Текст книги "Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех"

Удивительное движение! Я всегда говорю своим ученикам: как только я понял это, я больше не мог смотреть на звездное небо, не думая о том, что оно движется для меня. Именно это Вергилий объясняет Данте: небо движется для тебя, все это движение – ради тебя, и первой это движение начала Богородица. Вспомним, как мудро Церковь установила чтение розария: она учит нас говорить «в час смерти нашей» по окончании молитвы «Радуйся, Мария». Становится понятным урок, который дает нам Церковь: «Когда вы подойдете к рубежу, когда достигнете границы, когда вам предстоит последнее сражение, именно в этот момент, который называют самым христианским словом „агония“ (агон значит „борьба, война“, ведь последняя битва происходит именно в этот момент)… И если тогда там будет Мария, как это было бы прекрасно, какую уверенность это придало бы вам». Почему в час смерти нашей мы призываем Деву Марию? Потому что только Она смотрит на нас глазами матери, только Она может смотреть на нас таким образом, только Она посмотрела бы так. Это то, что понимают все матери (даже если это только бледный отблеск такого отношения), когда они смотрят на уже взрослое дитя: перед их внутренним взором возникает тот новорожденный, который весь – воплощение желания, желания принадлежать, весь – абсолютная чистота и истина. И Богородица посмотрела бы на нас таким образом, именно так Она посмотрела на Данте, когда призвала святую Лючию.

 
Лючия, враг жестоких, подошла
Ко мне, сидевшей с древнею Рахилью,
Сказать: Господня чистая хвала,
 

Беатриче тоже ничего не заметила, она с кем-то спокойно беседовала. Но пришла святая Лючия и сказала:

 
О Беатриче, помоги усилью
Того, который из любви к тебе
Возвысился над повседневной былью.
 
 
Или не внемлешь ты его мольбе?
Не видишь, как поток, грознее моря,
Уносит изнемогшего в борьбе?
 

[ «Беатриче, разве ты не поможешь тому, кто ради любви к тебе „возвысился над повседневной былью“ (речь идет об истории создания „Новой жизни“), ты не слышишь его, тебе его не жалко, разве ты не видишь, как рискует он своей жизнью в сумрачном лесу?»]

 
Никто поспешней не бежал от горя
И не стремился к радости быстрей,
Чем я, такому слову сердцем вторя,
 
 
Сошла сюда с блаженных ступеней,
Твоей вверяясь речи достохвальной,
Дарящей честь тебе и внявшим ей».
 

[ «Еще ни один человек в мире, спеша ради своей выгоды или спасаясь от опасности, не бежал так быстро, как я после этих слов. Можно сказать по-другому: после того, как я услышала эти слова, я мгновенно бросилась к тебе, „Твоей вверяясь речи достохвальной, / Дарящей честь тебе и внявшим ей“, зная, что могу на тебя положиться».]

Тем временем Вергилий продолжил свой рассказ:

 
Так молвила, и взор ее печальный,
Вверх обратясь, сквозь слезы мне светил
И торопил меня к дороге дальней.
 

[ «После того как она сказала мне все это, она принялась плакать, она разрыдалась. Плакала Мария, плакала Лючия, плачет и Беатриче: и это зрелище женщин, исполненных жалости к тебе, подвигло меня прийти на помощь еще быстрей».]

 
Покорный ей, к тебе я поспешил;
От зверя спас тебя, когда к вершине
Короткий путь тебе он преградил.
 

[ «И я пришел к тебе, как мне было заповедано, именно в тот момент, когда ты нуждался в помощи, я спас тебя от волчицы».] Теперь попробуй еще хоть раз сказать, что ты недостоин!

 
Так что ж? Зачем, зачем ты медлишь ныне?
Зачем постыдной робостью смущен?
Зачем не светел смелою гордыней, —
 
 
Когда у трех благословенных жен
Ты в небесах обрел слова защиты
И дивный путь тебе предвозвещен?»
 

