Текст книги "Наша жизнь с г-м Гурджиевым"

VI
Работа углубляется

Однажды утром я проходил мимо Захарова, сидящего за столом на первом этаже. Перед ним лежали листочки бумаги. Я спросил его: «Что ты делаешь?» Он ответил: «Я учусь расписываться так, чтобы никто не мог понять, кто я – на случай большевиков». Мы оба взорвались смехом.

Что было актуальным в этом вопросе, так это создание символа, который соответствовал бы нашей организации. Г-н Гурджиев дал нам задание подумать над подходящим названием для нашего общества, учитывая быстро меняющуюся политическую ситуацию. Успенский предложил: «Общество по борьбе против сна». Г-н Гурджиев рассмеялся, сказав, что это слишком очевидно. После долгой дискуссии, наконец было выбрано название «Ессентукское общежитие Международного идейно-трудового содружества».

Теперь встала проблема создания символа для входных ворот, и, по той или иной причине, г-н Гурджиев поручил нарисовать символ мне, так же как и впоследствии в Тифлисе.

У Петрова, который был превосходным каллиграфом, я узнал, как писать надписи особым стилем. Полностью русские, но с элементами древнееврейского письма. Тогда я нарисовал символ, написал наше название красным цветом и украсил его зелёными пентаграммами – я смог найти только два цвета краски.

Когда я закончил, г-н Гурджиев пришёл вместе с Петровым, посмотреть, что у меня получилось. Он сказал Петрову: «Здесь, с этой стороны, нарисуйте эннеаграмму[8]8
  Эннеаграмма: основной символ системы Гурджиева, показывающий взаимодействие и единство двух фундаментальных законов Вселенной: Закона Семи и Закона Трёх.


[Закрыть]». Но он был против того, чтобы в надпись вкладывалось мистическое значение.

Мы повесили вывеску над нашими воротами. Это привело к одному удивительному результату. Один из наших знакомых пришёл позвонить. Он с ужасом увидел символ и сразу же пошёл консультироваться со «специалистом» по всякого рода тёмным мистическим обществам, пытаясь объяснить нам ужасную опасность, скрывающуюся за подобными надписями. Когда он уходил, он умолял нас бежать с ним, пока ещё было не поздно.

Я никогда не забуду, как одному интеллигентному и одарённому молодому человеку дали очень сложное внутреннее упражнение. Если же он не будет успешен в том, что требуется, «его отошлют в туркестанскую исправительную секцию Международного идейно-трудового содружества». Он сказал мне об этом, и я ответил с улыбкой, что существование исправительной секции очень сомнительно, но требуемое задание однозначно должно быть выполнено.

Однажды вечером в коридоре внизу появилось объявление, красиво написанное Петровым от руки, в котором говорилось, что образовано Международное идейно-трудовое содружество, и что г-н Гурджиев не собирается работать с кем-либо, кто не входит в это содружество.

Каждый день появлялись новые объявления: что в этом содружестве будут полноправные члены, которые будут принимать участие в Настоящей Работе; что также будут кандидаты, чьё участие в Работе будет ограничено; и будут те, кто не могут даже надеяться принимать участие в Работе, пока не станут кандидатами. Первыми полноправными членами были названы Успенский, Петров и доктор Шернвалл.

От нас потребовали разрыва всех уз, имелось в виду, что нельзя отождествляться – т. е. слепо привязываться – с чьим-то мужем или женой, с родителями, детьми, друзьями и пр. Это объявление оказало огромный эффект на меня и мою жену. Не привязываться друг к другу – что это значит? Не беспокоиться друг о друге – это заставило нас размышлять, чтобы прийти к новому пониманию. В то время я чувствовал, что не задумываясь, пойду куда угодно и буду делать всё, что прикажет г-н Гурджиев. Но это было вообще не тем отношением, которое требовалось в Работе, каждый шаг должен быть очень тщательно обдуман.

