Текст книги "От отца к сыну. Как передать ребенку христианские ценности"

Минут десять я не мог прийти в себя. Потом стал пытаться рассуждать, убеждать. Кризис нашего времени на самом деле в том, что молодежь пронизана подобным цинизмом. Стоит ли удивляться, что в дальнейшем он проявляется в виде разрушительного насилия? И тогда начинаются выяснения: виноват ли преподаватель, поставивший плохую отметку, или виноват отец, давший парню подзатыльник… Не в этом дело. Все дело в повсеместном цинизме, который не дает стоящей причины для жизни. Вот в чем проблема воспитания.

И, как нарочно, в тот же день после потрясшего меня до глубины души эпизода в классе мне на пути попалась коллега – яркая женщина, убежденная социалистка. Она как раз недавно узнала, что мы с женой ожидаем четвертого, и решила пошутить: «Ага! Ты в очередной раз подзалетел!» Я ответил: «Вовсе даже не „подзалетел“. Ты можешь, конечно, радоваться, что „не залетела“, а для меня мои дети желанны». На что она, изображая великую умницу, заявила:

«Знаю-знаю, ты ведь из тех, кто полагает, что дети – дар небес». Тут я не сдержался: «Послушай, милая коллега, если уж разговор пошел серьезный, то выбирать приходится из двух вариантов: либо дети – дар свыше, как ты и сказала, – и это действительно так, дети – проявление Бытия, присутствия Тайны, чего-то, что превосходит меня и тебя, – или же я могу отвести тебя в класс, откуда только что вышел, и там один мальчик объяснит тебе, что такое дети. Но тебе придется выбрать одно из двух, ибо третьего не дано. Либо дети – результат сношения (только тебе нужно будет набраться смелости, чтобы прямо сказать об этом своим детям, глядя им в глаза), либо они – дар небес. Иначе говоря, они входят в нашу жизнь, как тайна, как нечто большее, чем я, и ты, и твой муж, вместе взятые. А третьего не дано».

Проблема в том, что эта преподавательница рассуждает как все и за ее шуткой стоит циничность всей культуры, разрушившей то единственное, в чем нуждаются наши дети, – осознание того, кому они принадлежат. Осознание того, чьи они, ибо это единственное, что их воспитывает и оберегает, в том числе психологически, от всякого рода расстройств. Но чтобы ребенок знал, кому он принадлежит, нужно, чтобы отец его тоже знал, кому принадлежит. Когда ваши дети начинают задавать вам вопросы вроде: «Папа, а почему мы живем бедно? Почему у нас нет бассейна?» – читайте и перечитывайте конец шестой главы Второзакония: Если спросит у тебя сын твой в последующее время, говоря: „что значат сии уставы, постановления и законы, которые заповедал нам Господь, Бог наш?“ (Втор. 6: 20). Другими словами: «Извини, папа, но почему я должен тебя слушаться? Почему нужно быть добрым? Священники твердят, что нужно быть добрыми, а весь мир говорит об обратном». Кажется, сегодня гораздо важнее быть изворотливыми, уметь схитрить, когда нужно. Зачем поступать иначе? Ради чего терпеть лишения?

Доводилось ли вам убеждать детей в том, что хотя бы иногда нужно чем-то пожертвовать? Дети бунтуют: чего ради? И их можно понять. Ты предлагаешь мне поступить так ради какой-то важной, великой цели? Если нет, то зачем? Зачем быть добрым? Честным? Порядочным? Почему нельзя красть? Что плохого в добрачных связях? Вообще, что это за правила, что это за законы, нормы, диктуемые Богом? Диктуемые Церковью, переданные нам как опора христианства?

Ответ вполне определенный. Скажи сыну твоему: „Рабами были мы у фараона в Египте; но Господь вывел нас из Египта рукою крепкою; и явил Господь знамения и чудеса великие и казни над Египтом, над фараоном и над всем домом его, пред глазами нашими. А нас вывел оттуда, чтобы ввести нас и дать нам землю, которую клялся отцам нашим дать нам. И заповедал нам Господь исполнять все постановления сии, чтобы мы боялись Господа, Бога нашего, дабы хорошо было нам во все дни, дабы сохранить нашу жизнь, как и теперь“ (Втор. 6: 21–24).

