Текст книги "Пленники Цирцеи"

Глава 5. Отрицание действительности

На прощальный осмотр с женой под ручку. Матильду отпустили с работы на два часа раньше по такому случаю. Пока готовились документы, она несколько раз проверила, все ли вещи собраны и насколько презентабельно я выгляжу. Больничный лист и выписку лечащий врач вручил лично, заодно и познакомились. Я ёрничал: могли бы зайти, проведать старого друга. А он иронизировал, что к старому другу на приём не попадёт, хоть почку одалживай. Матильда угрюмо съязвила: «Не переживайте, нужна будет почка, мой муж вас вызовет. И с одной как-нибудь доживёте». Тут-то выяснилось, за время предполагаемой болезни меня повысили, а не наоборот, как это происходит в банальных странах. Попал в подчинение лично профессора Преображенского.

– Это под язык. Это на лицо. – Супруга заботливо, словно я её непослушный сорванец, вложила мне в рот скользкий цилиндрик, а поверх него некое подобие медицинской маски.

– Намордник называется защита Петренко, а леденец – ретарда Лавуазье. Их космонавты используют, когда домой возвращаются.

– Для акклиматизации. А разве у нас космодромы есть?

– Как меня развели, пришлось в поле падать во время грязного дождя.

– А пассажирские рейсы случаются? Или геройствуют в одиночку на орбиту и обратно? Неужели летают?

– Ну что ты, Суслик, шлангом прикидываешься. – Прозвище «Суслик» применяли настоящие однокурсники. А окрестила так подлинная Матильда. Порывался на свидание её пригласить, а у неё к тому моменту от клиентов отбоя не предвиделось. – Помню и знаю, дома обсудим.

Живы традиции. Плесень не отстаёт от образца, шокирует по полной программе.

– На такси денег не хватит.

– Ладушки, перетопчемся. На трамвае домчим. – Машинально ощупываю карманы. – Ненаглядная моя жёнушка, развей сомнения. То, в чём меня в лечебницу доставили, частично товарищ из госбезопасности забрал, а оставшуюся ветошь ты постирать собиралась. Откуда обновки?

С пиджака бирку не сняли, зато компроматом нашпиговали. В правом нижнем вместилище мелких вещиц обнаружился толстый бумажник. Расстёгиваю кнопку. Шесть четвертаков, пять бумажек по десять рублей, всякая мелочь. В отделении под молнией два проездных билета и на четвертушке тетрадного листа шестизначный телефонный номер какого-то Максима Леонидовича.

Дома разберусь. Светло-зелёный бумажный квадратик протягиваю ей. Смотрит с любопытством, как на фокусника.

– Я, когда первый раз домой пришла, эти вещи в шкафу весели. Размер совпадает?

– Да. Тютелька в тютельку. Моё имущество.

К остановке приближалась скромная парочка. Развивать тему при них не следовало. Прикатился, дребезжа и позвякивая, округлый красно-жёлтый с серым верхом трамвайчик. Сбылась детская сказка. Дежавю. Свет падал точно также, разбиваясь по коленям и портфелям. Галантно подсажу Матильду на ступеньку. Она – непостижимая загадка, призванная беречь меня. Вернулся человек из небытия потомком плесени. Что-то знает и помнит. Буду взаимным и благородным, хотя бы по отношению к ней. А кого же я тогда подсаживал? Неважно. Повторимы и события и люди. Водитель точно она, женщина. Пьяненькая. Растрёпанная. Матерится задорно и без злобы. Не нужно ей ничего за проезд, стрелку бы перевести. А в растерянном взгляде беда наследила. Салон почти пустой. Праздный пенсионер дремлет, не первый круг катается, парень с девушкой вползают следом за нами. А вот и кондуктор, юная веснушчатая болтушка, как и положено, выплёвывает надоевшую, липкую фразу:

– Талончики у вас есть? – Придирчиво вчитывается. Уточняет месяц. – Ну что ещё?

– Народный контроль. Вы учились управлять транспортным средством? Честно.

– Умею, но у меня удостоверения нет. – Убедительно сую ей под нос корочку.

– К чёрту удостоверение. Экстренная необходимость. Меняйтесь, пока не поздно. – Водитель хохочет над моим нетерпением похвастаться абонементом, но слушается. Чувствую впереди опасность. Суфлёр из глубины сознания шепчет: «Ты видел дрянной фильм. Так переиграй его заново».

