Текст книги "Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех"

Песнь XXVI
«И я в морской отважился простор»

Из всех персонажей «Божественной комедии» Одиссей является одной из самых противоречивых фигур. Прочитав его историю, естественно, задаешься вопросом: почему он оказался в аду? Существует множество различных толкований, но я решил пойти очень простым путем: попытаться прочитать историю Одиссея так, как читал ее впервые, школьником под руководством преподавателя, как читал, уже сам став преподавателем, как читали ее мои близкие друзья. Эта история помогла мне лучше понять величие и благородство, всегда встречавшиеся на моем пути.

Образы, созданные искусством или литературой, в определенные моменты жизни становятся для человека настолько реальными, настолько точно описывающими то, чем он живет, что уже никогда не покидают его; эти образы – своего рода маяки, лучи, освещающие ему путь. Так, Дантов Одиссей, античный Икар и многие другие литературные герои стали частью моей жизни. Мне подумалось: самое простое, что можно сделать, – перечитать эту песнь, позволить ей увлечь нас; решимся же задать вопросы тому, кто стал для Данте образцом величия сердца, величия судьбы, неудержимой жажды бесконечного.

Как уже было сказано, «Божественную комедию» можно понять только в целостности: одна песнь дополняет другую, каждый шаг заставляет обернуться и подумать о проделанном пути. Герой Данте (и мы вместе с ним) меняется, он совершает путь самопознания, и то, что Данте, казалось бы, уже известно, по мере продвижения предстает в новом свете, обретает новую глубину.

Такой подход к чтению «Божественной комедии» открывает важность ключевых слов поэмы. В первую очередь слово «звезды», которым завершаются все три части поэмы: «И здесь мы вышли вновь узреть светила», «Чист и достоин посетить светила», «Любовь, что движет солнце и светила»[108].

Как уже было сказано, сердце человека стремится к звездам, к познанию Истины, познанию вещей, которые являются символами, знаками чего-то иного. Истина, переставая быть абстрактной, раскрывает нам жизнь: главной темой пути, описанного в «Божественной комедии», является возможность встречи с Истиной жизни, то есть возможность счастья, возможность познавать вещи такими, какими они есть в действительности, чтобы по-настоящему полюбить их.

Обратимся к цитате из «Пира», где высказана мысль, решающая для понимания истории Одиссея. Данте говорит, что человека, пришедшего в мир, привлекают окружающие его реалии, и «…так как знания души поначалу несовершенны, поскольку она еще неопытна и ничему не обучена, малые блага кажутся ей большими, потому о них она прежде всего и начинает мечтать»[109]. Затем, поскольку человек создан по образу и подобию Божию, он понимает, что этого недостаточно, и желание его не угасает, а только неустанно крепнет: «…малыши мечтают о яблоке, затем, когда подрастают, мечтают о птичке; еще позже – о красивой одежде, а со временем – о коне, потом – о женщине; а потом мечтают о небольшом богатстве, затем – о большом и еще большем. Происходит же это потому, что душа, не находя ни в одной из этих вещей того, что ищет, надеется обрести искомое в дальнейшем»[110]. Всякая вещь устремляет желание человека все далее, в бесконечность.

Почему столь важным является постоянное движение? Причину того, что Одиссей находится в аду, порой усматривают в том, что он слишком многого желал. Но процитированное выше опровергает эту гипотезу (здесь я предвосхищаю тезис, к которому вернусь в самом конце книги). Она безосновательна, поскольку противоречит всему, что Данте говорил о себе, о жизни, об отношениях между человеком и его призванием. Человек желает бесконечности, и более того – он предает себя, когда довольствуется тем, что имеет, когда, опустив глаза, перестает стремиться к чему-либо.

