Текст книги "От отца к сыну. Как передать ребенку христианские ценности"

Учеба как отношения любви[18]18
  Встреча, организованная фондом «Сан Бенедетто». Лугано, 29 сентября 2004 г. Выступление в «Компании дел» по видеосвязи со школами Латинской Америки 29 июня 2004 г.


[Закрыть]

В работе преподавателя воспитание идет через обучение. Не бывает так, что здесь мы воспитываем, а вот тут обучаем; это была бы шизофрения. Если я преподаватель итальянской словесности, то я воспитываю тем, как преподаю свой предмет. Простая аналогия: если передо мной окажется голодный ребенок из Сьерра-Леоне, я дам ему кусок хлеба. Он голоден, и, отвечая на его голод, я даю ему хлеб. Что еще я могу сделать для его воспитания? Сказать ему (может быть, даже показывая кусок хлеба – чтобы слушал): «Погоди, сперва я расскажу тебе о Боге, Церкви, христианской морали, крещу тебя…»?

Я дам ему хлеб – и точка. Вся проблема в том, с каким сознанием я даю ему этот кусок хлеба.

Так же и любая мама кормит своего ребенка: дает ему свое молоко – и все. Но кормить можно по-разному. Бывает, что вместе с молоком ребенок впитывает любовь своей матери; а бывает, что оно отравляет ребенку ощущение жизни. Действительно, способы бывают разными; но мама дает ему молоко, а не читает проповеди о том, какой ценностью будет обладать его жизнь, когда он вырастет: все зависит от того, как мать ощущает себя и мир вокруг.

Значит, если я призван преподавать словесность, я и должен преподавать ее, а не читать проповеди. На сам предмет можно смотреть так, что ребята вдруг широко открывают глаза от удивления: оказывается, учиться интересно! И сами задают вопросы, сами начинают спрашивать: откуда ты такой взялся, почему говоришь такие вещи? Если ты заходишь в класс и методично размазываешь их по стенке, раскладывая «Божественную комедию» на структуру, песни, рифмы, отсылки, риторические приемы… они сходят с ума и уже через полчаса готовы тебя пристрелить! Поскольку в тебя они не могут выстрелить, дело заканчивается «самоотстрелом»: они засыпают, теряют внимание, как могут, развлекают себя сами. Но ты можешь войти в класс и сказать: «Ребята, когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас, я открыл, что Данте говорит обо мне; и знаете, может быть, он говорит и о вас». И даже если в их взгляде отчетливо прочитывается: «Профессор, не болтайте глупости», – ты рассказываешь о себе.

Может быть, ты расскажешь им о том, как однажды летом, окончив первый класс средней школы, устроился работать посыльным в одну из закусочных Бергамо (в те времена приходилось подрабатывать, чтобы сводить концы с концами). Тебе было двенадцать лет, и жить в доме хозяев с утра понедельника до вечера субботы оказалось нелегко – мучения и слезы без конца и края. И вот, после того как ты весь день ходил вверх-вниз по подвальной лестнице, перетаскивая тяжелейшие упаковки с водой, неожиданно твое сознание прорезал стих Данте – тот самый, что заставила тебя выучить наизусть твоя преподавательница, где прадед Каччагвида предрекает поэту изгнание: «Ты будешь знать, как горестен устам / Чужой ломоть, как трудно на чужбине / Сходить и восходить по ступеням». Там, на ступенях подвальной лестницы, я плакал от этих строк: я ощутил, что человек, живший в XIV веке, описал весь мой опыт, сфотографировал в трех строках все, что со мной происходило. Вернувшись домой, я бросился читать Данте, потом Леопарди, Пиранделло… И в конце концов, благодаря этому открытию стал преподавать литературу: вся литература говорит обо мне и тем самым воодушевляет меня, потому что я понимаю самого себя. Я обретаю себя и обретаю тебя.

