Текст книги "На бензоколонке только девушки"

Пойнт-Клиэр, Алабама

Пятница, 10 июня 2005 года

Наутро зазвонил телефон. Сьюки тем временем кормила Ку-ку и от этого звонка чуть из кожи не выпрыгнула. Проверила, не Ленор ли. Если мать, она не будет снимать трубку, однако высветился номер Си Си – та звонила из свадебного путешествия, которое они проводили в Кэллэуэй-Гарденз, Пайн-Маунтин, Джорджия.

– Привет, милая, – поздоровалась Сьюки со всем доступным ей жизнелюбием.

– Привет, мам, ты как?

– Все в порядке, милая.

– Я звоню сказать, что добрались мы отлично и нам тут все нравится. Как папа?

– Прекрасно.

– Ку-ку тебе не докучает?

– Вовсе нет. Она тут, рядом, милая, завтракает, и нам отлично.

– Ну здорово. Ладно, люблю тебя. Папе привет.

– Хорошо, дорогая. И мы тебя любим. Развлекайтесь, увидимся, когда вернетесь.

Повесив трубку, она осознала, что рано или поздно придется рассказать детям, что их бабушка – не очень-то им бабушка. Но, ясное дело, такие вещи человеку в медовый месяц не сообщают.

Во второй половине дня, прихватив бинокль, она забралась на второй этаж и дождалась, когда Ленор докатит чайную тележку до конца пирса – у них с подругами из клуба «Закат» имелась традиция чаевничать в пять часов пополудни. Тогда Сьюки позвонила Энджел и сообщила, что ее свалил ужасный грипп и врач сказал, что он страшно заразный, а для пожилых людей и вовсе смертельно опасен, и порекомендовал не менее двух недель и близко к матери не подходить. Врать Энджел ужасно не хотелось, однако Сьюки было совершенно плевать, встретятся ли, потолкуют ли они с Ленор в этой жизни еще хоть раз или нет.

Вид Ленор расстраивал ее даже издали. Сьюки желала лишь одного – спуститься, достать бутылку водки и всю ее выпить. Она поразмышляла над этим замыслом: искушение было велико, но велик и страх совершенно слететь с катушек и публично опозорить мужа и детей. Увы, в сложных обстоятельствах Сьюки всегда шла вразнос и делала глупости. При первом выходе в свет она так нервничала и столько выпила, что на торжественном ужине принялась метать ложкой мороженое через стол и угодила одной доброй подруге матери в затылок. В тот же вечер наступила на оливку, проехала по всему танцполу и оказалась под чьим-то столом.

Да и не только с алкоголем такое бывало. В колледже она так огорчилась, когда кто-то из мальчишек не позвал ее на большую вечеринку братства, что съела два десятка пончиков «Хрумкий Крем», которые стянула из кладовки сестринства. Ее соседка вернулась со свиданья и обнаружила Сьюки на кровати в отключке – с недоеденным пончиком в волосах.

Сверх того ей вечно везло на всякие неприятности. В день своей свадьбы, шагая в церкви по проходу, она умудрилась запутаться в фате и упасть; а из всех ее знакомых только ей удалось сломать ногу, упав с неподвижной карусели. С чего Ленор решила, что Сьюки может стать балериной, оставалось для нее загадкой.

Сьюки сидела на кровати, гладила Ку-ку – и тут ее озарило. Все эти годы она ела себя поедом, а может, она тут вовсе и не виновата! Кто знает, вдруг поляки – плохие танцоры.

Эрл поразился новостям почти как и Сьюки, но на следующий день, по дороге на работу, вдруг вспомнил разговор, случившийся у него с тестем. И теперь, задним числом, он думал, не пытался ли мистер Крэкенберри околично сообщить ему, что Сьюки – удочеренная.

В тот вечер Эрл и его будущий тесть удрали с грандиозной помолвочной вечеринки, устроенной в честь Эрла и Сьюки в загородном клубе, и вышли на заднее крыльцо с видом на поле для гольфа – покурить.

Они слушали сверчков, и тут мистер Крэкенберри, высокий осанистый человек, пожалел юношу. Он видел, что Эрл до смерти боится Ленор, но, надо отдать ему должное, будущий зять выдержал даже устроенную Ленор истерику и ее пристальные взгляды на его уши.

После долгого молчания мистер Крэкенберри откашлялся и сказал:

– Эрл.