Приказываю сменщице:

– Перед следующим поворотом тормози. – Дерзит, озираясь, но останавливает.

– Тётя, Шура, да он же нам жизнь спас. – На повороте, поперёк рельсов раскинулась смазливая ровесница помощницы машиниста. Милицейская сирена.

– Слышишь, пигалица, объяснять буду я. Они подтвердят. И тётке не дай ничего ляпнуть. – Компания, бледная, напуганная, согласно кивает, включая Матильду.

– Капитан Жолобов. О, да мы знакомы. Вас из больницы выписать не успели, а вы уже в центре событий. Буду признателен, услышать подробности происшествия.

– У больницы сели в трамвай. У водителя сердечный приступ. А у меня валерьянка с собой. – Отдаю капитану пузырек. – Тронулись. Вовремя затормозили. Что ещё?

– А пузырёк полный был, новый? Кто ж лекарства такими дозами принимает? Здорово, что вовремя остановились. Судьба этой кукле жить дальше. А вы согласны? – Обернулся к скромной парочке. Те, невнятно мыча, засыпали жестами.

– Эту – в больницу! Вы – домой. Телефон-автомат через дорогу. Вызывайте сменщицу. Вам за руль нельзя. А пассажирам пешочком придётся, быстрее, чем ждать.

– Подождите, пожалуйста! – Не иначе как бледная парочка догоняет нас. – Ваше пришествие предсказано пророком Одиссеем. Вы мессия. А вы – святая Матильда. Сбывается предсказание. Я Артём, а она Лилия. Мы будем вашими апостолами.

– Максим Леонидович из вашей церкви? – Не терпится вытряхнуть чужие богатства. Да что там, раздеться и отдать. Лучше пятнадцать минут поработать нудистом, чем пожизненно висеть на крючке у секты самодуров. Затхлый мирок, вымученный. Бесит его абсурдность, слащавая подлость с ложью и чёрствостью вперемешку. Творец, создатель тихой заводи по имени планета СССР то ли был душевно болен, то ли нет. Встретили его гопники. В тёмной подворотне. Скорее на лестнице. Есть же и у них своя карьерная лестница. И тряхнули как следует. Похоже, сейчас они вышли на мой след. Переоделись, нацепили кустарные маски олигофренов с навязчивой идеей отнять мою бессмертную душу. Сорву сделку.

– Нет, что вы, не надо. Мы же от чистого сердца, – заметили неподкупный порыв. Засеменили прочь. – Вы же себя в жертву приносите за искупление грехов наших.

– Как я тебя понимаю, милый. Признайся, рай, приютивший нас, соткан из твоих фантазий?

– Наверное, она сошла с ума. Адекватные люди так не смеются.

– Удивительно. Какие похожие думы! С твоих уст слетают слова, которые я опасаюсь не только вслух произносить, но и в голове держать. Может в кино завеемся? Кинотеатр на соседней улице уже открыли? – Тоже хохочу. Закуриваю.

– Два дня назад. Тем паче, что спонсирует нас в эпоху соцреализма и просвещённого атеизма запрещённая секта. От избытка святости можно и в ресторане до упаду покутить. А почему бы и нет? Паства на любой дебош скинется. Одно плохо – предсказуемо. По дороге оттуда на нас нападут хулиганы. Минут через пять после того, как ты их красиво разбросаешь по тротуару, возникнет хорошо знакомый капитан Жолобов, сто пудов следящий за нами. Арестует нарушителей порядка. Похвалит сознательных и обученных искусству нинзюцу граждан. Нет, милый, я устала и мечтаю расставить точки над «i», под восклицательным знаком, развесить их по кухням и сортирам, если они радиоточки, лишь бы из головы выбросить. Домой, и только домой. Там кухня, душ, соседи. Но там можно спрятаться под одеялом от всеобщего бреда и на мгновение поверить в продолжение жизни. В это время лучше сидеть дома.

– А что не так со временем? Появление на небосклоне звезды Импусы понуждает мужичков на беспросветный блуд? Мне поведали о славной календарной дате.