Ты заходишь в класс и говоришь: «Ребята, только послушайте: „Земную жизнь пройдя до половины, / Я очутился в сумрачном лесу“. Не ощущаете ли и вы себя „в сумрачном лесу“, когда идете спать с комом в горле или даже со слезами, если воскресный вечер, на который вы возлагали столько надежд, не оправдал ожиданий? Ведь как верно сказано! Жизнь – сумрачный лес, где не понятно ничего». И тогда ученики смотрят на тебя и говорят: «И правда!» – и в них тоже просыпается желание, и одного урока уже мало они приходят к тебе домой, чтобы читать дальше. И вместе мы следуем за Данте, проходим его путь, стремимся увидеть реальность, приходим к догадке о благе (холм, озаренный солнцем) и тоже желаем идти ввысь, но не можем, потому что рысь, лев и волчица (то есть грех, немощь человека) отбрасывают нас назад; и вместе с Данте мы доходим до крика: «Miserere!» – кто-нибудь, смилуйся надо мной! Можно ли сказать что-то более прекрасное о себе самих? Именно это я и имею в виду, когда говорю, что ты воспитываешь, преподавая свой предмет, точно так же, как папа – работая, мама – занимаясь домашними делами. От слов в воспитании мало толку; если ты живешь тем, чем призван жить, тогда твое свидетельство воспитывает.

Что делать преподавателям? Поступать таким образом самим и помогать друг другу – вот и все. Если человек один, это невозможно, он не в силах выдержать такой вызов; поэтому задача преподавателей, работающих в одной школе или даже в разных, – помогать друг другу. Поскольку мне всегда было важно качество моей работы, я просил о помощи, обращался к кому-нибудь из своих друзей-преподавателей: «Помоги мне приготовиться к занятиям по Ариосто», – или по Макиавелли, или кто там еще был в программе. Я просил их рассказать о том, как они готовились и что потом происходило у них на уроке.

Всем «фокусам» нашего ремесла можно научиться! Если кому-то пришла в голову удачная идея, то зачем тебе тратить еще десять лет, чтобы дойти до нее самому? Можно перенять ее у другого. Так проще! Нужно, чтобы рядом были друзья; я всегда старался преподавать в окружении друзей – как только что описал.

Прежде всего, такая дружба напоминает тебе о том, что воспитание начинается еще до того, как ты произнесешь первое слово. Вы прекрасно знаете, как ваши дети делятся впечатлениями о преподавателях после первого учебного дня, после первого урока: «Знаешь, папа, с учительницей по литературе в этом году шутки плохи; а вот математик – ему все равно, можно даже не открывать учебник…» Они действительно способны «сканировать» тебя в один миг. Ты сообщаешь им себя, сам того не желая, – тем, как входишь в класс и здороваешься, своим внешним видом, вниманием к порядку в аудитории.

Каким образом можно приучить ребят к порядку и красоте? Через напоминание о том, что они имеют право обитать в красивом месте а значит, бросать мусор на пол просто глупо. И ты из раза в раз придумываешь, как повести себя в той или иной ситуации. Однажды, например, остановившись на пороге класса, я сказал: «В этот свинарник я не войду. Посижу лучше в кафе, а вы позовите меня, когда наведете порядок». И не вошел, пока они не сходили к уборщице за веником и совком. Когда они спросили меня, почему я так резко отреагировал, я ответил: «Ведь вы имеете право жить в красивом месте. Нельзя же так обрастать грязью, вы не свиньи. Вам дано великое право на прекрасную жизнь, и поэтому аудитория должна быть в порядке». В другом классе, может быть, ведешь себя по-другому, понимая, что так только настроишь их против себя, – и начинаешь наводить порядок сам. И, когда они видят преподавателя, который принимается убирать мусор, им становится стыдно, и кто-то из них начинает тебе помогать. И это твоя победа. Если даже лишь один из них, стыдясь оттого, что преподаватель подметает бумажки, приходит тебе на помощь – ты победил всех. Эти истории можно и нужно рассказывать друг другу, учиться друг у друга; нужны друзья, которые помогают тебе не опускать руки и смотреть вперед.

Если мы подходим к делу таким образом, то школа, предметы, изучение реальности становятся дорогой к истине – и так осуществляется то единственное, что по-настоящему заботит ребят: потребность в том, чтобы все обучение, все знания несли в себе великую ценность, ради которой имеет смысл жить. Я всегда задумывался над тем, почему различные дисциплины, то есть различные способы познания реальности, в Средние века назывались «тривиум» и «квадривиум» дословно «трехпутье» и «четырехпутье». Формы познания, ракурсы рассмотрения реальности это пути, дороги к единому смыслу, которого все ищут и благодаря которому все обретает смысл. Те же самые дисциплины в Средневековье назывались «служанками теологии»: все они служили для того, чтобы познать Бога и самих себя.