– Да, сэр?

– Вы со Сьюки собираетесь сделать большой и важный шаг. Однако прежде, чем это случится, мне надо сказать тебе о ней кое-что. Ты должен это знать.

– О Сьюки?

– Да… и это может изменить твои к ней чувства.

Эрл глубоко вздохнул и взглянул на него:

– При всем уважении, сэр, я знаю, что не нравлюсь матери Сьюки, но что бы вы ни сказали о вашей дочери, я не переменю своего решения. Я люблю ее и намерен на ней жениться.

– Рад слышать, сынок… но… как бы это сказать? Помнишь старое присловье: «Хочешь знать, какой будет твоя жена через двадцать лет, глянь на ее мать»?

– Да, сэр. Слыхал такое… и все равно люблю ее. Ой – без обид, сэр.

– Никаких обид. И, я так понимаю, ты осведомлен, что у моей жены брат и сестра в «Милом холме»? И вообще семейную историю знаешь?

– Да, сэр. Сьюки рассказывала.

– А… но потому, естественно, ты, наверное, – закономерно – беспокоишься за Сьюки и за ваших общих детей. Но на твоем месте… я бы не тревожился.

– Я и не тревожусь. А что?

– Ты мне доверяешь, сынок?

– Да, сэр.

– Можешь мне дать слово джентльмена, что этот разговор никогда и никому не перескажешь – особенно матери Сьюки?

– Да, сэр.

– Что ж… не спрашивай, откуда я это знаю, но даю тебе слово. Сьюки – совсем не как ее мать, да и не как Симмонзы вообще. Понимаешь?

– Да, сэр. Кажется. О… ух ты… что ж, пронесло.

– Да, я так и думал.

– Не обижайтесь, сэр.

Он рассмеялся:

– И опять никаких обид. Я отдаю себе отчет – Ленор иногда может казаться странноватой, но говорю тебе, сынок… по мне, так она все та же прекраснейшая девушка на свете. У меня в жизни, с тех пор как я ее встретил, не было ни единой скучной минуты.

В тот самый миг встревоженная Ленор, увитая шарфами, выскочила на крыльцо и позвала его:

– Олтон… ты где? Ах вот он. Ты мне нужен. У нас трагедия. Я только что уронила свое парадное кольцо в пунш. Надеюсь, никто его не проглотил. Это же прабабушкино! Скорей!

Мистер Крэкенберри глянул на Эрла и промолвил:

– Ну ты понимаешь? – И, закатывая рукава, пошел за Ленор в дом.

Как ни странно, однако после того разговора Эрл больше не переживал за Сьюки и даже не интересовался всерьез, откуда мистер Крэкенберри все это взял. Но теперь-то понял, что тесть пытался ему сказать.

В тот вечер Эрл приехал домой и рассказал Сьюки о разговоре, который произошел у них с ее отцом на помолвочной вечеринке.

Сьюки оторопела.

– Почему ты раньше не говорил?

– Ну, милая… по правде сказать… я просто забыл.

– Забыл? Эрл, ты вообще отдаешь себе отчет, сколько бессонных ночей я провела, раздумывая, что кончу свои дни в «Милом холме»?

– Нет.

– Правильно! Потому что я не хотела тебя волновать. И вот обнаруживаю, что ты и не волновался. Я даже написала тебе и детям прощальное письмо с указаниями, а ты мне говоришь: «Я забыл»?

– Ну, милая, я к тому же дал твоему отцу слово джентльмена, что никому не расскажу. И он не объяснил мне, почему ты – не как Ленор.

– Но почему папа никогда мне этого не говорил?

– Полагаю, считал, что тебе лучше не знать.

– Вот интересно, а Бак осведомлен, что я удочеренная? Интересно, он был в курсе все это время, но мне тоже не говорил…

– О, в этом я сомневаюсь, милая…

Сьюки все это потрясло еще больше. Чего еще она не знала? Чего еще ей никто никогда не говорил?

Все это было так странно – и бестолково. Бак явно происходил от Ленор, и все же Ленор всегда смотрела на него так, будто он с дерева слез. Брат носился по дому, а она восклицала:

– Что это за странное существо только что бегало у меня в гостиной с грязными ногами? Ясное дело, оно не может быть моим родственником!