– Не оказалось у тебя собеседников, сведущих в делах прекрасной половины человечества. Блудницы расцветают и умнеют. Прямо пышут обворожительным шармом. Жёны впадают в особую форму маниакально-депрессивного синдрома. В самых мягких формах безобидные глупости. В более жёстких случаях неудержимая ревность, приводящая к погромам и массовым убийствам. Львицу, тяжелораненую в самое уязвимое женское место, остановить и пуле не всегда по силам. Смерти ты моей желаешь, что ли? Осмотрись по сторонам. Что скажешь?

– Наискосок через перекрёсток – парк со стадионом. По левую руку от меня дом, где давным-давно отсуетилось моё отрочество. За ним дворик, гаражи, небольшой сквер. Дальше старое армянское кладбище. Когда-то расползались слухи о бродягах, якобы обитающих в заброшенных склепах. А что, опять что-то не так?

– Слишком так. Ты не пробовал мечтать о дворцах, замках, вилах. Откуда взялась неистовая тяга к коммунальным трущобам. Помнишь старый адрес? Он новый.

– Проклятие. Как там у Александра Блока: «Живи ещё хоть четверть века, всё будет так. Исхода нет». Но не может быть это сомнительное чудо детищем моих грёз. – Но ничего не изменилось. От моего отрицания небо на землю не рухнуло. Чудовищный мирок устоял и не подвергся изменениям. Та же комнатка, двенадцать квадратных метров, с той же простенькой, тесно расставленной мебелью. Точно не миновало тридцать лет. Разве что кресло-кровать не разложено под стол. Раньше здесь ютились трое – я, мама и брат. Сейчас же для двоих достаточно и дивана с кроватью. Стены побелены ядовито-зелено. В допотопном вечном шкафу старая одежда отсутствует. Вернулась Матильда.

– Представляешь, на кухне обе плиты заняты. Сильно голоден? Часик потерпи.

– А душ свободен? Ты туда, а я пока займусь волшебством. – В сумке шкатулка, нетронутая госбезопасностью. Коробка как коробка. Что с неё взять? Вот и не тронули. Пока жена не видит, сотворю чудо. Электрический чайник, подставка к нему. Без переходника не обойтись, новая вилка со старой розеткой не союзники. А за водой, как ни крути, на кухню. Обе газовые плиты, столы и подоконник заполонили эмалированные ёмкости. Готовит одна хозяйка, Фатима Суреновна. У неё большая семья, три человека. Муж её, дядя Савва, грузчиком в две смены вкалывает. Ладошка у него шире моей спины раза в два. Сын, дядя Серёжа, инженер, и полнота у него управленческая. Три сходства у представителей данной ячейки общества. Доброта, комплекция и необоримая страсть вкусно, а главное, много покушать. И, кажется, Фатима Суреновна кашеварит не в полном одиночестве. Ресторанные ароматы материализовались в могучих кухонных джинов, теснящихся, толкающихся на пяточке, равном двум коммунальным комнатам. Насколько я помнил своё позднее детство, с ней никто никогда из-за кухни не ссорился. Чайник, лакированный и новый, сверкал и переливался у меня в руках и естественно заострил внимание прирождённой поварихи. Не выдержала.

– А разве его на огонь можно ставить? Не оплавится? Низ у него пластмассовый.

– К нему специальная подставка приспособлена. Гадаю, Матильде он понравится?

– Ей бы зелёненький. Она же у тебя ещё тот цветочек. Понимаешь, о чём я. Да?

– Я вот чего не разумею, вы зачем зеркало в коридоре зубным порошком замазали? Чтоб не изнашивалось? Или боитесь, мой цветочек дядю Саву уведёт?

– Для тебя же стараюсь, эх, ты непонятливый! – Хитро улыбнулась, тяжёлый камень с души сняла. – На-ка оладий, попробуй. Если понравятся, и вам принесу.

Пока кипятился и заваривался чай, успел сочинить, припоминая пристрастия жены, пару жульенов, две порции рульки и бутылку розового итальянского вина.

– С лёгким паром, душа моя! Ужин почти готов. Осталось салатик накрошить, торт испечь. – Она окинула взглядом стол и, ничуть не удивившись, капризно изрекла, – Я вообще-то зелёненький чайник попросила бы. Красный цвет меня раздражает.

– Не спорю. Светит тебе зелёненький брат самовара. Этот соседке вручи. Ей приятно будет. И тебя хлебом не корми, позволь презент всучить. Щёчку давай.