Что касается моей жены, хотя она была очень поглощена Работой, её любовь ко мне была сильнее, она даже была готова расстаться со мной, если это будет необходимо для моей работы. Но г-н Гурджиев всегда говорил: «Мне нужны вы оба или ни одного».

Потом появилось объявление, которое обязывало каждого сдать всю свою собственность, которая должна быть внесена в список. Я легко мог это сделать, поскольку материальные вещи были для меня не слишком важны; моя жена сама расскажет, какую сильную внутреннюю борьбу она пережила в это время.

Я была очень рассержена, когда мой муж отдал всё. Если бы по той или иной причине мы оба или даже я одна не захотели бы оставаться с г-ном Гурджиевым, мы остались бы без копейки, пока не нашли бы способ зарабатывать деньги. Это была правда, что у нас много друзей, тогда живших на курорте. Я знала, что некоторые из них будут очень рады помочь нам, если только увидят, что мы оставили г-на Гурджиева, хотя это было бы крайним средством. Поэтому я решила открыто поговорить об этом с г-ном Гурджиевым. Я нашла его разговаривающим с доктором Шернваллом, и хотела уйти, чтобы поговорить с ним позже наедине, но г-н Гурджиев настоял, чтобы я сказала ему, зачем пришла. Итак, я сказала, что для того, чтобы, оставаясь с ним, не чувствовать себя связанными простым недостатком денег, я хотела бы получить обратно 3000 рублей из суммы, которую мы ему передали. Он повернулся к доктору Шернваллу и сказал с одобрением в голосе: «Ах, вот что! Очень хорошо, очень хорошо, дайте ей то, что она хочет».

Через несколько дней другое объявление сообщило, что женщинам нужно сдать все их драгоценности. Можно было оставить только обручальные кольца и часы. Это было для меня новым ударом… что мне делать? Я очень дорожила своими украшениям, которые ранее принадлежали моей матери и матери моего мужа. Я понимала, что никогда не смогу найти им замену. Я не хотела их отдавать, но мне нужно было выбрать: отдать их или уйти. Мой муж не колебался, но для меня это была трагедия. С одной стороны, я не могла даже подумать о том, что уйду. С другой стороны, я не хотела расставаться со своими драгоценностями. Это была настоящая мука; разрываясь между противоположными эмоциями, я проплакала всю ночь…

Потом я вспомнила слова г-на Гурджиева во время одной из бесед: «Когда мы умрём, мы не сможем взять с собой нашу собственность… но что-то другое, если мы это разовьём».

Я положила свои драгоценности, о которых больше не переживала, в коробку. Утром я пошла к дому г-на Гурджиева, постучалась и вошла.

Он сидел за столом, положив голову на руки. «Что это?» – спросил он. Я сказала ему, что он просил нас отдать драгоценности, и я принесла свои. Он тяжело двинулся и сказал: «Положите их здесь», указав на маленький столик в углу. Я положила коробку на столик и ушла.

Я почти дошла до садовых ворот, когда услышала, что он зовёт меня. Я вернулась. Он сказал: «А теперь заберите их обратно»…

Через много лет одна дама сказала мне, что я зло пошутила над ней. «Почему?» – спросила я. «Вы рассказали историю про ваши драгоценности. Когда г-н Гурджиев просил меня отдать что-то ценное, я отдавала, но он никогда ничего мне не возвращал».

Нам нужно было пройти через опыт отречения, который требовался во всех монастырях, во всех религиях. Но отдать нам нужно было только нашу ошибочную привязанность к вещам.

Намного позже я понял, что у этих требований г-на Гурджиева была двойная цель. У него уже был в голове план второй экспедиции, и свобода от привязанностей могла бы быть чрезвычайно важной для каждого, кто будет принимать в ней участие. Эта экспедиция, которая, в конце концов, привела нас в область, свободную от большевиков, была тщательно спланирована заранее.