* * *

Мне кажется важным подчеркнуть и другой аспект: познание возможно только в рамках аффективного отношения. В жизни мы учимся лишь тому, что каким-то образом уже любим. Без любви не существует воспитания. Это закон динамики познания как таковой. В чем, в каком человеческом «органе» живет увлечение физикой, астрономией, географией? Почему в наше время дети больше ничего не усваивают? То, что мы им говорим, не воспринимается, словно не хватает «клея». Что это за клей? Что способно удержать знания, которые мы передаем ученикам? Интерес к смыслу всего. Еще до того, как молодой человек выразит свою потребность: «Сделай меня инженером, сделай меня механиком», – он, глядя на тебя (признает он это или нет – не важно, все равно он на тебя смотрит!), словно спрашивает: «Зачем ты живешь? Дай мне понять, почему имеет смысл трудиться, учиться, прилагать усилия, – должна же быть какая-то всеобъемлющая причина». Если взрослый предлагает причину и она воодушевляет молодого человека, «клей» срабатывает, позволяет воспринять информацию. Вдумайтесь в само слово «воспринять», «восприятие»: присоединить к себе, словно наклеить на себя. Не будет клея – ничто не удержится. Если не окажется рядом такого взрослого, который через свой предмет сумеет выразить основания своей надежды, мотивы своего энтузиазма, причины своего счастья, то у ребят не будет достаточных поводов, чтобы чему-то в школе научиться.

Знания, которые передает тебе другой человек, приклеиваются к тебе тем сильнее, чем крепче твоя связь с ним, чем больше «клея» вас связывает. В отношении «воспитатель – воспитуемый» этим «клеем» является сила любви, исходящей от взрослого. Молодой человек, вроде имеющий непоправимые трудности в каком-то предмете и, казалось бы, даже при всем желании в принципе не способный его выучить, вдруг начинает усваивать материал быстро и в больших объемах, если становится участником важных для него отношений.

Часто в Италии детям трудно дается английский – может даже показаться, что они совершенно лишены способностей к языкам; но если им понравилась какая-то песня на английском, они запомнят ее наизусть после нескольких прослушиваний! Значит, выучить английский они способны. Просто в одних видах деятельности их интерес к реальности задействован, а в других исключен. Проблема всей современной педагогики, самой идеи преподавания заключается в том, что мы стремимся исключить из рассмотрения такой аспект, как отношения, а он, напротив, является центральным. Постоянно высказываемое утверждение, что задачей образовательных учреждений является образование и ни в коем случае не воспитание, только обезображивает школу.

За две тысячи лет истории Церкви случались периоды варварства и неоднократно подвергалась нападкам идея «отца» (хотя, по-видимому, ни в одну эпоху не доходили до таких крайностей, как в наше время, когда во всем мире совершаются попытки уничтожить Отца Небесного – а вместе с ним и земного). В подобных обстоятельствах церковная традиция стала называть отцом священника: и до сих пор мы называем отцом мужчину, принявшего священный сан, а монахиню – матерью. Следовательно, Церковь всегда воспринимала свое присутствие – в особенности присутствие людей, посвятивших свою жизнь Богу, – как источник возможного отцовства и материнства. С этой точки зрения, каждый христианин – отец и мать; но в еще большей степени является родителем тот, кто посвящает себя истине, Христу, в мире, где уже нет «отца». А если так, то наша роль в мире – быть домом, в котором есть отец и мать.

И в самом деле, в определенный момент отец Джуссани больше стал для меня отцом, нежели мой собственный отец; и именно благодаря отношениям с отцом Джуссани я открыл и по-настоящему оценил отношения с моим собственным папой. И преподавателям, которые живут в обществе, где нет отцов и матерей, я могу сказать только одно: «Будьте отцами и матерями для всех ваших учеников. Пусть наши школы будут домами, где каждый сможет пережить отношения отцовства и материнства; не исключено, что и тех родителей, которых вы встретите, это научит в большей степени быть отцами и матерями».