«Почему, почему ты так труслив? Почему ты „робостью смущен“, зачем поощряешь эту низость? Зачем „медлишь“, почему остановился? Почему не идешь вперед, не берешь на себя ответственность, не принимаешь решение, „зачем не светел смелою гордыней“, а значит – дерзостью, чтобы отправиться в путь, чтобы пойти вперед? Куда подевались твои честность перед собой, мужество в принятии решений? Вспомни, у трех благословенных женщин (Богородицы, святой Лючии и Беатриче) ты „в небесах обрел слова защиты“, ты находишься у них в сердце, они заботятся о тебе на небе, да и моя речь предвещает столько блага! Я сказал тебе, что мы преодолеем этот путь, что есть выход, что зло не побеждает и последнее слово не за ним, жизнь может быть спасена, может быть благой, может быть такой, какой ты пожелаешь. Смелее! Смелее, ты сможешь!»

 
Как дольный цвет, сомкнутый и побитый
Ночным морозом, – чуть блеснет заря,
Возносится на стебле, весь раскрытый.
 

[Подобно цветам в поле (еще одно прекрасное и известнейшее сравнение), которые склонились в темноте и холоде ночи под тяжестью росы, как только забрезжит рассвет, заново выпрямляются и снова открываются солнцу]:

 
Так я воспрянул, мужеством горя;
Решимостью был в сердце страх раздавлен.
И я ответил, смело говоря…
 

[Так случилось и со мной: моя доблесть, обращенная на себя саму и раздавленная низостью, теперь распрямилась, отвага и дерзость снова вернулись ко мне, и я смог поднять голову.] Едва Вергилий произнес: «Тебе не хватает храбрости и дерзости», Данте ответил: «Нет, я вновь обрел силы. Твои слова, твое свидетельство, твой рассказ ободрили меня. Они вселили в меня смелость и дерзость, необходимые для того, чтобы начать путь». Теперь Данте отвечает уверенно, как человек, крепко стоящий на ногах и говорящий смело:

 
«О, милостива та, кем я избавлен!
 

«Великая милость, что Судьба сжалилась над моим ничтожеством, убогостью, над моим ничто! Великое чудо, что судьба, небо, Бог сжалились надо мной, даровали мне бытие, жизнь, пришли ко мне на помощь!»

 
И ты сколь благ, не пожелавший ждать,
Ее правдивой повестью наставлен!
 

Спасибо тебе, друг, ставший посредником в этом. Ведь через эту цепь благих событий, эту святость, это общение святых Бог участвует в истории и достигает каждого из нас, одного за другим: через друга, учителя, через приветствие, книгу, доброе слово, через прощение. Через что-то и через кого-то Бог приходит к каждому из нас, как пришел к Данте. И как благодарен тогда человек за своего друга, женщину или учителя, которые помогают начаться этому пути.

 
Я так был рад словам твоим внимать
И так стремлюсь продолжить путь начатый,
Что прежней воли полон я опять.
 

Своими словами ты вновь пробудил во мне желание идти за тобой. Я обрел силы и решимость. Благодаря тебе, встрече с тобой я могу принять этот вызов, могу жить на высоте моего желания, потому что оно поддерживается, сопровождается, оно проясняется, воспитывается и спасается. Можно начать великое путешествие.

 
Иди, одним желаньем мы объяты:
Ты мой учитель, вождь и господин!» —
Так молвил я; и двинулся вожатый,
 
 
И я за ним среди глухих стремнин.
 

Сейчас наши стремления совпадают, сейчас я знаю, что у нас одно желание, мы хотим одного, и вместе мы сможем это сделать, раз наш путь проложен таким образом, и ты – мой проводник. «Ты мой учитель, вождь и господин!» – Данте не ограничивается каким-то одним словом, чтобы передать величие и роль свидетельства, способного обратиться к Истине. Вергилий говорит Данте: я для тебя свидетель Истины, которая решила достичь тебя. И вот наконец путешествие может начаться.