Первая экспедиция была подготовкой ко второй. Кстати, здесь я хотел бы рассказать, что г-н Гурджиев сказал однажды Успенскому: «Иногда революции и все следующие за ней трудности могут помочь настоящей Работе».

Каждая маленькая деталь была обдумана г-ном Гурджиевым и с большой точностью проработана. Например, бумаги, которые мы писали, заявляя, что мы отдаём всю нашу собственность, позже были использованы для убеждения новых лидеров большевиков, что мы не против идеи общей собственности на имущество. Благодаря этому, нашу группу узаконили как научное и не политическое общество. Таким образом, мы могли мирно существовать, не пробуждая подозрений. Г-н Гурджиев даже пошёл ещё дальше и попросил Шандаровского, который был юристом, пойти в местную администрацию большевиков и устроиться на работу, поскольку им нужны юристы.

Мы все были шокированы идеей, что одного из нас, белых русских, попросили помогать большевикам. Однако Шандаровский пошёл, и на одном из заседаний Совета произнёс столь чудесную речь о теориях Прудона и Ферье, что был немедленно избран руководителем отдела.

Тем временем г-н Гурджиев дал нам несколько новых упражнений, в одном из которых нам показали специальные движения для рук и ног, обозначающие буквы алфавита. Мы занимались ими неделю, потом неожиданно г-н Гурджиев объявил, что в пределах Института мы можем разговаривать только посредством этих движений. Нам нельзя было произносить ни слова, чтобы ни происходило, даже в наших собственных комнатах. Мы могли говорить за пределами Института, но мы не могли выйти без разрешения. Жизнь начала усложняться. Как сложно было для нас помнить о том, что нельзя говорить, особенно наедине! В эти дни мы с женой должны были ехать в Кисловодск, а для этого нам нужно соответствующе одеться. Чтобы спросить друг друга, ничего ли мы не забыли, нам нужно было воспроизвести длинные серии жестов. Но мы не разговаривали в нашей комнате, даже шёпотом, чтобы никто не услышал. Если бы мы так делали, мы бы почувствовали, что обманываем сами себя.

Было чудесно так относиться к нашей работе с г-ном Гурджиевым. Понимая, что всё делается ради нас, мы выполняли задания. Это не было слепое повиновение, потому что мы видели цель. И как чётко мы стали видеть нашу механичность! Мы начали себя познавать. Снова и снова мы ловили себя на том, что собираемся заговорить, но вовремя вспоминали и останавливались. Это было сложно…

Каждый вечер после ужина мы собирались в комнате г-на Гурджиева. Иногда он объяснял упражнение, которое мы пытались сделать; иногда он давал нам новое, которое нам тут же надо было попытаться выполнить. Он говорил очень мало, и нам никогда не позволялось задавать вопросы. Иногда г-н Гурджиев отсылал практически всех и давал специальные упражнения конкретным ученикам – «внутренние» упражнения; но я не могу рассказывать об этом.

Утром г-н Гурджиев часто сидел за столом на веранде внизу, голова его всегда была подперта рукой и, если это была зима, на нём было пальто и каракулевая шапка. Он сидел так, в тишине, возле двери, где время от времени вешал объявления на стену, сообщая нам, что нам делать или не делать, что планировалось на день и прочее. Эти объявления очень часто были шоком для некоторых из нас, хотя, наверное, не для всех, как я сейчас понимаю. Г-н Гурджиев сидел там, где он мог видеть, как его ученики реагируют на эти объявления.

Однажды утром я спустился и увидел г-на Гурджиева, сидящего за столом возле лестницы. Напротив него на стене висело новое объявление. Там было написано: «ФА де Гартман теперь – полноправный член Международного идейно-трудового содружества». Когда я повернулся к г-ну Гурджиеву, его глаза будто бы лучились ободрением. Для меня это было очень сильным переживанием счастья. Я не смог сдержать себя: слёзы хлынули из моих глаз.