Потому если и есть что-то, чему стоит поучиться у Одиссея, так это нескончаемому желанию, возвышающему его и делающему эту историю столь достопамятной, столь близкой опыту каждого человека. Все зависит от этого желания – чтобы бесконечный свет Истины стал осязаемым, стал опытом… Это мы увидим и в песни тридцать третьей «Рая», являющейся гимном желанию, которое Бог сделал свойством человеческого сердца, желанию вечного. Это особенность человека (и Одиссей тому яркий пример), отличающая его от животного. Поэтому попробуем расслышать в этой истории, являющейся знаковой для всей нашей жизни, эхо бесконечности.

Начнем со стиха 76-го. Мы находимся глубоко в аду, в круге обманщиков и мошенников. Об Одиссее, одном из самых известных персонажей античной культуры, о чьем путешествии повествуют «Илиада» и «Одиссея», было сложено множество легенд: одни говорили, что после отвоевания Итаки он, дожив до старости, спокойно умер в кругу семьи, другие – что отправился в новое путешествие и больше не вернулся. Иными словами, как закончил свои дни Одиссей, осталось тайной.

Во времена Данте об этом говорили немало. Уже тогда он являлся достаточно противоречивой фигурой. Кто-то оценивал его личность положительно, дескать, это был умелый и мудрый правитель, обладавший неутолимой жаждой познания. Он предпочитал мирную жизнь, но должен был участвовать в войне. Другие считали его скорее вероломным обманщиком и предателем.

Главная черта Одиссея как литературного персонажа – хитроумие, которое проявилось, к примеру, в истории с троянским конем. Война за Елену продолжалась уже десять лет, когда во время осады Трои Одиссей придумал перед отплытием оставить на берегу моря деревянного коня, якобы предназначенного греками в дар богам. На самом же деле в нем спрятались греческие воины. Троянцы, решив, что враг отказался от осады, перенесли его в город. Ночью выбравшиеся из коня греки открыли городские ворота для своей армии – так была разрушена Троя. Именно этот коварный обман сделал Одиссея знаменитым.

По окончании войны он отправляется домой, в Итаку, но из-за враждебности богов, покровительствовавших троянцам, в особенности бога моря Посейдона, вынужден был скитаться долгих десять лет (эти приключения описаны Гомером в «Одиссее»). Через десять лет Одиссей наконец возвращается в Итаку. Он сражается с захватившими власть претендентами на руку Пенелопы, побеждает их, отвоевывает свой остров и жену, которая хранила ему верность долгих двадцать лет. Более о нем ничего не известно.

Такова история Одиссея, какой ее знал Данте. Его гениальной находкой стал эпизод, в котором он, встретившись с Одиссеем в аду, расспрашивает о конце его жизни. Данте не терпится узнать подробности гибели Одиссея, и тот согласен рассказать о себе и своей жажде «изведать мира дальний кругозор».

 
Когда огонь пришел под наш утес
И место и мгновенье подобало,
Учитель мой, я слышал, произнес…
 

В этом круге ада души грешников карают огнем. Внимание Данте привлекает странное раздвоенное пламя. Вергилий объясняет, что это Одиссей и его спутник Диомед, затем просит Данте умолкнуть и сам обращается к грешникам.

 
«О вы, чей пламень раздвояет жало!
Когда почтил вас я в мой краткий час,
Когда почтил вас много или мало,
 
 
Слагая в мире мой высокий сказ,
Постойте; вы поведать мне повинны,
Где, заблудясь, погиб один из вас»[111].
 

Торжественное вступление, подчеркивающее вселенскую значимость персонажа и его истории: «О вы, объятые пламенем, если мое произведение достойно ваших глаз, остановитесь. Один из вас, поведай, как ты умер».

 
С протяжным ропотом огонь старинный
Качнул свой больший рог; так иногда
Томится на ветру костер пустынный.
[Больший язык раздвоенного пламени – это Одиссей.]
 
 
Туда клоня вершину и сюда,
Как если б это был язык вещавший,
Он издал голос и сказал: «Когда
[Одиссей начинает рассказывать о себе]
 
 
Расстался я с Цирцеей, год скрывавшей
Меня вблизи Гаэты, где потом
Пристал Эней, так этот край назвавший…
[впоследствии этот остров был назван
Энеем Гаэтой]
 
 
Ни нежность к сыну, ни перед отцом
Священный страх, ни долг любви спокойный
Близ Пенелопы с радостным челом
 
 
Не возмогли смирить мой голод знойный
Изведать мира дальний кругозор[112]
И все, чем дурны люди и достойны.
 