Ленор всегда уделяла ей гораздо больше внимания, чем Баку. И Сьюки вечно было от этого неловко. Она даже спросила Бака, не злился ли он на нее, а Бак ответил:

– Шутишь? Да я счастлив, что у нее есть ты – что она помыкает тобой, а не мной.

Но зачем тогда Ленор так ее шпыняла? Потому что Сьюки девочка? Ленор неизменно говорила:

– Мужчины нужны постольку поскольку, а женщины – прирожденные вожди, и в обществе, и дома.

Или, может, Ленор пыталась сделать из нее то, чем сама не была? Неужели мать чуть не разрушила Сьюки жизнь только ради сохранения лица?

Сьюки понимала, что не должна сердиться на Эрла за его молчанку про разговор с отцом. Он тогда думал, что поступает правильно, и Сьюки видела, как он теперь сокрушается. Но все равно не понимала, что ей делать, – и надо ли делать что-либо вообще.

«Филлипс-66 Винка»

1937 год

Помимо собственно Винка Юрдабралински, шестифутового чаровника, заполнявшего бензобаки и мывшего стекла, была и еще одна причина, почему «Филлипс-66 Винка» не имела отбоя от клиенток. Чистые уборные! По этой части мамуля опережала национальные стандарты.

Поначалу всеми делами на автозаправочных станциях ведали мужчины, и потому туалеты содержались скверно. Умывальники и унитазы мыли редко, полы обычно бывали загажены. Одна дама, покидая автозаправку в Дир-Парк, штат Мичиган, воскликнула в ужасе:

– Там в грязи на полу можно сад вырастить!

Дамы редко считали эти «удобства» безопасными для здоровья и прибегали к ним лишь в крайнем случае.

Зато на «Филлипсе-66 Винка» мамуля всегда считала, что и мужские, и женские уборные должны содержаться в той же чистоте, что и у нее дома. Все четыре дочери по очереди следили за тем, чтобы на умывальнике всегда был свежий кусок белого мыла, чистое белое полотенце и чтобы каждого входящего ожидали сияющие раковины, унитазы и белый кафельный пол, только что отмытый с «Лизолом». На станции Винка ни один микроб не выжил бы. Весь день кто-нибудь из девочек Юрдабралински бегала от колонки к дому и назад с ведром, щеткой и полотенцем подмышкой. Естественно, они препирались между собой, чей черед мыть, но дело делалось – всегда. Винку, папуле и другим механикам пользоваться гостевыми уборными никогда не позволяли.

– Не желаю я, чтоб вы своими руками в тавоте все залапали, – говаривала мамуля.

Все больше женщин и девушек садилось за руль – топливные компании наконец это поняли и принялись соперничать друг с другом за привлечение женской клиентуры. Знаменитая медсестра и известный на всю страну лектор Матилда Пэссмор сказала: «Нет лучшего способа заманить их на заправки, чем предоставить чистую уборную». «Тексако» организовала Белый патруль и содержала для него целый парк «шевроле» – на этих машинах разъезжали специально обученные инспекторы по чистоте и высматривали в каждом углу грязь. Владельцы автозаправок «Тексако» надеялись успешно пройти проверку и выиграть звание «Белый крест чистоты», что позволяло им добавить к вывеске надпись «Лицензированные уборные». Вскоре еще одна компания принялась отправлять с проверкой группу под названием «Патруль сверкания». «Филлипс Петролеум» тоже решила не дать себя обскакать и объявила свою кампанию за чистоту, наняв команду привлекательных молодых медсестер – «Хозяек трасс», облаченных в светло-голубые форменные платья, белые туфли и чулки, а также щегольские кепки полувоенного фасона. Руководители «Филлипс» рассчитывали, что «хозяйки трасс» поддержат лояльность клиентов компании своими «изысканными манерами, приятной наружностью и желанием помочь в беде». Девушки также объясняли водителям дорогу, советовали рестораны и гостиницы и находили время проконсультировать путешествующих матерей о гигиене новорожденных.

«Хозяйки» начали свое странствие по магистралям и проселкам в массивных бежевых седанах с темно-зелеными крыльями и логотипом «Филлипс-66» на двери. Им полагалось удостоверяться, что каждая уборная на заправке «Филлипс-66» соответствует стандартам «Аттестованной уборной». Увы хозяевам автозаправок: девушки заявлялись как снег на голову, и никто не знал, когда они могут прибыть, – еще один повод, «чтоб чисто было» все время.