По вечерам г-н Гурджиев всегда спрашивал нас, что мы выполнили из наших заданий в течение дня, и давал нам другие задания на следующий день… Однажды нам дали задание, которое никто не мог понять. Но нам нельзя было попросить г-на Гурджиева повторить или объяснить что-нибудь. В ту ночь Петров, Захаров и Успенский пришли в нашу комнату, и мы спрашивали друг у друга: «Как вы поняли, что г-н Гурджиев имел в виду?» Один говорил одно, другой другое, третий третье, и только позже, после всего этого, мы пришли к правильному пониманию. Мы все были очень горды, что если г-н Гурджиев нас спросит, мы сможем ему правильно ответить.

Пришёл следующий вечер. Мы ждали, и г-н Гурджиев дал нам задания на следующий день, но он вообще не спросил про то задание, над которым мы бились в предыдущую ночь…

Прошли две недели, и однажды вечером, как всегда, мы сидели, и г-н Гурджиев, как если бы не было ничего необычного, сказал: «Ах да, я забыл спросить вас о задании, которое я вам дал две недели назад. Петров, вы можете вспомнить, что это было?» И бедный Петров, очень поникший, тихим голосом сказал: «Нет… я забыл».

Г-н Гурджиев изменился в лице, и его голос в один момент стал очень сожалеющим: «Вот так. Я приготовил для вас что-то, о чём вам нужно будет подумать, но теперь я не могу вам сказать это. Потому что если есть уже забытое, то вы не склеите их вместе». Он сплёл пальцы, проиллюстрировав нам это, встал и вышел. Мы все были разочарованы, но ни один из нас, хотя многие помнили, о чём вопрос, и не подумал сказать: «Г-н Гурджиев, я помню!», потому что мы не хотели поставить Петрова в такую ситуацию, где казалось бы, что только он один забыл.

Позже вечером г-н Гурджиев пошёл, как всегда, в кафе; в этот раз он взял с собой только Петрова… Это была своеобразная «награда» и способ г-на Гурджиева обращения с людьми, даже если они что-то забывают, когда он видел, насколько искренне это их печалило.

Однажды вечером после гимнастики г-н Гурджиев начал говорить об исповеди, настоящей исповеди, и как она проводится в эзотерических школах. Настоящая исповедь не имеет отношения к исповеди в церкви. Её суть состоит в том, чтобы человек увидел свои собственные пороки не как грехи, а как помехи в его развитии.

В эзотерических школах были знающие люди, изучавшие природу человека в целом. Их ученики были людьми, желающими развить себя. Они говорили искренне и открыто про свой внутренний поиск, как достичь своей цели, как подступиться к ней, и о своих характерных чертах, с которыми столкнулись на пути к этому. Чтобы пойти на такую настоящую исповедь, нужно решиться увидеть собственные реальные пороки и рассказать о них. Г-н Гурджиев сказал нам, что это очень важно – особенно для того, чтобы увидеть свою основную черту, вокруг которой (как вокруг оси) крутятся все глупые, комичные и второстепенные слабости.

С первых дней г-н Гурджиев говорил с нами об этой основной слабости. Увидеть её и осознать очень болезненно, иногда невыносимо. В эзотерических школах, как я упоминал, с большой осторожностью открывается для человека его основная слабость, потому что правда о себе иногда может привести к сильному отчаянию и суициду. Духовная связь с учителем предотвращает такую трагедию. В Священном Писании говорится о моменте осознания своего основного порока. Когда вас ударяют по правой щеке, вы должны подставить левую. Боль от открытия своего основного порока подобна шоку от удара в лицо. Человек должен найти в себе силы не бежать от этой боли, но смело подставить другую щёку – это значит, услышать и принять остальную правду о себе.

Однажды г-н Гурджиев позвал нас в свою комнату, одного за другим. Мы сели на ковёр перед ним, и он начал говорить о том, как достичь такой глубины в себе, с которой становится возможным искренне встать лицом к лицу с самим собой. Он был необычайно добр и ласков с нами. Это выглядело, как если бы повседневная маска спала с его лица, и перед нами был самый родной человек на свете. В такие моменты сила и власть внутренней духовной связи с ним ощущалась очень интенсивно.