Вот он, человек. Голод, страсть, неутолимая жажда познать окружающую действительность: он жаждет «мира стать экспертом», то есть исследователем, знатоком. Эксперт – тот, кто исходит из опыта, совершает эксперимент, то есть стремится постичь тайну Бытия, Вселенную, «объять бесконечные возможности», как говорит Мигель Маньяра, которого я уже цитировал.

Ни нежность к сыну Телемаху (которого он покинул маленьким ребенком, а теперь увидел уже взрослым мужчиной), ни «священный страх», сострадание, любовь к старому отцу, ни «долг любви» к бедной Пенелопе, которая верно ждала его двадцать лет, не могут удержать его, всего этого недостаточно, чтобы смирить его «…голод знойный / Изведать мира дальний кругозор / И все, чем дурны люди и достойны.

Познавать добро и зло, то есть тайну жизни, – это правильно. Перечитывая эту страницу, я всегда вспоминаю слова Христа: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня» (Мф. 10: 37). Кто неспособен оставить то, к чему привязан, даже очень правильные и дорогие сердцу вещи, ради Него – недостоин Его, недостоин счастья, спасения, истинной жизни. Всем нам доводилось испытывать желание, которое, кажется, не могло удовлетвориться никакой привязанностью. Точнее – было желание, которое всякая привязанность лишь обостряла. Кто из нас, всеми силами стараясь любить жену, не перестает укорять себя (возможно, всю жизнь) за то, что эти отношения далеки от желаемого? Кто не чувствовал несоразмерности между тем, чем он может жить, что он может видеть, к чему может прикоснуться, тем, что даровано жизнью, и бесконечным желанием, словно оседающим в нас меланхолией, тоской по тому, чего не хватает? Полагаю, я могу сказать, что Одиссей не хочет предавать это желание и ради этого отрекается (в евангельском понимании) от отца, жены, своей земли. «Люди без отечества» – такое определение Иоанн Павел II однажды дал христианам: люди, постоянно находящиеся в пути, люди, никогда не довольствующиеся достигнутым.

 
И я в морской отважился простор
[и он отважился на это приключение; море,
как и звездное небо, – символ бесконечного: он отправился в путь, чтобы увидеть бесконечность],
На малом судне выйдя одиноко
С моей дружиной, верной с давних пор.
 

Отправился с несколькими верными друзьями[113]. Их было немного, ведь, как известно, серьезное отношение к своему желанию и своей судьбе – явление редкое (особенно в наши дни). Если повезет, отыщется несколько людей, которые никогда не подведут; четыре друга, которые тоже стремятся к бесконечному, к свершению судьбы.

 
Я видел оба берега, Моррокко,
Испанию, край сардов, рубежи
Всех островов, раскиданных широко.
 

Они видели все, что можно было увидеть, избороздили вдоль и поперек mare Nostrum[114] со всеми его островами, но это не могло их удовлетворить, им все было мало и чего-то не хватало… Море казалось мелкой лужей, заточением. Вспомним Икара, которого следует поставить в один ряд с Одиссеем. Лабиринт стал его тюрьмой, в то время как его удел – видеть небо, видеть солнце и страдать, чувствуя, что он создан для бесконечности, а не для этого заточения… Мы созданы, чтобы желать, чтобы всегда стремиться.

 
Уже мы были древние мужи,
Войдя в пролив, в том дальнем месте света,
Где Геркулес воздвиг свои межи[115],
 
 
Чтобы пловец не преступал запрета;
Севилья справа отошла назад,
Осталась слева, перед этим, Сетта.
 

Пройдя все Средиземноморье, оставив позади себя Севилью, африканский город Сетту, они наконец достигли места, где Геракл «воздвиг свои межи», оставив послание, запрещавшее ступать далее этого предела.