В заключение скажем: главная идея песни в том, что зло человека – это часть зла всего мира, и что единственная настоящая битва с ложью и злом – это та битва, которую мы должны вести с самими собой. Это напоминает мне фильм «О людях и богах»[67], советую всем его посмотреть. В фильме рассказывается история семи монахов, убитых в Алжире исламскими террористами восемнадцать лет назад. В одном из эпизодов упоминается завещание аббата. В нем меня чрезвычайно поразили следующие слова: «Моя жизнь давно потеряла младенческую невинность. Я прожил достаточно, чтобы осознать, что являюсь соучастником зла, которое, к несчастью, кажется, господствует в мире, и того зла, которое может поразить меня вслепую». Поразмышляем вместе над этими словами: «Я достаточно жил, чтобы понять, что я пособник зла, которое, как кажется, побеждает в мире и которое может поразить меня в любой момент, без причины. Я соучастник этого зла». Эти слова выражают всю глубину и истинность того, о чем говорит Данте: настоящая битва не в мечтах о спасении мира, «ибо нищих всегда имеете с собою» (Мк. 14: 7), – сказал Иисус. Если кто-то и изменит мир, это может быть только Отец Небесный; но каждому из нас предстоит битва: мы должны это признать, чтобы противостоять нашей слабости, мы должны всегда бодрствовать. Бодрствовать означает постоянно быть способными позвать: «Miserere! Помилуй!»

И лучше других это понимают старые люди. Именно потому в Евангелии, когда к Иисусу привели блудницу, чтобы смутить Его, поставить в затруднительное положение, Он ответил: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень» – и «стали уходить один за другим, начиная от старших» (Ин. 8: 7–9). Жизнь, если мы не абсолютно глупы и лживы, помогает нам осознать нашу слабость, наше зло. Она должна сделать нас смиренными, внимательными, исполненными вопрошания, настолько нуждающимися в прощении, что мы начинаем созидать благо, как это делал тот монах.

Мне кажется, в этом смысле уместно говорить о постоянной битве, исполненной жалости к самому себе, о битве «и с тягостным путем, и с состраданьем».

Песнь III
«Вовек не живший, этот жалкий люд»

На этот раз Данте действительно отправляется в путь и сразу же оказывается перед вратами ада:

 
Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.
 
 
Был правдою[68] мой зодчий вдохновлен:
Я высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворен.
 
 
Древней меня лишь вечные созданья,
И с вечностью пребуду наравне.
Входящие, оставьте упованья.
 

Это надпись на вратах ада. Это врата ада, говорящие о себе в первом лице: «Через нас проходят в город страданий». В город страданий с большой буквы, страданий бесконечных, страданий от осознания того, что путь к добру и истине навсегда закрыт.

«Был справедливостью мой зодчий вдохновлен», – именно справедливость стала движущей силой для создания ада. Вот что эти врата говорят о преисподней: «Именно справедливость стала движущей силой Бога, сотворившего ад. Действительно, меня сотворили „Высшая Сила, Полнота Всезнанья и Первая Любовь“ – Троица. Бог единый в Трех Лицах – Бог Всемогущий, Бог Наивысшая Мудрость, Бог Первая Любовь – сотворил ад. Почему существует ад? Потому что если бы ада не существовало, не существовало бы и свободы; человеческая свобода в конечном счете не утверждалась бы полностью, не утверждался бы этот дар Бога каждому из нас. Ад был создан по справедливости, потому что Бог хочет быть справедливым, Он действительно хочет дать каждому то, чего мы желаем. И можно желать попасть в ад, можно хотеть этого. Поэтому он должен быть.

А будет он полон или пуст – это другая история. Может статься, что никто не окажется там навечно, может статься, что не нашлось ни одного человека, который был бы столь ожесточенным, упрямым и остервенело погрязшим во зле, в отвержении Бога, чтобы заслужить вечное отдаление от Него. Возможно, Богу достаточно лишь одной мысли, испуга, трепета сердца, чтобы спасти самого закоренелого преступника. Но возможности действительно оказаться в аду, возможности навечно сказать Богу «нет!» не могло не существовать. Поскольку иначе весь мир был бы просто фарсом: если все так или иначе хорошо, если независимо от твоих поступков ты спасен, то где же твоя свобода? Где истинная драма свободы, которая призвана принять решение, во времени и навечно, кому принадлежать, чью сторону принять? Бог предельно серьезно относится к Своему творению, Он хочет спасти его и готов на все, Он умер на кресте ради этого, но Он не осмеливается нарушить его свободу.