На следующей неделе он снова позвал нескольких из нас побеседовать лично, но по какой-то причине не вызывал меня и, как я думаю, даже избегал меня в течение дня. Я чувствовал, что мне нужно поговорить с ним, и, наконец, я застал его одного на большой террасе. Я сказал: «Г-н Гурджиев, в Санкт-Петербурге вы говорили, что нам нужно рискнуть только пятью копейками в начале; другими словами, что нам нужен только минимум веры в ваше учение, чтобы начать применять его в нашей жизни. Но если ваш совет действительно хорош, и мы поймём, что это помогает нам, нам нужно будет рискнуть ещё десятью или двадцатью копейками; это значит, нам нужно доверять вам всё больше и больше. Нужно ли мне теперь полностью доверять вам, и без вопросов выполнять всё, что вы советуете мне делать?»

Он легонько кивнул головой, выдержал паузу и потом сказал: «Определённо, в целом это так. Но если я начну учить вас мастурбировать, вы меня послушаете?» И он ушёл, не продолжая беседу.

Я придал большое значение этим словам, потому что они указали на суть его Работы. Нет пути бесспорного подчинения; ученик должен всегда помнить свою собственную главную цель. Даже интенсивные провокации учителя не должны сводить ученика с его истинного пути.

Намного позже г-н Гурджиев сказал, что наша совесть должна вести нас в наших поступках. Совесть – это врождённое качество: нам не нужно учиться ей; нам нужно только проснуться, потому что почти всегда мы спим по отношению к ней.

VII
Встреча с обществом

Господин Гурджиев решил, что нам нужно на самом деле пережить опыт поста, о котором он нам уже говорил, но добавил особые условия. Он сказал женщинам поселиться на верхнем этаже, а мужчинам на нижнем. На период поста мужчинам и женщинам не разрешалось разговаривать друг с другом, кроме одного часа в неделю, когда они могли выйти и погулять вместе. Это было очень тяжело для моей жены, не только из-за того, что она была отделена от меня, но также потому, что любая дисциплина шла против её темперамента. Для меня это было менее сложно, потому что я с девяти лет учился в военной школе.

Через несколько дней я смог погулять и поговорить со своей женой. Как раз перед назначенным часом мы с Захаровым затеяли интересную беседу. Я был настолько поглощён разговором, что заставил свою жену ждать, а ведь она по мне очень скучала. Наконец я пришёл к ней, и начался очень горький разговор. Она говорила, что не хочет вмешиваться в мою работу, что она видит, как Работа разделяет нас, и будет лучше расстаться… Сам разговор не важен, важным было страдание и боль, которую мы оба испытывали. Потом, как только наша беседа подошла к своему несчастному апогею, будто бы по мановению волшебной палочки, на углу улицы показался г-н Гурджиев. Он выглядел недовольным, и к нашей досаде резко нам сказал: «Вы не нужны мне по отдельности. Либо оба, либо никого».

Когда мы вернулись домой, было уже темно. Мы оба были разбиты горем. Моя жена пошла наверх, а я остался внизу.

Позже вечером г-н Гурджиев отдал приказ: все возвращаются в свои комнаты, хотя пост продолжают держать. Мы были вне себя от радости. Моя жена думала, что мы собираемся расстаться навсегда, но решила остаться в Институте, чтобы иногда меня видеть и продолжать следовать Работе г-на Гурджиева.

Всё это изумительный пример того, как может быть испытано настоящее страдание без причинения вреда. Когда мы охотно и сознательно принимаем такое страдание, у нас есть возможность создания в себе настоящего «Хозяина». Мы точно не понимали тогда связи между всеми требованиями, налагавшимися на нас. Мы знали, что ситуации интенсивно создаются г-ном Гурджиевым, но в то же время мы ощущали их совершенно реально.