Вот и прекрасно! Значит, ты можешь ответить своему сыну: «Смотри сам. Я прошу тебя поступать так, и, если ты хочешь, следуй за мной. А прошу я тебя так поступать для того, чтобы и тебе быть счастливым, как я». Но для этого он уже с колыбели, с первого дня, с первого часа должен дышать этим счастьем, этой радостью, а иначе сразу почувствует фальшь, и ты потерпишь поражение, не успев начать игру. Необходимо, чтобы ты мог сказать ему: «Сынок, иди вслед за мной. Я выбрал этот жертвенный путь, поскольку признаю его абсолютную целесообразность». Твоя просьба должна опираться на все то, чем он живет с рождения. И только тогда он сможет тебе ответить: «Это правда! Я иду по твоим стопам, потому что понимаю, ради чего это нужно. Я понимаю, что это в высшей степени целесообразно».

* * *

Беседуя со школьниками о христианстве, я всегда говорю одно и то же: либо оно в высшей степени целесообразно, либо нет. Кого интересовало бы христианство, не будь оно целесообразным с человеческой точки зрения? Кому не хочется жить под кровом великого Отца? А значит, несмотря ни на что, утверждать свою связь с Ним и потому молиться? Глядя на тебя, твой сын должен иметь возможность сказать то же, что я с детства говорил о своем отце. И это единственное, о чем я прошу Бога, чтобы мои дети, глядя на меня, могли сказать: «Вот бы и нам стать такими же!» Меня бросает в дрожь от осознания того, что единственное мое отцовское желание – чтобы мои дети могли сказать так же. Не утверждать, что их отец идеальный, совершенный и безотказно надежный, ведь они прекрасно понимают, что я такой же «бедолага», как и они. И ваши дети знают точно, что вы ничем не лучше их. Ни к чему изображать совершенство – наигранность лишь обострит отношения, принесет в них ложь и неестественность. Детям следует говорить: «Я такой же бедолага, как и вы. Однако у меня есть великое достоинство – я прощен!»

Я сам ощущаю прощение и принятие и потому без страха иду навстречу жизни и смерти, боли и радости, красоте и ужасу. «Ну же! Ты тоже способен жить так!» Думается, это и есть, в конечном итоге, секрет воспитания. Можно сказать, что секрет воспитания парадоксальным образом состоит именно в том, чтобы о воспитании не заботиться. Не концентрироваться на нем как на проблеме – ведь если для тебя оно становится проблемой, то и дети будут ощущать его так же. Если ты ставишь перед собой задачу в чем-то их убедить и определенным образом их сформировать, они впадают в неистовство. Дети чувствуют, когда им что-то навязывают, и противятся этому всем своим существом, ощущая покушение на их свободу. И они правы. Их задача в жизни встретить Христа самим. И для этого им нужны такие взрослые, которые не ставят перед собой цель сделать их христианами. Возможно, мы действительно просим о спасении наших детей, принимая Причастие; но после не стоит об этом даже и думать. Если наши мысли откроются детям, то вызовут у них лишь негодование. Им нужны взрослые, любящие их свободу, готовые все на нее поставить; поступая так, вы передадите им любовь, какой любит их Бог, – и не потеряете их.

Отец отпустил блудного сына, как ни очевидно было, что тот совершает ошибку и действует во вред самому себе. Сын пришел к отцу и сказал: «Мне надоел этот дом, я хочу уйти». Все дети в какой-то момент решают уйти из дома: кто в три года, кто в пять, кто в одиннадцать… Хотя бы раз в жизни каждый ребенок «собирает чемодан». Но если в пять лет это вызывает лишь улыбку, то в восемнадцать, когда подросток говорит: «Мне надоел этот дом, я хочу уйти», – его слова ранят до глубины души. Отец отпустил блудного сына. Мы же никогда не поступаем таким образом! Мы запираем дверь на ключ и заявляем: «Ты отсюда не выйдешь. Твой дом здесь. После всего того, что я для тебя сделал, после стольких лет стараний и заботы о тебе…» – и сыну не остается ничего, как только застрелиться самому либо застрелить тебя. Мы запираем дверь на ключ. А отец блудного сына отдал полагавшуюся тому часть наследства и сказал: «Иди».