И здесь надо было принимать решение: попытаться ли нарушить запрет, следуя за жаждой, сжигавшей наши жизни, вырваться ли из лабиринта?..

Когда мы читаем этот отрывок в классе, я использую другую аналогию: они решали, стоит ли выходить из курятника тому, кто вылупился из орлиного яйца, случайно оказавшегося в курятнике (не помню, где я прочел эту историю). Жизнь кажется нам таким курятником: вылупившись из яйца, мы словно оказываемся среди кур. Самое большее, о чем могут мечтать бедные куры, это найти червяка пожирнее; так и ходят, ковыряясь в земле. Но мы – не куры! Нас хотят убедить, что мы – куры, нам хотят внушить, что мы – куры. Это заговор против вашего желания: «Летайте низко! Успокойтесь. Довольствуйтесь тем, что есть, мы всем дадим новую игровую приставку или разрешим выбрать самую последнюю модель мобильного телефона из тысячи различных моделей! Довольствуйтесь этим!»

Но курица, о которой мы говорим, – не курица, ничего с этим не поделаешь. И когда она изредка поднимает глаза к небу и видит парящего орла, у нее на глаза наворачиваются слезы, потому что она понимает, что создана для полета. Может быть, устремив растерянный взгляд в небо, она удивляется чему-то таинственному, что так сильно ее притягивает. И ночами ей снится небо, но остальные куры говорят: «Не смотри вверх, смотри вниз, на землю, смотри, какие здесь черви!» Итак, речь идет о том, выбраться ли из курятника, подчиниться ли чувству, позволяющему нам понять, что именно к небу устремлено наше сердце.

Когда Одиссей добрался до Геркулесовых столпов и наступил решающий момент, он принялся ободрять своих друзей, пытаясь объяснить, что в жизни стоит дерзать, то есть обращаться к вечному:

 
«О, братья, – так сказал я, – на закат
Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока еще не спят
 
 
Земные чувства, их остаток скудный
Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный!
 

Мы ощущаем себя братьями, когда вместе отправляемся на зов. Дружба, братство рождается общим стремлением, являющимся отличительной особенностью человека. Иначе люди были бы способны только на вражду.

Нам жить осталось мало… Что может быть лучше, чем напоследок, рискнув и дерзнув, попытаться увидеть, бросить вызов правилам, пределам, которые являются пределами всего лишь познания, а не бесконечного? Что может быть более ценным, чем постичь тайну, испытать то, чего еще не знаем, открыть неизведанный мир, который ждет нас, – «мир безлюдный», куда не ступала нога человека.

Далее следует знаменитая терцина:

 
Подумайте о том, чьи вы сыны:
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и к знанью рождены».
 

«Чьи вы сыны» – какова ваша природа, что отличает вас от животных, чьи вы потомки? Вспомните ваши корни, вашу ДНК. Для чего человек приходит в мир? Познавать истину и воплощать в жизнь добродетели, благо.

Недавно я побывал в специализированной школе, где учатся трудные дети. Поистине гениальный педагог, основавший это учебное заведение, поставил у входа огромную клетку, внутри которой поместил статую обезьяны размером с человека, а над ней написал: «Подумайте о том, чьи вы сыны: / Вы созданы не для животной доли, / Но к доблести и к знанью рождены».

Я спросил у него: «Как ты до этого додумался? Ведь любой ежедневно, проходя мимо этой надписи, получает, можно сказать, удар под дых!» А он ответил: «Это главное, что нам необходимо! Что нужно утром, чтобы перенести все трудности дня? Задуматься о своем происхождении, о том, зачем мы пришли в этот мир. И ребята должны выбрать: либо быть такими, как эта обезьяна, либо следовать за своим сердцем, вершить свою судьбу». Гениальный воспитательный ход![116]

 
Товарищей так живо укололи
Мои слова и ринули вперед,
Что я и сам бы не сдержал их воли.
[Эти слова конечно же подстегнули моих друзей, и они уже готовы были тут же пуститься в плавание.]
 