Если творение не хочет Бога, Он позволяет творению удалиться. Ад существует, это реальная возможность, возможность для всех, это условие, необходимое для того, чтобы жизнь и спасение стали чем-то важным.

Другое замечание. Все мы немного сбиты с толку образом ада (на создание которого сам Данте повлиял, как никто другой) как места мучений, ужасных наказаний и пыток… Но это всего лишь образы, которые придумали сами люди, чтобы передать представление о невыносимой боли. Ад – это не филиал советского ГУЛАГа или нацистских лагерей (хотя они и могут быть примером ада на земле, появляющегося тогда, когда люди забывают Боге или, еще хуже, когда они начинают думать, что они сами – боги…). Наказание, которому подвергаются души, обреченные на адские муки, – это самое ужасное наказание из всех возможных, а именно – утрата объекта своего желания навечно. Чтобы быть точными: не Бог «наказывает» человека, сами люди выбирают удаленность от Него. А поскольку Бог является объектом их самого глубинного желания, результатом такого отказа становится жизнь, абсолютно лишенная любой возможности блага, то есть ад.

Это похоже на ситуацию, когда молодой человек влюблен в красивую и умную девушку, и она отвечает ему взаимностью, а потом что-то происходит: он произносит неуместное слово, возможно, он неправильно понял какой-то ее поступок или увлекся другой девушкой… и в конце концов оставляет ее, окончательно оставляет. Потом, перед самой смертью, он снова встречается с ней и видит, что она по-прежнему любит его, и у него открываются глаза, он понимает, что они были созданы друг для друга: какую жизнь они могли бы прожить вместе, вместо его пустой и никчемной жизни, вместо глупостей, которые он натворил!.. Но жизнь прошла, ничего нельзя изменить. Не она наказала его, он сам себя наказал, отдалившись от нее. Так же и с Богом: человек наказывает себя сам, навечно отказываясь от того, для чего было создано его сердце. Бог любит свободу человека столь сильно, что оставляет ему даже эту ужасную возможность. Поэтому надпись на дверях ада заканчивается такими страшными словами: «Входящие, оставьте упованья»[69].

 
Я, прочитав над входом, в вышине,
Такие знаки сумрачного цвета,
Сказал: «Учитель, смысл их страшен мне».
 

Оказавшись перед вратами ада, прочитав эти странные слова, Данте спрашивает у Вергилия (который сразу возвращается к своей работе учителя – того, кому можно задавать вопросы; а Данте, в свою очередь, становится учеником: он задает вопросы, поскольку задавать вопросы есть высочайшее проявление человечеcкого ума – как в школе, так и в жизни): «Учитель, объясни мне, что это значит?»

 
Он, прозорливый, отвечал на это:
«Здесь нужно, чтоб душа была тверда;
Здесь страх не должен подавать совета[70].
 
 
Я обещал, что мы придем туда,
Где ты увидишь, как томятся тени,
Свет разума[71] утратив навсегда».
 

[ «Дорогой Данте, здесь тебе нужно принять решение, нужно, чтобы страх оставил тебя и всякая трусость умерла».] Решение уже принято, но оно должно приниматься постоянно.

Итак, первые три песни образуют некое единство, их назначение – пояснить нам: начните с серьезной и честной позиции в жизни, потому что без этой честности невозможно стать зрелым, невозможно начать путь. И вновь это увещевание: «Здесь страх не должен подавать совета»[72], решайся, потому что мы добрались до того места, о котором я рассказывал тебе, там ты увидишь, «как томятся тени (то есть про́клятые), / Свет разума утратив навсегда». В данном случае свет, благо – это объект стремления, то благо, которого желал интеллект, разум, желало сердце; про́клятые навсегда утратили благо, которое является объектом желания нашего разума, то, к чему он не устает стремиться.

 
Дав руку мне, чтоб я не знал сомнений,
И обернув ко мне спокойный лик,
Он ввел меня в таинственные сени.
 

