Текст книги "Заговор во Флоренции"

Нетерпеливо расхаживая по вестибюлю, он ожидал слугу.

– Энрико! Эн…

– Иду, господин!

По лестнице с трудом ковылял старик, кряхтя и охая на каждом шагу. Лицо его покраснело от непосильной нагрузки.

– Иду, иду.

– Давно пора, – бросил Козимо. Его не трогали недуги старика. – Мой плащ и перчатки! Живо! Я очень спешу.

– Слушаюсь, господин, – задыхаясь, проговорил старый слуга.

Бедняга поковылял, насколько позволяли силы, и вскоре вернулся в сопровождении Матильды, неся в руках одежду Козимо. Когда он остановился, с его лица ручьями лил пот. Энрико старался не разгневать гостя. Но он был стар и немощен. Козимо буквально вырвал из его рук одежду, небрежно набросил плащ на плечи и натянул перчатки.

– Господин, подать карету? Тогда я скажу кучеру…

– Не надо. Я хочу прогуляться. А кучеру скажи, чтоб ехал прямо в имение.

– Но, господин, как же вы дойдете пешком…

– Это моя забота, – грубо оборвал его Козимо, направляясь к выходу. – Ты наконец откроешь дверь?

Старик проковылял к двери, чтобы открыть тяжелый засов.

– Прощай, – коротко бросил гость и быстрой походкой вышел из дома.

– Этот человек плохо кончит, – заметила Матильда, обращаясь к Энрико.

– Твоя правда, – согласился старик и тяжело вздохнул. – Или прикончат нечестивца в темном переулке, или дьявол заберет его грешную душу.

Козимо слышал каждое слово: ни Матильда, ни Энрико не утруждали себя шепотом. Однако Козимо не волновали такие пустяки. Пускай считают его выродком, исчадием ада – всем чем угодно. Ему все равно.

«Возможно, они правы, – думал он, широкими шагами переходя улицу. – Возможно».

Сегодня утром, получив письмо от кузена, он приказал кучеру запрячь лошадей и ехать во Флоренцию. Судя по всему, дело было срочным, иначе бы он с большим удовольствием проехался верхом на лошади. Теперь же, после разговора с Джулиано, он мог спокойно прогуляться по городу, побыть на свежем воздухе и успокоиться.

Козимо пересек Понте Веккио, где ключом била жизнь. Ювелиры, по преимуществу евреи, уже открыли свои лавки. Было воскресенье. В такой день даже из последнего скряги легко выколотить бережно припрятанную монету, и этим пользовались все: торговцы, домохозяйки и, разумеется, попрошайки, сидящие в сточной канаве между прилавками. Клянча и причитая, они протягивали руки за подаянием.

«Наверное, по воскресеньям Бог посылает людям больше, чем в будние дни», – подумал Козимо. Да, ничто не делается бескорыстно в этом мире. Он быстро спустился со Старого моста с его бесчисленными лавчонками и, выйдя на дорогу, ведущую в небольшую рощу, поднялся на холм. Когда-то они часто бывали здесь вместе с Джакомо. С тех пор прошло тринадцать лет. Они были молоды, полны надежд и энтузиазма, верили в идеалы. А сейчас? Что осталось от их былых надежд?

Козимо остановился на лужайке перед монастырем Сан-Миниато аль Монте, наслаждаясь с высоты холма чудесным видом города. Он распростерся перед ним, как вытканный живыми нитями ковер. В прозрачном свете осеннего дня поблескивали воды Арно. Фасады и крыши домов блестели, словно отполированный мрамор. Козимо не был здесь тринадцать лет. С тех пор город совсем не изменился. Лишь изредка t глаза бросались новые постройки или фасады приобрели иной облик. С годами дома меняли своих владельцев: кто-то обанкротился, другие разбогатели. Много воды утекло за эти годы, но в целом облик города остался неизменным.