– Тётя Фатима, сюрприз! Муж из командировки два электрочайника привёз. Этот ваш. Мог бы и сам вручить. Но он же у меня трусишка. Испугался, а вдруг дядя Савва приревнует. – Из-за двери полился звонкий щебет двух заклятых подружек.

– А ты у нас не из пугливых. Сколько мы тебе должны? Я в долги влезать не люблю. Серёжа аванс вчера получил. Расплачусь сразу. Отвечай, не жеманься.

– Бог с вами, это подарок! Вы же мне как родная. Некрасиво с вас деньги брать.

– Ах ты, жопа с ручкой! А что твой единственный супруг на гульки не вырывается? Я вон, своих орлов осоловелых пытаюсь стряпнёй удержать. Удаётся.

– А мне и ваши хитрости ни к чему. Он просто любит меня.

Судя по звукам, троекратно расцеловались. Бабы, их, коварных, не так-то просто понять. Настроение у Матильды возросло до восхищения собой. Она и не скрывает.

– Покажешь, как этой ерундой пользоваться? – Тычет указательным пальцем в шкатулку. И не дай бог пошутить про то, что колдовать дано не всем. Съест с потрохами. Собираюсь с мыслями. Грех в подобной ситуации не поумничать.

– Клади руку на крышку. Смыкай веки. Дыши ровно, спокойно. Включай воображение. Представь, что хочешь получить, до мелочей, в деталях. Доводи до полной осязаемости. Пальцы касаются вожделенного предмета. Ты его видишь, слышишь трепет, чувствуешь запах. Подними крышку и возьми, не открывая глаз. Поняла, почему под-сматривать нельзя? Он растёт. Взглядом столкнёшь с руки.

– Хозяюшка я у тебя или нет? – Торт Прага в её исполнении получился шедевральным. Первый раз без подготовки. Неужели она талантливее? Я отказывался верить. С волшебной вещью точно с бытовым прибором. Она святая?

– А хочешь, покажу результат моего первого опыта? – Не дожидаясь согласия, открыл шкатулку и призвал её обитателя. Чёрт появился, утомлённый и обиженный, его отвлекли от наиважнейшего дела в неподходящий момент. Не иначе. Колючий хомяк с выгнутыми вперёд рожками изменился с последней встречи. Обитатель шкатулки походил на джентльмена. Кроме изысканного английского костюма, его украшали котелок, трость и окладистая бородка. Светские манеры, натренированная дикция блестящего диктора приводили Матильду в искреннее восхищение. – Клянусь, первоначально он таким не был.

– Девочка помнит лучше, каким я был. Она первая со мной встретилась во сне. Ей было невероятно тяжело, никого у неё не было. И тогда она придумала меня. Я рос на её слезах, питался её горем. И, признаться, чуть не отравился его первым кулинарным изыском. Я культурный чёрт, мне надлежит скрывать ошибки друзей.

– А как ты очутился у него? Необъяснимое явление иррациональной природы.

– Мы всегда в движении, каждый относительно своей системы измерения. Моя ось координат – это вы. Матильда, я нижайше прошу тебя, открой ему душу. А я прослежу, чтоб он в неё не плюнул. – Чёрт опёрся о трость, испепелил взглядом и возродил из пепла. Ощущение бесстыдного оголения нахлынуло на меня, стою на площади, мурашки от холода под кожу забрались. А толпа пристально уставилась, штудирует, перешушукивается. – Минута тяжести, а у неё таких последних минут там, на Земле, целая вечность. Простите, сударыня, продолжайте.