Какая нежность, какое воспитание, какое милосердие. «Дав руку мне», – Вергилий должен протянуть Данте руку, поскольку тот теряется в столь запутанной ситуации. Вергилий протягивает ему руку и улыбается. Так поступает мама с ребенком: они спускаются в погреб, ребенок боится… Что ему помогает преодолеть страх? То, что он чувствует сильную руку отца или матери. Это как раз те люди, которые помогают побеждать в жизни. Впечатляет, что путь может начаться таким образом: рука, берущая руку Данте, как рука мамы, берущей за руку своего ребенка: «Не бойся, я с тобой». Разве не так поступают родители? Как ребенку стать взрослым, как не бояться жизни? Он не боится жизни, потому что рядом с ним есть взрослый, который не боится жизни и который может, улыбаясь и глядя ребенку в глаза, сказать: «Не бойся, я здесь».

Так и Данте начинает свое путешествие, как ребенок, нуждающийся во взрослом, в учителе, который повторяет ему: «Не бойся». Чтобы не бояться, нужно чувствовать, что твою руку держит другой, видеть улыбку другого, видеть его уверенность.

 
Там вздохи, плач и исступленный крик
Во тьме беззвездной были так велики,
Что поначалу я в слезах поник.
 
 
Обрывки всех наречий, ропот дикий,
Слова, в которых боль, и гнев, и страх,
Плесканье рук, и жалобы, и всклики
 
 
Сливались в гул, без времени, в веках,
Кружащийся во мгле неозаренной,
Как бурным вихрем возмущенный прах.
 

Данте входит, но там темнота, он ничего не может разглядеть, в этой темноте словно бушует песчаная буря, он слышит сильный шум ветра, и в нем – проклятия на незнакомых ему языках, но он различает, что крики полны гнева, злобы и богохульства.

 
И я, с главою, ужасом стесненной:
«Чей это крик? – едва спросить посмел. —
Какой толпы, страданьем побежденной?»
 

Что происходит? Кто они? Зачем столько боли? Почему они прокляты?

 
И вождь в ответ: «То горестный удел
Тех жалких душ, что прожили, не зная
Ни славы, ни позора смертных дел.
 

Здесь вновь возникает тема трусости. Третья песнь описывает удел нерадивых: жестокое, безжалостное наказание. Это одна из самых жестких страниц во всей поэме. Эта песнь о тех, кто не решает, не выбирает, не встает ни на чью сторону, о тех, «…что прожили, не зная / Ни славы, ни позора смертных дел», о тех, о ком нельзя сказать ни плохо, ни хорошо, о тех, о ком ничего нельзя сказать! Пресные люди, которые ничего не знают. О таких людях Иоанн Богослов говорит: «Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3: 16).

 
И с ними ангелов дурная стая,
Что, не восстав, была и неверна
Всевышнему, средину соблюдая.
 

Вместе с людьми там находятся те ангелы, которые сказали о восстании Люцифера: «Посмотрим, если победит Люцифер, мы пойдем с ним, а если победит другой, тогда мы встанем на его сторону. Останемся в стороне, посмотрим, как все закончится, а потом, возможно, и примкнем к кому-нибудь».

 
Их свергло небо, не терпя пятна
[не может быть на Небе тот, кто не стяжал
никакой добродетели, не сделал ничего доброго, ничего хорошего…].
И пропасть Ада их не принимает,
Иначе возгордилась бы вина».
 

Они действительно хуже всех. Они не могут быть в раю, потому что не сделали ничего хорошего. Возможно, они даже удивились, когда апостол Петр обратился к ним со словами: «Нет, вы не можете войти сюда». Они, наверное, даже возмутились: «Но что плохого я сделал? Я не крал, не убивал, я не… я не…» Вот именно – ничего не сделал. Ты не жил. Как часто я слышал: «Мне не нужно ходить в церковь, мне и так хорошо, я не делаю ничего плохого…» Но быть христианином не означает не делать ничего плохого, быть христианином – значит выбрать, определиться, как и Христос, который присоединился к нам. Его выбор – быть с нами. Правильнее было бы не задавать вопрос: «Что здесь плохого или хорошего?» – а спрашивать: «Каково то добро, которое ты, даже среди тысячи предательств и неверности, возможно, тысячу раз спотыкаясь, но всегда поднимаясь вновь, несешь в этой жизни, двигаясь к цели?»