Винк увидел его первым. Громадный бежевый седан с темно-зелеными крыльями так тихо закатывался на станцию, что мог сойти за акулу. Винк почуял, как волосы у него на загривке встают дыбом. Он сморгнул – убедиться, что ему не померещилось, но нет, все взаправду, и выглядел автомобиль в точности как на фотографии из журнала «Филлипс-66». Винк приблизился и спросил:

– Я могу вам помочь, мисс?

Женщина с длинным острым носом отозвалась:

– Да, молодой человек, я желаю говорить с владельцем станции. Сообщите, что уполномоченная медсестра Дороти Фрэйкс прибыла с инспекцией уборных.

– Хорошо, мэм, – ответил он и помчался на зады станции за папулей.

Выглянув в окно на втором этаже, Гертруд Мэй тоже увидела, что происходит.

– Ох ты ж, – сказала она и рванула вниз за сестрой-близняшкой Тулой Джун и за мамулей.

Когда мамуля высунулась из кухонного окна, женщина уже вышла из машины и папуля с ней беседовал. Мамуля никогда прежде не волновалась, но, увидев, насколько та женщина официально держится – форменное платье, планшет подмышкой, – вдруг запаниковала.

– О милая благословенная Матерь Божья, – сказала она. – Чья очередь мыть была последняя?

– Фрици, – ответила младшая, Софи Мари, и Фрици готова была ее за это убить.

– Ох, ну нет! – Теперь мамуля испугалась не на шутку. Фрици мыла из рук вон плохо. Мамуля схватила ее за плечи: – Фрици, посмотри на меня. Про мыло не забыла?

– Не забыла, конечно.

– Раковину терла?

– Да, но там все равно было чисто.

Мамуля выглянула. Папуля все еще стоял и кивал как заводной. Что он говорил ей? И тут вдруг медсестра резко развернулась на каблуках и направилась в дамскую уборную, воздев планшет, будто изготовившись к бою.

В окнах дома пятеро не сводили глаз с двери, ожидая появления медсестры, но минуты тянулись, а та не выходила. Мамуля мяла фартук.

– Что ж она там так долго?

Тула Джун предположила:

– Может, ей в туалет надо было, ну или как-то.

Прошла еще минута, и они заметили, как медсестра нырнула из дамской уборной в мужскую. Мамуля проговорила:

– Софи Мари, ну-ка неси мои четки. Нервы в клочья.

Чуть погодя мамуля по-прежнему смотрела на заправку и перебирала четки – и тут медсестра вышла из мужского туалета и заговорила с папулей. Тот опять принялся усиленно кивать – и то и дело оборачивался и показывал на их дом.

– Ох ты ж… что он такое делает… господи боже мой, – сказала мамуля.

Медсестра направилась к дому, взошла по ступенькам и постучала в дверь. Софи спросила:

– Она у двери, мамуля, нам прятаться?

– Нет-нет, будьте здесь, девочки, – ответила та, стаскивая фартук и приглаживая волосы. Затем глубоко вдохнула и открыла медсестре.

– Вы миссис Юрдабралински?

– Да, я.

– Здравствуйте, я медсестра Дороти Фрэйкс, из «Филлипс Петролеум». Поздравляю: вы набрали 100 очков – у вас чистейшая уборная из всех, что я имела удовольствие проверять. Да у вас с пола в туалетах есть можно, миссис Юрдабралински, и потому – в порядке исключения – я желаю лично вручить вам официальную эмблему «Аттестованных уборных».

Мамуля так переволновалась, что аж расплакалась, а Фрици зачирикала:

– Сто баллов. Я тебе говорила. Ха-ха-ха. И почему мне люди не верят.

С того дня уполномоченная медсестра Дороти Фрэйкс стала просто Дотти, и вся семья обожала ее визиты. Она уже больше не проверяла их уборные. Ей просто нравилось заходить в дом, укладывать ноги повыше, курить, отдыхать, болтать с мамулей, спрашивать, как дела у Винка и дочек, и ехать дальше по маршруту инспекции.

– Я тебе вот что скажу, Ленка, – призналась она как-то раз, – знамо дело, филлипсовская «хозяйка трасс» многим кажется престижной работой, но временами ужас как однообразно. Повидала одну уборную – знаешь их все. И если б не такие милые люди, как вы, я бы уже завтра сдала экипировку.