 
Кормой к рассвету, свой шальной полет
На крыльях весел судно устремило,
Все время влево уклоняя ход.
 

Почему – «шальной полет»? Возникает предчувствие, будто что-то не в порядке, опять вспоминается Икар… Данте – поэт, выбирающий и взвешивающий каждое слово. Безумный, шальной… Точно! В песни второй «Ада» Данте говорил Вергилию: «надеюсь, что не безумство все». Он боится пойти против разума, против природы.

Вергилий отвечает: «Нет! Это – самая разумная вещь, которую можно сделать в жизни, чтобы следовать своему желанию». Однако Данте называет замысел Одиссея безумным, «шальным полетом»: выражение, которое несет в себе предзнаменование ужасного конца путешествия.

 
Уже в ночи я видел все светила
Другого остья, и морская грудь
Склонившееся наше заслонила.
 

Они ушли слишком далеко, они увидели ту часть неба, которую невозможно увидеть, находясь в нашем полушарии, они перестали видеть знакомые созвездия, потому что пересекли горизонт, отмеченный морем, «морской грудью».

 
Пять раз успел внизу луны блеснуть
И столько ж раз погаснуть свет заемный
[прошло пять месяцев],
С тех пор как мы пустились в дерзкий путь,
 
 
Когда гора, далекой грудой темной,
Открылась нам; от века своего
Я не видал еще такой огромной.
 

В космологии Данте это – гора чистилища, место, находящееся по другую сторону земного шара, она так высока, как только можно себе представить.

Земля! Земля! Но радость тут же сменяется ужасом.

 
Сменилось плачем наше торжество:
От новых стран поднялся вихрь, с налета
Ударил в судно, повернул его
 
 
Три раза в быстрине водоворота;
Корма взметнулась на четвертый раз.
Нос канул книзу, как назначил Кто-то,
 
 
И море, хлынув, поглотило нас».
 

Ужасный вихрь, приблизившийся со стороны горы чистилища, трижды переворачивает судно, и в конце концов оно тонет.

Попытка Одиссея преодолеть границы дозволенного обречена на неудачу. То же самое произошло с Икаром, взлетевшим слишком высоко. И, как солнце расплавило воск в его крыльях, так и гора чистилища, которая могла стать этапом на пути к цели, становится причиной губительного шторма. И Одиссей с друзьями тоже погибают.

Здесь возникают два вопроса. Если Одиссей олицетворяет величие желания, почему его попытка заканчивается неудачей? Но самый важный вопрос: почему он в аду?

Причины неудачного путешествия очевидны, и здесь все комментаторы едины: Одиссей не достигает своей цели, потому что использует не соответствующие ей средства. В начале пути Данте был обуреваем таким же порывом: «Я пойду вперед, к счастью, сам!» Он только сделал несколько шагов, как три зверя заставили его повернуть обратно, к темному лесу. И здесь поднимается тот же вопрос, что и при анализе мифа об Икаре (песнь первая «Ада»): у человека нет адекватных средств для достижения счастья. Всей его воли и ума не хватит, чтобы перебороть гнет ограниченности, первородного греха. Какой бы великой и благородной ни была попытка, без Божией помощи, без благодати, без Христа, Богородицы, Беатриче – ничего не сделать.

Но если действительно Одиссей не может не подчиниться естественному зову собственного сердца, тогда непонятно: почему Данте отправляет его в ад? Может ли желание, которым нас наделил Бог, быть осуждено и стать причиной вечных мук? Если желание – это стремление к обещанному непреходящему благу, ради которого мы пришли в этот мир; если желание позволяет нам надеяться, что после смерти будет жизнь; если желание – это то, благодаря чему человек понимает, что он человек; если он придает такое значение обряду погребения, поскольку чувствует несправедливость смерти; если все это – желание, то может ли человек оказаться в аду из-за него, из-за того, что слишком многого желал? Одиссей – человек, но почему его место в аду?