Почему у блудного сына была возможность вернуться? Он знал, что у него есть родной дом и что его там ждут. В Евангелии говорится, что он истратил все деньги и стал питаться плодами рожкового дерева – кормом для свиней. То есть дошел до настоящего голода. И, опустившись на самое дно, наконец сказал себе: «Какой же я глупец! Там, в доме моего отца, даже слуги едят, пьют и спят вдоволь, а я здесь питаюсь тем, что едят свиньи. Вернусь к отцу! Брошусь ему в ноги и скажу: „Отец, прости меня!“»[6]6
  См.: Лк. 15: 16–19.


[Закрыть] Но спасительный шаг к возвращению стал возможен лишь благодаря тому, что сын понимал: отец, которому он своим уходом разбил сердце, ждет его. Мы можем представить себе, как отец ежедневно всматривается в даль, надеясь увидеть возвращающегося сына, и готов устроить пир, если такое произойдет. Вот он спешит при первых лучах солнца к самому высокому окну и устремляет взор к горизонту – не покажется ли знакомый силуэт, не возвращается ли уже сын. Это и есть воспитание. Выматывая тебе все нервы, сын испытывает тебя. Он хочет убедиться, что отец и мать все там же, где и раньше, что они продолжают быть той надежной опорой, в которой он нуждается. Ему нужно знать, крепко ли стоит дом. И поэтому он испытывает тебя, проверяет на прочность. Не двигайся с места.

Другая ошибка, которую мы часто совершаем, оберегая своих детей и защищаясь от ран, которые может нанести нам их свобода, заключается в том, что мы закрываем дом и говорим:

«Хорошо, я пойду с тобой». Пойду с ним – по крайней мере, он будет под родительским надзором и мне будет легче за ним приглядывать. Но представьте: в день, когда, оказавшись рядом со свиньями и питаясь их кормом, блудный сын осознает свое безрассудство, он вместе с тем поймет, что возвращаться ему некуда, что дома его никто не ждет, поскольку его отец – рядом с ним и в таком же состоянии, как и он сам. Какое горькое отчаяние! Ты желаешь вернуться домой, но оказывается – дома больше нет, отец закрыл его и продал, и уже никто не может принять тебя и простить.

Вот две ошибки: не позволять детям уйти или же уходить вместе с ними. Взрослый – это тот, кто остается. Когда мой старший брат покинул родной дом, мама еще несколько месяцев продолжала готовить на одну порцию больше, рассчитывая на него. Мы ей говорили: «Мама, пойми, наконец, он здесь уже не живет!» Но она отвечала: «Он может вернуться. Он может вернуться сегодня вечером». И месяцами она накрывала для него на стол и никому не позволяла садиться на его место – между отцом и вторым по старшинству сыном. Она ждала, что в любой вечер он может вернуться. Вот какими были наши родители. И вот какими хотят видеть нас наши дети. Они нуждаются в людях, которые ни на шаг не отдаляются от того, в чем находят счастье, в чем видят благо, в чем обретают надежду. Это единственное, в чем нуждаются наши дети.

