Текст книги "Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех"

Зло и грех предают желание. Они преграждают путь к твоему предназначению, к твоему счастью, таким образом, все дробится на части. Символическое становится дьявольским (здесь я специально использую терминологию Средневековья).

Слово символ – греческого происхождения и обозначает «соединять», «объединять». Символ объединяет то, что находится над, с тем, что находится под, он объединяет видимое с его содержанием, субстанцией; то, что находится под, объединяет вещь с ее значением. Слово дьявол также греческого происхождения, оно связано со значением «находиться посередине», «поперек». Это то, что разделяет, отрывает внешнее от содержимого, судьбу от пути: разбивает на части. Символическое – соединяет, дьявольское – разделяет. Привлекательность вещей существует ради нашего блага. Зло же заключается в отказе от жизни на высоте собственного желания, желания бесконечности, для которой мы созданы. Это – грех, это – настоящее предательство.

Итак, Данте, подобно всякому другому, ведом к счастью тем, что он любит. Никаких ухищрений, его влечет к девушке, к другу или к частице истины. И это приводит к любви к Богу – Тому, Кто даровал их.

Вернемся к путешествию. Поняв, что своими силами Данте не способен выбраться из сумрачного леса, Вергилий возвещает об иной возможности:

 
«Ты должен выбрать новую дорогу, —
Он отвечал мне, увидав мой страх, —
И к дикому не возвращаться логу…»
 

Он словно говорит: «Смотри, нет простого пути в жизни. Нужно проделать долгий и трудный путь познания. Тебе придется смотреть в глаза злу, которое есть ад, ты призван ступень за ступенью побеждать это зло, прощая его. Прощать себя самого и прощать людей – это чистилище. И тогда тебе откроется жизнь как высшее благо – это рай. Однако надо проделать весь этот путь».

Еще один важный момент. Вергилий отвечает «увидав мой страх» (в оригинале – «увидев мои слезы»). Необходимо быть милосердными к самим себе, иначе путь невозможен. Нет нужды в учителях, проводниках, если ты хотя бы раз не раскаивался в своем зле.

 
«Волчица, от которой ты в слезах,
Всех восходящих гонит, утесняя,
И убивает на своих путях…»
 

Здесь нельзя пройти. Ты не победишь первородный грех в одиночку, победит он. Желание не выдержит. «Нехорошо быть человеку одному» (Быт. 1: 18), – говорит Бог, сотворив Адама. В одиночку ты никуда не пойдешь: нужен кто-то, кто бы поддерживал в тебе религиозное чувство, разделяя его с тобой. Так ты сможешь жить на высоте своего желания, блуждая, много раз спотыкаясь и путаясь, но никогда до конца не сбиваясь с верного пути, следуя за другим, благодаря присутствию другого. Того, кто способен пробудить твое религиозное чувство, воспитать и сохранить его. В «Божественной комедии» этот путь прошел Данте, следуя за Вергилием и Беатриче.

 
Она такая лютая и злая
[эта волчица],
Что ненасытно будет голодна,
Вслед за едой еще сильней алкая.
 
 
Со всяческою тварью случена
[многие люди захвачены этой волчицей; здесь слово «тварь» обозначает одушевленное существо],
 
 
Она премногих соблазнит но славный
[и в будущем появится еще много людей,
которыми овладеет гордыня],
 

Нагрянет Пес, и кончится она.

Пропустим следующие строки, в которых содержится «пророчество» о «Псе», и сразу перейдем к стиху 112-му.

 
И я тебе скажу в свою чреду:
Иди за мной, и в вечные селенья
[я думаю, для того чтобы тебе обрести спасение,
ты должен следовать за мной]
Из этих мест тебя я приведу
[я уведу тебя из сумрачного леса, чтобы провести
по местам вечности: он указывает путь,
который ему предстоит преодолеть, но выбор
должен сделать сам Данте],
 
 
И ты услышишь вопли исступленья
И древних духов, бедствующих там,
О новой смерти тщетные моленья
[ты увидишь проклятых, осужденных навечно, услышишь мольбу о второй смерти тех, кто навечно обречен на адские муки];
 
 
Потом увидишь тех, кто чужд скорбям
Среди огня, в надежде приобщиться
Когда-нибудь к блаженным племенам.
 