Я не могу согласиться с распространенным мнением, будто ему уготован ад, потому что он мошенник и обманщик. Самоубийца Катон, охраняющий чистилище, будет спасен, несмотря на то что совершил самый страшный проступок. Ведь самоубийство – смертный грех, и в аду есть круг самоубийц. Мне кажется, коварная хитрость Одиссея – недостаточный повод, чтобы поместить его в ад; его проступок не сравнить с самоубийством. Суть литературы заключается в том, что она способна говорить на языке, понятном любому человеку. Читая строки: «Подумайте о том, чьи вы сыны: / Вы созданы не для животной доли, / Но к доблести и к знанью рождены», каждый чувствует, что они обращены к нему! Потому что искусство в целом и литература в частности обладают способностью проникать в жизнь человека. Та или иная терцина, строка поэмы, образ Икара или Одиссея – освещают жизнь; с тобой происходят вещи, которые кто-то смог описать в трех строках, причем так, как ты никогда бы не смог! Ты реагируешь на эти строки всем своим естеством, исходя из твоего уникального жизненного опыта и восприятия мира; поэтому твое прочтение может сильно отличаться от прочтения другим человеком, поскольку оно, как и опыт, уникально.

Я предлагаю свое понимание того, что произошло с Одиссеем. Мне кажется, мое толкование во многом совпадает с тем, как воспринимал судьбу Одиссея Данте. Меня не убеждает идея, будто Одиссей осужден за свой обман. Его вина кажется мне незначительной и противоречащей его величию и благородству: персонаж, предстающий перед нами, заслуживает рая, ведь среди спасенных немало и грешников, и язычников. История с троянским конем могла подсказать Данте идею поместить Одиссея именно в круг обманщиков. Но не потому он обрек Одиссея на вечные муки, на вечную отстраненность от Бога.

И не потому, что он слишком многого хотел: ведь и сам Данте говорит о благой природе желания, о том, что привлекательность вещей всегда позитивна; однако ее необходимо использовать согласно разуму. Теперь самое время вернуться к истории Паоло и Франчески и провести некоторую аналогию.

Вопрос об Одиссее, тревожащий Данте, практически не отличается от вопроса о Паоло и Франческе, их любви, такой сильной, такой трогательной. Влюбленные, которые и в вечности не могут расстаться. Может ли любовь, закон бытия, закон Вселенной, обречь этих двоих на вечные муки? Может ли следование собственному желанию стать причиной несчастья, смерти, зла, а не тем, ради чего мы созданы?

Начну с того, что попробую найти ответ, который Данте, на мой взгляд, дает в последних строках песни первой «Чистилища» (так уж устроена «Божественная комедия», что для адекватного восприятия ее необходимо читать полностью, каждый раз перечитывая заново, и только после этого что-то понять: ведь каждый следующий шаг освещает предыдущий). Вернемся к концу истории об Одиссее:

 
Сменилось плачем наше торжество:
От новых стран поднялся вихрь, с налета
Ударил в судно, повернул его
 
 
Три раза в быстрине водоворота;
Корма взметнулась на четвертый раз,
Нос канул книзу, как назначил Кто-то
[этот Кто-то – Бог],
 
 
И море, хлынув, поглотило нас.
 

А вот заключительные строки песни первой «Чистилища»:

 
Затем мы вышли на пустынный брег,
Не видевший, чтобы отсюда начал
Обратный путь по волнам человек.
 
 
Здесь пояс он мне свил, как Тот назначил.
О удивленье! Чуть он выбирал
Смиренный стебель, как уже маячил
 
 
Сейчас же новый там, где он сорвал.
 

По велению Катона Вергилий ведет Данте на покрытый росой луг, росой умывает его лицо (ритуал, однозначно отсылающий нас к крещению), очищая от копоти ада, и оно обретает нормальный цвет.

Затем Вергилий срывает тростник и обвязывает им голову Данте. Тростник, верхушкой слегка склонившийся к земле, – символ смирения. Вергилий обвивает голову Данте стеблем тростника, и тот, опоясанный смирением (вспомните Беатриче, которая уходит «благородная, одетая в смирение»), может начать подъем на гору чистилища, вступить на путь очищения.