* * *

Из всего сказанного вытекают два-три следствия, которые я вкратце изложу. Прежде всего, никогда не бойтесь ошибиться, ведь для своих детей мы лучшие в мире родители. Если верно все то, что мы сказали о воспитании, проблема последовательности и непоследовательности отпадает сама собой. Твои дети не глупы, они знают, что ты непоследовательный человек; не стоит даже пытаться внушать им представление об идеальном, во всем последовательном отце – они все равно не дадут себя обмануть. Они слишком хорошо знают, на какую непоследовательность мы способны, знают, что мы такие же бедолаги, как они, и вам никогда не удастся убедить их в обратном. Детям нет дела до нашей последовательности в морализаторском смысле. Им нужно то, что отец Джуссани в книге «Рискованное дело воспитания» называет «идеальной функцией когерентности»: то самое пресловутое «оставаться на месте». Наши дети прощают нам нашу моральную неустойчивость; чего они не могут простить, так это трусости, безответственности перед лицом жизни, отсутствия твердой уверенности перед лицом судьбы.

По этому поводу приведу пример, пережитый (буквально!) на собственной шкуре. Когда десять детей на протяжении пятнадцати лет вынуждены сосуществовать на шестидесяти квадратных метрах, домашний «зоопарк» неизбежен. Особенно зимой – и погулять не выйдешь! Поэтому иногда, возвращаясь с работы усталым, отец попадал в настоящие «джунгли»: весь дом вверх тормашками, мама совсем без сил, ведь она или была беременна, или кормила… Отцу ничего не оставалось делать, как снять ремень, и спасайся кто может! Увидев разбитое окно, двух раненых, плачущую маму и истошно орущего младенца у нее на руках, он не сильно-то интересовался, кто виноват, кто начал.

Помню, как-то раз я вернулся домой из школы и не успел еще скинуть ранец, как зашел отец. Увидев, что в доме содом и гоморра, он тут же всыпал мне по первое число – другие оказались проворнее меня и успели скрыться. Мама, которая, кроме всего прочего, питала ко мне особую нежность, бросилась на помощь – впрочем, я уже успел получить изрядную порцию! и остановила отца, восклицая: «Дарио, ну что же ты? Ведь Франко только вернулся, он ни при чем!» Отец с самым серьезным выражением лица положил руку мне на плечо и сказал: «Значит, будем считать, что эта взбучка пойдет в счет следующей». Ему и в голову не пришло делать из этого происшествия проблему: «Ах, у бедного Франко будет теперь психологическая травма из-за незаслуженного наказания». Он просто сказал: «В счет следующей». Уверяю вас, в тот момент я искренне ненавидел своих братьев за то, что они оказались шустрее меня – только за это! – но даже в самый отдаленный уголок моего сознания не закралась мысль, будто отец меня не любит. Такая мысль никогда меня не посещала, даже в тот день, когда он допустил столь явную несправедливость по отношению ко мне (и очень ощутимую несправедливость, скажу я вам).

Вот что я имею в виду, когда говорю: «Беспокоиться не нужно». К чему эта всеобщая мания заводить семейных психологов? Никто не способен быть отцом, быть матерью – и теперь, чуть что, мы спешим к специалисту! Школа и семья превращаются в больницу! Чтобы воспитать ребенка, нужно иметь три диплома о высшем образовании! Не поддавайтесь этому безумию – вы лучшие родители в мире, а если допустили ошибку, то не беспокойтесь, не это наносит детям психологические травмы. Их травмирует ощущение, что они идут по зыбучим пескам, неуверенность на лицах родителей, когда те переглядываются за столом, ощущение, что их дом стоит на непрочном фундаменте и может рухнуть от одного– единственного порыва ветра. Вот что пугает их ночью и не дает уснуть – даже если они не кричат во сне и не жалуются на ночные кошмары.

Но, если дом стоит на твердом фундаменте, твой ребенок, несмотря на все твои ошибки, скажет: «Я уверен». Поймите, мы создаем проблемы на пустом месте: «Дать ему оплеуху или не давать?»; «О Боже! Я прочитал у одного психолога, что где-то школьник бросился с моста из-за плохой оценки по математике. Что же делать?»; «Жена постоянно мне перечит. Если я хочу наказать сына, она возражает; если не хочу наказывать, она настаивает!» Всыпьте ему, и дело с концом! Сомневаетесь – лучше всыпать. Не в этом проблема.