[Души, находящиеся в чистилище, несмотря на свои муки, рады, потому что, когда наступит конец света и в чистилище больше не будет нужды, они попадут в рай. Они могут радоваться, ведь они знают, что окончательное слово жизни – это благо.]

 
Но если выше [к блаженным] ты захочешь взвиться,
Тебя душа достойнейшая ждет
[если потом ты захочешь подняться еще выше, в рай, тебя будет сопровождать достойнейшая душа]:
С ней ты пойдешь [это будет Беатриче], а мы должны проститься;
 
 
Царь горних высей [Бог], возбраняя вход
В Свой город мне, врагу Его устава,
Тех не впускает, кто со мной идет.
[Вергилий жил до Христа, поэтому лишен христианского спасения.]
 
 
Он всюду Царь, но там Его держава;
Там град Его, и там Его престол;
Блажен, кому открыта эта слава!»
 

Прекрасное определение Бога: «Он всюду Царь, но там Его держава». То есть ад, чистилище, рай – все подчиняется Ему, Его правосудию, даже ад создан Богом (мы увидим это в надписи над вратами ада) ради правосудия, поскольку там заканчивается свобода. Бог – император, повелитель, Он правит всем, но рай – Его держава, то место, где Он пребывает, Он здесь, со Своими, властвует напрямую, не опосредованно. «Блажен, кому открыта эта слава», – говорит Вергилий. Блажен тот, кто может созерцать Его, кто может пойти туда. В словах древнего мудреца чувствуется ностальгия по раю, в который ему не дано попасть.

 
«О мой поэт, – ему я речь повел, —
Молю Творцом, Чьей правды ты не ведал:
Чтоб я от зла и гибели ушел,
 
 
Яви мне путь, о коем ты поведал,
Дай врат Петровых мне увидеть свет
И тех, кто душу вечной муке предал».
Он двинулся, и я ему вослед.
 

[ «Учитель, поэт, возьми меня с собой. Прошу тебя во имя Того Бога, Которого ты не знал, покуда жил, и Которого сейчас признаешь, помоги мне, чтобы жизнь моя была спасена. Чтобы спасти свою жизнь, прошу тебя, отведи меня в то место, о котором ты только что рассказал. Так, чтобы я мог пройти через врата святого Петра, вступить в рай, увидев страждущие души осужденных. „Он двинулся, и я ему вослед“, – мы начали путь, Вергилий пошел первым, и я вслед за ним».]

Песнь II
«Лишь я один, бездомный, приготовлялся выдержать войну»

Итак, первая песнь является прологом, введением ко всему произведению, она проясняет предварительное условие путешествия – осознание собственного зла, собственной нужды, показанной нами в образе слепоты: человек, словно слепец, в сумрачном лесу неспособен видеть окружающие вещи и поэтому не может любить их, не может иметь надежду, достаточную для жизни.

Однако, имея в своем арсенале дарованное Богом, природой религиозное чувство, сердце, открытый бесконечности разум, человек, по меньшей мере интуитивно, догадывается о существовании Бога, света, в котором он нуждается (вершина холма, освещенная солнцем). Движимый собственным желанием, он пытается достичь истины в одиночку, свершить свою жизнь собственными силами, но рысь, лев и волчица преграждают ему путь к цели: ограниченность, природная слабость (то, что Церковь называет первородным грехом) мешают человеку самостоятельно воплотить в жизнь свое желание.

Но когда он хочет повернуть назад в «сумрачный лес» – потеряться окончательно, – неожиданно ему является некто: «какой-то муж / От долгого безмолвья словно томный». Непредвиденное, бескорыстное, ничем не заслуженное присутствие человека, которому Данте может прокричать (и это первое слово персонажа Данте «Божественной комедии»): «Miserere (помилуй)!» Человек может кричать о своей нужде: «Miserere – помилуй меня, кто-нибудь».

Эта тень, оказавшаяся Вергилием, отвечает Данте примерно следующее: «Дорогой Данте, если ты думал, что с жизнью можно обходиться столь легко, ты ошибся. Нужно следовать по иному пути: и тебе предстоит полностью пройти его, полностью проделать путь познания в самую глубину своего сердца, познать все зло, на которое способен ты и окружающий тебя мир (ад), познать возможность прощения этого зла (чистилище), и тогда, ведомый другим персонажем (уже не я буду твоим проводником, но Беатриче), ты сможешь достичь того, чего желаешь, достичь исполнения жизни». И Данте принимает вызов, но тут же происходит нечто странное.