На следующий день

Суббота, 11 июня 2005 года

Сьюки решила закрыть все ставни, запереть все двери, сидеть у себя и спускаться, только чтобы покормить Ку-ку Нервы у нее были натянуты до такой степени, что при каждом телефонном звонке сердце начинало колотиться – особенно если высвечивался номер Ленор, – и потому она просто сняла с рычага трубку.

Примерно в половине первого она спустилась. У Ленор с полудня до часу встреча общества Дочерей Американской революции[16]16
  Национальное общество дочерей Американской революции – благотворительная организация, объединяющая прямых наследниц первых американцев, участвовавших в борьбе за независимость США; основана в 1890 году.


[Закрыть], и теперь Сьюки ничто не угрожало. Но стоило ей собраться наверх, как в дверь зазвонили. Она услышала, как кто-то зовет ее по имени, и то была не Ленор. Марвэлин. О господи… только этого не хватало – гостей.

Сьюки открыла дверь:

– Привет, Марвэлин.

– А, вот и ты. Я уже собралась уходить. Еду на йогу и подумала, а вдруг ты дома. – Тут Марвэлин взглянула на нее пристально и спросила: – Сьюки, а ты колонотерапию делаешь?

– Что?

– Колонотерапию.

– Нет… и не знаю, что это.

– Это как мощная клизма.

Сьюки скривилась:

– О господи…

– Зря ты так! – отозвалась Марвэлин. – У меня уже было шесть, и я себя чувствую отменно. Эдна Иорба Зорбра говорит: чтобы продвинуться в эмоциональном исцелении, совершенно необходима чистота толстой кишки. В том числе и так мы учимся освобождаться от старой негативности, за которую цепляемся.

– Вон что.

– В общем, я хожу к этой чудесной девчонке в Мобиле. – Марвэлин открыла сумочку. – Сейчас дам ее визитку. Я всем говорю, что знаю ее. Когда будешь звонить, скажи обязательно, что от меня. Она всем моим друзьям делает скидку в десять процентов, а за серию из десяти процедур – пятьдесят. А тебе надо десять. Слушай, можем вместе как-нибудь съездить?.. А потом пообедаем. Позвони.

– Хорошо, Марвэлин. Непременно. – Взяв карточку, Сьюки проводила подругу, однако представить, что может быть менее сообразным, чем колонотерапия и последующий обед с Марвэлин, так и не сумела. Лучше уж на ночь по традиции две столовые ложки метамуцила без сахара и со вкусом апельсина.

Марвэлин всегда была в некотором роде духовным искателем – и искала она по сей день. Десять лет назад она уговорила Сьюки ходить в женскую группу изучения Библии, и Сьюки пережила недолгую стадию «заново рожденной». Ходила счастливая, а Ленор была в ужасе.

– О небо, Сьюки… верь себе в Бога, но совершенно незачем рассказывать об этом всем в городе! Семью позоришь. Того и гляди начнешь укрощать змей и говорить языками!

В конце концов Сьюки сказала Марвэлин и остальной группе, что больше не появится. В церковь она по-прежнему наведывалась и во что-то верила, хотя сама толком не понимала во что.

А уж теперь-то она вообще ничего не понимала. Жизнь человека, полагала она, где-то спланирована, есть кто-то главный, и он за всем следит. Но чем больше обо всем этом Сьюки думала, тем больше осознавала, насколько все в ее жизни случайно. А в ее особом случае – прямо-таки пугающе шатко!

Младенцем ее, будто какую-нибудь кошку или собаку из приюта, выставили напоказ, чтоб отдать в хорошие руки, а отвечавшие за нее люди всучили ее какой-то сумасшедшей. Они, что ли, не проверяют человека, прежде чем взять да и вручить ему младенца? Знай они о брате и сестре Ленор, точно подыскали бы кого-то другого. Сьюки всерьез вознамерилась позвонить тем людям в Техас и сказать, что надо быть повнимательней.

Но сильнее прочего ее удручало осознание, что всей ее жизнью, каждым движением Ленор управляла, приговаривая: «О, Сьюки, Симмонзы так не делают» да «Симмонзы эдак не делают». Она понятия не имела, как делают или не делают Юрдабралински.