* * *

Еще есть такая коварная вещь, как телевизор. Мы говорим: «Мой сын смотрит только познавательные программы и мультфильмы», естественно, диснеевские, где нет секса, нет насилия, нет ничего плохого, так почему бы их не разрешить (если уж на то пошло, в них также нет отцов и матерей). Мы устанавливаем дозы: один час в день, полтора часа, в зависимости от оценок и только после выполнения домашних заданий… В конце-то концов, говорим мы, это же не вредно часик-другой посмотреть документальное кино. Когда родители начинают задавать вопрос: «Ну и что в этом плохого?» – битва проиграна. Вопрос «Что плохого?» – это капитуляция, верная погибель. Настоящий воспитатель спрашивает не «что в этом плохого?», а «что в этом хорошего?». В девяноста процентах случаев обнаруживаешь, что можно предложить ребенку что-нибудь получше; и тогда не телевидение, а ты сам выступаешь активным участником воспитательного процесса. Задавая вопрос: «Ну и что плохого?» – ты отходишь назад и отдаешь своего сына на произвол телевидения. Вопрос должен ставиться так: «Что в этом хорошего?» Какую пользу принесет это моему сыну в данный момент? Что пойдет ему во благо, что я могу ему предложить? Может, прогулку на велосипеде? Или поездку в горы? Всегда можно предложить что-то хорошее!

Еще один больной вопрос – навязчивое убеждение, преследующее всех итальянских мам и заключающееся в том, что школа – вещь чрезвычайно серьезная. Как-то раз у меня отменилось совещание и образовался целый свободный день, четверг. В среду вечером, вернувшись домой, я объявил великолепную новость: «Грация, завтра я свободен – совещание отменилось, и поэтому я повезу детей в горы». Грация – моя жена, думаю, вы догадались. Знаете, какова была ее реакция? «А как же школа?» – «Какая школа? В кои-то веки я могу провести день с детьми, которых никогда не вижу, а у тебя на уме одна только школа!»

Не понимаю, почему сегодняшние мамы склонны считать, будто бы провести время с родителями менее важно, чем пойти в школу. Я ничего не имею против школы, поймите меня правильно, я сам учитель, да еще из тех, кто пойдет на работу даже с температурой 40°. Но у родителей бывает такое отношение к школе, которое способно вызвать у ребенка лишь отторжение. Смертельно уставший, он возвращается после уроков домой (представьте себе, каково ему сидеть пять часов подряд за партой, слушая господ и дам, рассказывающих о совершенно неинтересных вещах), он голоден как волк (буфет-автомат, как назло, сломался). Бросает рюкзачок в прихожей на пол: «Мам, привет!» И в ответ неизменное: «Положи рюкзак куда следует!» Потом ты ставишь перед ним тарелку спагетти, он набрасывается на еду, но, не успев поднести вилку ко рту, слышит: «Как дела в школе?» После такого хочется пустить пулю в лоб! А какое еще желание может возникнуть у подростка, если он каждый божий день, не успев взяться за ложку, уже слышит: «Как дела сегодня в школе?» Любой нормальный школьник ответит: «Никак». И школа для него – «ничто».

Я говорю об этом полушутя, но здесь действительно встают определенные вопросы психологического и духовного плана. Дай ему проглотить хотя бы три вилки спагетти, а после посмотри в глаза и задай вопрос: «Как прошел вчерашний вечер, вы с друзьями хорошо провели время?» Это же совсем другое дело! Так он поймет, что речь идет о его судьбе, о его счастье. И если у вас завяжется разговор, то потом ему, возможно, станет легче говорить и о школьных делах. Ведь это так просто! А если ты будешь непрестанно донимать его темой, которая ему ненавистна, она встанет между вами как стена. И тебе нелегко будет выпытать у ребенка, какие вопросы на самом деле его волнуют, что его беспокоит, что ему нравится и чего он не приемлет. Он будет чувствовать себя чужим, будет настроен враждебно и ничего не захочет рассказывать. А потом мы жалуемся, что дети не делятся с нами своей жизнью… Делая акцент на вещах, которые того не стоят, мы сами создаем пропасть, отделяющую нас от них.