Эти души не могут находиться даже в аду. Мы, собственно, еще не вошли в ад, а находимся в его «преддверии». Врата открыты, но сам ад начинается после реки Ахерон. Данте хочет сказать, что эти души и ада недостойны, они не нужны даже дьяволу, даже он не знает, что с ними делать. Ад воистину бездонный, но он не может позволить им войти, «иначе возгордилась бы вина». Грешник, совершивший великий грех и хоть частично осознавший это, сказал бы: «Ну, по сравнению с этими я хоть что-то сделал» – и стал бы этим хвалиться. Поэтому их не желает принять даже ад.

 
И я: «Учитель, что их так терзает
И понуждает к жалобам таким?»
А он: «Ответ недолгий подобает.
 
 
И смертный час для них недостижим
[ведь они уже мертвы],
И эта жизнь настолько нестерпима,
Что все другое было б легче им.
 

[ «Они предпочли бы все что угодно, даже муки, этой гнусности, этой постоянной тоске, этой трусливости, которой была их жизнь и которой она будет вечно».]

 
Их память на земле невоскресима
[мир не помнит о них, уже на следующий день
после их смерти о них никто не вспоминал];
От них и суд, и милость отошли.
[Ни справедливости, ни милосердия:
ни ад, ни рай не желают иметь их.]
Они не стоят слов: взгляни – и мимо!»
[Оставь, они не стоят даже того,
чтобы мы о них говорили.]
 
 
И я, взглянув, увидел стяг вдали,
Бежавший кругом, словно злая сила
Гнала его в крутящейся пыли;
 
 
А вслед за ним столь длинная спешила
Чреда людей, что верилось с трудом,
Ужели смерть столь многих истребила.
 

[Я постарался внимательно всмотреться и увидел что-то, напоминающее знамя, перемещающееся так быстро, что я не смог его разглядеть. Вслед за знаменем двигались люди, но их оказалось так много, что трудно было поверить, будто столько людей умерло: мне казалось, количество нерадивых превышало все когда-либо жившее человечество.] Данте словно подразумевает: там находимся и все мы…

 
Признав иных, я вслед за тем в одном
Узнал того, кто от великой доли
Отрекся в малодушии своем.
 

Это тень одного из пап, Целестина V, который, сложив с себя обязанности, ушел на покой… Данте не может представить себе более трусливого поступка, чем отказаться от высшей ответственности, которую только может Бог возложить на человека, – от сана главы Церкви. И он говорит:

 
И понял я, что здесь вопят от боли
Ничтожные, которых не возьмут
Ни Бог, ни супостаты Божьей воли.
 

Он вновь повторяет: «Я понял: это место тех, кто не нравится ни Богу, ни дьяволу».

 
Вовек не живший, этот жалкий люд
Бежал нагим, кусаемый слепнями
И осами, роившимися тут.
 
 
Кровь, между слез, с их лиц текла, —
И мерзостные скопища червей
Ее глотали тут же под ногами.
 

Эти слова гениальны… «Вовек не живший, этот жалкий люд», те, кто никогда не был жив: можно прийти в мир как биологическое существо и находиться в нем как животное, как коза или кошка, но при этом не жить по человечески, на высоте своего желания. Они на самом деле как будто никогда и не жили, не жили как люди. И поэтому они навеки обречены отдавать червям то, что они не отдали идеалу, вечно проливать слезы и кровь, которые будут пожирать черви под их ногами.

Это закон возмездия, на котором стоит, как мы увидим, весь ад, где наказание дается в соответствии с грехом или в противоположность ему. В данном случае – это наказание в противоположность: то, чего ты не делал в жизни, будешь делать здесь, но с противоположным значением – нерадивые не бежали, не трудились, проливая пот, кровь и слезы (они всегда соблюдали нейтралитет, они всегда были ни при чем, они всегда умывали руки, и потому руки их ничем не замараны…). Сейчас же они будут вечно отдавать слезы и кровь червям. Другие наказания в поэме даны в соответствии с грехом, скоро мы увидим Паоло и Франческу, которые в жизни отдались буре страстей – так и в аду их будет швырять эта буря.

Итак, мы готовы отправиться в путь вместе с Данте; но мы узнали, что существует нечто худшее, чем выбрать зло, а именно не выбрать ничего.