– Спасибо, чёрт. Общество меня осуждало, укоряло и злословило. Из университета исключили. Родственники прокляли и отвернулись. Ты в моей страшной сказке занимаешь особое место. Твоя старомодная влюблённость смешила, раздражала, запугивала, стыдила, в финале легче было умереть, чем её пережить. Ты подбрасывал под двери цветы, сочинял стихи, пел их под гитару. Тебя с ними на радио приглашали. Переживал, что я не слышу, как болит твоя душа. Я же читала и учила наизусть. К каждой твоей строчке до сих пор аккорды помню. Я тщетно силилась понять, что тебе от меня надо. Ты видел во мне не меня. Чистый, красивый идеал. Но я, живая и примитивная, почему-то всегда ускользала. Я втянулась в погоню. Боязнь быть разоблачённой тобой лепила второй образ Матильды, святой, чистой, непорочной. Мне бы подойти к тебе в горькую минуту, поблагодарить за лояльность и понимание. Но нет, вдруг изображение сфокусируется, вдруг ты узришь меня подлинной, брезгливо отпрянешь. Тогда душа рассыплется прахом, не оставляя мне ни адских мук, ни райского блаженства. Но ей суждено было познать терзания. И где? Здесь. В мире, придуманном тобой. Сбилась со счёта, который раз я оживаю и поселяюсь не где-нибудь, а в воспетой тобой коммунальной квартире. И всякий раз сценарий прежний, как ни крути, на два листа. От Фатимы Суреновны до гвоздя на подоконнике, всё – твоя спетая песня. И тебя понять можно. Тебе безумно крушилось, чтоб тебя любили. Стада других желаний, похитрее и попроще, сбежались в одно живое море. У них есть одна общая черта – они принадлежат тебе. Выскочив из одной головы, они стремились стать единым целым, паразитировать друг на друге. У них получилось. Но, оставшись без контроля, сообщество расшалилось, деградировало, узаконило глупости. Причудливая блажь переоделась в моду. И угораздило же меня воскресать твоей мечтой. Земные христианские институты воспитания душ отказались бы меня принять. Летала бы себе приведением, пугала бы ночных прохожих. Но нет, мой персональный ад затягивал неистово. Конечно, он был бы раем, доброй и весёлой сказкой. Но Бог не жил дома, и там творилось чёрт знает что. А он и правда знает. Если есть душа, то она чувствовала, как из разрозненных клеточек плесени создавалось многоклеточное содружество, превращалось в организм. Организму предавались особенности, свойства и черты женщины. Мои черты. Форма, оболочка не застывала навечно в одном проявлении, она сверялась с фотографиями и редактировалась твоими воспоминаниями и фантазиями. Старая память должна стираться. В мозг ярко и основательно вкладываются, присваиваются ложные воспоминания. Как в песне: «Всё, что было не со мной, помню». С момента появления искусственный человек безропотно исполняет жребий, несёт крест. Скорость задана. Маршрут проложен. Пункт назначения ясен. Время ограничено. Один знакомый поэт писал, помнишь: «Но в каждом Мире разбавляют Лету. Кури и пей, но память сбережёт…» Крадут нагло, бессовестно. Я помню все свои воплощения. Но каши в голове нет. Как на работе в библиотеке, раскладываю по полочкам в алфавитном порядке. Вот здесь обязанности, там брехня, а на саму себя и места нет. Но, выходит, есть. На съёмном диске, так на Земле назвали бы шкатулку с чёртом. Ты и моего верного друга из сна в явь переманил. Герои любимых фильмов, девушка мечты. А счастья нет.

– Подожди, Матильда. Ты о себе рассказывала. Я не так давно выяснил. Твои здешние проявления как под копирку писанные. Была женой-плесенью. Места проживания и работы не меняла. Тяготилась унизительным предназначением. А спать с нелюбимыми сифилитиками, терпеть и лечить их собой. Раздражительности по данному поводу не скрывала. А посему проживала равно недолгий отрезок, чтобы умереть насильственно. Тебя как будто натаскивали, тренировали. Злоба и отвращение должны накопиться в тебе к моему появлению и вылиться на меня. Если верить расписанию, дышать тебе осталось неделю. Но я не хочу и не буду твоим убийцей. Я никогда не грезил ни твоими муками, ни твоей смертью. Сходится? Я и о любви твоей не смел помышлять. Но ты никогда меня не предашь. Ты не любишь меня, но без отвращения, без тошноты. И это, к сожалению, уже не наш Мир и не мечта об идеальном месте, но и не ты, не мечта о тебе. Прости меня, если мы правы, беда. Мы оба в вязкой, топкой трясине хищной лжи и лицемерия. Болото нас поймало, цепко держит и обязательно сожрёт. Сегодняшний случай с девушкой, едва не погибшей под колёсами трамвая, тому подтверждение. Ситуация прокручивалась моим мозгом многократно. Она сыграла здесь. Но сыграла по правилам этой планеты. Мы поголовно лжём и во спасение, и просто так, от скуки. Мы не хотим, мы боимся знать правду. Она убьёт надежду и веру в мечту, в любовь. Мы побеждаем с чувством омерзительной липкости, будто в грязи изваляли. И от этих побед легче никому не становится. Потому что на самом деле выигрываем не мы, а галлюциногенное болото. Оно сильнее нас, мудрее. В нём больше жизни. Я отказываюсь признаваться в том, что строил рай в чёрной дыре наивных фантазий, что сбежал из него. А он взял, достроил себя и превратился в ад. И уже не нуждается в моих признаниях. Мы отвыкли друг от друга. Но я не один. Ты – мой измученный союзник. В тебе больше меня, чем во всём остальном. Пусть наша комнатка будет местом, где можно говорить правду.