* * *

В итоге решающее значение приобретает личное свидетельство. Мне мои дети прощают даже то, что меня никогда нет дома. Раньше я проводил с семьей два вечера в неделю, а теперь меня не бывает и по воскресеньям, сейчас объясню почему. Но, мне кажется, мои дети вовсе не нуждаются в том, чтобы я постоянно был с ними. Во-первых, потому, что без меня они быстрее взрослеют; во-вторых, таким образом обретает еще большую ценность время, проведенное вместе, и происходят удивительные вещи.

А с воскресеньями случилось вот что. Года два назад субботним вечером один из моих сыновей сказал мне: «Папа, это несправедливо – ты разъезжаешь по всей Италии и читаешь лекции о Данте, но мне никогда ничего о нем не рассказывал!» А в понедельник ему предстоял опрос по творчеству Данте. Совесть заставила меня признать: «Это правда. Завтра вечером я дома, давай почитаем Данте вместе». В итоге собрались: он, старший брат и двое соседских мальчиков. Я объяснил им первую песнь «Ада» так же, как объясняю своим ученикам в школе. Всем понравилось, и меня попросили продолжать. С тех пор каждое воскресенье мы с детьми и их друзьями встречаемся по вечерам, читаем Данте и Леопарди, смотрим фильмы; либо приглашаем кого-нибудь из журналистов и просим рассказать о войне в Израиле. Две или три недели назад мы читали пятую песнь «Ада», повествование о Паоло и Франческе. Собралось около двухсот пятидесяти ребят – да-да, вместо того чтобы искать развлечения на дискотеке или в наркотиках, они приходят поговорить о Данте. Мы обошли все мыслимые и немыслимые дома в поисках вместительного зала… Теперь устроились в одной школе, так как нигде больше не помещаемся.

Это значит, что сегодня возможности воспитания велики, как, может быть, никогда ранее. Современные ребята всеми силами стараются ухватиться за каждый фрагмент, несущий в себе новизну, воодушевление, красоту! И делятся обретенным друг с другом – слух о наших встречах передавался от приятеля к приятелю, от девушки одного к двоюродному брату другого и племяннику третьего. Собираются не только школьники, но уже и работающие люди. Когда настоящий взрослый проявляет себя, рождается феномен воспитания.

И еще. Детей нужно вести за собой. Суть не в том, чтобы рассказать, а в том, чтобы показать. И тогда, если ты отправляешься в Сьерра-Леоне, берешь их с собой. На Рождество я поехал в Сьерра-Леоне вместе с женой и детьми. Это стоило нам всех сбережений, и даже пришлось занимать, но ради этой поездки можно было просить подаяния на улице с протянутой рукой, потому что десять дней, проведенные с детьми в Сьерра-Леоне, были фантастическими. Они допытывались: «Почему тебя так тянет в Сьерра-Леоне? Разве у тебя мало забот здесь?» – «А что, по-вашему, я должен был ответить отцу Бертону? – спрашивал я у них. – Ведь он пришел ко мне, посмотрел мне в глаза и сказал: „Ты же поможешь мне?“ Как я мог ему отказать? Ребята, ну мог ли я ответить ему „нет“?» В итоге я повез их с собой.

И теперь моя семья уже не та, что была раньше, – мы изменились после Сьерра-Леоне. Мы стали иначе смотреть на самих себя. В период пребывания там я ни о чем с ними не говорил. Только сказал: «Смотрите вокруг, потом обсудим». Когда мы вернулись, отношения полностью изменились. Они смотрели вокруг, они все видели, они разделили со мной ответственность, которую я взял на себя. Теперь, когда меня десять вечеров подряд нет дома, они понимают почему и, вместо того чтобы огорчаться, всячески меня поддерживают. Например, звонят и спрашивают: «Как прошел вечер? Как ты там? Будь осторожен за рулем!» И это великолепно! Нужно просто сопровождать их, чтобы они увидели то же, что видишь ты.