Вторая песнь заканчивается следующими словами:

 
Так молвил я; и двинулся вожатый,
И я за ним среди глухих стремнин.
 

Второй раз они отправляются в путь, второй раз Данте принимает решение. Что произошло? Почему приходится принимать его снова?

Действительно, вторая песнь имеет основополагающее значение: она продолжает ход размышлений. В первой Данте словно хочет окончательно прояснить условия, при которых это путешествие возможно. Речь идет о его личном условии, но также об условиях, которые я готов назвать внешними. Иными словами, должно что-то произойти. И эта песнь – описание того, что происходит с человеком и что человек призван делать перед лицом события, чтобы прожить жизнь как ее главный герой, чтобы жизнь была достойна того, чтобы ее прожить.

Итак, Данте решился начать путь, но, когда мы уже приготовились следовать за ним, чтобы посмотреть, что произойдет далее, мы читаем шесть необыкновенных строк, которые следует выучить наизусть. Данте словно откладывает принятие решения. Наступает вечер.

 
День уходил, и неба воздух темный
Земные твари уводил ко сну
От их трудов; лишь я один, бездомный
 

«…неба воздух темный / Земные твари уводил ко сну» – с наступлением вечера, когда начинает темнеть, люди и животные возвращаются с полей домой. Вечер – это по определению то время, когда человек осознает самого себя, пребывает наедине с самим собой, он обращает взор в себя, смотрит себе в лицо. Данте понимает, что согласился слишком поспешно, не осознав все до конца, он вдруг испугался, потому что понял, о чем идет речь, и восклицает, выражая эту мысль удивительными словами:

 
…лишь я один…
 
 
Приготовлялся выдержать войну
И с тягостным путем, и с состраданьем,
Которую неложно вспомяну.
 

Данте вдруг понимает, что путь, который ему предстоит, не будет прогулкой: жизнь – не прогулка. Жизнь человека, как говорили древние римляне, militia est, жизнь есть борьба, жизнь есть война. Но война против кого, против чего? Борьба с самим собой, со своим злом, низостью, со своей подлостью, убогостью. Чтобы жить, необходимо мужество.

Данте словно осознал: то, что он призван прожить, – огромная ответственность. И он выражает это в прекрасной строке, краткой и сухой, состоящей из трех слов: «лишь я один» – он использует три хлестких слова, чтобы выразить чувство одиночества. Но это одиночество не в физическом смысле (как мы видим, он находится в компании Вергилия), одиночество в ином: настает мой черед, ответить должен именно я! Я должен ответить на призыв жизни, на призвание, потому что вся реальность требует ответа, вся реальность словно зовет, привлекает к себе и просит занять определенную позицию. Призвание, то есть звать, и ответственность, то есть отвечать: такова динамика вхождения человека в реальность, вхождения в жизнь.

Данте испуган. Испуган мыслью о жизни как призвании, как ответственности. Он пугается, потому что внезапно слышит решительные и определенные слова, которые рано или поздно слышит каждый: «Настал мой черед», – во всей их серьезности, словно мы чувствуем в это мгновение, что от нашего «да» или «нет», от нашего выбора зависит судьба мира. Словно бы прояснились слова, которые я прочитал недавно: «Силы, изменяющие историю, те же, что меняют сердце человека»[58]. Человек как будто предчувствует, что от его «да» или «нет» зависит спасение всего мира. А ведь это на самом деле так.