В этих терцинах рифма строится на тех же словах, что и история об Одиссее: (ri)nacque, aqcue, com’altrui piaqcue[117]. В оригинальном тексте в этом месте повторяются и другие слова: diserto («пустыня»), esperto («обладающий дальним кругозором»). Это или случайное совпадение, или сознательный выбор Данте. Но мы уже не раз убеждались, что в случае с Данте неуместно говорить о совпадениях. Данте словно указывает: «Теперь вы понимаете, что я имел в виду? Вернитесь назад! Перечитайте заново историю Одиссея и рассмотрите ее в свете песни первой „Чистилища“, в свете моего поступка, который продиктован самой жизнью и свидетельствует о том, что верность собственному бесконечному желанию является высшим проявлением смирения».

Итак, я перечитал историю Одиссея с учетом этой связи (а также многих других, например, с песнью тридцать третьей «Рая», семью центральными песнями «Чистилища»). Почему Одиссей попал в ад? В песни первой «Чистилища» говорится о такой добродетели, как смирение, возможно, в этом и есть суть проблемы: Одиссей, в отличие от Данте, не смирился. Он не признал конечную зависимость от Тайны, он пробует осилить путь в одиночку.

Возможно, это звучит слишком категорично, но я хочу кратко объяснить природу греха Одиссея: он попадает в ад не потому, что слишком многого желал, а потому, что предал свое желание.

Человек предает собственное желание, когда, охваченный гордостью, сам устанавливает меру, отказывается от смирения и не признает зависимости от Тайны. Почему смирение – величайшая добродетель? Что такое смирение? Итальянское umiltà («смирение») происходит от humus («гумус», «земля»), то есть является осознанием того, что человек создан Другим, Другой даровал ему жизнь, он зависим от Другого. Вспомним библейский образ: человек создан из земли, из праха, в который Другой вдохнул жизнь.

Что же противоположно смирению? Что является пороком пороков, истоком всех смертных грехов? Что это за грех, именуемый первородным? Это гордыня. В одном из псалмов справедливо говорится: «И от соблазнов защити раба Твоего, да не одолеют они меня! Буду тогда я неискривлен и от великого греха чист» (Пс. 18: 14)[118]. «Великий грех» – гордыня, самонадеянность, уверенность, что человек может спастись только собственными силами. Возможно, потому Одиссей оказался в аду: он не захотел признать зависимость от Тайны, он не пошел по пути свершения своего желания, который отличался от его представления о нем. Когда Данте был искушаем такой же самонадеянностью, гордынею, его попытка продолжить путь закончилась неудачей, и, осознав высшее присутствие, он взмолился о помощи: «Miserere, сжалься, смилуйся надо мной!» И что же слышит Данте от того, кто является его другом, учителем, спутником (в разные моменты это и Христос, и Мария, и Лючия, и Беатриче, Вергилий)? «Ты прав, твое желание праведное, оно свято и благородно, оно похвально». То же самое можно сказать и об Одиссее: «Ты прав, желание „изведать мира дальний кругозор“ делает тебя человеком, делает увлекательной твою жизнь!»

Но в чем же разница? Что принимает Данте и отвергает Одиссей? Данте готов услышать из уст другого: «Нет! Желание правильное, но путь – неправильный:

Ты должен выбрать новую дорогу / <…> / И к дикому не возвращаться логу.

Одиссею не хватило такого разумного послушания, всегда необходимого человеку: рассудок предостерегает его и помогает признать зависимость от Тайны, создавшей все сущее. Одиссей перешел все границы, он хотел по своему разумению определить не только способ достижения цели, но и путь к ней. Это грех гордыни, по своей природе схожий с грехом Адама: высокомерное отрицание своей сотворенности, своей зависимости.