Козимо, смотрясь по утрам в зеркало, видел себя все тем же юношей, каким был тринадцать лет назад, в то время как его друзья-сверстники заметно постарели, поседели и растолстели. Зубы у них поредели, на лицах пролегли глубокие морщины, а он и Джакомо остались молоды, как прежде, во всяком случае, их отражение в зеркале совсем не изменилось. Однако в действительности они изменились больше, чем все остальные. Другие лишь постарели, а он и Джакомо стали другими людьми. У них изменилось все. Все абсолютно.

Козимо глубоко вздохнул. Свежий воздух действовал на него благотворно: он обдувал его разгоряченные щеки и охлаждал огонь, пылавший в его душе. Мысли стали яснее. Он мог спокойно обдумать все, что узнал сегодня утром. Все, что было связано с той женщиной и письмом.

Почему она оказалась во дворце его кузена Джулиано? И как к ней попало письмо? Что бы там ни было, ясно одно: письмо было написано его почерком, его языком. И под ним стояла его подпись. Неважно, каким именем назвался человек, написавший это письмо. Неважно, что он совершенно не помнит, писал он письмо или нет. Важно одно: оно написано его рукой. Здесь надо искать разгадку.

С тех пор, как он и Джакомо впервые попробовали таинственный эликсир, мир перевернулся для них, и жизнь стала сплошным кошмаром: завтрашний день стал вчерашним, а сегодняшний превратился в послезавтрашний. Возможно, он действительно напишет это письмо – но в будущем, о чем пока не догадывается. А эта синьорина Анна, или как ее там называют, является посланницей из будущего? Нельзя исключать, что именно он заставил ее перенестись сюда, но из грядущего времени.

При этой мысли Козимо охватила дрожь. Он вспомнил о своем бывшем друге Джакомо, который уже не раз совершал экскурсы в прошлое, позволявшие ему воздействовать на настоящее, менять его в свою пользу, как ему заблагорассудится. Как-то раз в доверительном разговоре он признался Козимо, что однажды ночью он появился в спальне домашнего врача семьи Пацци и убедил его срочно отправиться в отдаленную от Флоренции деревню Сан-Эльеро, где якобы жила бедная крестьянка, которая срочно нуждалась во врачебной помощи. Не вдаваясь в подробности, Джакомо вместе с лекарем немедленно помчались в далекое село. На следующий день вечером, когда они вернулись в город, приемный отец Джакомо, Джулио де Пацци, был уже мертв. За обедом ему в рот залетела оса, и от ее смертельного укуса бедняга задохнулся. Домашний врач, узнав о случившемся, был потрясен. Ведь если бы он не отлучался, то вовремя бы оказал помощь больному и тот остался бы жив.

Джакомо, как и положено любящему сыну, долго носил траур по умершему. Но, когда друзья встречались, обмениваясь опытом с эликсиром, он, ликуя, посмеивался. Наконец-то он избавился от тирании отчима, исполнив, как он считал, лишь волю Божью. В тот день Козимо впервые задал себе вопрос: не лежит ли на эликсире проклятие? В глазах Козимо поступок Джакомо был не чем иным, как убийством, хладнокровным, жестоким убийством. Козимо вздрогнул, вспомнив эту историю.

С того злополучного дня они постепенно начали отдаляться друг от друга. Неразлучные некогда Козимо и Джакомо уже давно перестали быть друзьями. Джакомо пользовался «подарком богов», как он называл эликсир, почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, пренебрегая предостережениями гадалки. Козимо, в отличие от него, был предусмотрительнее и осторожнее. Он редко отпивал по нескольку капель напитка и, наблюдая за изменениями, происходившими с его бывшим другом, все чаще задумывался о том, что же могло стоять на обратной стороне листка, содержание которого стерло время. Не было ли там письменного предостережения, как пользоваться эликсиром? В то время как Джакомо все более впадал в безумство, Козимо все настойчивее искал колдунью Арианну, чтобы узнать содержание стершейся страницы. Увы, она безвозвратно исчезла, и Козимо не оставалось ничего другого, как проклинать тот день, когда он уговорил бывшего друга пойти на встречу с колдуньей и выведать ее тайну.