Единственный пример, приходящий мне на ум, чтобы объяснить, что я имею в виду, – это образ Христа. От Его «да» или «нет» зависела судьба мира. Но до этого, тридцатью тремя годами ранее, судьба мира зависела от «да» или «нет» пятнадцатилетней девушки, оказавшейся перед таинственным и немыслимым словом, и с Ее «да будет…» началась история, которая принесла нашему миру спасение. Представьте, что было бы, если бы Мария ответила «нет». Но эта пятнадцатилетняя девушка радостно и ответственно взяла на Себя тяжкую ношу, предполагавшую ответственность за спасение мира. Однако это касается всех людей: наступает момент, когда понимаешь, что необходимо занять позицию, принять решение – жить на высоте собственного желания или оставаться внизу, оставить эти мысли, остановиться перед той преградой, которую дьявол облекает в привлекательность жизни. На какое-то мгновение все вдруг начинает зависеть от тебя: в жизни есть определенный момент, когда никто не может тебя заменить. Ни муж, ни жена, ни друг, ни сын, ни Церковь, ни партия – ничто не может заменить тебя в принятии такого решения, решение принимаешь исключительно ты.

Данте использует удивительно точное выражение «лишь я один» в таком смысле: это решение, которое можешь принять только ты; возможно, от него во многом будет зависеть история мира, но в первую очередь от него зависит твоя личная история. Это уровень, на котором ты должен ответить реальности, жизни, зовущей тебя, в этот момент никто и ничто не может заменить тебя. Каким образом раскрывается призвание человека? Он призван на войну. Честно говоря, я это уже давно знал из уроков катехизиса, где нас учили, что миропомазание делает из нас воинов Христовых, и мне всегда нравилась эта мысль – мы воины, это мужественно. Итак, представление Данте о жизни очень мужественное. Но это не сражение огнем и мечом, а война «и с тягостным путем, и с состраданьем». Жизнь как «да» или «нет», как сражение, но состоящее из этих двух вещей – пути и сострадания.

Первое – это путь, точнее, решение проделать этот путь: стать участником чего-то, не сидеть сложа руки. Неправда, будто все равно, что ты выберешь: свобода начинает действовать, когда выбирается путь, когда принимается решение о принадлежности чему-то или кому-то (мы увидим в строках о ленивых, насколько разрушительна для жизни нерешительность в принятии той или иной стороны).

Второе – жизнь словно война, оружием которой является сострадание: глубокая жалость к самим себе и нашим братьям. Это великое сострадание и поэтому великая ответственность – ощущать судьбу мира своей судьбой, ощущать, что то добро, которое ты творишь, участвует в спасении мира, а зло вносит вклад в ухудшение всего мира; ощущать, что твое «да» и твое «нет» небезразличны для судьбы мира.

 
О Музы, к вам я обращусь с воззваньем!
[Музы были для греков божествами, которые покровительствовали искусствам.]
О благородный разум, гений свой
Запечатлей моим повествованьем!
 

Разум записывающий и память, запечатлевающая все, что видит человек: «Запечатлей моим повествованьем!» Данте понимает, что он начинает чрезвычайное предприятие и просит помощи у муз, покровительниц искусства. Потом он делится своими сомнениями с Вергилием:

 
Я начал так: «Поэт, вожатый мой,
Достаточно ли мощный я свершитель,
Чтобы меня на подвиг звать такой?»
 

[ «Вергилий, подумай хорошо. Ты делаешь мне предложение, но… посмотри на меня внимательно! Я не знаю, хватит ли мне доблести проделать такой путь, принять участие в такой войне. Я понимаю, для того чтобы стать героем этой странной истории, нужно иметь великое мужество, нужно крепко стоять на ногах, ты уверен, что я способен совершить это?»]

 
Ты говоришь, что Сильвиев родитель,
Еще плотских не отрешась оков,
Сходил живым в бессмертную обитель.
 

[ «Конечно, – говорит Данте, – ты в „Энеиде“ рассказываешь о том, как Эней (Сильвиев родитель – это Эней) получил особую благодать живым спуститься в царство Аида, чтобы встретиться со своим отцом, с душами некоторых людей. Однако, – продолжает он, – Эней – это Эней…»]

 
Но если поборатель всех грехов
[Бог – противник всякого зла]
К нему был благ, то, рассудив о славе
Его судеб, и кто он, и каков,
 
 
Его почесть достойным всякий вправе…
 

Если подумать, говорит Данте, всякий[59], у кого есть толика разумения, поймет, почему именно Энею Бог позволил совершить это необыкновенное путешествие в загробный мир, сохранив ему жизнь. Потому что знал, кто родится от него: «рассудив о славе его судеб, и кто он, и каков». Ведь именно он должен был стать основателем Рима, города, который Бог в своем Провидении уже предназначил центром мира и Церкви. «Понятно, – объясняет Данте Вергилию, словно Вергилий этого не знает, – почему он смог сойти туда».

