясь в бесконечных пейзажах и лицах портретов, которые годами смотрели с этих стен.

Повернув за угол, Клэр оказалась в комнате с огромными алебастровыми изваяниями времен итальянского Возрождения. Она смутно осознавала, что Мирей и Виви входят в галерею позади нее, когда подошла к скульптуре лежащей женщины, оцепленной красной бархатной веревкой, восхищаясь тем, как облегающие ее одежды, вырезанные из твердой горной породы, выглядят текучими и хрупкими, словно шелка, с которыми ежедневно работают швеи.

Вдруг ее взгляд привлек профиль молодого человека, который задумчиво ходил вокруг огромной статуи римского императора. Ей потребовалось время, чтобы узнать его в гражданской одежде, но затем ее сердце подпрыгнуло от радости. В конце концов он пришел.

– Эрнст! – позвала она и направилась к нему, ее лицо засияло от неожиданной радости, когда она увидела его здесь.

Услышав свое имя, он повернулся к ней. Но вместо того, чтобы обрадоваться вместе с ней, он изменился в лице и отступил на шаг назад, подняв одну руку, словно собирался защищаться, если она подойдет ближе.

В замешательстве Клэр заколебалась, ее улыбка померкла. А потом она замерла, когда из-за постамента статуи появилась женщина в элегантном твидовом костюме. Она держала за руку маленького мальчика, чьи волосы были почти такими же белыми, как у его матери. Пока Клэр наблюдала, объятая ужасом, женщина протянула свободную руку, чтобы погладить Эрнста по спине, говоря что-то по-немецки. А маленький мальчик протянул ручки, и был поднят человеком, которого он называл «Vati»[27]27
  Папа (нем.).


[Закрыть].

Когда все трое отвернулись и покинули галерею, Клэр почувствовала, как ее колени подкосились, и она вцепилась в красную бархатную веревку – точно такую же, как та, которая разделяла столики в ночном клубе в канун Нового года, чтобы хоть немного собраться с силами.

А потом к ней подошли Мирей и Виви и поддержали, чтобы она не упала на пол. Они повели ее прочь, а сердце ее разлеталось на тысячу осколков.

Гарриет

После знакомства с последней главой истории Клэр, я планирую посетить Лувр. Не так уж просто выкроить время для осмотра достопримечательностей, когда в «Агенстве Гийме» ритм работы продиктован Показами, именно так, с заглавной «П». Уже сейчас, хотя еще январь, а над городом висит мокрое серое небо, мы начинаем готовиться к весенним и летним показам от Haute Couture, запланированным на этот же месяц. Я уже воодушевилась этим событием и полна решимости как следует поработать, чтобы, когда дойдет до подготовки к очередной Парижской неделе моды, быть по-настоящему на коне. Понимаю, как это может быть утомительно, но вместе с тем я испытываю и волнение, так что просто не могу дождаться, когда мне доведется пережить все это.

Наконец в работе наступает короткое затишье. Унылое воскресенье, в квартире холодно и на меня накатывает легкий приступ клаустрофобии – просто идеальный день для посещения Лувра. Тьерри соглашается сопровождать меня, и мы встречаемся возле стеклянной пирамиды, расположенной прямо у современного входа в музей со стороны площади Каррузель. Когда я туда добираюсь, он уже ждет меня, глубоко упрятав руки в карманы парки, его волосы ерошит ветер, кружащий по открытой со всех сторон площади. Мы обнимаемся, коротко и слегка неловко, понимая, что впервые оказались, можно сказать, наедине, без толпящихся вокруг друзей и пришедших на концерт зрителей, которые скрывают наше молчание.

Но, как выясняется, нам очень комфортно вместе, пока мы проводим день в блуждании по галереям. В наши дни музей гораздо полнее, чем это было в годы войны, когда французы старались спрятать одни свои величайшие сокровища, а многие другие оказывались в руках немцев. Собрания произведений искусства демонстрировались и сейчас, хотя Лувр, безусловно, очень изменился – главным образом, конечно, благодаря стеклянным пирамидам, да и другим новшествам тоже.

В одном из залов Тьерри уходит немного вперед, а я останавливаюсь перед алебастровой статуей, изображающей лежащую женщину, тело которой так изящно драпирует одежда, что невозможно поверить, будто она, как и сама статуя, сделана из камня. Может быть, это та самая скульптура, на которую смотрела моя бабушка, когда повстречала здесь Эрнста и его семью десятилетия назад?

С тех пор как я узнала, какое унижение пережила Клэр и как здесь, в Лувре, было разбито ее сердце, я больше, чем когда-либо, жажду найти с ней как можно крепче тесную связь. Я взглянула на ту самую фотографию, и мое сердце облилось кровью, когда я представила себе день, в который она была сделана: день, что начинался так прекрасно, день, что был полон радости и оптимизма, когда она надела все лучшее и отправилась гулять с подругами. И который закончился таким кошмаром.

Я осознаю, что чувство стыда из-за наивности и ужасного выбора моей бабушки сменяется во мне состраданием к ней и холодной яростью к Эрнсту. Как он мог посметь дурачить ее, играть эмоциями, пользоваться ее юностью и невинностью? Нанесла ли эта разрушительная встреча в Лувре один из страшных ударов ее несчастному сердцу? Была ли она достаточно сильна, чтобы преодолеть этот удар, или что-то навсегда сломалось в ней в тот день? Неужели это мимолетное столкновение раз и навсегда непоправимо изменили ее жизнь? Может ли разбитое сердце вновь любить по-настоящему?

Был ли этот момент, нанесший рану моей бабушке, определяющим для судьбы моей матери?

Грусть переполняет меня, так как я, еще сильнее, чем прежде, переживаю потерю бабушки и мамы. И тоже боюсь. Потому что мне интересно, не моя ли это неизбежная судьба – чувствовать себя брошенной ими… И знать, что моя связь с жизнью может быть такой хрупкой и такой ненадежной.

Спешу уйти из скульптурной галереи, чтобы избавиться от этих болезненных мыслей. Хочется догнать Тьерри и получить от него утешение. Как бы мне хотелось, чтобы Мирей и Вивьен были рядом со мной в такие моменты, чтобы я могла впитать часть их силы и их joie de vivre[28]28
  Жажда жизни (фр.).


[Закрыть].