Козимо пытался отогнать от себя воспоминания тех дней, но они преследовали его, как назойливые мухи, терзали, мучили – ежедневно, ежечасно, не оставляя его даже во сне. Это были даже не сновидения. Чтобы видеть сны, надо заснуть. А Козимо начисто лишился сна. Почти тринадцать лет он не спал. Его неотступно преследовали лица Джулио де Пацци и многих других, умерших или погибших при трагических обстоятельствах людей по вине Джакомо. И это была лишь часть известных ему случаев. О многих он даже не догадывался. Эти видения лишили его покоя и сна. Он бесконечно устал. Тени умерших являлись ему в виде скелетов и черепов с пустыми глазницами и беззубыми ртами, выкрикивающими страшные проклятия. Он вздрагивал, обливаясь холодным потом. И так продолжалось изо дня в день, долгие годы. Ему не страшны были ад и чистилище. Его жизнь и без того превратилась в сплошной ад.

И вот откуда ни возьмись появилась эта женщина. Козимо не желал ничего знать о будущем, но он не хотел ничего изменять и в прошлом. Он решил не испытывать судьбу, стараясь избежать участи, постигшей его друга Джакомо. Он поклялся, что никогда не сделает этого. Что же могло побудить его спустя многие годы нарушить клятву и послать сюда эту женщину?

«У тебя две возможности, – шептал Козимо самому себе, глядя на раскинувшийся под ним город, – или ты продолжаешь жить, как жил, влача позорное существование, закрыв на все глаза и не вмешиваясь ни во что, или будешь говорить с этой женщиной».

Козимо сжал кулаки. В нем шла борьба с самим собой: он взвешивал все «за» и «против».

«Да, – почти выкрикнул Козимо, испугав выпрыгнувшего на поляну зайца, который тут же исчез в траве за холмом. Он наконец принял решение. – Кто бы ты ни был, кто загадал мне эту загадку, я должен разгадать ее во что бы то ни стало!»

Анна расхаживала по комнате взад и вперед. Несколько часов назад ей предоставили новую гостевую комнату на втором этаже дома. Это было более просторное помещение вытянутой формы, с двумя большими окнами, завешенными тяжелыми шторами вишневого цвета, вышитыми золотыми звездами, с великолепными коврами, огромной кроватью, стоявшей между окнами, с королевским балдахином из того же шелка, что и гардины. По обеим сторонам кровати стояли два тяжелых серебряных подсвечника со свечами. Стены украшали роскошные гобелены, на которых были изображены мужские, женские фигуры и сказочные персонажи. Анна не разобрала сюжетов. По-видимому, это были сцены из древнегреческой и древнеримской мифологии. Обстановку комнаты дополняли четыре стула, два низких столика, большой шкаф и тяжелый сундук. Но главным украшением комнаты был камин, расположенный прямо напротив кровати. Во времена, когда не было центрального отопления, камин служил единственным источником тепла. Осенью, а в особенности зимой даже в Тоскане случаются холода.

«Я уже думаю о зиме», – мелькнуло в голове у Анны. Она продолжала расхаживать по комнате. Удивительно, как быстро она свыклась со своим новым положением, несмотря на всю его неординарность. Это же можно сойти с ума: заснуть в XXI веке, а очнуться в XV! Интересно, таким ли простым будет ее путь обратно? Что, если уже завтра она проснется в своем номере в гостинице? Нет, это было бы слишком просто. Анна не верила, что Козимо так легко ее отпустит, во всяком случае, тот Козимо, с которым она познакомилась в 2003 году. Этот Козимо все тщательно продумал, организовал и подготовил – костюмированный бал, список приглашенных гостей, меню и, самое главное, тот колдовской напиток. Все, что произошло в тот вечер, было продумано до мельчайших деталей. Нет, Козимо – не спонтанная натура. Он действует по четко продуманному плану. Вообще-то Анна была не против провести несколько дней в обществе Джулиано. Но мысль, зачем она здесь и как ей вернуться домой, не оставляла ее ни на минуту. Она должна вернуться, чего бы ей ни стоило.