Каждому человеку, понимала Сьюки, положена мать – даже бедным детенышам обезьяны выдают тикающие часы, обернутые полотенцем, взамен. Но теперь, оглядываясь на свою жизнь с Ленор, Сьюки раздумывала, не лучше бы ей было с часами.

Не будешь прежним

Пуласки, Висконсин

Август 1938 года

Странное дело: всего одно событие может изменить судьбу целой семьи. Для семьи Юрдабралински из Пуласки, Висконсин, это событие произошло 9 августа 1938 года.

В 1930-е процветали поклонение героям и влюбленность в актеров кино. Фотокарточки блистательных кинозвезд украшали стены спален большинства девчонок-подростков, но из-за высокого стройного летчика по имени Чарлз Линдберг, перелетевшего через Атлантику, началась новая истерия. Повсюду появились его изображения. Он был на экранах и рекламных щитах, и каждый мальчишка хотел вырасти и водить самолет, как Линди. Вся Америка влюбилась в юного красавца Линдберга, а через год все влюбились в его женскую копию – Амелию Эрхарт, такую отважную и ослепительную, с золотистыми взъерошенными волосами и в мужских брюках. Девочки восторгались ее фотографиями и добавляли их к своим коллекциям фото любимых кинозвезд.

Рассчитывая подзаработать на зачине Линдберга и Эрхарт и воспользоваться новой шумихой вокруг полетов, что охватила страну, «Филлипс Петролеум» выступила с рекламной кампанией, на которую все наверняка обратили бы внимание. Это было смело: они наняли «небесных писателей», чтобы те летали над фирменными бензоколонками и рисовали в воздухе над ними «Филлипс-66». Многие из тех «писателей» были старыми пилотами Первой мировой или «трюкачами» – так называли людей, болтавшихся по стране и выполнявших воздушные трюки, тем зарабатывая по выходным на жизнь. Но пилот, приданный автозаправочной станции «Филлипс-66 Винка» в Пуласки, Висконсин, собирал куда больше, чем просто какие-то заработки.

Дядя Билли Бевинза был летчиком Первой мировой войны. Вернувшись с фронта, он открыл свою летную школу и научил Билли летать, когда тому было пятнадцать лет. С тех пор Билли и летал. Неплохой способ зарабатывать на жизнь, а для Билли – еще и знакомиться с девушками. Он умел все: и трюки, и опыление посевов; он даже водил «Уэйко» Дэйвиса для «Воздушного цирка “Крошки Рут”»[17]17
  Даглас X. Дэйвис (1900–1034) – летчик-ас, «трюкач», нанятый Отто Шнерингом, основателем компании «Кёртисс Кэнди», для организации уникальной промо-кампании шоколадных батончиков «Крошка Рут». «Воздушный цирк Дэйвиса» почти тут же был переименован в «Воздушный цирк “Крошки Рут”».


[Закрыть]. То был прежде невиданный в стране рекламный авианалет. Билли гонял над ярмарками штатов, ипподромами и людными пляжами на красно-белом самолете и рассыпал сотни крохотных парашютов из рисовой бумаги, каждый с батончиком «Крошка Рут», на толпы внизу.

Отличная была работа, и все же однажды, сильно перепив, Билли вызвался пролететь между зданиями в центре Питтсбурга и вызвал на улицах ажиотаж. Несколько человек чуть не выпали из окон своих контор – так старались поймать летящие мимо конфетки. Транспорт парализовало на два часа: люди выбирались из машин прямо посреди улицы – подбирали батончики «Крошка Рут». На следующий день Билли уволили. И потому теперь он и подрабатывал «трюкачом» и «небесным писателем».

Жители Пуласки ждали появления своего «писателя» не одну неделю. Готовясь к этому событию, папуля и его друзья фермеры даже пригнали тракторы и расчистили обширное поле на задах дома Юрдабралински, а Винк с приятелями убрали с поля все камни и обустроили самолету длинную и ровную взлетно-посадочную полосу. Когда прошел слух, что летчик прибудет в субботу утром, все горожане вышли во дворы или застыли в ожидании на пустыре позади автозаправки. И вот услышали далекий гул мотора. Первой самолет увидела Фрици и крикнула, чтоб все смотрели вверх. Вскоре в небе возникла громадная белая латинская «Р». Толпа благоговейно глядела, как возникает слово «Phillips», в затем число «66». И, розочкой на торте, пилот направил самолет книзу, а затем снова вверх и изобразил стрелу, указывавшую прямо на бензоколонку. После чего описал в небе широкий круг, вернулся и посадил самолет – под бешеные аплодисменты толпы.