В преподавательской работе мне довелось все это пережить во плоти. Как-то раз, входя в аудиторию к новому классу (их специализацией был бухгалтерский учет), я увидел, что одна девочка сидит на полу. Никому из преподавателей не удавалось заставить ее сесть за парту, каждый день она снова и снова садилась на пол. Кроме того, она страдала неврозом – выдергивала у себя волосы и брови и была поэтому наполовину лысой. Я начал свой урок о Данте (да-да, и в этот раз тоже о Данте). Постепенно я стал замечать, как в ней рождается интерес: она начала поднимать голову, на втором уроке уже сидела на корточках, в следующий раз простояла на ногах все время занятия, а еще через какое-то время и вовсе села за парту. Потом я узнал, что незаметно для других она записывала мои лекции на диктофон и дома расшифровывала их; через два года, сдавая экзамен на аттестат зрелости, она подарила мне огромный пакет тетрадей, где были переписаны все мои лекции за два года. Когда я спросил ее, почему она решилась на такой каторжный труд – переписать все лекции слово в слово, она ответила: «Ведь это прекрасно, эти вещи прекрасны!»

Мы сдружились, а через некоторое время ко мне пришла ее мать: «Я вижу, насколько радостнее стала моя дочь с тех пор, как познакомилась с вами. Вы не могли бы мне помочь? К кому мне обратиться, чтобы она избавилась от этой навязчивой привычки выдергивать волосы?» У меня был на примете один центр психологического консультирования (необходимость во вмешательстве подобного рода действительно существовала), и я посоветовал обратиться туда. Через месяц ее мать вновь пришла ко мне и показала заключение психолога. Там было написано примерно следующее: «Тяжелое состояние вызвано конфликтом с отцовской фигурой (отец ее бросил), заместителем которой стал профессор Нембрини. Рекомендуется срочно отдалить пациентку от школы и от любой возможности общения с вышеназванным преподавателем». Мать в слезах: «Что мне делать? С тех пор, как вы начали помогать моей дочери, ей лучше». Я ответил: «Смотрите сами, конечно… но на вашем месте я бы порвал эту бумагу. А потом поглядим, как пойдут дела дальше».

В конце концов девочка поправилась. Потом она счастливо вышла замуж, защитила диплом по филологии (она, которая должна была стать бухгалтером) с высшим баллом в Католическом университете Милана, и я – крестный отец одного из ее сыновей. Что произошло с этой девочкой, не имеющей отца? Она встретила взрослого человека, который (в той мере, в какой это вообще возможно, ведь человек – всего лишь человек, он делает то, что в его силах, и не может успеть всюду) сказал ей: «Я с тобой; я не твой отец, но какой-то отрезок пути мы можем пройти вместе».

Если бы сотни преподавателей обращались так с учениками своих классов!.. У нас все больше учеников, которые растут без отца или у которых отец есть только на словах. Нужно, чтобы каждый из нас мог сказать им: «Ребята, я не знаю, есть ли у вас отец и мать, но мы можем проделать вместе часть пути!» К такому отцовству мы все можем быть причастны, предлагая неожиданные возможности и ребятам, у которых нет отца. В каком-то смысле все мы потенциальные отцы всего человечества. Конечно, каждый откликается, насколько это в его силах; миллионы детей живут без отцов, и обо всех позаботится Отец наш Небесный – я же отвечаю только за тех, которые коснулись меня.

Так школа, главная задача которой – образование, берет на себя и тот уровень воспитания, с которым уже не справляется семья. Безусловно, школа должна реалистично смотреть на ситуацию: у нее своя организация, свое время и пространство, свойственные ей и не свойственные семье. Но если мы ощущаем преподавание именно так, нередко случается, что и семья чувствует обращенный к ней призыв и с помощью школы может вновь обрести свою воспитательную роль.