Итак, Козимо перенес ее в 1477 год. В конце концов, не так уж важно, как это ему удалось, важнее было другое – зачем? Зачем Мечидеа понадобилось перенести ее в прошлое? Мысленно Анна сравнивала «молодого» Козимо с тем Козимо, которого увидела на маскараде. «Молодой» Козимо был циником, эгоистом, которому наплевать на окружающих, в отличие от «зрелого» Козимо, мецената, покровителя искусств и гурмана. Этот Козимо был холодным мизантропом, производившим жутковатое впечатление. От него веяло скукой, которой не было у «молодого» Козимо. У Анны было ощущение, что у него на душе камень, который тяготит его и от которого он не в силах избавиться. Возможно, это лишь плод фантазии психолога-дилетанта. Ангела бы только посмеялась над ней и была бы права. И все же Анна чувствовала, что Козимо терзают угрызения совести. Возможно, он совершил поступок, который не дает ему покоя? Не в этом ли причина, почему он отправил ее в XV век: чтобы облегчить свою душу, снять с себя бремя и обрести долгожданный покой. При всей абсурдности ее предположений ничего другого не приходило в голову.

Нет, если все время об этом думать, можно сойти с ума. А может, это уже началось? И все-таки это самое логичное и простое объяснение. Вспомним прикладную физику. Профессор мог бы ею гордиться.

Нахмурившись, Анна продолжала шагать по комнате. Как известно, время лечит. Какое преступление надо было совершить, чтобы по истечении пятисот лет испытывать такие муки? Перед каким грехом бессильны время, деньги и власть? Обман? Предательство? Убийство? Анна тряхнула головой. Нет, так больше продолжаться не может. Надо прекратить эту головоломку.

А что, если сегодняшняя дата поможет найти ключ к разгадке? Сейчас 1477 год. В голове Анны на миг мелькнула неприятная догадка. А может, дата здесь ни при чем и это очередная шутка Козимо, который просто решил позабавиться и посмотреть, как она поведет себя в такой ситуации? Возможно, это одна из тех шуток, о которых говорил Джулиано и которые радуют только его самого? А она случайно подвернулась ему под руку?

Нет, Анна решительно отвергла эту версию. Все слишком тщательно продумано. Тот, кто сыграл с ней злую шутку, не стал бы так детально готовить свой план. Он бы не ждал конкретного человека, а совершил это с первым встречным. И все же… Разве не он сказал: «Я слишком долго ждал этого дня… и встречи с вами?» Уж слишком убедительно они прозвучали. Анна хорошо запомнила, как ее охватила дрожь, когда она их услышала.

Нет, не случайно она оказалась в 1477 году и в доме Медичи. Все-таки дата имеет значение. Что же случилось в том году? Анна ходила кругами вокруг камина, силясь воскресить в памяти главные события этого периода в истории семейства Медичи. 1449 год – рождение Лоренцо, 1492 год – смерть Лоренцо Великолепного. 1453 год – родился Джулиано, в 1478 году – умер. 1477 год ассоциировался у нее лишь с написанием великих полотен Боттичелли, к примеру, «Рождения Венеры». Но не могла же картина великого мастера быть причиной чьих-то угрызений совести – будь это даже подделка шедевра. Анна прикусила губу.

Если бы Козимо отправил ее в 1478 год, тогда другое дело. В том году случилось множество событий, закончившихся… Не успела Анна додумать до конца эту мысль, как вдруг ее осенило…

«Заговор Пацци», – прошептала она и остановилась как вкопанная. Кровь отхлынула от ее щек. Анна окаменела. Одна трагическая дата в истории Флоренции, связанная с семьей Медичи, сверлила ее мозг. Это случилось 26 апреля 1478 года – заговор Пацци. В этот день во время богослужения в соборе Санта-Мария дель Фьоре было совершено покушение на Медичи, в результате которого был убит Джулиано Медичи. Ее Джулиано.