Поскольку пост заканчивался, г-н Гурджиев очень тщательно наблюдал за нашими состояниями. Несмотря на такое сложное время, он смог достать несколько апельсинов, и дал их тем, кто был наиболее ослаблен.

Мне он дал нечто другое. В четверг, в два часа я захотел спать и беспробудно проспал некоторое время. Я проснулся от прикосновения мягкой руки. Это был г-н Гурджиев, сказавший мне: «Пойдёмте в коридор. Там что-то ожидает вас». Это «что-то» был большой кусок белого хлеба, обильно намазанный маслом – ещё один деликатес, которого нельзя было достать. Он сказал мне съесть его очень медленно.

Г-н Гурджиев объявил, что каждое воскресенье у нас будут лекции по философии, мистицизму и оккультизму, открытые для публики. Петрову нужно было написать объявления с датой и местом на маленьких листках бумаги (бумага была дефицитом). Григорьев и две девушки, которые несли клей и кисточки в маленьком ведёрке, сделанном из старого оловянного бидона, повесили их на видных местах в Ессентуках.

За несколько дней до начала первой из этих лекций г-н Гурджиев созвал нас вместе и сказал, что нам нужно познакомиться с источником его Работы. Он рассказал нам, что началом стала тщательно спланированная встреча в Египте, у основания одной из пирамид. Там встретились три человека, работавшие многие годы раздельно в местах, где ещё сохранились посвятительные центры. Первым из этих троих был учёный, который мог с помощью западных знаний проверить и оценить по-научному всё, что казалось невероятным. Второй был знаток религий и их истории. Третий человек мог быть назван «человеком бытия».

Результатом встречи этих трёх человек было создание организаций людей в соответствующих местах и в соответствующих условиях. «Таким образом, – сказал г-н Гурджиев, – наша группа в Ессентуках – это ветвь Международного идейно-трудового содружества».

Реальная цель Работы в Ессентуках может стать понятной, только если человек обратит внимание на идею кристаллизации души. Результаты пищи, одинаково грубых еды и воздуха, необходимы; но без впечатлений главное достижение – кристаллизация – не может произойти. В этом направлении человек редко может добиться успеха самостоятельно. Почти всегда кто-то более мудрый, учитель, должен быть рядом с учеником. Если учитель помогает в том, чтобы эта трансформация произошла, то в ученике должна существовать материя особого качества, получаемая из впечатлений. Чтобы создать достаточное количество этой материи, которую ученик накапливает своими собственными усилиями, необходимы некоего рода изолированные «резервуары», где особые условия позволяют этой материи храниться.

Возможно, теперь мы сможем лучше понять, почему г-н Гурджиев назвал свою йогу «айда-йога». «Айда-йога» – это быстрая йога, которая даёт ученику возможность узнать больше за короткий период времени. Г-н Гурджиев понимал, что человек не должен быть зависимым от жизни, приносящей ему впечатления счастья и несчастья, горя и радости. Г-н Гурджиев хотел создать особые места, где он мог сознательно создавать эти впечатления. Работа может помочь, как говорится, вырастить Царство Небесное внутри нас, вырастить божественные качества, которые отличают человека от животных.

Основой работы г-на Гурджиева для трансформации ученика было создание для него всех видов впечатлений. Гурджиев мог достичь этого, только играя разные роли. Например, если он хотел заставить кого-то пережить несправедливость, он должен был сыграть роль несправедливого человека – и он знал, как сделать это великолепно! Тогда нужно воздержаться от плохих реакций и не возмущаться! Г-н Гурджиев сказал мне однажды, что я причинил ему боль, когда начал возмущаться. Другими словами, человек должен принимать осознанное страдание.