– Принято. Следуя логике предписанных событий, ты после этих слов улизнёшь на перекур. А я попытаюсь слезть с умняка. – Её словечко из земной жизни, смешное, нейтральное, но я готов её расцеловать за это. Чувствует, подставляет губы. – Придётся и мне стать твоей вредной привычкой, если не погибну через неделю.

– Привет, сосед. – Огромной и надёжной скалой возвышался на балконе дядя Савва. – Подарок твой мы оценили. Сам выключается, когда вскипает. Вот чудо так чудо буржуи изобрели. И ты у нас парень что надо. Соседей радуешь. Жене не изменяешь. Веришь-нет, и меня налево не тянет. Я ведь Фатьку тоже по-настоящему люблю. По юности за ней пять лет бегал. Знаешь, какие вокруг неё женихи ошивались? Как на подбор, красивые, умные молодцы, со связями. А я что? Простой деревенский парень. Мамка – доярка, батя – скотник. Колхоз в город отпустил. Председатель напутствовал: «Институт свершишь, в деревню агрономом вернёшься, коль не дурак». А я и в умники не пробился. Два высших образования, железяки таскаю.

На общем фоне его семья выглядела настоящей. Так оно и было. Они слеплены и замешены по отроческим воспоминаниям. Ничего лишнего. Там, на далёкой и почти забытой Земле, трио добрых толстяков баловало и защищало нас с братом. Дядя Савва брал на хранение подарки, которые мы заранее покупали и мастерили для мамы. Тетя Фатима встречала нас из пионерского лагеря. Переезд в изолированную двухкомнатную квартиру отложился в памяти как слёзное прощание с искренне любимыми соседями. Вскоре и семье любителей покушать, и трём одиноким старушкам, делившим с нами удобства цивилизации, предоставили изолированные жилища. Но через год после расселения дядю Савву забрал инфаркт. А сейчас как ни в чём не бывало мы вместе дымим и рассказываем правду. Поскольку именно так и было. Это мой тыл.

– А когда вы отчаялись, требовалось произнести затёртую веками словесную формулу. Но язык предал. Зато руки нежно обняли Фатьку. Она не сопротивлялась. В тот же день подали заявление в ЗАГС. Дядя Савва, не привираю?

– Она тебе, небось, и альбом с фотографиями навязала? Добро. Почему бы не похвастаться, когда есть чем. Окурок в банку бросай, не зли бабушек.

– Память подсказывает, листал альбом, но давно, не в этой жизни.

Запахло клубникой и печёными яблоками. Из-за нашей двери доносится хохот и несоответствующая эпохе танцевальная музыка. Что стряслось дома за короткое время моего отсутствия? Ароматы и звуки наши. Стол украшает несколько новых блюд. Тонкие, просвечивающие фарфоровые тарелочки с фруктами, овощными салатами. А в центре памятником студенческой юности торжествует кассетный магнитофон. Черт важно расхаживает между столовыми приборами, жестикулируя и кривляясь.

– Ты объявил этот кусочек суши, – он хихикнул, – нет, не роллом, а обителью правды. Грех не воспользоваться открывшимися возможностями. Я грешить не стал, коротенько изложил историю твоей возможной измены. Про ту самую девочку-муравья, которую дедушка из аистового гнезда похитил. Про её книгу.

– Суслик, ты такой ненаблюдательный. Принцесса Зей-Со, тогда совсем крошка, у твоего научного руководителя книги брала. Здоровалась с нами чуть ли не каждый день. Наши африканки спорили, из какого она племени. Ошибались, глупенькие.