 
Он, избран в небе света и добра,
Стал предком Риму и его державе
[Эней был избран, предназначен стать основателем Рима, а потому и всей империи и, всего того, что от нее произошло],
 
 
А тот и та, когда пришла пора,
Святой престол воздвигли в мире этом
Преемнику верховного Петра.
 
 
Он на своем пути, тобой воспетом,
Был вдохновлен свершить победный труд,
И папский посох ныне правит светом.
 

Более того, во время путешествия в загробный мир ему было дано откровение о вещах, которые позволили ему совершить то, что он должен совершить, следовательно, его путешествие было оправданно.

Еще одним человеком, который, согласно средневековой традиции, побывал живым в загробном мире, был святой Павел. Он, разумеется, также был фигурой исключительной.

 
…Избранный был Сосуд [апостол Павел],
Дабы другие укрепились в вере,
Которою к спасению идут.
 

Итак, что же делает Данте, охваченный страхом перед жизнью и перед лицом ответственности (такова тема этой песни)? Он придумывает себе оправдание, как делаем и все мы: чтобы скрыть свое малодушие перед жизнью, мы прибегаем к ложному смирению.

«Я недостоин, я не способен, возможно, если бы условия были немного другими, если бы у меня не было этой семьи, этой школы, этого мужа… Обстоятельства не позволяют… Я нахожусь в такой сложной ситуации… Да это просто смешно».

И он спрашивает у Вергилия:

 
А я? На чьем я оснуюсь примере?
Я не апостол Павел, не Эней,
Я недостоин ни в малейшей мере.
 

[ «Почему именно я должен совершить это путешествие? Кто мне позволит? Я не великий Эней, я не свят, как апостол Павел, я думаю, что никто – ни я и никто другой – не посчитает меня достойным такого жребия.

Я боюсь, что, отправившись за тобой, совершу безумство, ты призываешь меня совершить сумасшедший поступок».]

 
И если я сойду в страну теней,
Боюсь, безумен буду я, не боле.
 

Но все же ему достает истинного смирения сказать:

 
Ты мудр; ты видишь это все ясней».
 

[ «Возможно, ты знаешь больше меня, попробуй объяснить мне, поскольку я не понимаю, как ты можешь рисковать, поверив в меня…»]

Величие настоящей дружбы и настоящей любви зиждется на этой способности рисковать в отношении с другим; так определяется любовь: это способность рисковать, положившись на волю другого, сказать ему: «Ты сможешь». Болезнь нашего века, этого поколения современных молодых людей, источник всяких в прямом смысле этого слова отклонений заключается именно в том, что, оценивая себя, они говорят: «Я не смогу». Разумеется, при этом они кажутся наглыми, жестокими бунтарями, но реагируют так именно потому, что не доверяют себе. Однако стоит рискнуть и строить отношения с молодежью на доверии.

Вот и Данте будто говорит: «Ну, кто может рискнуть, поставив на меня? У кого хватило бы великодушия поставить на такого неудачника, как я? Это невозможно».

 
И словно тот, кто чужд недавней воле
И, передумав в тайной глубине,
Бросает то, что замышлял дотоле,
 
 
Таков был я на темной крутизне,
И мысль, меня прельстившую сначала,
Я, поразмыслив, истребил во мне.
 

Как человек, который «чужд недавней воле» [той, что имел пять минут назад], «передумав в тайной глубине» [измыслив и переосмыслив все], «бросает то, что замышлял дотоле» [радикально меняя свою позицию, отбрасывая то, что он решил прежде], «таков был я на темной крутизне» [в том темном месте, где оказался], и то, о чем думал сначала, «поразмыслив, истребил…» в себе. Истребил, то есть сжег всю свою энергию: решение, которое Данте принял в конце первой песни, было абсолютно правильным, но он отрекся от него. Силы для преодоления жизненного пути испепеляются нашей низостью, страхом, осознанием сути этой войны, этой ответственности.

Интересно отметить, что Данте использует глаголы мышления и когда говорит о субъекте сравнения, и когда говорит о себе самом: «И, передумав в тайной глубине», затем же: «И мысль, меня прельстившую сначала, / Я, поразмыслив, истребил во мне».