Анну бросало то в жар, то в холод. Каждый раз, проводя экскурсии с туристами и рассказывая им о событиях того воскресенья, она испытывала жалость к далекому Джулиано, прекрасному юноше из Средневековья. Его безумно любил брат Лоренцо. Он был любимцем всех флорентийцев. Анна часто задавалась вопросом, почем жертвой пал именно он. Тогда она испытывала к нему сострадание. Сейчас познакомилась с ним лично. Это уже был не персонаж на прекрасном портрете Сандро Боттичелли, висевшем в галерее Уффици. Сейчас это был живой человек. Был еще жив, дышал, смеялся. Несколько минут назад она слышала его чудный ласковый голос. И она его…

Не связан ли Козимо с этим заговором? Может быть, это так угнетает его, лишает сна и покоя? Не причастен ли он к убийству своего кузена Джулиано? Не это ли преступление бременем лежит у него на душе?

Анна в волнении сжала кулаки. «Вот и разгадка, – сказала она себе. – Вот почему я здесь. Сейчас октябрь. До апреля остается немного времени. Впереди зима и весна. Еще есть шанс перевести стрелки часов и предотвратить убийство. И я сделаю это».

ГЛАВА 4
Улыбка Симонетты

После встречи с незнакомкой прошло почти две недели. Козимо все еще не решался обратиться к ней, расспросить о письме и о ней самой. Он настойчиво отклонял все приглашения кузена Джулиано отужинать или покататься верхом на лошади. Он избегал встречи с этой женщиной. Разумеется, он понимал, что может получить ответ на мучившие его вопросы лишь в том случае, если будет готов к разговору с ней. Он часто подходил к дому Джулиано, чтобы поговорить с чужестранкой, но, вместо того чтобы постучать в дверь и попросить о встрече, долго бродил вокруг дома и даже проникал к черному входу, который выходил на грязную зловонную улочку на задворках богатых купеческих домов. Роскошные фасады домов выглядели чистыми и ухоженными, а на задворках, куда не ступала нога почтенного господина, валялись кучи мусора, кишевшие крысами и прочей нечистью.

Для него, эстета, любителя красоты, сорившего деньгами и окружавшего себя роскошью, видеть подобную грязь было невыносимым испытанием. Но, несмотря на отвращение, он продолжал приходить сюда снова и снова, а потом несолоно хлебавши возвращался домой, ругая себя за малодушие.

Так было и в этот день. Козимо только что вернулся к себе, совершив очередную «прогулку» на задворки дома Джулиано. И снова его поход окончился неудачей, если, конечно, не считать того, что в последний момент ему удалось увернуться от ушата помоев, которые служанка из соседнего дома вывалила бездомным собакам. Козимо ругал себя за слабость и нерешительность: лучше бы его высекли, чем терпеть такие унижения. Почему он не постучался в дверь, как тысячу раз делал до этого, и не спросил слугу, старого болвана, дома ли синьорина и не примет ли она его? Конечно, Энрико пришел бы в ужас – какая непристойность! – и осудил бы: ведь синьорина не замужем, она гостья его хозяина. Возможно, Энрико даже не впустил бы его в дом. Но Козимо наплевать. Он просто оттолкнул бы старика и вошел в дом, посмеиваясь над моралью этих жалких людишек. Почему же он не решился подойти к двери и постучать? Козимо не узнавал себя. Чего доброго, он еще станет посмешищем для всей Флоренции и все мальчишки будут показывать на него пальцем и кричать вслед, что он сохнет по какой-то иноземке и даже боится зайти к брату. Он уже был готов заставить себя постучать… и снова не решился.

Горестно вздыхая, Козимо опять поплелся домой, покинув грязную улочку. В следующий раз он обязательно наберется мужества и постучит в дверь. Может быть, даже завтра.

Прибавив шагу, Козимо направился в сторону церкви Санта Мария Новелла. Сегодня базарный день, и там наверняка собралось много народу. Сталкиваться с толпой совсем не хотелось, но была одна причина, которая привела сюда Козимо.

За церковью находилась небольшая улочка, где собирались возчики средневековых флорентийских «такси», простых, недорогих повозок с жесткими неудобными сиденьями, которые – при желании и за умеренную плату – могли довезти тебя хоть до Сиены или Пизы, не задавая лишних вопросов.