Все чаще происходит так, что оба родителя днем работают, а по вечерам хотели бы жить той беззаботной жизнью, которую вели до свадьбы, – и массмедиа сегодня активно внедряют в наше сознание эту «молодежную» модель как единственный достойный подражания образец; такие семьи нередко пытаются переложить задачу воспитания на школу. Мы же стараемся выстроить работу таким образом, чтобы не упрощать родителям уход от обязанностей; например, составляем расписание так, чтобы занятия велись только по утрам, а во второй половине дня дети могли вернуться домой. С другой стороны, часто родители действительно нуждаются в помощи: надо поддерживать их и одновременно давать им осознать их ответственность, напоминая о том, что они – лучшие родители для своих детей. Здесь тоже могут быть различные стратегии – у нас, например, организована школа для пап и мам, уже зарекомендовавшая себя как весьма полезная инициатива. Некоторые говорили нам: «Опыт, прожитый в этой школе, оказался более важным для меня, чем для моих детей».

Очевидно, для того, чтобы преподавательская работа велась в таком русле, нужна истинная дружба среди самих преподавателей. Ты не можешь порождать, если сам не порождаем; и порождение не остается делом одного мгновения, но непрестанно происходит в жизни. Это значит, что члены преподавательского состава не могут не задаваться вопросами о своей работе и не советоваться друг с другом, не сопровождать друг друга в деле воспитания, неразрывно связанного с ведением занятий.

Здесь действует то же правило, что и для детей: как не существует класса без учителя, потому что группа детей, брошенных на произвол судьбы, не в состоянии воспитать себя самих, так и коллектив учителей не может не иметь ориентира, задающего критерии суждений, поддерживающего работу и направляющего ее в нужное русло. Между экзистенциальным и организационным аспектом проходит глубинная аналогия: как для нормальной работы школы необходим некий лидер, придающий ей форму и ведущий за собой, так и с экзистенциальной точки зрения всегда есть кто-то, кто бросает вызов моей свободе и воспитывает ее. Если в школе не переживается подобный опыт, лучше ее закрыть: она принесет больше вреда, чем пользы. Если же хоть кто-то живет таким отношением, тогда вокруг одного человека постепенно могут созреть и другие – возможно, не имевшие ранее подобного опыта.

Группа преподавателей, связанных между собой такой дружбой, может найти все доступные средства, оценить по достоинству и перенять то, что когда-либо делали другие. Это извечный вопрос «компетенций», особых профессиональных качеств, которые должны быть у преподавателя. Очевидно, все, о чем мы говорили до сих пор, реализуется только в том случае, если обретет какую-то определенную форму; вне форм ничто не может быть пережито или передано. Невозможно просто перенести воду с одного места на другое: нужно, чтобы она приняла какую-то форму, необходимо поместить ее в некий контейнер; иначе в лучшем случае я смогу принести капли, которые останутся у меня на руках. И, работая над формами, ты начинаешь заниматься самообразованием, читать книги, учиться у других, узнавать, как поступали они. Было бы глупо пытаться открыть все самостоятельно, не пользуясь тем, что уже наработано другими. Но формы должны остаться лишь средствами. К ним надо относиться свободно, обсуждать их, менять и исправлять постоянно. Первое условие – нужно смело рисковать, придумывая способы и инструменты, и с помощью них содержание, о котором мы говорили, может быть пережито и передано другим.

Твои связи и отношения – главное, на что стоит при этом рассчитывать; но ты не сможешь просто скопировать то, что делают другие, если сам не воспринимаешь это как помощь в твоих стараниях. Просто копировать то, что делают другие, очень опасно, так в нас поселяется затверделость и насилие; напротив же, видеть пример другого и пытаться применить его к собственной животрепещущей проблеме – самое интересное, что только может быть.

Будем, однако, смотреть на жизнь с реализмом и помнить: мир спасаем не мы! Будем делать то, что в наших силах, а после спокойно ложиться спать. Святой Франциск Ксаверий говорил: «Переплыть море, спасти душу человека и умереть». И таких свидетельств множество! Мать Тереза из Калькутты, которой приходилось встречаться с самыми острыми проблемами и нуждами мира, когда один журналист спросил ее: «Если бы вы могли изменить две-три вещи, что бы вы изменили?» – ответила: «Я бы попросила Его изменить мое сердце и сердце другого человека». Великие святые знают, что мир не у нас в руках, а в воле Божественного Провидения.