У меня есть много соображений относительно этого факта, и я обобщу их, прибегнув к фразе одного великого человека: «Недостаточная наблюдательность и чрезмерная рассудительность приводят к заблуждениям. Чрезмерная наблюдательность и недостаточная рассудительность приводят к истине»[60]. Мы склонны рассуждать неправильно, криволинейно: мы ставим наши умозаключения на первое место, вместо того чтобы наблюдать за фактами, смотреть на вещи, осознавать удары реальности, обогащаться опытом и, значит, черпать мысль из происходящего, размышлять над опытом. Таким образом, мы убиваем опыт, мы ставим наши мысли, то есть наши предрассудки, выше реальности и мешаем себе встретиться с ней. Реальность же, напротив, гораздо шире нашего разума, реальность всегда несет что-то новое для нас. Таким образом, действительно разумный человек – это тот, кто не ставит свои мысли на первое место, претендуя затем пробиться внутрь реальности, но изумленно смотрит на реальность, размышляя над тем, что видит, и делает умозаключения, основываясь на том, что происходит.

Итак, наш Данте говорит: «Я передумал». Тогда Вергилий отвечает сухо, бросая ему в лицо слова истины:

 
«Когда правдиво речь твоя звучала,
Ты дал смутиться духу своему, —
Возвышенная тень мне отвечала. —
 

[ «Ты трус! Если я правильно понимаю то, что ты говоришь, душа твоя поражена трусливостью».] То, что Данте сам себя обвиняет в трусости, факт примечательный:

 
Нельзя, чтоб страх повелевал уму;
Иначе мы отходим от свершений,
Как зверь, когда мерещится ему.
 

Этим страхом, этой трусостью больны все люди, когда стоят перед ответственностью. Сколь часто люди снимают с себя ответственность, изменяют решение не в пользу того предчувствия, которое подсказывало: «Путь – здесь». Сколь многого лишила нашу жизнь такая трусливость тем, что предлагала нам подумать и передумать: «Ну нет, я, наверное, преувеличил, я просто поддался внушению…» Трусость очень часто «повелевает» человеком, так, что он «отходит от свершений», разворачивается, уходит прочь, «как зверь, когда мерещится ему». Подобно тому как вечером, в полумраке, когда ничего не видно, человек начинает различать вещи, которых на самом деле нет, и его охватывает страх.

Вергилий говорит ему: «Послушай, кажется, тебя одолевает трусость. Я хочу помочь победить ее, она мешает тебе жить». Ведь отказаться от этой борьбы – значит отказаться от жизни. Ответственность, о которой мы говорим, – это не ответственность за какую-то часть пути, но ответственность за все путешествие, и на кону стоит «да» или «нет», сказанное всему пути целиком, жизни целиком, такой, какая она есть.

 
Чтоб разрешить тебя от опасений,
Скажу тебе, как я узнал о том,
Что ты моих достоин сожалений.
[Я расскажу тебе, почему я пришел и что мне
было сказано о тебе, когда я, опечаленный,
стал тревожиться о твоей судьбе.]
 
 
Из сонма тех, кто меж добром и злом
[Вергилий находился «меж добром и злом»,
то есть лимбе; мы вернемся к комментарию этой строфы чуть позже],
Я женщиной был призван столь прекрасной,
Что обязался ей служить во всем.
[ «Я находился в лимбе, – говорит Вергилий, – и мне явилась неимоверно прекрасная девушка. Так что я, увлеченный ее красотой, «обязался ей служить во всем».]
 
 
Был взор ее звезде подобен ясной;
Ее рассказ струился не спеша,
Как ангельские речи, сладкогласный:
 
 
«О мантуанца чистая душа
[Вергилий родом из Мантуи],
Чья слава целый мир объемлет кругом
И не исчезнет, вечно в нем дыша…
 

Эта прекрасная девушка, свет очей которой подобен сиянию звезд, сладчайшим, ангельским голосом любезно обратилась к Вергилию с приветствием: «О мантуанца любезная[61] душа, чья слава длится в мире, и будет длиться столько, сколько длится мир». Затем она сразу переходит к сути разговора:

 
Мой друг, который счастью не был другом
[друг не случайный, тот самый друг, не всякий],
В пустыне горной верный путь обресть
Отчаялся и оттеснен испугом.
[ «У меня есть друг, которым я очень дорожу (она не говорит: „В прошлом я была его девушкой“, однако понятна вся значимость отношений между этими двумя людьми), сейчас он рискует жизнью: на своем пути он встретил препятствие (трех зверей), он испугался и вернулся назад из-за страха» («Отчаялся и оттеснен испугом»).]
 