На рыночной площади действительно царило оживление. Крестьяне и ремесленники предлагали свой обычный товар: гончары торговали горшками, ткачи – тканями. Изделия были просты и грубоваты, а потому и стоили недорого. Какой товар, такой и покупатель: в основном это были прачки, мальчишки-подмастерья, кучера, воришки и прочий городской сброд в старом, рваном тряпье, с неухоженными помятыми лицами и взлохмаченными волосами. Да и пахло здесь не духами, изысканными сладостями или заморскими пряностями, а человеческим потом, прогорклым жиром и заплесневелым сыром.

Здесь, как на любом другом рынке, не обходилось без уличных фокусников: босые голодные ребятишки с восторгом хлопали в ладоши, глядя, как они ловко жонглируют и глотают огонь.

Среди жонглеров был один шут – худой парень в костюме Арлекина, висевшем на нем как на чучеле. Судя по его виду, он много месяцев не пользовался мылом и водой, но его острому языку позавидовал бы любой придворный шут. Он так забавно увивался за служанками и кухарками, похваливая одних, подначивая других и высмеивая третьих, причем делал все так живо, остро и смешно, что даже Козимо, понимавший толк в острословии и изяществе языка, на миг забыл о своих бедах и остановился, придя в восторг от шутовской игры.

В этот момент Арлекин блестяще изображал Лоренцо Медичи. Важной походкой, гордо подняв голову, он величаво прохаживался по площади, широко расправив грудь, потом приказал одному крестьянину сочинить стих, заказал прачке портрет, на котором должно быть не менее сотни овец, причем небесно-голубого цвета, а в конце «номера» запустил в толпу пригоршню мелких камешков – дескать, хватайте милостыню. Козимо не мог удержаться от улыбки, и Арлекин обратил на него взгляд.

– Вы только посмотрите, друзья мои, – завопил, подскочив к Козимо, звеня бубенцами на руках и ногах, – глядите, кто среди нас! Среди всей этой грязи, уродства и нищеты! Простите, синьор, что я не успел поприветствовать вас, – продолжал он, отвешивая низкие поклоны. – И простите мое злоязычие. Я вовсе не собирался оскорблять вас и членов вашего семейства!

Козимо улыбнулся.

– Да я верю тебе, – снисходительно ответил он на шутку фигляра. – Твоя игра доставила мне истинное удовольствие, и я прощаю тебя, потому что ты блестяще владеешь языком. Но откуда тебе известно, что я родственник того человека, которого ты так ловко здесь изображал?

В глазах фигляра мелькнула хитрая усмешка.

– Ну, предположим, я угадал по кончику носа. Или по подбородку. Как вам будет угодно, благородный господин.

– Ты очень точно его изобразил, попал в самую точку, – сказал Козимо, потирая подбородок.

– Вы правы, синьор, – ответил шут и снова поклонился. – Золотые слова.

Козимо улыбнулся. Удивительно, что этот нищий фигляр, ничуть не смущаясь и не боясь, мог говорить с Медичи. А ведь ему нет и двадцати.

– А ты умен, парень, – заметил Козимо. – Ты дерзкий и бесстрашный. А это редко сочетается в одном человеке. Я бы хотел тебя вознаградить.

Не успел Козимо потянуться за кошельком, как Арлекин положил ему руку на плечо. Это был настолько фамильярный жест, выходящий за рамки всяческих приличий, что за него можно было жестоко покарать. В другое время Козимо с брезгливостью бы отдернул от него руку, будь даже парень из его круга, но в данный момент он почему-то не увидел в этом жесте ничего непристойного. Этот молодой шут, почти бродяга, коснулся его, словно имел на это право. Он выступил на равных.

– Нет, господин. Вы же не хотите меня обидеть? Лишить удовольствия посмешить отпрыска светлейшего рода Медичи? Это уже награда для меня. Отныне я присуждаю себе титул «шута Медичи», который сулит наполнить мой шутовской колпак золотым дождем звонких монет. Уберите, синьор, свой кошелек. Пусть за вас, как обычно, расплатятся крестьяне, кучера и прачки.