– Маленький негодник подслушивал. Почему я его вместе с домиком в багаж не сдал? Кажется, Алмаз выдвигала версию о неэфиопском происхождении ребёнка. А Линда из Уганды, ссылалась на древние легенды о небесном народе, научившем её соплеменников превращаться в птиц. Девчонка повзрослела, сменила одежду. У меня на её счёт и аналогий никаких не было. Мир тесен. Тайное проясняется.

– Бог с ней. Давай о важном. Кто первый? Начну я. Прояснение тайн – моя тема, хоть научные статьи пиши. Трудно подсчитать, сколько раз ты обманут. Особый интерес представляют крупные разоблачения. Признаюсь, виноват. Я придумал волшебную шкатулку и жаждал материализации. Чжуоу требовалось украсть немного времени у бессмертных богов-дилетантов, вроде тебя. Бесплатная доставка в кратчайшие сроки – вполне выгодные условия. Воссоздать материальный предмет вы оба способны и без шкатулки. Смерть тебе не грозит. И подсознательные сожаления о её невнимании к твоей персоне ты испытывал не единожды и до встречи со мной. Тебя ограбили. А жаловаться некому. Простишь?

– Куда я денусь? Но в чём же волшебство ящичка. Его уникальность неоспорима.

– А сам как думаешь? Перед вами аппарат модуляции пространства и времени. Ни в этой галактике, ни в окрестных вихревых звёздных потоках аналогов не найдено. Не обижайся, но бесценная игрушка – имущество Матильды. Она научится пользоваться и объяснит тебе, что волшебного в ирреальной вещице не больше, чем во мне мистического. Для нас она послужит средством связи. Твоя очередь.

Матильда пригладила волосы. Откинула чёлку. Сверила отражение в зеркале с фото в потёртом удостоверении. Повернула его ко мне лицом. Поднялась из-за стола. Плавно вознесла наполненный бокал. Но вместо тоста шутя объявила:

– На планете СССР есть космодромы. Ты получил сегодня вещественные доказательства ещё одного обмана. В прошлом воплощении мне посчастливилось слетать на библиотечную конференцию. Но при попытке приземления капсулы расстреливают. Прецеденты зафиксированы. Я на интересующую тему газетную подборку тебе собрала. Но правды там меньше, чем в больнице. С Байконура или Плесецка можно при наличии спецпропуска и открепительного талона попасть на одну из обитаемых территорий. Должна предупредить: сильные мира сего не переносят радиации. Чтобы реально переместиться без последующего деликатесного расколбаса, покупают билеты на одни рейсы с ними. Дорого, но товарные вагоны для суповых продуктов. Если начальник с широкой улыбкой отправляет в отпуск, торжественно вручает пакет дорожных документов, значит, один упырь послал другому вурдалаку немного свининки. Если добиваешься сам, пятьдесят на пятьдесят, правда. Если тебя выбрали, домой вернётся свежий дубликат. Вот в такую мясорубку собственного производства ты, милый, и угодил.

Я развернул газету.

– Нужные статьи и заметки обозначены карандашом. Галочки перед заголовками – нашёл? – Натыкаюсь на колонку коротких новостей. В нижнем левом углу: «Три чашки кофе могут оказаться для Вас смертельной дозой. Риск летального исхода от сердечно сосудистых заболеваний возрастает на пятьдесят шесть процентов». Следующее сообщение перешло наверх в правый столбец: «Учёные рекомендуют выпивать не менее пяти чашек кофе в день». Зачитываю вслух. Хоть бы тень улыбки, хоть бы чёрточка на лицах, морщинка. Нет реакции.

– Мне пока не довелось попробовать упомянутый вами напиток. Чай пил. Пробовал молоко, здешнее, по моему субъективному мнению, вкуснее земного. У нас бы такое нескладное сочетание предупреждения и рекомендации объяснялось оправданностью риска, – извиняющимся тоном пролепетал Чёрт. – У себя на родине я учёный. И, естественно, мне интересно. Уверен, скоро вас увлекут кулинарные отличия моего меню от вашего. И это здорово нас отвлечёт от того кошмара, в который впутывает друзей и случайных прохожих многоуважаемый Фобос Глюк. – Я поневоле зааплодировал.