 
Такую в небе слышала я весть;
Боюсь, не поздно ль я помочь готова,
И бедствия он мог не перенесть.
[ «Если правда то, что я услышала на Небе,
боюсь, что уже слишком поздно, быть может,
худшее уже произошло».]
 
 
Иди к нему и, красотою слова
И всем, чем только можно, пособя,
Спаси его, и я утешусь снова.
 

И вот, чудесное создание с прекрасными очами и ангельским голосом представляется:

 
Я Беатриче, та, кто шлет тебя;
Меня сюда из милого мне края
Свела любовь; я говорю любя.
 

Поразительные строки… Беатриче говорит буквально следующее: «Я пришла оттуда, куда хочу скорее вернуться», – поскольку она явилась из рая. Произошло невероятное, одна душа из рая спустилась в ад, и то, что ее ведет, – это желание вернуться вновь к райскому блаженству, именно об этом говорит дантовское desio, «желание»[62].

«Меня сюда <…> / Свела любовь, я говорю любя» – в этих строках заключено представление Данте (которое он подробно объяснит в «Рае») о том, из чего соткана природа человека и природа всех вещей. Привела любовь – не в узком смысле слова как влюбленность или страсть между мужчиной и женщиной, – речь идет о любви как желании, стремлении к благу, к бесконечности, это движение, в котором участвует все. Все движется: поэтому девять небес движутся, поэтому лист, что падает с дерева, движется, поэтому рождается стремление к моей женщине, поэтому рождается дружба между мной и тобой. Любое движение – это движение любви[63].

«Amore, amore, onne cosa conclama» («Любовь, любовь, что созывает все вещи»), – говорил Якопоне да Тоди[64]. Любовь – это закон, который движет всем в мире, любовью мир стоит. «Любовь, что движет солнце и другие звезды» – это та же любовь, что направляет Беатриче к Данте. Все причастно этой любви.

 
Тебя не раз, хваля и величая,
Пред Господом мой голос назовет».
[Если ты поможешь мне, я буду
ходатайствовать о тебе перед Богом.]
Я начал так, умолкшей отвечая:
 
 
«Единственная ты, кем смертный род
Возвышенней, чем всякое творенье,
Вмещаемое в малый небосвод,
 
 
Тебе служить – такое утешенье,
Что я, свершив, заслуги не приму;
Мне нужно лишь узнать твое веленье.
 

«Единственная ты»[65], та, что обладает той единственной добродетелью, благодаря которой «…смертный род возвышенней, чем всякое творенье, / Вмещаемое в малый небосвод», возвышенней, чем другие создания, населяющие Землю (малый небосвод – согласно Птолемеевой космологии, на которую опирается Данте, девять небес помещены одно в другое, лунный небосвод – самый малый и самый близкий к Земле – центру Вселенной). Данте словно говорит: «Ты жена, благодаря добродетели которой род людской возвышается над другими творениями, населяющими Землю». «Тебе служить – такое утешенье», я рад твоему приказу, я так хочу этого, даже если бы я уже подчинялся тебе, мне казалось бы, что этого недостаточно. Поэтому тебе больше не нужно открывать мне свое желание, я уже готов исполнить его.

На самом деле Вергилий останавливается, чтобы задать Беатриче интересующий его вопрос.

 
Но как без страха сходишь ты во тьму
Земного недра, алча вновь подняться
К высокому простору твоему».
 