Однако летчик, открывший дверцу и выпрыгнувший из самолета, оказался совсем не похож на того, кого все ждали, – ничего общего с Чарлзом Линдбергом. Билли был невысоким коренастым молодым человеком с широченной улыбкой, и ему явно нравилась его работа.

– Здорово, ребята! – сказал он, топая к заправке с целой свитой зевак.

Фрици была покорена. Такой самоуверенности она в людях отродясь не видала, а еще ей понравилось, как он сказал «Здорово, ребята!» – так стильно. Вот прямо как с киноэкрана сошел.

Билли добрался до станции и там с час позировал фотографам и давал интервью радийщикам и газетчикам. А потом помахал всем рукой и со словами «Пока, ребята» зашел в дом и отобедал с семейством Юрдабралински.

За обедом они узнали, что утром он прилетел из Грэнд-Рэпидз. Винк зачарованно слушал истории Билли о его летных проделках и воздушных трюках. После обеда они проводили его к самолету и махали ему, пока он взлетал, держа курс на восток. Семья пришла к выводу, что это был самый волнующий день их жизни.

У Билли день тоже удался. Он улетел с громадным бумажным пакетом отличных польских колбасок и домашних сладостей, собранных мамашей семейства, – и кое с чем еще. Он узнал имена всех четырех дочерей.

Вскоре после первого визита Билли кто-то однажды услышал шум самолета, вившего круги над городом. Все выбрались наружу, глянули вверх и увидели там своего «небесного писателя», однако на сей раз в небе возникли громадные белые буквы:

ЭЙ, ФРИЦИ, ПОЙДЕШЬ НА СВИДАНЬЕ?

У Билли случилось озарение. Фрици – не самая красивая из сестер. Софи, младшенькая, – та красавица, да и две другие тоже страсть какие хорошенькие, но во Фрици кое-что пришлось ему очень по душе. Был в ней кураж, а он искал куражистую девчонку.

Мамуля тоже вышла во двор, глянула в небо, увидела послание – и покачала головой. Она подозревала, что нечто подобное случится рано или поздно. Боялась, что из всех ее детей именно Фрици удерет из дому в поисках новых приключений. И, судя по тому, как Фрици, растолкав всех, уселась рядом с Билли Бевинзом за обедом и впитывала каждое его слово, так и случилось.

Через два дня, когда семья ужинала, Билли Бевинз позвонил на автозаправку, и Винк помчался в дом – позвать Фрици.

Несколько минут спустя Фрици вернулась в кухню зардевшаяся и взволнованная и объявила всем за столом:

– Билли заберет меня в субботу, и мы полетим в Милуоки – ужинать и танцевать!

Мамуля повернулась к супругу: пусть он скажет свое «нет», но тот лишь кивнул и продолжил есть. Винк и остальные девочки взбудоражились не меньше Фрици и заскакали вокруг. Винк спросил:

– А мне можно?

Тут-то мамуля и поняла, что она в меньшинстве. Да и кроме того, что она могла поделать? Станислав прав. Фрици – новая порода американской девушки, живет своим умом, и, что бы мамуля ни сказала, ее это не остановит. Оставалось только сходить в церковь Святой Марии, поставить свечку Матери Божией да помолиться, чтобы Фрици не выпала из самолета.

На следующий день Фрици все разболтала друзьям, и одна девчонка сказала:

– Ой, Фрици, я бы побоялась лететь с незнакомым человеком.

А другая добавила:

– Ага, ты не боишься, что он может вот так поднять тебя в воздух, а там руки распустит?

Но Фрици не боялась. Она уже накаталась на возах с сеном с шести-с-лишним-футовыми висконсинскими сельскими парнями, и уж коли с ними управлялась, то и с этим разберется. Билли и ростом-то не намного выше ее.

И вот в следующую субботу Фрици, облаченная в синий костюм, белую блузку, белые туфли и белую шляпку, забралась на заднее сиденье аэроплана и помахала рукой семье, а мамуля все крестила и крестила самолет. «Ох, Матерь Божья, пронеси». Но мамуля при этом знала: Фрици жила так, что опасность потерять ее существовала всегда. А еще говорили: «Побывал в Милуоки – не будешь прежним».