Слова легко слетали с его языка, и в них трудно было заподозрить злой подтекст. Слова были остры и отточены, как испанский клинок, которым в два счета можно отсечь голову. «Этот парень бунтарь и вольнодумец, а может, еретик», – подумал Козимо. Для таких, как он, авторитетов нет. Ему наплевать на то, какие последствия могут повлечь его дерзкие выходки. Это объект судьи или кардинала. Но именно такая дерзость и бесстрашие безумно импонировали Козимо. Ему, в отличие от других вельмож, даже не пришло в голову наказать парня за его острый язычок. В сущности, все сказанное было чистейшей правдой, но облеченной в изящную словесную форму.

– Что же, ты опять прав, – с улыбкой ответил Козимо. – Но считаю долгом предостеречь тебя. Если не хочешь лишиться головы, советую быть осторожнее со словами и выбирать подходящий предмет для шуток.

– Благодарю вас, господин, за вашу заботу и предостережение, – сказал шут, низко кланяясь. – Я, разумеется, приму их во внимание. А теперь избавляю вас от своих шуток.

Он повернулся и быстро исчез, растворившись в толпе. Козимо проводил его взглядом, не переставая улыбаться.

«Наверное, испугался, что позову стражу», – подумал Козимо и медленно зашагал дальше. Он был под впечатлением от смелости шута, удивляясь, что кто-то сумел его развеселить. Он уже забыл, когда в последний раз улыбался. Сейчас у него было прекрасное настроение. Ноги легко несли его по грязному булыжнику базара. У него было хорошо на душе, пусть даже не надолго.

Миновав базарную площадь, он повернул за угол, чтобы попасть на извозчичью площадку, как вдруг из-за столба мелькнула пара ног, одетых в пестрые штаны.

«Господи, да это же мой юный друг, Арлекин! Что он здесь делает?» – подумал Козимо и тихо подкрался к нему ближе.

Парень не слышал, как он подошел к нему вплотную: он увлеченно подсчитывал монеты в кошельке, который показался очень знакомым Козимо.

– Так вот почему ты отказался от вознаграждения? – громко спросил Козимо.

Парень от неожиданности вздрогнул, но быстро опомнился и взял себя в руки.

– Ладно, благородный синьор, мы здесь одни, и, кроме Господа Бога, нас никто не услышит. Скажите начистоту, сколько вы собирались дать мне на чай? Одну монету? Две? Вы щедрый господин. Сегодня я бы на них прокормился. А завтра? Вы же не будете отрицать, что все содержимое кошелька лучше, чем его часть, к тому же очень малая.

– Но это воровство, – спокойно заметил Козимо. Он не мог понять, как шуту удалось выкрасть у него кошелек.

– С точки зрения закона, – возразил Арлекин, пожав худыми плечами, – вы, может быть, и правы. Но разве не ошибка – гордо расхаживать по площади Санта Мария Новелла, обвешавшись золотыми цепями, с тугим кошельком в кармане? Как говорится, на то и щука в море, чтобы карась не дремал. Признайтесь, вы даже не заметили пропажи. Да и что для вас эта сумма?

– Возможно, ты и прав. Не надо было сюда приходить. Но от этого мой кошелек не перестал быть моим. – Козимо дружески улыбнулся и протянул руку за кошельком. – Отдай.

– С какой стати? Мы здесь одни. Кричи не кричи, здесь никакой стражи, и вам никто не поможет.

– И снова ты прав, – спокойно ответил Козимо. Его забавляла эта игра. – А я не нуждаюсь в страже. Я и сам справлюсь. Ты не успеешь и пикнуть, как я одним ударом уложу тебя. Можешь мне поверить. Я Козимо де Медичи.

Козимо не без удовольствия заметил, что это имя возымело свое действие. Несмотря на толстый слой грязи на лице парня, было заметно, что он страшно побледнел.

– Вы? Вы вправду тот самый Козимо Сумасшедший, который водит дружбу с дьяволом? – в страхе прошептал он. – Кадык на его шее нервно задергался. Он в страхе прижался к стене, словно пытаясь в нее вдавиться. – Господин, я не хотел…

– Вижу, мое имя тебе знакомо. Значит, тебе известно и то, что для меня не существует законов. Стоило бы мне захотеть снести с плеч твою умную башку, я, ни минуты не медля, сделал бы это на месте. Никто бы тебя не услышал и не пришел на помощь. Никто и слова бы не сказал. Наутро стража нашла бы труп вора. И даже если кто-то увидел бы меня на месте преступления… – Козимо повел плечом. – Кто бы посмел указать на меня? Я Медичи. А Медичи не судят. А теперь следуй за мной.