Попробуем сопоставить судьбы Данте и Одиссея. Какая колоссальная разница! Одиссей постоянно скользит по поверхности, он своего рода серфер на волнах существования, он исходил мир вдоль и поперек, но в то же время всегда находится вне его. Данте же выбирает путь в глубину, он спускается в бездну. Потому что новизна заключается не в количестве увиденного, не в том, в скольких уголках мира ты побывал, но в том, чтобы найти в увиденном что-то главное, истинное и по-настоящему насладиться этой истиной. Только тогда все освещается ею и становится нашим: в частном нам открывается общее.

Дело не в накоплении знаний, а в обладании истинным знанием. Не в скольжении по поверхности, а в способности проникнуть в глубины. Вот почему мне словно чего-то недоставало! Одиссей оставил жену, отца, сына, подчиняясь своему желанию; но разве так должно быть? В самом тексте есть нечто противоречащее такому благородству, что-то, из-за чего такое исследование Земли кажется мне ничтожным предприятием. И тогда я перечитываю отрывок, где трижды используется прилагательное «малый» («Тот малый срок, пока еще не спят; На малом судне выйдя одиноко; Товарищей[119] так живо укололи / Мои слова[120] и ринули вперед»). Есть что-то ничтожное в таком предприятии, что-то, чему не веришь: сколько ни езди по всему миру, все равно будет мало.

Снова вспоминаю слова Леопарди из его «Дзибальдоне»: «…невозможность удовлетвориться ни единой земной вещью, ни даже всею землей целиком [и даже обойти ее всю вдоль и поперек], осознание неизмеримой обширности пространства, бесконечности и бесчисленности миров и понимание того, что все мало и крохотно по сравнению с силами моей души. Представлять себе бесчисленные миры и бесконечную Вселенную и чувствовать, что наша душа и наше желание гораздо больше этой Вселенной; постоянно обвинять вещи в их недостаточности и ничтожности, мучиться от отсутствия, пустоты и поэтому от скуки кажется мне самым большим признаком величия и смирения, затаившихся в человеческой природе»[121].

Все мало и крохотно! Вслед за прочтением истории об Одиссее возвращаемся к песни первой «Чистилища», и Данте словно говорит: «Я использую здесь те же три слова, расставлю на этом долгом пути нужные знаки, чтобы помочь тебе понять случившееся с этим персонажем, чтобы помочь тебе прочитать всю историю». В чем же измена природе желания? В гордыне, препятствовавшей Одиссею признать, что он «должен выбрать новую дорогу».

Иначе может возникнуть вопрос: «Неужели, когда Христос говорит в Евангелии: „Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня“ и когда Одиссей отвергает „долг любви спокойный / Близ Пенелопы с радостным челом“, они одобряют тех, кто скользит по поверхности жизни, тех, кто бежит, чтобы изведать тысячи „опытов“?» Не правильнее ли решиться познавать глубину, искать Тайну, столь желанную, искать бесконечное и вечное? Не правильнее ли пойти вглубь, заглянуть в сердцевину Тайны? Возможно, тогда мы повстречаем Бога в любви к своей жене, в работе, в воспитании детей, в верности своему желанию, несмотря на любые жизненные обстоятельства? Тогда, возможно, был прав Леопарди, насмехавшийся над бедными глупцами, полагавшими, что желание толкает нас на то, чтобы исходить весь мир, полагавшими, что поднимись они на борт корабля и измени обстановку, они станут счастливее, утолят свою жажду познания? «Но, увы, форштевни черной / Тоской обвиты: призывает счастье / Средь всех широт, под всеми небесами / Вотще и он – везде царит печаль»[122], тоска, уныние преследуют их, оставаясь с ними и на корабле!

Не в постоянном изменении обстоятельств ты можешь найти новизну. Ее необходимо искать внутри обстоятельств, в которых ты живешь, в том, что тебя окружает, в сердцевине твоего существования: то, что ты ищешь, либо находится здесь, в твоем бытии, либо нигде – обойди хоть весь мир. Величие желания, внутренняя жажда бесконечного, рана, которой является наша жизнь, – все это открывается именно в такой связи, когда правда нашей жизни становится бесконечным глотком из колодца Вселенной.