Г-н Гурджиев не мог сказать: «Вы видите, что всё это делается с целью?» Тогда терялся весь смысл его Работы. Это постоянное искушение для учителя – показать своё настоящее лицо. Но г-н Гурджиев со всей ясностью понимал, что тогда все побегут за ним и станут преклоняющимися перед ним рабами. Он хотел создать не рабов, а наоборот, сознательных, свободных людей, семена которых он пытался вырастить в своих учениках.

За день до первой публичной лекции г-н Гурджиев решил нас подготовить к ней. Каждый из нас должен был написать своими словами историю одного из трёх людей, встретившихся возле пирамид. В тот вечер нам нужно было прочесть свои записи перед всей группой. Попытки написать эти доклады чётко показали, какими мы были неуклюжими и беспомощными.

Вечером в верхнем коридоре была поставлена железная кровать, и на неё положили много матрасов. Нам нужно было взобраться наверх этой конструкции, сесть на восточный манер и прочитать, что мы написали. Моя жена писала о «человеке бытия», и её эссе было выбрано как самое лучшее.

С сегодняшнего дня началась серия лекций, организованная нашим новым обществом. Важно сказать несколько слов о нашем обществе, его основании, истории, о причинах его существования и конечных результатах. История его очень сложна, и чтобы передать её хотя бы приблизительно, нужно вернуться в прошлое.

Двадцать пять лет назад, в Египте, возле пирамид случайно встретились три путешественника, и из их последующей беседы стало понятно, что у всех троих был почти идентичный взгляд на мир и понимание значения и цели жизни.

Один из них был русским князем, второй был профессором археологии, а третьим был молодой грек-проводник. Русский был богат и из древнего рода. В молодости он потерял жену, и её смерть так сильно потрясла его, что он вырвался из обычной жизни и стал заниматься спиритизмом. Он начал путешествовать и встретил нескольких необычных людей, интересовавшихся эзотерическими учениями. Он много раз был в Индии, жил в храмах. Горе от смерти жены заставляло его путешествовать всё время. Встреча с профессором и греком произошла во время его второго путешествия к египетским пирамидам.

Наука и только наука привела к пирамидам профессора.

Греческий проводник пришёл, потому что он хотел отличаться от того человека, которым он был раньше.

Перед встречей все трое провели много лет в поисках, и поэтому они пришли к одному выводу – что существует «нечто» абсолютное, но у них недостаточно знаний чтобы понять его. Из-за этого недостатка знаний, они всегда сталкивались со сложностями. В чём они удостоверились, так это в том, что в первую очередь необходимо получить эти знания – знания, которые охватывают собой все стороны жизни. Одинаковое стремление каждого из них к этому, помогло осознать необходимость изменения сути своих поисков. В первую очередь, им нужно понять свои цели и затем начать свои поиски знания сначала.

Знать всё было слишком много для троих. Все религии, вся история, все особые знания о жизни были слишком объёмны для постижения тремя людьми за одну их короткую жизнь. Но без этого знания у них всегда будут бесчисленные препятствия на пути.

Таким образом, им пришла идея сблизиться с людьми, обладающими различными знаниями. Снова возникла очередная трудность, потому что если новые люди, которых они привлекут, не будут иметь такого же интереса и того же стремления к чему-то высшему, то даже их особые знания не помогут. Без этого даже разнообразие специализаций ни к чему их не приведёт.

Они создали план нахождения необходимых людей, воспитания и подготовки их своими советами как в их материальной, так и в духовной жизни.

С этой целью эти трое разделились и отправились в разные стороны, а окончательным результатом стало то, что вместе собрались около пятнадцати человек. Среди них были православный, католик, мусульманин, иудей и буддист. Они знали физику, химию, садоводство, астрономию, археологию и философию. Среди них были и женщины. Каждый был обязан совершенствоваться в своей сфере.

Все они отправились в Персию, как планировалось, и оттуда, со всеми накопленными знаниями, некоторые из них отправились в 1899 году в Индию через Кашмир, Тибет и Цейлон. Другие отправились в Палестину через Турцию и арабские страны. Местом для своей будущей встречи они выбрали Кабул в Афганистане. Через много лет двенадцать из пятнадцати встретились снова. Трое умерли за время странствий.