Парень торопливо кивнул. Он дрожал как осиновый лист, и Козимо прикусил губу, чтобы не расхохотаться. Как же быстро распространяются слухи по городу. Козимо злило то, что ему часто приписывались грехи, которых он не совершал. Сейчас же дурная молва послужила ему на пользу и даже позабавила его. Если бы он сказал парню, что посадит его на кол или превратит в жабу, тот бы поверил. Трясясь от страха, воришка медленно протянул ему кошелек.

– Что вы со мной сделаете? – спросил шут, когда Козимо проверял содержимое кошелька. – Вы меня не…

– Как твое имя?

– Ансельмо, господин.

– Нет, Ансельмо, я тебя не убью, при условии что ты не будешь больше воровать, и не отдам под суд, – сказал Козимо. У него было чудное настроение. Он получил больше, чем деньги. Он приобрел доверенное лицо. Улыбаясь, он сунул кошелек в карман. – Ты ведь знаешь, что обо мне говорят злые языки. Если я решу тебя наказать, мое наказание будет страшнее, чем тебе может присниться в самом кошмарном сне.

Парень чуть было не поперхнулся и задрожал всем телом.

– Что вы собираетесь со мной сделать?

– Ты будешь служить мне. С этой минуты ты работаешь на меня.

Ансельмо молча уставился на Козимо. Его лицо выражало удивление, сомнение и в то же время облегчение. Разумеется, он радовался, что так легко отделался. Но страх, не дьявол ли явился по его грешную душу, не покидал его.

– Вы хотите, чтобы я… стал вашим шутом?

– Нет. В моем окружении, как и во всей Флоренции, шутов предостаточно. Мне нужен преданный слуга, а в вознаграждение ты получишь кров, еду, одежду, не считая моего общества. Что скажешь?

Ансельмо на минуту задумался, недоверчиво сверкнув глазами. Не ослышался ли он?

– Конечно, синьор, это большая честь для меня, – выговорил он наконец, – но у меня нет ни благородного происхождения, ни соответствующего службе воспитания. Я вор и не имею понятия, как вести себя с людьми вашего круга.

Козимо покачал головой.

– Ты думаешь, что я не понимаю, с кем имею дело? Ты принимаешь меня за дурака? Послушай, мне нужен не мальчик из хорошего дома, который умеет чистить столовое серебро, знает, когда подать рыбу. Мне нужен человек со смекалкой, острым языком и ловкими руками, чтобы на лету угадывал мои желания, какими бы странными они ни были. Ну?

Ансельмо снова подумал, и в глазах его сверкнул огонек.

– Разве у меня есть выбор, синьор? Вы сами сказали, что выберете для меня наказание. Как я могу ослушаться? – На его лице расплылась широкая усмешка. – Я рад служить вам, господин. Будьте уверены, я никогда не забуду вашей доброты.

Козимо улыбнулся. Все шло по его плану.

– Тогда приветствую тебя в качестве моего личного слуги, – сказал он, протянул Ансельмо руку. – Ты скоро убедишься сам, как мало правды в сплетнях, которые ходят обо мне по городу, и как они мало значат для меня.

Ансельмо кивнул.

– Я понимаю, господин.

– Знаю, ты умная голова. Поэтому я и выбрал тебя. А теперь берем повозку и едем ко мне домой. Когда вымоешься, пострижешь волосы и облачишься в новую одежду, получишь от меня первое поручение.

Джулиано помог Анне подняться в карету и вслед за ней уселся сам. Эта карета была намного удобнее, чем та, в которой она в ночь своего «приземления» в Средневековье исколесила всю Флоренцию: мягкие сиденья из толстой плотной ткани темно-вишневого цвета, та же материя – на спинке сиденья. Она сидела прямо напротив Джулиано, но между ними еще оставалось достаточно места, чтобы вытянуть ноги.