Вергилий осознает важную вещь, которая, как мы увидим, является основополагающей. Он говорит ей: «Ты – райская душа, как такое возможно, что ты бесстрашно спускаешься в ад (ад в дантовской космологии – „земное недро“. Рай окружает Вселенную, в центре которой – Земля. А в центре Земли располагается ад. Именно в этом смысле Вергилий рассматривает то место, куда хочет вернуться Беатриче, – это граница сферы Вселенной), как ты не боишься зла?» В этом суть вопроса Вергилия: «Ты, благая, ты – свет, причастие жизни Бога, как может быть, что ты не боишься зла, нас, не боишься оскверниться нами, пораниться, спустившись к нам?»

 
«Когда ты хочешь в точности дознаться,
Тебе скажу я, – был ее ответ, —
Зачем сюда не страшно мне спускаться.
 
 
Бояться должно лишь того, в чем вред
Для ближнего таится сокровенный;
Иного, что страшило бы, и нет.
 

[Бояться стоит только настоящего зла, которое есть предательство собственного желания, предательство самого себя. Остальное не страшно.]

 
Меня такою создал Царь Вселенной,
Что вашей мукой я не смущена
И в это пламя нисхожу нетленной.
 

Здесь высказана идея, на которой стоит все произведение, на которой стоит вся католическая религия. Это идея воплощения: Бог может, оставаясь Богом, всецело Богом, всецело Самим Собой, в то же самое время становиться человеком, причащаться человеческой природе. Причащение бедности, хрупкости, телесности человека, его страданиям, боли, мучениям – свойства, присущие человеческой природе, ни на толику не умаляют Его Божественность.

Мне кажется, что образ Беатриче среди проклятых («в это пламя нисхожу нетленной») являет собой образ всех святых, всех великих, с которыми я познакомился в своей жизни. Вспомните Мать Терезу Калькуттскую, которая собирала бродяг, умирающих в грязи, и парадоксальным образом эта грязь делала ее еще светлее, величественней. Так воспитывают детей: родители преклоняются перед их падениями, ранами, капризами, нуждами.

Этот образ Беатриче есть фотографическое изображение милосердия. Милосердие – misericordia (miseri cor dare[66]) – означает отдать свое сердце, самих себя нищему: пойти туда, где находится ближний, туда, где, может быть, он творит зло, туда, где он в тебе нуждается, туда, где видны все его раны. И это никогда не является компромиссом, отказом от того истинного и великого, чем мы живем. Мне кажется, что таким образом можно описать любовь, которая стремится к другому: «Меня сюда из милого мне края / Свела любовь; я говорю любя», – поэтому я не боюсь спуститься сюда, я не испытываю отвращения к тебе, нет брезгливости к вам. Это милосердие, это – Бог, это – воспитание; это – причина, по которой ты можешь сказать другому: «Мы сможем! Я помогу тебе, потому что я не испытываю отвращения к твоему злу, к твоей нужде». Затем Беатриче продолжает:

 
Есть в небе Благодатная Жена;
Скорбя о том, кто страждет так сурово,
Судью склонила к милости Она.
 

На небе есть Благодатная Жена, Которая скорбит «о том, кто страждет так сурово», по той самой причине, по которой я и пришла просить о помощи… Эта Жена – Богородица. Есть в небе Женщина, Которая плачет о судьбе Данте, которая сострадает ему, тревожится о нем, жалеет его.

 
Потом к Лючии обратила слово
И молвила: – Твой верный – в путах зла,
Пошли ему пособника благого.
 

Это Богородица, только Она заметила нужду Данте. Поэтому Она – Мать Церкви. Мать Церкви, Мать всех христиан, Мать каждого из нас; только Она настолько является нам матерью, что переживает о каждом из нас в Своем сердце. Беатриче объясняет: «Этой нужды не увидел ни ты, поэт, пред которым он преклоняется, ни я, его давняя возлюбленная». Не увидела ее даже святая Лючия, которой он особенно предан (святая Лючия – покровительница зрения, Данте снова возвращает нас к теме ви́дения). Иначе говоря, никто, кроме Богородицы, по-настоящему не понял сути его нужды, драмы, которую он переживал. Она призвала святую Лючию и сказала ей: «Лючия, преданный тебе человек, Данте, который всегда вверял себя твоему заступничеству, нуждается в помощи, спеши же ему на помощь!» Тогда святая Лючия пришла ко мне, говорит Беатриче, и сделала то же самое, сказала мне: «Смотри, он нуждается… Беги!» «И я прибежала к тебе», – признается Беатриче Вергилию.