Они решили отправиться в Читрал. В канун отъезда русский умер. При прохождении через горы некоторые из них были взяты в плен дикими племенами, живущими там. Эти члены так и не достигли цели, поставленной перед собой.

Через некоторое время только четверо человек из двенадцати добрались до Читрал а, намереваясь достичь поставленной цели. Через три года они вернулись в Кабул. Там они снова начали сближаться с нужными людьми, чтобы жить с ними вместе. Это было начало нашего Института. Люди собирались вокруг них очень быстро, и каждый, кто приходил, рассказывал остальным о результатах своего сложного поиска.

Через пять лет они перенесли свою деятельность в Россию, но из-за политических условий для них стало невозможным продолжать там работу.

Со времён Кабула для этих людей стало необходимым жить вместе. Не из-за материальных причин, но для достижения «чего-то высшего». Вместе они могли достигнуть этого намного быстрее, чем, если бы каждый индивидуально прилагал свои отдельные и разрозненные усилия.

Пришёл день первой публичной лекции. На первом этаже дома г-н Гурджиев устроил буфет: чай с небольшим количеством сахара, очень сладкий чай с сахарином и маленькие самодельные печёные сладкие трубочки, являвшиеся очень большой роскошью. Стулья были снесены на верхнюю веранду, для создания подходящей аудитории.

В тот самый день г-н Гурджиев вверг Петрова, одного из своих любимых учеников, в сильное внутреннее переживание, невероятно потрясшее его. За полчаса до начала лекции этот сильный здоровый мужчина пришёл в нашу комнату и начал в отчаянии рыдать. Мы с женой пытались его успокоить. Тем временем за нашим занавешенным окном, выходящим на веранду, начинала собираться публика.

Первую лекцию читал Успенский, и она была превосходно донесена до публики, которой было больше, чем мы ожидали. За этой лекцией последовала другая, «Луч творения», написанная и прочитанная Петровым, чьё внутреннее состояние легко можно было себе представить. Тем не менее, он выступил безупречно.

Среди публики в этот вечер был дьякон церкви староверов, который, возможно, пришёл проверить, не было ли здесь антихристианской ереси. Он слушал очень внимательно, но, наверное, удовлетворённый, не посетил больше ни одной лекции.

Также присутствовал генерал царского штаба, профессор военной академии, в которой люди гордились своей способностью читать лекции. Он восторгался нашими лекциями и был изумлён тем, как Петрову удалось вызвать в аудитории такой живой интерес столь «сухим философским материалом», как он выразился. В тот вечер г-н Гурджиев взял с собой Петрова в ресторан. Это была большая награда в то время – возможность поговорить с г-ном Гурджиевым наедине. Это был ещё один случай, когда учитель заставил человека сильно переживать, но ученик с готовностью стерпел. Г-н Гурджиев никогда не оставлял это незамеченным.

Следующая публичная лекция была назначена на грядущее воскресенье, и мы ожидали её с большим нетерпением. Мы надеялись, что будет выступать сам г-н Гурджиев. Мы думали, что можем услышать что-то, чего мы ещё не слышали, может быть даже что-то о сверхъестественном. Наш интерес к магии и всяким другим феноменам подобного рода ещё не утих в те дни. Мы надеялись, мы ждали… но снова г-н Гурджиев заставил нас помнить нашу цель и почему мы здесь были.

В четверг везде в Ессентуках были развешаны объявления, сообщающие, что пройдёт лекция общеизвестного «доктора Чёрного». Другими словами, лекциям придавали особо подозрительный характер. Репутация «доктора Чёрного» как шарлатана была хорошо известна из сатирических стихов, опубликованных в брошюрах того периода, под названиями «Судебный процесс Яна Гуса» и «Дурной вестник доктор Чёрный». Но возможно, что такого доктора не существовало, потому что его никто никогда не встречал.